Константин Маркович Поповский
Дом Иова. Пьесы для чтения
Эпизод 27
Розенберг: Ушел?
Брут: Как видишь. (Швыряет простыню за стойку, негромко, сквозь зубы). Скотина…
Николсен: Жаль, господин Брут, вы не слышали, как господин пастор рассказал нам про хохочущие Небеса.
Брут (поставив на стойку огромный стакан): А вы больше слушайте все эти глупости, господин корреспондент. (Наливая себе полный стакан виски). Если бы вы жили здесь, то слушали бы этот бред не реже одного раза в неделю, как слушаем его мы. (Медленно пьет, вызывая восхищение Николсена).
Небольшая пауза.
Николсен: О-о…
Вербицкий (укоризненно): Брут!..
Брут (ставя на стойку пустой стакан): Плевать.
Вербицкий: Скажи это своей печени.
Николсен: Да вы просто герой, господин Брут!
Брут: Глупости, господин корреспондент… По-вашему, если человек выпивает полпинты виски, чтобы поправить свое настроение, то он уже герой?.. А я думаю, что герой – это тот, кто плевать хотел на все эти выдумки про призраков и про хохочущие Небеса, потому что он хорошо знает, что надо доверять не церковным крысам, а своим собственным глазам, которые видят все так, как есть, в чем, черт возьми, можно легко убедиться, стоит только открыть их и посмотреть вокруг… (Выходя из-за стойки). А разве нет? (Показывая пальцем). Вон, Розенберг. А вон Гонзалес. Вон море. А там – бильярдная, белые шары и зеленое сукно… Все просто, все понятно, все достоверно. Чтобы быть героем, надо только научиться говорит «нет» своим собственным фантазиям, чтобы самому случайно не поверить в какую-нибудь глупость, вроде того, например, что Иерусалим самый красивый город в мире…
Розенберг (не отрываясь от шахматной доски): Кто это тебе сказал?
Брут: Зибельман, когда мы прощались… Старый козел расписывал этот Иерусалим так, словно построил его собственными руками. А откуда мне знать, есть ли он действительно или все это одни только выдумки, и никакого Иерусалима на самом деле нет, и никогда не было?.. Тем более что я могу спросить – зачем мне вообще забивать себе голову этим Иерусалимом, если до него не добраться даже в самом глубоком сне?.. Зачем он мне, если независимо от того, есть он или нет, я все равно буду каждый день смотреть не на него, а на это море и на этот булыжник, который положен почти триста лет назад и сомневаться в котором у меня, слава Богу, нет никаких оснований?..
С улицы вновь раздается вой собаки.
(Злобно). Грязная тварь!.. Бутылку первоклассного коньяка тому, кто утопит эту чертову шавку!
Розенберг: Оставь, собачку в покое, Брут. Она воет, потому что ей одиноко.
Брут: Так пойди и составь ей компанию!
Николсен (негромко, Бруту): Вы это серьезно?.. Насчет коньяка?
Следователь (поднимаясь из-за своего стола, решительно): Знаете что, господин Брут?.. Налейте-ка мне, пожалуйста, тоже чего-нибудь согревающего.
Брут возвращается за стойку.
Розенберг: И мне тоже.
Николсен: С вашего позволения и мне, господин Брут.
Брут наливает.
Вербицкий (оторвавшись от газеты): Между прочим, в Японии одна женщина родила четверых близнецов… Четыре близнеца – и все японцы. Представляю, какой шум они подняли… (Бруту). Налей-ка мне тоже чего-нибудь покрепче.
Брут: Вы что, сговорились? (Наливает).
Короткая пауза.
Следователь: Не хотелось бы вас огорчать, господа, но, похоже, что призрак вашего горячо любимого Дональда так и не появился.
Брут: Мы заметили.
Следователь: Тогда будьте здоровы. (Пьет, после чего возвращается за свой столик).
Небольшая пауза.
Бандерес (швыряя на стол карты): Все, все, все… Когда я с тобой играю, то мне кажется, что я сижу тут совершенно голый и даже без трусов… Пойду лучше погоняю шары. (Уходит в бильярдную).
Пожав плечами, Осип тасует и раскладывает карты.
Одновременно на верхней площадке лестницы появляется Тереза. Медленно спускается вниз. Пауза.
Эпизод 28
Тереза (спустившись): Все, как и прежде… Господин Вербицкий, господин Розенберг, господин следователь....
Розенберг: Добрый вечер, мадемуазель.
