Константин Консон
Корах. Роман о времени

Часть I
Мицраим^[21]

…когда за мной гналась секира фараона.

И. Бродский

Хранитель казны

Стоя у шатра Откровения в ожидании решения своей судьбы, Корах вспоминал, как впервые встретился с Божьим Человеком.

Вернее, никакого Божьего Человека в те времена еще не было, и никто не догадывался об истинном предназначении энергичного юноши из царского дворца. Память Кораха сохранила эпизод, когда на пороге канцелярии появился высокого роста и благородной наружности египтянин. Белая юбка из дорогой ткани выдавала в нем принадлежность к высшему сословию. В столичное казначейство его направили для освоения практических навыков в науке государственного управления, которой он обучался при дворе фараона. Сочетание обходительности манер и ответственного отношения к своим обязанностям позволило юноше снискать симпатию в глазах писцов и счетоводов. Даже легкое заикание не умаляло его обаяния. Корах, возглавлявший в то время финансовое ведомство, вскоре оценил молодого человека за незаурядность ума и расторопность в действиях.

Встречи их стали почти ежедневными. Редкая тема оставалась незатронутой во время обеденных трапез в тенистом дворе канцелярии. Их занимало все – от усовершенствования системы налогов и облегчения труда рабов на стройках Раамзеса и Питома до предметов духовных, предполагающих абстрактность мышления и глубину знаний. Многие из царских советников, включая жрецов храма Осириса, придерживались мнения, что талантливый юноша в недалеком будущем вознесется весьма высоко, а со временем, возможно, будет провозглашен первым министром Египта.

«Какая-то скрытая сила таится в этом воспитаннике царственного владыки, – думал Корах, улыбаясь молодому человеку и потягивая вино из медного кубка. – Есть в его взгляде и словах нечто, выделяющее его из прочих. И если моя догадка хоть в какой-то мере верна, то похоже, Всевышний вспомнил о своем несчастном народе».

Несмотря на умудренность жизненным опытом, Кораху не удавалось осмыслить всего происходящего на его глазах, а тем более заглянуть в будущее.

Однако распознавать знаки он умел, и знаки говорили, что он на правильном пути. Странность обстоятельств вокруг судьбы этого юноши лишь подтверждала его догадки. Чудесное спасение от египетских солдат, когда почти все младенцы иврим были утоплены в Ниле; усыновление дочерью фараона; воспитание в царском дворце и наконец прямой путь к вершине пирамиды власти едва ли могли быть простой случайностью. Во всем этом чувствовалась единая воля, некое послание, смысл которого Корах пытался разгадать.

Начальственная должность обязывала Кораха участвовать в судьбе своего народа. Всякий раз, сопоставляя наблюдения с накопленными знаниями, он удивлялся причудливому созвучию современности с историей его предков. Казалось, передаваемое из поколения в поколение древнее пророчество проросло в растрескавшейся от беспощадного солнца египетской почве и вот-вот должно принести долгожданные плоды.

Все повторялось: снова во главе объединенных царств предстояло встать человеку из ханаанского племени пастухов – своенравных пришельцев в этой грандиозной, древней, как мир, цивилизации.^[22] Три поколения назад подобное уже происходило. Тогда выдернутый из тюремной ямы в топях нижнего Нила и возведенный царственной рукой на недостижимую для инородца высоту смышленый молодой человек спас от голода тысячи людей. В Египте его называли Озарсиф – кормилец, а среди народа иврим он был известен как Йосеф, сын Иакова.^[23]

За обоими юношами с рождения гнался ангел смерти. Первого непредсказуемая судьба спасла из пересохшего колодца со змеями и скорпионами, куда его бросили родные братья, второй уцелел в волнах священного Нила под веслами галерных гребцов. И как юный Йосеф, выкупленный у братьев ишмаэлитскими купцами за двадцать сребреников, был увезен в Египет, чтобы пройти через головокружительную карусель падений и взлетов, так и этот юноша, младенцем найденный в речных камышах и взятый во дворец фараона, со временем, вероятно, поднимется до управления страной Северного и Южного царств.

– Мои учителя, – говорил Корах своему собеседнику, – не раз говорили, что человек воплощает в себе два начала. С одной стороны, он создан из праха земного, туда же и вернется, и перед Богом он ничто. С другой стороны, весь мир создан для него, и он венец творения. Наш праотец Авраам прекрасно это знал, а на себе почувствовал, когда выторговывал у Всевышнего спасение для людей Цдома и для своего племянника.

