Константин Кураленя
Перевёрнутый мир
По всей вероятности, горный джигит умыкнул красавицу у родителей, а теперь, уходя от погони, расстреливал её братьев и дядек. Я удивился, как живучи пошлые традиции и вкусы, ковры с такими же усатыми абреками украшали стены спален и в наше время. Незаметно для себя я уснул.
Мне снилось, что скачу я на своём Кучуме берегом Амура, а за мной гонится отряд маньчжуров. Впереди меня на крупе коня сидит девушка, её головка склонена на мою грудь. Я стреляю по преследователям из нагана, расстрелял все патроны. Ни один маньчжур не упал с лошади. Я в недоумении: что случилось? А топот коней всё ближе и ближе. Поняв, что не уйти, я выдёргиваю из ножен шашку и, осадив Кучума, круто разворачиваюсь лицом к врагу. Помирать так с музыкой!
Но что это? На месте преследователей стоит убитый мною в поезде ротмистр. Он дико хохочет и протягивает вперёд скрюченную ладонь:
– Отдай мне девку, есаул, я буду из неё богатство выжимать.
Графиня, а это оказалась она, дико визжит и стучит кулачком по моему плечу:
– Ваше благородие, вставать пора, – говорит она мужским голосом.
Я с трудом разлепляю глаза и вижу как разгневанное лицо графини приобретает физиономию Ивана Зимина.
– Так что извиняйте, если не ко времени, но, однако, вставать пора, – настойчиво твердит он.
– Тьфу ты чёрт! Что только не приснится, – в сердцах сорвалось у меня с языка.
Глава 5. ГОСПОДИН СЛУЧАЙ, ИЛИ ЧУДЕСНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
На всей планете Земля не найти таких просторов, как Российская империя. Сошлись здесь во всём своём многоликом и многоголосом великолепии Европа и Азия. По крупицам собирали государи российские окрестные земли под свою руку, где хитростью, где силою…
А сколько солдатской кровушки пролито на этих землях? Кто возьмётся подсчитать? Не по силам сделать это человеку. Ангелы-хранители отвернулись от России. Разделила революция российский народ не только по политическим лагерям, уменьшила границы империи. Отобрала у людей разум жажда всеобщей справедливости. Забыли они о славных подвигах своих дедов и отцов. Всякий уездный городишко захотел стать самостоятельным государством.
Непомерные амбиции новоявленных вождей и мессий ввергли безграмотный народ в пучину гражданской войны. И вот по этой реке людских страстей наша разношёрстная команда устремилась в дерзкое плавание. Волею судьбы капитаном нашего утлого судёнышка оказался я, просто потому что никого другого, более подходящего на данную роль, не оказалось. А на улице стоял последний день зимы 1918 года.
Где пинками, где тычками, призывая в помощь такую- то мать, мы отвоевали себе место в купе, некогда мягкого пассажирского вагона. На момент нашего путешествия вагон представлял собой весьма жалкое зрелище и имел вид заплёванного и униженного бомжа. Даже его несмазанные дверные шарниры скрипели как-то печально и жалко, с тоской вспоминая своё былое величие.
– Н-да… – неодобрительно поморщился Иван Вольдемарович. – Своего ничего не создали, но то, что было налажено, разрушить успели.
– Чему вы удивляетесь? Помните, как у господина Пушкина в повести «Капитанская дочка» описаны все ужасы русского бунта? – поинтересовался я, а сам вспомнил профессора Преображенского из ненаписанного ещё романа М. Булгакова «Собачье сердце» и его меткие высказывания насчёт свободы и свинства в подъездах и других общественных местах.
– И почему у простого народа такая тяга к разрушению? – задумчиво произнёс граф.
– Это потому, папенька, что простые люди лишены возможности общения с прекрасным, об их образовании и образованности вообще нет речи, – пылко произнесла Луиза.
Вот тут-то я готов был с нею поспорить. В моё время хватало и образованности и знакомства с прекрасным.