Тереза (подходя): Добрый вечер, господин Розенберг… Не притворяйтесь, что вы не помните, что мы здоровались с вами сегодня уже четыре раза… (Бруту). Все хорошо, папа?.. Надеюсь, ты больше никого не застрелил?
Брут: Было бы лучше, если бы застрелил.
Тереза: Какой ты у нас сегодня нервный, просто ужас… А вот мне приснился сейчас смешной сон…. (Смеется). Господи, какая ерунда!.. Мне приснилось, что господин Вербицкий прочитал в своей газете, что какая-то женщина в Японии родила четверых близнецов, а господин следователь сказал, что родить четырех японских близнецов – это дело чести каждого патриота, который любит свою родину…
Следователь: Я уверен, что я ничего подобного не говорил, мадемуазель.
Тереза: Нет, вы говорили, но только во сне.
Розенберг: И давно вы видите вещие сны, мадемуазель?
Тереза: По-вашему, этот сон вещий?
Розенберг: Самым натуральным образом. (Вербицкому). Покажи-ка мадемуазель газету, Вербицкий.
Вербицкий (протягивая Терезе газету): Вот здесь.
Короткая пауза. Тереза читает заметку.
Тереза (отдавая газету): Как странно.
Розенберг: Не правда ли, мадемуазель?.. А я всегда говорил – что бы там не утверждала наука, мы все равно живем в мире, полном загадок… Возьмите хотя бы меня… Вот уже несколько дней у меня в голове вертятся какие-то глупые стихи, которые я не только никогда не учил, но даже никогда не читал…Неплохо, правда?.. Однажды утром ты просыпаешься и вдруг находишь в собственной голове какие-то сомнительные вирши, о которых не знаешь даже, как они туда попали. Но при этом они распирают тебя изнутри и требуют, чтобы ты немедленно открыл рот и прочитал их так, словно ты только на это и годишься.
Вербицкий: Не вздумай, Розенберг.
Розенберг: Всего две строчки, если позволит мадемуазель.
Вербицкий: Скажите ему, мадемуазель.
Тереза: Конечно, пусть читает… Читайте, господин Розенберг.
Вербицкий: Ради Бога!
Розенберг: Мне кажется, что если я этого не сделаю, они меня просто разорвут на части!.. (Читает). Теперь… (Перебивая себя). Эти стихи начинаются со слова "теперь".
Брут: Мы бы догадались.
Розенберг: Теперь как раз тот колдовской час ночи… Когда гроба зияют и заразой… Ад дышит в мир; сейчас я жаркой крови… Испить бы мог и совершить такое… Что день бы дрогнул… У тебя такое лицо, Вербицкий, как будто ты сейчас? (Рвет ворот рубашки). Чертовы вирши… Я просто чувствую, что если я их сейчас не выпущу, то они меня просто придушат… (Читает, подходя то к Бруту, то к Вербицкому, то к следователю). Как все кругом меня изобличает… И вялую мою торопит месть!.. Что человек, когда он занят только сном и едой? Животное, не больше… Тот, кто нас создал с мыслью столь обширной… Глядящей и вперед, и вспять, вложил в нас… Не для того богоподобный разум… Чтоб праздно плесневел он. То ли это… Забвенье скотское, иль жалкий навык… Раздумывать чрезмерно об исходе… Мысль, где на долю мудрости всегда… Три доли трусости, – я сам не знаю… Зачем живу, твердя: "Так надо сделать". Раз есть причина, воля, мощь и средства… Чтоб это сделать… (Негромко). А?.. Чтоб это сделать… Чтоб сделать – это…
Брут: Что сделать?
Розенберг (опускаясь на стул, глухо): Не знаю… Это.
Вербицкий: Тогда заткнись. (Терезе) Простите, мадемуазель.
Тереза: Ничего, я уже привыкла. (Розенбергу). Браво, господин Розенберг. (Проходит по сцене, затем подходит к столику, за которым сидит Осип). И как наши успехи?
Осип: Как видишь, не жалуемся.
Тереза: Значит, мир?
Осип: Мир.
Тереза: Вот и прекрасно… А что говорят карты?
Осип: Что жизнь продолжается.
Тереза: А еще?
Осип: Что некоторые люди смертны.
Тереза: Только некоторые?.. А как же остальные?
Осип: Про остальных им почему-то ничего не известно.
Тереза: А тебе?
Осип: И мне.
Тереза (оборачиваясь на звук дверного колокольчика): Кто это еще?