– Да, я помню эту историю, – улыбнулся молодой человек. Легкое заикание не снижало выразительности его речи и даже добавляло ей некое очарование. – Все это весьма занимательно. Особенно взаимосвязи между сюжетами, как они переплетаются, и как одно вытекает из другого.

Отпив из кубка, он окинул взглядом укрытый от солнца двор.

– Однако, скажи, – зачем было помещать этот народ в такие бедственные условия? Рабство изнурило его за многие годы, вымотало душу, почти убило традицию. У них великие предки, чем же они заслужили?

– Я и сам не раз задавался этим вопросом, – задумчиво произнес Корах. – И вот что я думаю. Помести человека изначально во дворец и окружи его слугами, выполняющими все желания, вряд ли он разовьет в себе способности лидера, а уж потенциал, заложенный в него от рождения, и вовсе останется нераскрытым. Другое дело, когда он взрослеет в среде чужой, порой недружественной, когда сам пытается постичь, кто он и зачем он здесь. К тому же, человек нуждается хотя бы в толике любви. Иначе ничего не получится.

– Тогда плохо мое дело, – рассмеялся юноша.

– Я думаю, у тебя с этим все в порядке.

К беседке подошел слуга и, низко поклонившись молодому человеку, сообщил, что его ожидают в канцелярии для решения неотложных проблем.

– Конечно, иди, – кивнул ему Корах. – И не стесняйся сам принимать решения. Вскоре это тебе очень пригодится. Удачи, Моше.

* * *

Пост хранителя государственной казны перешел к Кораху не по наследству, а в знак признания заслуг на службе в финансовом ведомстве. Когда его предшественник, человек, лично знавший двух фараонов, удалился в палаты Почтенной Старости, пост казначея достался ему практически без конкуренции. Ближайшие советники фараона, мудрецы объединенного Египта, рекомендовали Кора-ха как человека многоопытного, умудренного жизнью, честного и, как никто другой, сведущего в своем деле. Фараон вручил ему государственную печать и ключ от казны; по завершении официальной церемонии Корах вступил в должность.

Подобный служебный взлет неегиптянина выглядел тем более странно, что в стране год от года усиливалось угнетение его соплеменников. Непостижимым образом некогда богатый и процветающий народ оказался в неволе, потеряв самостоятельность и впав в бедность. От восхода до заката люди были заняты тяжелым физическим трудом, не оставлявшим ни времени, ни сил ни на что, кроме сна и скудной трапезы. Рабство настолько глубоко укоренилось в их сердцах и умах, что никто уже не вспоминал о временах полноправной свободы. Едва ли они смогли бы объяснить, как оказались в столь бедственном положении. Ведь произошло это не внезапно, не в результате некоего события, а постепенно и незаметно, когда в течение многих лет их ограничивали в правах, отделяя от других египетских подданных.

Начиналось все безобидно – с праздничных субботних шествий в честь основания новой столицы. По завершении торжественной части все, включая самого фараона, закладывали первые кирпичи в фундамент будущего дворца. В последние годы подобные мероприятия проводились все чаще, служа символом единства нации, сплоченной вокруг власти фараона и жрецов.

Вместе с египтянами в субботниках участвовали и потомки Израилевых колен. Трудились они добросовестно, с энтузиазмом, привнося свою долю в архитектурное великолепие грандиозных сооружений. Им было чем гордиться, и они по праву чувствовали себя частью великой цивилизации.

За время жизни в стране иврим все более сливались с египтянами. Многие из потомственных скотоводов становились землепашцами и торговцами овечьей шерстью. По мере укрепления связей между заселенной ими землей Гошен в нижнем течении Нила и главными египетскими царствами доходы их росли, благосостояние множилось и жизнь потомков Иакова становилась лучше и веселее.

Лишь одно омрачало этот праздник жизни – субботняя работа, издавна запрещенная их традицией; да на ритуальных шествиях нет-нет да и приходилось поклониться египетским божествам. В сущности – пустяк, и многие предпочитали закрывать на это глаза. Участие воспринималось чисто символически, и евреи легко шли на эти уступки. Древние духовные устои приносились в жертву солидарности с благосклонно настроенной властью.