Но, по-прежнему, разбитые беседки и лавочки, оборванные телефонные трубки, разбитые фонари и остальные- прочие мелочи заставляли думать об обратной стороне медали «загадочной русской души». Уж больно необузданна и не предсказуема тёмная сторона этой души. Никак мы не изживём в ней страсть к беспричинным разрушениям и погромам.
В ответ на тираду дочери граф шутливо поднял руки:
– Сдаюсь, сдаюсь, моё прелестное дитя.
– Ну вот… – капризно надула губки Луиза, – с вами, папенька, абсолютно невозможно говорить на серьёзные темы. Вы до сих пор считаете меня маленькой девочкой. А я, между прочим, уже выросла.
Иван Вольдемарович не успел дать достойный ответ на слова дочери, потому что расхлябанные двери купе распахнулись и раздался знакомый радостно-приветливый голос:
– Вот где они окопались, пока настоящие патриоты защищают отечество!
Мы все уставились на вошедшего. В дверном проёме, широко улыбаясь, стоял штабс-капитан Стрельников, из- за его спины, неловко переминаясь с ноги на ногу, выглядывал Зимин.
– Иду я, значит, от паровоза, – пояснил он, – а тут их благородие господин штабс-капитан. Собственной персоной.
– Ну, ты, брат, и на враки горазд, – весело перебил его Стрельников. – Если бы я тебя за шинельку не прихватил, то, пардон, господа, пропёр бы мимо, как тот локомотив, на всех порах.
Иван покраснел.
– Дак вас, господин штабс-капитан, и вовсе не признать.
И действительно за время своего вынужденного отсутствия Стрельников отпустил усы и бороду, что делало ещё совсем молодого офицера значительно старше, а солдатская шинель и вовсе приравнивала его к категории низших чинов.
– Так вы опять с нами? – обрёл дар речи граф.
– А куда же мне без вас? – развёл руками штабс- капитан.– И как тут, господа, не поверишь в его величество случай? Вот прошёл бы Иван минутой раньше или позже, и поминай как звали.
– А мы уж, голубчик, и не чаяли свидеться, – неожиданно прослезилась Софья Андреевна. – Ну, что же вы встали в дверях? Проходите к столу.
Девушки же выразили свой восторг радостным хлопаньем в ладоши.
– Благодарю вас, господа, – учтиво раскланялся Стрельников. – Я весьма счастлив, что снова нахожусь в вашем обществе.
После недолгой толчеи все, наконец-то, разместились, и за волнениями от неожиданной встречи никто не заметил, как тронулся состав.
Когда эмоции схлынули, Иван Вольдемарович задал первый вразумительный вопрос:
– Ну-с?
– Простите, не понял… – штабс-капитан учтиво склонил голову.
– Ну не томите уже, голубчик, – вмешалась Софья Андреевна. – Поведайте нам о своих злоключениях.
– Прошу прошения, графиня, но ничего стоящего внимания милых дам со мной не происходило, – любезно ответил Стрельников.
– Ах вы, негодник, – погрозила пальчиком Софья Андреевна. – Вас берут и чуть ли не силком от нас уводят. Вы пропадаете неизвестно где столько времени и говорите, что ничего не происходило…
– Всё это такие мелочи, графиня, что, право, не стоят вашего внимания. Главное, что мы снова вместе и наконец-то куда-то едем.
– Господин штабс-капитан, вы не смеете так с нами обращаться. Требуем рассказа, – хором возмутились девушки.
Этот довод оказался самым весомым, и штабс-капитан сдался.
– Милые барышни, дайте бедному солдату отдышаться от трудов дальней дороги, – в притворном ужасе воскликнул он. – После того как забрали меня в казармы, буквально на следующий день, меня и ещё сотни таких же солдат и офицеров загрузили в эшелоны и отправили на фронт прямо под Петроград.
Наш полк стоял под Нарвой. Дисциплины никакой, по каждому поводу и без повода собрания и митинги. К командирам доверия нет, повсюду свои носы суют комиссары. В общем не армия, а казацкая вольница.
Хорошо, что немцы в то время не предпринимали никаких боевых действий, а то бы, пардон, хана. Но, правда, через некоторое время навели мало-мальскую дисциплину. Даже господа большевики поняли, что время митингов прошло, ну и давай расстреливать всяких дезертиров и горлопанов. Народа постреляли предостаточно.