Эпизод 29
Дверь на улицу быстро распахивается и на пороге возникает фигура Пастора. Какое-то время, он стоит, прислонившись к дверному косяку, держась за сердце рукой и тяжело дыша. Небольшая пауза.
Брут (выходя из-за стойки): Я ведь вас предупреждал, святой отец…
Пастор (задыхаясь): Пожарная часть горит… Уже каланча занялась!.. Полыхает, как свечка…
Брут: Не может быть! (Бросается к окну).
Вслед за Брутом к окну бросаются остальные присутствующие.
Смотри-ка. И правда что-то горит…
Розенберг: Только этого нам не хватало.
Брут: Ну, Вербицкий…
Вербицкий: А при чем здесь, интересно, Вербицкий?
Пастор: Поспешите, дети мои. Может быть, там требуется ваша помощь…
Брут: Сейчас, сейчас, сейчас, святой отец… Дайте только собраться с мыслями… (Звеня ключами, возвращается за стойку бара).
Розенберг: А ведь это, господа, последний архитектурный шедевр Джона Пакста… Ну, надо же!.. (Вербицкому). Ты идешь?
Вербицкий: Сейчас.
Пастор: Ох, сердце… Побегу, ударю в колокол… (Убегает).
Николсен: Идемте? (Терезе, протягивая руку). Мадемуазель?
Тереза: (Осипу). Ты идешь?
Осип: Конечно.
Тереза: А ты, папа?
Брут: Минутку. (Звеня ключами, пытается закрыть денежный ящик). Чертов замок!
Осип (заглянув в бильярдную). Слышишь, Бандерес?.. Каланча горит. Пошли, посмотрим.
Следователь (складывая в папку бумаги): Если можно, подождите меня тоже.
Тереза: Папа, ты идешь?
Брут: Идите, я сейчас.
Тереза: Господин следователь. Догоняйте. (Уходит под руку с Николсеном и Осипом).
Брут (борясь с ключами): Чертов замок!..
Бандерес (появляясь на пороге бильярдной): Ну что тут у вас?
Розенберг: Пожарная часть горит… Вон, Вербицкий накаркал… Ну что, идем, наконец?
Бандерес: Надо пойти посмотреть. (Уходит вместе со следователем).
За окном неожиданно вспыхивают отсветы далекого пожара.
Брут (справившись, наконец, с ящиком): Ты только посмотри, как полыхает. Странно, что Гонзалес раньше ничего не заметил. (Гонзалесу). Ты что, проспал?
Гонзалес мычит.
Розенберг: Пошли, пошли.
Брут: Не волнуйся, без нас не сгорит. (Кричит). Александра!.. Александра!..
На пороге появляется сонная Александра.
Присмотри-ка тут, пока нас не будет. Мы скоро вернемся.
Александра: Хорошо, господин Брут… А что случилось?
Брут: Ничего. Пожарная часть горит.
Александра: Ах!
Вербицкий: Не бойтесь, мадемуазель. До нас не дойдет. (Быстро уходит вместе с Брутом и Розенбергом).
Эпизод 30
Пауза.
На сцене остаются Александра и Гонзалес.
Александра медленно идет по сцене между столиками, время от времени ставя на место стулья, пока не оказывается возле сидящего у окна Гонзалеса.
Александра: Смешно, правда?.. Побежали на пожар, как маленькие дети… (Протянув руку, дотрагивается до шторы). Тебе нравится такой цвет?..
Гонзалес мычит.
Неужели нравится?.. А по-моему, он сюда совсем не подходит. Тут нужен красный или оранжевый. Или, в крайнем случае, темно-желтый, но только, конечно, не такой как этот…
Гонзалес мычит.
(Вновь идет по сцене между столиками, негромко). Если бы я была здесь хозяйкой, то устроила бы все по-другому… Вместо штор можно было бы повесить жалюзи, а вместо этой глупой люстры – несколько бра, потому что люди любят полумрак и не хотят, чтобы вокруг было слишком много света… Ну, конечно… Ведь никто не хочет, чтобы все видели твои морщины, прыщи и вторые подбородки… (Медленно идет по сцене).
Короткая пауза.
А тут я бы поставила несколько кресел… Знаешь, таких бархатных, с высокими спинками, так что когда человек сидит, его не видно ни с боков, ни со спины… Я видела такие в городе, в какой-то кофейне, когда мы ездили хоронить дядю… (Остановившись в центре сцены). А потом я бы все покрасила здесь в розовый цвет. И потолок, и стены, и пол. И постелила бы розовые скатерти с розовыми салфетками, а еду подавала бы на розовой посуде, а кофе – в розовых чашечках… Как замечательно! (Негромко смеется).