Но так было только поначалу. Со временем работы прибавилось, а отказаться было уже невозможно. Тогда строителей еще щедро одаривали серебряными монетами и золотыми украшениями; затем вознаграждение стало выдаваться одеждой, а в последние годы – все чаще мешками с грубыми овсяными лепешками или второсортным зерном. Люди сначала принимали все это с благодарностью, а потом у них просто не осталось выбора. Труд во имя фараона и на благо жрецов вошел у них в привычку, привычка переросла в обязанность, обязанность – в трудовую повинность. Рабство вошло в дома евреев через открытую дверь.

К тому же участились случаи исчезновения людей, пользовавшихся в среде иврим авторитетом, и, как считалось, потенциально опасных для фараона. Некоторых травили специально приготовленным ядом, к чему власти страны отрицали свою причастность. Иногда пропадали целые семьи, а их дома передавались в распоряжение египтян. Ходили слухи, что многих увозят на север, в дельту Нила, где в тюремных ямах медленно умирают приговоренные. Но мало кто решался говорить об этом вслух, а если где и говорили, то только шепотом и с оглядкой, ибо и среди рабов случалось доносительство.

Лишь одной ветви из древа Израиля удалось избежать печальной участи и не примерить на себя ярма угнетения. Где напрямую, а где хитростью левиты уклонялись от участия в праздничных мероприятиях Мицраима. Поговаривают, что особое их положение стало возможным благодаря долголетию Леви, третьего сына патриарха Иакова, который последним из основателей колен покинул бренный мир. Пока он был жив, потомки его имели силу отказаться от дружественно протянутой руки всеегипетской солидарности, предпочитая гордое неповиновение безропотной покорности. Но и после его ухода левиты видели себя единственным оплотом наследия Израиля, храня верность духовной традиции и Невидимому Богу.

Власть так и не сумела нанести строптивому колену никакого вреда. Более того, узнав, что левиты у иврим играют ту же роль, что жрецы для Египта, фараон оставил их в покое, полагая, что присутствие привилегированной касты в среде рабов облегчит подчинение большинства.

Некоторые из мудрецов, однако, полагали, что здесь не обошлось без вмешательства Всевышнего, защитившего своих наиболее ревнивых адептов за исполнение заповеди обрезания крайней плоти – знака союза с Творцом, которую левиты продолжали соблюдать даже в самых неблагоприятных условиях.

Из детства

Мысленно путешествуя по лабиринтам истории, Корах пытался разглядеть проторенные праотцами пути. Согласно высшему замыслу, ими должен был двигаться еще не родившийся, не сформировавшийся народ. Перед Корахом раскрывалась связь поколений, передававших знания о Боге от отца к сыну и от учителя к ученику. Порой во время таких размышлений он впадал в состояние отрешенности, словно сам перенимал духовную эстафету, которую только и можно раскопать в недрах многолетнего опыта человеческого бытия.

«Детство – восход судьбы в просыпающейся жизни», – эти слова, непонятно, когда и кем сказанные, нередко всплывали в его сознании. Кораху вспоминался день, когда отец взял его с братьями на праздник осеннего урожая. Он был младшим в семье, ему едва исполнилось шесть лет, и он впервые видел такое количество людей. Веселая шумная толпа запрудила пологий берег Нила, расположившись вокруг пестрых шатров. В памяти остались свежие лепешки и сочные фрукты, которыми взрослые обильно угощали всех пришедших на праздник. К восторгу детей, им позволили играть в специально построенных шалашах.^[24]

В самый разгар веселья зашел отец, взял его за руку и повел к реке. Народ хлынул к пристани, куда причаливала лодка с резной деревянной фигурой на носу. Братья сказали ему, что это изображение бога Атона, а в лодке приплыл знаменитый египетский вельможа, который будто бы приходится дядей отцу их отца. Шестилетний Корах ничего не понял в запутанных родственных связях и тут же о них забыл. Зато корабль прочно зацепился швартовами за детское воображение. Статуя Атона на задранном кверху носу ладьи, украшенная позолоченной скульптурой королевской кобры, желто-черный парус, напоминающий недостроенные пирамиды в долине Нила, две дюжины черных мускулистых гребцов с лоснящейся от пота кожей, и наконец, тот, кого все ждали. Корах запомнил общего любимца: он походил на старого сфинкса в своем синем с желтыми змеями парике. Толпа у причала расступилась и приветствовала его.