А тут восемнадцатого февраля немец нарушил перемирие, и пошла на нас вся их силища. Пять суток мы держали фронт, не успевали отбиваться от их атак. Артиллерия по нам садит без роздыху, а у нас что снарядов, что патронов – кот наплакал. Сидим в окопах, экономим. Двадцать третьего наши полки пошли в атаку, да так пошли, что дали немцу прикурить, пардон, по самое не могу, и остановили фронт на месте.
Посмотрел я на это дело и решил: хватит по чужим революциям шастать. Пора до дому пробираться, дома воевать оно как-то сподручнее. По крайней мере, знаешь, за что голову сложишь, тем более что на фронте вроде бы всё стабилизировалось. Вроде как не бросил я позиции в ответственный момент. А если честно, то просто до смерти надоело смотреть на всё это безобразие.
Штабс-капитан закончил свой рассказ и в заключение хлопнул ладонью по столу.
– Нд-а… – протянул граф. – Нерадостную картину вы нам тут нарисовали.
– Хорошего мало, гибнет империя, – подтвердил Стрельников. – Если немцы не захватят, то большевики свою власть установят. И ещё неизвестно, что хуже.
– А вы сами как думаете? – осторожно поинтересовалась Софья Андреевна.
– Я русский офицер, графиня. Политика не мой удел. Но думаю, что власть хама принесёт для отечества лишь горе и слёзы. Вспомните исторические примеры с мужичьими царями и самозванцами.
– Вы совершенно правы, господин штабс-капитан,
сокрушённо покачал головой граф. – А за примерами и ходить далеко не надо. Возьмите Григория Распутина. Ведь какую власть при дворе взял, какие непотребства устраивал…
– Иван, прекрати при девочках обсуждать этого человека, – всполошилась Софья Андреевна.
– Полноте, Софушка, я не имел в виду ничего такого,
граф смущённо умолк.
В купе повисла тягостная тишина.
– Не надо грустить, господа, – я попытался разрядить обстановку. – Татаро-монголы сколько веков пытались Русь сломить, но так и не смогли. И тевтонов мы постоянно били и бить будем. Верю, что, пройдя через кровь и горе, Россия вновь возродится и станет ещё сильнее.
– Дай-то Бог, господин есаул, дай-то Бог, – недоверчиво покачал головой граф.
Наши политические дебаты прервал возникший в коридоре шум; судя по возрастающим децибелам, страсти накалялись. По всей вероятности, кто-то что-то не поделил, а что именно стало ясно после того, как от мощного удара ногой двери нашего купе распахнулись и в проёме дверей нарисовался здоровенный дядька в матросском бушлате и, несмотря на февраль месяц, бескозырке, чудом державшейся на самом затылке здоровяка.
Надпись на бескозырке сообщала, что некогда он ходил по морям на славном корабле «Марат». Висящий на длинном ремешке маузер говорил, что его хозяин вооружён и очень опасен. К счастью, матрос был в стельку пьян.
Следом за ним, загораживая весь проход, стараясь перекричать друг друга, гомонили его спутники – полупьяный сброд. Почему сброд? Да потому что среди его спутников было каждой твари по паре. Здесь присутствовали и матросы, и солдаты, и люди, одетые в невообразимые ливреи и жупаны, в которых было впору сниматься в кинокомедиях.
Но комедией здесь и не пахло – скорее всего, дело продвигалось к трагедии.
– Ша, братки! – мореход с «Марата» поднял вверх свою правую клешню.
Народ за его спиной приумолк, а матрос, повернувшись в сторону своих спутников, театрально произнёс:
– И хто меня уверял, што мы уже всех буржуев и охвицеров извели? А это хто? – и он обличающим жестом указал на нас рукой.
Из подмышки амбала высунулась помятая личность неопределённого возраста в потёртом цилиндре, на глаза, судя по всему для солидности, были нацеплены круглые очки. Желая убедиться, кто мы на самом деле, он несколько мгновений буравил нас пронзительным взглядом, а затем произнёс:
– Ты прав, Георгий, по-видимому не всех, – и обернувшись к нам, добавил: – И из каких же вы щелей повылазили, разрешите полюбопытствовать?