Гонзалес мычит.
Жаль только, что я никогда не буду здесь настоящей хозяйкой, как, например, мадемуазель Тереза?.. А знаешь почему?.. Потому что я скоро выйду замуж за одного генерала, с которым мы обручились прошлым летом… У него есть огромный замок на Южном озере и трехэтажный дом в столице, и когда он меня увидел, то сразу спросил, не хочу ли я стать его женой… (Негромко смеется).
Гонзалес мычит
Только никому не говори об этом, потому что если господин Брут узнает, что я тебе это рассказала, он будет ругаться… Ты ведь знаешь, какой он суеверный, наш Брут. Думает, что если что-нибудь заранее скажешь, то оно уже никогда не исполнится. Поэтому он просил меня, чтобы я никому ничего не говорила до тех пор, пока мой генерал не вернется с войны… Ты даже представить себе не можешь, сколько у него врагов! Поэтому лучше, если мы будем держать язык за зубами. Верно, Гонзалес?
Гонзалес мычит и размахивает руками.
Ах, если бы ты только видел, какой у него замок, в котором мы будем жить!.. Двадцать больших комнат и все выкрашены в мой любимый розовый цвет, так что от этого может даже закружиться голова!..
Гонзалес мычит.
Видишь теперь, как мне повезло?.. А знаешь, почему?.. Потому что Бог всегда помогает тем, у кого трудная жизнь и кому не у кого попросить помощи.
Гонзалес сердито мычит.
Только не говори, пожалуйста, что Он далеко и ему нет до нас никакого дела, как говорит этот противный Розенберг… Он все-таки Бог, значит – видит все, что твориться на земле. И тебя, и меня, и даже собаку Розенберга, хотя все, что она умеет – это лаять и гадить под нашей дверью…
Гонзалес мычит и машет руками.
А хочешь, потанцуем, пока никого нет?.. Я, наверное, уже сто лет ни с кем не танцевала… (Подходя). Хочешь?
Гонзалес мычит.
Ну, что ты испугался, дурачок?.. Это же совсем не страшно… Дай-ка мне руку… Смотри, кладешь ее сюда, а в другую берешь мою… Вот так… А теперь, ведешь меня до окна, а потом обратно… Раз-два-три… Раз-два-три… Только не надо торопиться… Смотри… Раз-два-три… Раз-два-три… (Напевает, ведя за собой Гонзалеса, который с трудом переставляет непослушные ноги). Тра-та-та-та-та… Тра-та-та-та…
Гонзалес мычит.
Тра-та-та-та-та… Тра-та-та-та… (Внезапно остановившись). Знаешь что, Гонзалес?.. Тут совсем нет места… Давай-ка, мы пойдем с тобой лучше на улицу…
Гонзалес мычит.
Не упрямься. Давай руку. Пойдем… (Ведет Гонзалеса к двери). Когда я выйду замуж, то куплю тебе желтый пиджак и белые брюки, чтобы тебе не стыдно было показаться на людях…
Гонзалес мычит.
И еще золотые часы, чтобы ты всегда знал, который час. (Исчезает вместе с Гонзалесом за дверью).
Звенит вслед ушедшим дверной колокольчик.
Очень долгая пауза.
Сцена пуста. За окном – всполохи далекого пожара.
Неожиданно тишину нарушает музыкальный аккорд, который начинает уже знакомую зрителю мелодию. Но на этот раз он звучит громче, торжественней и чище. Это играет висящая на стене шарманка Ицхака Великолепного, следуя божественному обетованию о приходе в мир Машиаха.
Длится пауза.
Шарманка играет.
Медленно гаснет свет.
Занавес
По дороге в Дамаск
Драма в десяти картинах
Действующие лица:
Иерусалимские сцены:
Савл (Павел)
Симон (Петр, Кифа)
Йоханан
Акилла
Прислужник
Сцены в психиатрической лечебнице:
Йоган – пациент лечебницы, называющий себя Павлом
Йорген, Йонас, Йорк, Йансенс, Йозеф, Йонатан – пациенты психиатрической клиники
Эл – жена Йогана, называющего себя Павлом
Доктор
Ребекка – медсестра
Савл – еврейское имя апостола Павла. Саул – форма звательного падежа имени Савл. Павел – римское имя апостола. Петр (греч. петрос, камень) – прозвище апостола Симона, данное ему Иисусом Христом (Ин.1:42; Деян.10:5); Кифа – передача в синодальном переводе арамейского слова кефа (скала), которое в свою очередь, является переводом греческого «петрос». Бенергес – арамейское, «сын грома», – прозвище Иоанна Богослова, в Евангелии от Марка – искаженное Воанергес.
Написание с маленькой буквы личного местоимения третьего лица, единственного числа («он») по отношению к Иешуа в Иерусалимских сценах означает то, что и для Павла, и для Петра Иешуа из Назарета оставался только Машиахом, божиим избранником, Сыном человеческим, но ни в коем случае не Богом более поздней христианской традиции.
Картина первая
Отделение небольшой психиатрической лечебницы. Уютный общий холл, куда выходят до половины застекленные двери четырех палат. В центре – большой длинный стол, несколько кресел возле него и одно кресло у окна, расположенного возле левой кулисы. Еще один, совсем небольшой столик дежурной сестры с лампой, находится справа; сейчас за ним никого нет. Справа от столика – ведущая в общий коридор закрытая дверь.
В кресле, возле окна сидит, читая книгу, Йорген. Второй пациент, Йонас, сцепив за спиной руки, не спеша делает круг за кругом вокруг стола. Он совершенно погружен в свои мысли и не замечает ничего, что происходит вокруг. Третий, Йорк, застыв возле стола, наблюдает за шагающим Йонасом. Всякий раз, когда тот проходит мимо него, он негромко мычит и протягивает к нему руки, пытаясь, что-то сказать, однако Йонас не обращает на него никакого внимания и продолжает мерить холл шагами. Наконец, еще один больной, Йансенс, присев на корточки возле ведущей в коридор двери, замер, прильнув к замочной скважине. Впрочем, до него никому нет дела. Долгая пауза.
Йансенс (не отрываясь от замочной скважины, сдавленным шепотом): Смотрите, смотрите!.. Эй!.. Это он, это он!.. О-о… (Протяжный вздох изумления). Эй, вы слышите? Йорген?.. Это он.
Никто из присутствующих не обращает на него внимания.
(Не отрываясь от двери). Да, посмотрите же хоть кто-нибудь!.. (Быстро обернувшись, восторженным шепотом). Йонас!.. Йорген!.. Это он, он… Я так и знал, что он сегодня вернется! (Отвернувшись, вновь замирает, прильнув к замочной скважине).
Небольшая пауза.
Ах, Боже мой, он идет, идет, вы слышите?.. Йорген! Йонас!.. Ну почему вы такие глупые! (Быстро отпрянув от двери, подбегает к Йоргену и, наклонившись, что-то быстро шепчет ему на ухо).
Короткая пауза. Оторвавшись от книги, Йорген оглядывается и с тревогой смотрит на дверь.
(Почти восторженно). Да, говорю же тебе, что это он! Если не веришь, то иди и посмотри сам.
Йорген (негромко и с сомнением): Не может быть… (Косясь на дверь). Разве ты видел?
Йансенс: А ты думаешь, нет? Конечно, я видел. Говорю тебе, что это он.
Йорген: Наверное, кто-нибудь другой.
Йансенс (торопливо и возбужденно): Да, говорю же тебе, что я видел его своими собственными глазами. Он шел с Ребеккой, и у нее в руке была его сумка. Та самая. Клетчатая, с длинным ремнем… По-твоему, я не узнал бы его сумку? А потом они свернули туда… ну, туда… ты знаешь… в кабинет доктора.
Йорген: В кабинет доктора. В кабинет доктора. В кабинет доктора. Ага. (Повернувшись к шагающему Йонасу). Эй, Йонас! Ты слышал?
Погруженный в свои мысли, Йонас, не отвечая, продолжает молча шагать, заложив руки за спину. Короткая пауза.
Йансенс: Павел вернулся. (Неожиданно хихикая). Ты слышишь, Йонас? Павел. Он вернулся. Йансенс видел его сумку… Да, очнись же ты, наконец!
Остановившись, Йонас какое-то время смотрит на Йоргена.
Павел вернулся.
Йонас: Кто?
Йорген: Павел.
Йонас: Нет.
Йорген: Спроси у Йансенса. Он видел, как он шел по коридору вместе с Ребеккой, а у нее в руках была его клетчатая сумка. (Хихикает). А потом они пошли в кабинет нашего доктора… Верно, Йансенс? (Хихикая). Он вернулся!
Йонас: Павел?
Йорген: Конечно. Идет сюда. (Йансенсу). Верно? (Хихикает).
Йонас (повернув голову к двери, неуверенно): Не думаю.