По его ужимкам и хищному блеску глаз я понял, что изо всех присутствующих этот тип, пожалуй, будет самым опасным. Это был типичный подстрекатель и идейный вдохновитель проснувшихся масс. Наш ответ его, как, впрочем всех остальных, совершенно не интересовал.
Ребята решительно нарывались на скандал. Нет, они его просто жаждали. И я понял, что разойтись по-хорошему у нас никак не получится. Но я не стал форсировать события, а просто наблюдал, что же будет дальше?
Я думал, действительно ли те времена были настолько беспредельными, что всё решала сила и наглость? И правда ли то, что в России времён революции действовали законы Дикого Запада?
Между тем обстановка накалялась. Девушки испуганно забились в угол купе, их родители с ужасом смотрели на глумящийся сброд.
– Доблестные приверженцы идей анархии должны ютиться в тамбурах и коридорах, а эти старорежимные осколки прошлого пользуются благами пассажиров первого класса, – выдал речь «огрызок» в цилиндре. – Пора отучаться от барских замашек, господа хорошие.
«О, паренёк, да у тебя ещё и образование имеется», – подумал я. Хуже нет, чем грамотный и беспринципный субъект во главе готового на всё стада. Я внутренне подобрался и глянул на штабс-капитана. Тот понимающе кивнул головой.
А «огрызок», уже полностью протиснувшись в купе, продолжал разглагольствовать:
– Георгий, скажи этим недорезанным отрыжкам прошлого, о чём гласит самый главный закон нашей партии?
– Анархия – мать порядка! – пьяно икнул Георгий.
– Верно! – обрадовался «огрызок». – Анархия – мать порядка… А разве это порядок, когда настрадавшиеся от царского деспотизма граждане должны влачить жалкое существование на задворках жизни, а разжиревшие на их крови паразиты продолжают пользоваться благами цивилизации? – явно любуясь собой со стороны, продолжил он.
Его соратники ободряюще заревели.
– Давай, Пономарь, режь дальше! Даёшь анархию! – раздались восторженные голоса.
«Да ты ещё и поп-расстрига», – внутренне усмехнулся я.
– А кроме всего прочего, уставшие в борьбе за порядок воины долгое время были лишены женского общества. Вы же, презрев все законы братства и взаимопомощи, единолично решили пользоваться этим даром Господним, – обличающий перст духовного проповедника анархистов уставился прямо в лоб графу Облонскому.
– Не изволите ли выйти вон, господа? – раздался спокойный голос Стрельникова. – А то от вашего перегара в помещении нечем дышать.
Пономарь буквально поперхнулся на полуслове. Вся толпа напряжённо застыла.
– Ах, вы падлы золотопогонные! – как ни странно, опомнился первым матрос с «Марата». – Мало вы нам кровей попили, дак ещё и счас свои барские замашки кажите.
– Полундра, братва! – заверещал Пономарь.
Я от неожиданности вздрогнул: всё-таки бывший служитель культа, а верещит, как заправский пират.
– Кадетов за борт, а баб отдать обчеству, – загудели нестройно анархисты.
Я понял, что от созерцания пора переходить к решительным действиям. Смущало только одно, сколько противников в коридоре находилось вообще? От этого зависело, какую тактику необходимо выбрать.
«Но ничего, сначала ввяжемся в драку, а там будет видно», – подумал я и с удовольствием пнул Пономаря между ног: раздался утробный вой, и идейный вдохновитель сложился пополам. Я добавил ему кулаком по затылку и вскочил на ноги.
«Этот больше по бабам не ходок», – усмехнулся я с удовлетворением. Хочу заметить, что когда при мне унижают женщин, а тем паче пытаются совершить над ними насилие, я начинаю вести себя непредсказуемо. Проще говоря, мне почему-то хочется обидеть хамов так, чтобы им уже не хотелось совершать гадкие поступки. Возможно, такие желания возникают во мне оттого, что в раннем детстве я начитался книжек про благородных мушкетёров.