Йорген (сердито, отбросив книгу, быстро поднимаясь с кресла): Еще бы ты думал, Йонас. Если бы ты думал, то, наверное, не стал бы говорить такие глупости… (Подходя ближе). Что, разве он не обещал нам, что вернется? Или ты уже позабыл? Спроси вон хотя бы у Йансенса, если не веришь.
Йансенс (торопливо): Конечно, он обещал. Я сам это слышал. Когда санитары повалили его и связали ему руки, то, прежде чем уйти, он закричал, что еще вернется. Помните? (Подбегая и показывая). Это было вот здесь, на этом самом месте. Ей-Богу, я слышал это своими собственными ушами.
Йорген: Мы все это слышали. (Йонасу). И ты тоже, Йонас. А теперь, когда он вернулся, ты говоришь так, словно ничего этого не было. Разве это не смешно?
Йонас: И ничего я не говорил
Йорген (перебивая): Плевать! Главное, что он вернулся… Верно, Йансенс?
Йансенс: Конечно, Йорген. Главное, что он вернулся.
Йорген (хихикая): Он вернулся… Подумать только! И как раз сегодня!
Подойдя ближе, Йорк напряженно прислушивается к разговору, пытаясь понять его смысл.
Йонас: Значит, это правда?
Йорген (возбужденно): А ты думал, нет? (Хихикая). Недаром сегодня утром мне показалось, что я слышу его голос. (Загадочно). А может, так оно и было, а, Йонас?.. Почему бы и нет, я тебя спрашиваю? Разве он сам не говорил нам, что придет время, когда даже камни будут вопить к небу, помнишь, Йонас? (Йонасу). Да, что это с тобой? У тебя такое лицо, как будто ты съел кислое яблоко.
Йонас (глухо): Если Павел вернулся, то я погиб…
Йорген (беззаботно): Да? Почему?
Йонас: Потому что я великий грешник. (Неожиданно всхлипнув). Если он вернется, то мне не поздоровится.
Йорген: Ну и что? (Хихикает). Нам всем не поздоровится, если он вернется, потому что мы все здесь великие грешники, кого ни возьми. И ты, и Йансенс, и я, и все остальные. Правда, Йансенс? (Идет к застекленным дверям, проходя мимо Йорка). Павел вернулся.
Йорк тревожно мычит, не понимая.
Йансенс (проходя вслед за Йоргеном мимо Йорка, кричит ему прямо в ухо): Ты что, не понимаешь?.. Павел вернулся!
Кажется, что Йорк, наконец, что-то понимает. Улыбаясь и широко расставив руки, он мычит нечто невразумительное, качая головой и кивая в сторону двери.
(Проходя мимо). Да, да, да!
Йорген (подойдя к первой двери, распахивает ее и кричит): Павел вернулся!
Йансенс (подходя к двери, вслед за Йоргеном): Павел вернулся!
Йорген (подходя к следующей двери, распахивая ее, громко): Павел вернулся!
Йансенс (подходя вслед за Йоргеном): Павел вернулся!
Йонас (убито): Павел вернулся.
Из открытых дверей появляются Йозеф и Йонатан.
Йорген (подходя к последней двери и распахивая ее, громко): Эй, Йодри, Йодри, проснись, Павел вернулся!
Йансенс (подходя вслед за Йоргеном): Павел вернулся!
Йозеф: Когда?
Йансенс: Сегодня, сегодня, сейчас!..
Йонатан: О, Господи! (Медленно опускается на колени). Господи.
Йансенс: Да, да!
Йозеф (нерешительно): Глупости. Глупости. С чего это вы взяли, что он вернулся?
Йорген: Что значит, с чего? Он вернулся, вот и все. По-твоему, это глупости?
Йозеф: Конечно. Ничего он не вернулся.
Йонатан (не поднимаясь с колен): Нет, нет, это правда. Это правда!..
Йозеф: А ты-то откуда знаешь?
Йонатан: Я знаю, потому что сегодня утром фрау Ребекка принесла в палату Йодри новое белье и застелила там вторую постель. А когда я спросил ее, для кого эта постель, то она сказала мне: «Вы сами все увидите, дорогой господин Йонатан»… Теперь я понимаю, что она стелила постель для нашего Павла.
Йорген: Вот видите! Видите! Она стелила постель для нашего Павла!.. (Оглядывая присутствующих, победно). А если она стелила постель для нашего Павла, то это значит… это значит…
Йонатан (стоя на коленях): Что он вернулся.
Йорген: Да. Это значит, что он вернулся.
Йансенс (восторженно): Он вернулся!
Йонас (глухо): Вернулся.
Йансенс с Йоргеном и Йонатаном: Он вернулся! Вернулся!.. Вернулся!..
Йорген и Йансенс обнимаются, хлопая друг друга по плечам и спинам. Йонатан медленно поднимается с колен.
Йозеф (подняв руки, решительно): Постойте!.. Постойте!.. Да, замолчите же вы!.. Дайте, мне, наконец, сказать.
Шум стихает. Все смотрят на Йозефа.
(Слегка помедлив). Допустим, что он вернулся. Ладно. Но где же он тогда? А?.. Может быть, кто-нибудь из вас это знает?.. Может, ты, Йорген? Или ты, Йонатан?.. Ну, говорите, говорите, если знаете!
Небольшая пауза. На лицах присутствующих появляется недоумение.
(Насмешливо). Вот видите?.. Значит, он и не думал возвращаться, верно, Йорген?
Йорген (повернувшись, с недоумением смотрит на Йансенса): Ты ведь сказал, что он вернулся, Йансенс?.. Разве это не ты сказал?
Йансенс: Конечно, это сказал я, а кто же еще! Потому что я видел его своими собственными глазами! Он шел с фрау Ребеккой, и она несла его сумку. Я ведь не сумасшедший, чтобы мне спутать его с кем-нибудь еще!
Йозеф: Глупости.
Йансенс (упрямо): А я говорю вам, что он вернулся и теперь находится где-то тут, может даже в кабинете доктора, совсем рядом… Если хотите, я могу посмотреть еще раз, хоть это, конечно, ничего не значит, потому что я его уже видел… (Подбежав к ведущей в коридор двери, приседает на корточки и смотрит в замочную скважину).
Небольшая пауза. Все присутствующие смотрят на Йансенса.
Йозеф (неуверенно): Глупости.
Пауза. Все продолжают смотреть на Йансенса.
(Решительно). Глупости. Глупости. Глупости… Я ведь сказал вам, что все это просто глупости. Ничего он не вернулся.
Небольшая пауза.
Йансенс (сдавленным шепотом): Идет… (Повернувшись к стоящим). Он идет. (Быстро отскочив от двери, поспешно прячется за спину Йоргена, хриплым шепотом). Он идет сюда вместе с Ребеккой!.. Я ведь говорил вам, что это он…
Все, кроме Йозефа и Йорка, подаются назад от двери и на мгновенье замирают, не спуская с нее глаз, затем поспешно исчезают в своих палатах.
Йозеф (едва слышно): Глупости, глупости… (Немного помедлив, быстро скрывается в своей палате).
На сцене остается один Йорк.
Неожиданно раздается звон ключей, дверь открывается, и в холле появляются Павел и сестра Ребекка. В руках у Ребекки клетчатая сумка с вещами Павла. Как и остальные пациенты, Павел одет в голубую больничную пижаму. Он небольшого роста, моложав, сед; ввалившиеся щеки свидетельствуют о крайне умеренном, если не аскетическом образе жизни. Тонкие губы плотно сжаты. На лице – темные очки. Когда он снимает их, мы видим смотрящие с напряженным спокойствием голубые глаза.
При виде Павла Йорк громко мычит и протягивает к Павлу руки, пытаясь произнести его имя.
Ребекка: Да, да, господин Йорк. Конечно, это наш господин Павел. Вы ведь не забыли его, правда? (Проходя, ставит на стол сумку).
Йорк громко мычит, пытаясь произнести имя Павла.
(Павлу) Видите, он вас помнит. (Подходя к Йорку). А теперь посмотрите, что у меня есть для вас, господин Йорк. (Достает из кармана халата плитку шоколада и протягивает ее Йорку).
Мыча, Йорк берет шоколад и быстро кивает головой, по-прежнему не сводя глаз с Павла.
На здоровье, господин Йорк. На здоровье… (Отходя, идет мимо палат, заглядывая в одну за другой застекленные двери).
Небольшая пауза.
(Понизив голос, с едва различимой иронией). Какое удивительное единодушие, не правда ли?.. Все спят так, как будто сейчас тихий час, а не полдень.
Павел молчит. Йорк мычит, протягивая к Павлу руки.
Тише, Йорк, тише… (Павлу, остановившись у стола, негромко, с напряжением). Я что-то хотела вам сказать, господин Павел. Наверное, то, что вы и так прекрасно знаете без меня. Ведь в последнее время мы много разговаривали с вами – и я, и господин доктор, и у меня сложилось впечатление, что мы стали, кажется, намного лучше понимать друг друга. А ведь это, наверное, главное, не правда ли?