Перед моими глазами мелькнул пьяный прищур героя- маратовца. Действуя по принципу «большой шкаф громче падает», я от всей души врезал матросу снизу в подбородок. Раздался хруст. Этот звук мог означать только одно – челюсть бедолаги получила травмы, несовместимые с нормальным приёмом пищи, а проще говоря, множественные переломы. Пламенный анархист нелепо взмахнул руками и, подбросив вверх ноги, спиною вперёд вылетел из купе. По пути он уронил на пол своих соратников по борьбе, которые в ожидании скорых наслаждений нетерпеливо топтались у него за спиной.
Развивая успех, я выскочил в коридор и принялся охаживать руками и ногами всех, кто вставал на пути. Краем глаза я с удовлетворением отметил, что рядом со мной с неменьшим успехом орудуют Иван и штабс-капитан.
В течение пяти минут битва была закончена, поле боя осталось за нами. Противник ввиду своего явного численного преимущества не ожидал получить отпор и за это жестоко поплатился. На грязном полу в разных позах лежало около дюжины воинов за порядок. Кое-где раздавались стоны и негодующие маты. Зимин ходил между поверженными и ударами кулака успокаивал недовольных.
– И что будем с ними делать? – переглянулись мы со штабс-капитаном.
Ехать дальше с обиженными пьяными мужиками в одном вагоне было бы полным безумием. Идея избавиться от опасных попутчиков навсегда пришла в наши головы одновременно.
– Пора бы братве выходить? – взглянул я на Стрельникова.
– И то верно, есаул. Путешествие на корабле им больше подойдёт.
Услышав, что всё стихло, из соседних купе стали выглядывать перепуганные пассажиры.
– Граждане, окажите помощь. – обратился к ним штабс-капитан. – Пока граждане бандиты не очухались, давайте поможем им выйти.
Его просьба нашла самые горячие отклики. В считанные минуты коридор вагона был очищен от разоруженных бесчувственных тел.
Глядя на выпадавших из вагона анархистов, я подумал, что пускай сам Бог решит, кому из них оставить жизнь, а у кого отнять.
Когда мы вернулись на свои места, то были встречены как самые настоящие герои: «трибуны рукоплескали, а дамы бросали цветы». Но самое главное было то, что мы честно завоевали свой авторитет и могли не опасаться притязаний на наше место под солнцем в виде мест в купе и женского общества.
Ради такого случая обрадованный граф устроил застолье с некоторым количеством спиртных напитков и светских бесед.
– Спасибо, господа, за ваш героизм и за то, что я в вас не ошибся, – сказал он через меру напыщенно первый тост.
– Полноте, граф, – с достоинством ответил штабс- капитан. – Дело даже не в том, что мы соблюдали некоторые пункты нашего договора. Дело касалось чести дам.
– Да, да, я понимаю, – замахал руками Облонский. – Но знаете, как было приятно смотреть, как господин есаул демонстрирует на мерзавцах приёмы английского кулачного боя.
Я в это время купался в нежных взглядах своей вновь обретённой Луизы. Жизнь продолжалась! Но стесненные условия замкнутого пространства не давали ей проявиться в полной мере. Слава Богу, хоть на девичьи взгляды никто не объявлял мораторий.
Глава 6. КТО ОТВЕТИТ ЗА РОССИЮ?
– Станция Бочкарёвский Разъезд! – ранним мартовским утром разбудил меня сиплый голос простуженного кондуктора. – Господ, которые изволят продолжить свой путь в город Благовещенск, попрошу приготовиться к выходу
Он шёл по коридору и скучным голосом продолжал выкрикивать название станции. Я нехотя приоткрыл глаза и распрямил затёкшие ноги. Хорошо, что мне, как самому большому, было позволено спать одному. Все остальные ютились по двое на одной полке.
Те две недели, что мы провели в замкнутом пространстве вагонного купе, несмотря на бытовые неудобства, не превратили нас во враждующих обывателей коммунальной квартиры, а наоборот, ещё теснее сплотили.
Проехав через объятую огнём революции страну, я собственными глазами видел, как действительно страшен русский бунт. Обнищавшие, голодные и раздетые люди на каждой мало-мальски крупной станции с боем пытались взять места в наших вагонах.
Что гнало этих несчастных с обжитых и насиженных мест в суровую неизвестность? Обиды и притеснения постоянно меняющихся властей? Голод и холод? А может, какие-нибудь другие веские причины, неведомые мне?
Во всяком случае, это были простые обыватели, которых пугали ужасы начинающейся гражданской войны. Это были люди, для которых знакомый обустроенный мир в одночасье рухнул и из привычной разнообразной палитры цветов стал бело-красным. Причём и эти оставшиеся два цвета остро ненавидели и всеми силами пытались уничтожить друг друга. Вообще-то был ещё один цвет – серый. Этим цветом было окрашено всё, что не имело отношения к классовой борьбе: серые лица, серые одежды, серые будни, серый мартовский снег…
Честно говоря, революция, в далеком теперь для меня 1986 году, представлялась несколько иначе. Красочнее, что ли? Красные транспаранты, пламенные речи революционеров, красноармейцы, идущие в полный рост на пулемёты, взмыленные кони, которые под шенкелями седоков сшибаются в смертельной схватке. Красиво, не правда ли? А на самом деле грязь, тиф, нищета, голод, смерть…
– Какой сегодня день, господа? – раздался голос штабс-капитана Стрельникова.
– Десятое марта одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, – последовал ответ входящего в купе графа.
Он встал ни свет ни заря и успел разузнать много интересного. Во всяком случае, времени даром не терял.
– Господа, – говорил он, слегка задыхаясь, – в Благовещенске восстание атамана Гамова. Красные перекрыли железную дорогу и не дают распространиться мятежу дальше. Много вооружённых отрядов прибыло из Хабаровска и других городов.
– Тяжеловато придётся господам, которые решили драпать из России через Благовещенск, – прокомментировал новость Стрельников.
– Как грубо, Сергей Антонович, – осуждающе покачала головой Софья Андреевна.
– Господин штабс-капитан, мы ведь тоже, как вы изволили выразиться, драпаем, – предательски покраснев, выдавил Облонский.
– Вы, Иван Вольдемарович, спасаете от красной чумы своих детей, – махнул рукой штабс-капитан. – А мы, боевые офицеры, драпаем.
В последнее время с капитаном что-то происходило. Он стал невпопад отвечать на заданные вопросы и часами задумчиво смотреть в замызганное окно. В его интонациях появилась язвительная желчь, всё происходящее вокруг он комментировал с едким сарказмом. Растерянность уступала место беспричинной злобе.
Стрельников, давши слово графу Облонскому в предоставлении своего покровительства, не стал оставаться в Чите, а последовал дальше во Владивосток. Немаловажную роль в его решении сыграли загадочные глаза графини Изольды.
И вот сейчас на штабс-капитана навалилась хандра.
– Бросьте, капитан, – примирительно произнёс я. – Воевать против своего народа – последнее дело, и мы с вами не дезертиры, а люди, не желающие проливать кровь своих сограждан.
– А кто сказал, что воевать? Революция – это эпидемия похлеще чумы или бубонной язвы. Лечить надобно, есаул, лечить, – зло выдавил штабс-капитан.
– А лекарство – орудия и пулемёты?
– А хотя бы и так!
– Нет, капитан, такие микстуры не по мне.
– В таком случае, есаул, мы с вами наблюдаем последние дни Третьего Рима, а немцы и прочие наши враги спляшут на обломках некогда могучей империи, – обречённо махнул рукой Стрельников.
Если бы я мог им сказать, что всё это кровопролитие бесполезно, что всё равно победит одурманенный призывами к счастливому завтра народ, что в недалёком будущем теперь уже красная Россия не исчезнет с политических карт мира, а наоборот, окрасит алым цветом ещё большее пространство. Но, увы, этого я как раз сказать не мог. А если бы и сказал, то кто бы мне поверил?
– Господа, не ссорьтесь, – встревоженно прижала руки к груди Софья Андреевна.