Павел молчит. Короткая пауза
Когда люди начинают понимать друг друга, многое становится проще и уже не кажется таким трудным. Поэтому я надеюсь, что все худшее осталось позади, так что если мы с вами будем помнить об этом, то, я уверена, дело у нас скоро пойдет на лад.
Павел молчит. Короткая пауза.
Знаете, недавно я прочитала в одной книжке, что надо просто быть немного умнее самого себя и тогда все обязательно получится… Будьте немного умнее самого себя, господин Павел, и тогда все будет хорошо.
Павел молчит. Короткая пауза.
(Смирившись с молчанием собеседника). Ну, хорошо… Позвольте, я помогу вам отнести ваши вещи.
Павел (быстро положив руку на стоящую на столе сумку, резко и почти грубо): Я сам.
Ребекка: Что ж. Как вам будет угодно, господин Павел. (Какое-то время молча смотрит на Павла, затем быстро выходит и закрывает за собой дверь).
Короткая пауза. Слышен звон ключей и щелканье замка. Негромко мычит Йорк.
Павел (без выражения): Как вам будет угодно, господин Павел. (Подойдя к двери). Как вам будет угодно, господин Савл… (Дергает ручку закрывшейся двери, негромко, но со скрытой яростью). Как мне будет угодно, чертова кукла!.. Как мне будет угодно, дьявольское отродье! (С глухим стоном упирается лбом в дверь и на какое-то время замирает, затем медленно поворачивается, оставаясь на месте и опираясь спиной о дверь).
Йорк мычит, протягивая Павлу шоколад. Небольшая пауза.
(Негромко и снова спокойно). Я вижу, Йорк, вижу… Это шоколад, который тебе дала сестра Ребекка… (Отходя от двери и делая несколько шагов по сцене). Хотя, сказать по правде, он больше напоминает мне те тридцать серебряников, которые получил за свое предательство Иуда, но ведь тебе это, похоже, все равно, Йорк?..
Йорк жалобно мычит.
Ну, разумеется, тебе это все равно, жалкий обжора. Потому что ты думаешь только о том, как бы набить свой желудок и промочить свое горло… Я думаю, что если бы ты стоял и смотрел, как распинают на кресте нашего Спасителя, то наверняка тоже чавкал бы и жевал при этом, как последний язычник, у которого нет ни стыда, ни совести.
Йорк жалобно мычит.
Ах ты, обжора, обжора!.. Неужели ты, в самом деле, готов предать нашего Господа за эту жалкую плитку шоколада?
Йорк жалобно мычит.
Нет? (Подходя к палатам, быстро и резко распахивает одну за другой четыре двери). Ну, тогда лучше поскорее отдай ее кому-нибудь из этих трусов, которые прячутся от меня, накрывшись одеялами и сунув головы под подушки! (Громко). Йорген!.. Йансенс!.. Йонас!.. Йозеф!.. Йонатан!.. Может быть, вы хотя бы выйдете, чтобы поздороваться со мной, жалкие притворщики?
Короткая пауза. Из палат не доносится ни звука.
Я все равно знаю, что вы не спите… Или вы думаете, что можете обмануть Павла?.. Что ж, попробуйте, если у вас хватит на это наглости!.. Попробуйте, пока небо еще терпит ваше гнусное притворство!
Небольшая пауза. Один за другим на сцене медленно появляются Йорген, Йансенс, Йонас, Йозеф и Йонатан.
Ну, наконец-то… Наконец-то… Йонас… Йозеф… Йонатан… Йорген… Йансенс…
Вновь появившиеся молча останавливаются возле дверей, отводя глаза и пытаясь спрятаться за спинами друг друга. Какое-то время Павел, похоже, не без удовольствия, рассматривает их. Небольшая пауза.
Нет, вы только поглядите на этих воинов Христовых!.. Вы похожи сейчас на испорченных детей, которых застали, когда они рассматривали развратные картинки… На гадких, грязных, избалованных детей, чьи мозги заплыли жиром от постоянного обжорства и лени… (Медленно двигаясь в вдоль стоящих). Что ж вы не смотрите на меня, словно боитесь увидеть привидение?.. Разве я не сказал вам, что вернусь?.. Или, может быть, вы помните, что Павел когда-нибудь бросал свои слова на ветер?..
Короткая пауза. Присутствующие молчат.
(Остановившись, Йонасу) Йонас. Отнеси-ка мои вещи, сынок.