– Не извольте беспокоиться, графиня, – как можно спокойнее произнёс штабс-капитан. – Нам с есаулом делить нечего. Мы на чужой каравай рта не разевали.
Наш спор был прерван раздавшейся вдалеке орудийноружейной канонадой. В разноголосый хор перестрелки вплетали свои голоса пулемётные очереди.
Стрельба, сама по себе, не была для нас в диковинку. Она давно стала непременным атрибутом повседневной жизни, но в свете последних новостей эта канонада не предвещала ничего хорошего.
Честно сказать, будучи в своём времени, я ничегошеньки не слышал о восстании атамана Гамова и поэтому не мог предсказать итоги этого бунта. Я тщетно рылся в своей памяти, пытаясь извлечь оттуда хоть какие-нибудь сведения о Гамове, но память молчала и назойливо подсовывала мне фамилии атаманов Семёнова, Калмыкова и почему-то Стеньки Разина. Ну что ж, придётся стать непосредственным свидетелем, а может быть, и участником развивающейся драмы.
В коридоре раздался шум и громкие голоса. Я приоткрыл двери купе и выглянул наружу. Вооружённая группа людей, одетых в военную и гражданскую одежду, бесцеремонно стучалась в двери соседних купе.
– Граждане пассажиры, прошу вас соблюдать революционное спокойствие! – силясь перекричать недовольство несознательного элемента, сорванным голосом прохрипел человек в кожаной куртке.
«Даже спокойствие и то должно быть революционным», – невольно подумалось мне.
Чем дольше я находился в круговерти революционных событий, тем меньше мне хотелось быть их участником. Разбуженный пламенными речами идейных вдохновителей, народ в одночасье не перестал быть тёмным и безграмотным. Всякий представитель освобождённых масс правду и справедливость измерял своим аршином, но хуже всего, что этот аршин ему настойчиво пытались всучить нечистые на руку соплеменники.
Человек в кожанке продолжал:
– По решению штаба революционных войск в целях подавления мятежа атамана Гамова движение гражданских эшелонов на Хабаровск и Благовещенск временно приостанавливается. Также всем, кто имеет на руках оружие, необходимо его сдать. Лица, уклонившиеся от сдачи оружия, будут арестованы и переданы в ревтрибунал.
Окончание своей речи оратор буквально просипел.
Мы переглянулись со Стрельниковым. Остаться в такое время без оружия – это всё равно что выйти голым на Красную площадь. Всякий, кому не лень, может обидеть, а тебе даже срам прикрыть нечем.
– Оружие не отдам, – от ненависти губы штабс- капитана побелели.
– Не дурите, капитан! Это не последние в вашей жизни железяки, чтобы из-за них лишать себя жизни, – предостерёг я его. – Не забывайте, что у нас, кроме этого оружия, имеется кое-что ещё.
Я забыл сказать о том, что по моей просьбе Зимин Иван завёл дружбу с машинистом паровоза и экспроприированное нами у бандитов оружие и графские побрякушки были надёжно укрыты под толстым слоем угля в паровозном тендере.
– А как быть с нашей честью, есаул? – желваки на скулах офицера сделались каменными.
– Я думаю, что не будет много чести в том, что после вашей детской выходки все здесь присутствующие будут подвергнуты ещё большим унижениям.
Штабс-капитан ожесточённо засопел и отвернулся к окну.
– Полноте, голубчик, – графиня умоляюще скрестила на груди свои руки. – Не о себе пекусь. Пожалейте моих девочек!
Щёки офицера предательски покраснели.
– Извините, графиня, я не подумал. – с трудом выдавил он из себя.
– Бог с вами, господа, – попытался разрядить обстановку граф. – Ещё навоюетесь.
– Не приведи, Господь, – перекрестился Зимин. – Видит Бог, я уже навоевался.
Я поймал на себе испуганный взгляд Луизы и ободряюще ей улыбнулся. Она облегчённо вздохнула и робко улыбнулась в ответ.
В этот момент двери купе распахнулись, и на пороге возникла уже знакомая кожанка.
– Граждане, попрошу вас сдать оружие и драгоценности, – просипел хриплый голос.
«О как! И драгоценности тоже», – усмехнулся я про себя, а вслух поинтересовался:
– Послушайте, товарищ, а как быть с оружием, которое нам выдало общее собрание солдатского комитета полка?
– А для чего оно его вам выдало?
– Дак это все богачества, которые мы сробили за четыре годочка окопной жизни, – пришёл ко мне на помощь Зимин. – А выдали нам его, браток, для того, чтобы мы дома смогли своих богатеев передюжить и к ногтю прижать.
Я с уважением посмотрел на унтера. Во чешет! Не ожидал!
– А если вам оружие выдал полковой комитет, то по такому случаю и документик должен иметься, – просипела кожанка.
Комиссар, видно, принадлежал к числу идейных пролетариев.
– А то, как же… – Иван бережно развернул затёртую бумажку. – Всё чин по чину.
Кожаный товарищ, прищурившись, внимательно рассмотрел печати и подпись, затем зачем-то их понюхал и с недовольным видом вернул владельцу.
«Что, сорвалось?» – молча посочувствовал я и протянул свои документы.
– На офицеров такие мандаты не распространяются, – хмуро бросил он, но бумагу развернул.
Внезапно недовольные морщины на его лице разгладились, и он заинтересованно спросил:
– Извини, браток, ты какого полка будешь?
– Первый казачий Амурский полк. Там ведь всё написано.
– А почему тогда один едешь? Ваш полк ведь уже вернулся.
– Дела были… – неопределённо пожал я плечами.
– Здорово помогли нам твои однополчане супротив мятежников, – кожаный товарищ протянул мне документ. – Не то что Второй Амурский, те вместе с Гамовым решили задушить молодую революцию.
Действуя по принципу «куйте железо, не отходя от кассы», я подтолкнул комиссара к выходу из купе.
– А ну-ка, товарищ, давай выйдем на свежий воздух.
Когда мы оказались в коридоре одни, я достал из нагрудного кармана гимнастёрки мандат и, доверчиво склонившись к уху комиссара, произнёс:
– Читай, браток.
Прочитав решение полкового комитета о моём направлении в Петроград для выполнения особого задания, он озадаченно почесал затылок.
– Дак, а что это за задание?
– Ну, ты, брат, даёшь! – вполне искренне возмутился я. – Там ведь ясно написано, что задание особое, а это значит секретное. Ты ведь как человек, понимающий революционную дисциплину, должен знать.
Лицо комиссара сделалось солидным, и он важно кивнул головой:
– Не сомневайся, дорогой товарищ, понятие о секретности мы имеем, за плечами не один год подпольной работы. А что за публика едет с тобой в одном купе?
Пытаясь ответить как можно правдоподобнее, я стал нести такую чушь, которую потом сам же без смеха не мог вспомнить. Склонившись ещё ближе к комиссарскому уху, я заговорщицки произнёс:
– Ты, как я вижу, товарищ в доску свой и делу революции предан беззаветно, поэтому могу тебе довериться с чистой совестью.
От неожиданного признания его заслуг небритые щёки мужика покрыл лиловый румянец, а лицо сделалось ещё значительнее. Я же продолжил:
– Эти пассажиры и есть моё секретное задание…
– Как это? – недоумённо выдохнул комиссар.
– По заданию самого товарища Троцкого мне доверено сопровождение красного дипкурьера с семейством до города Владивостока, а там на острова Слоновой Кости.
– А что это за острова? – недоумению моего слушателя не было предела.
– Есть такое государство в Океании, – солидно продолжал я. – Будем, товарищ, мировой пожар революции раздувать. Пора, брат, за Земной шарик браться.
Лоб комиссара покрылся испариной.
– Неужто товарищ Ленин решил помочь угнетённому пролетариату Земного шара?
– Есть такая задумка. Хватит пролетариям Африки и Америки на буржуев спины гнуть, прибавочную стоимость им зарабатывать. Выметем эту сволочь поганой метлой в мировой океан. Только об этом молчок! – И для пущей убедительности я прижал к губам указательный палец.