Отец объяснил, что этого почтенного старца еще юношей привезли в Египет как раба, и что чуть ли не собственные братья продали его за двадцать сребреников каким-то ишмаэлитским купцам. Он попал в дом одного высокопоставленного царедворца, личного друга фараона, и благодаря своим замечательным способностям в ведении дел и в торговле, вскоре был назначен в этом доме главным управляющим. Что произошло потом, Корах не запомнил; но в памяти отложилось, что сам фараон поставил юношу хозяином над всем Египтом, когда стране угрожала многолетняя засуха, а тот спас страну от неминуемого голода. Заодно позаботился он и о своем любимом отце Иакове и об одиннадцати братьях с их семьями, пригласив их спуститься из родной земли Ханаан сюда в Мицраим.^[25] Корах понять всей этой истории никак не мог, поэтому не слишком о ней задумывался. Он видел, как люди кланяются и ликуют, восхваляя этого красивого человека, и ему это нравилось.

В его воспоминаниях это время было золотым для народа. Пока здравствовал увенчанный синим париком старец, богатство и изобилие царили в Гошене, как называли эту египетскую провинцию во времена его детства.

Когда Кораху исполнилось восемь лет, отец привел его в школу для подготовки писцов, заметив у мальчика склонность к счету и рисованию. Учитель поговорил с ним, попросил подсчитать количество овец, пасшихся в загоне, и принял в ученики. За время обучения Корах овладел родной письменностью в такой степени, что мог выводить знаки совершенно одинакового размера, оставляя расстояния между ними в треть буквы. В школе имелся трафарет с ровными рядами и колонками вырезанных квадратов. При совмещении с текстом буквы должны были ложиться в точности под отверстия трафарета. У одних на достижение каллиграфического письма уходили месяцы, у других годы. Вскоре Корах, быстро освоивший технику начертания букв, а также проявивший недюжинные способности в быстром счете, обратил на себя внимание учителя, и тот начал заниматься с мальчиком индивидуально. Необходимо было постичь иероглифическую письменность, с помощью которой египетские чиновники и жрецы обменивались сообщениями и производили вычисления. В зависимости от контекста эти странные рисунки могли означать то отдельные слоги, то предметы или действия, а иногда даже числа и комбинации с ними. Воспитанники школы, овладевшие наукой письма, нередко попадали на службу в государственные ведомства, где были неизменно востребованы.

Кораху запал в душу разговор с учителем. Ему тогда исполнилось шестнадцать лет и он завершал свое обучение в школе. После занятий учитель задержал его. Несколько минут прошли в молчании, пока наставник подбирал подходящие слова.

– Пришло известие из Города Весов, – наконец начал он. – Наш любимец и благодетель вот-вот отправится в Страну Праотцов. Он стоял подобно скале и светил будто солнце, давая всему народу жизненную силу и обеспечивая нам процветание. И вот Всевышний забирает его у нас. Из первого поколения, именуемого Ветвями Израиля, остаются еще сыновья Иакова – основатели колен, на которых и держится пока все наше общество. Мы, потомки этих Двенадцати, можем только угадывать из рассказов истинное величие наших предков. Внутри себя они хранили нравственный закон, а над их головами простиралось звездное небо.

Учитель сделал паузу и внимательно посмотрел на Кораха. Затем продолжил:

– В последние месяцы мной не раз овладевало беспокойство, что станет с нашим народом, когда уйдет последний из Двенадцати.^[26] На египетском троне утвердился новый фараон, и по доходящим до меня сведениям, он не знает ни нашего кормильца Йосефа, ни других одиннадцати братьев. Мы пришельцы в этой стране, и если предыдущий царь оказал честь нашим предкам, позволив им поселиться в этой плодородной и благодатной земле, то это еще не значит, что новый владыка будет так же благосклонен. Двенадцать основателей колен предстают живыми свидетелями прошлого, и пока они с нами, мы находимся под их защитой. Но когда последний из них уйдет, потомки Израиля останутся без Авраамова щита. И только небесному Отцу известны пути, на которые нам придется ступить в будущие времена.

Так говорил наставник юному Кораху, а тот представлял себе ночное небо в прекрасной стране, которую учитель называл Ханааном, где его далекий предок, о котором он слышал столько преданий, три сотни лет назад смотрел на мириады звезд и разговаривал с Богом. Учитель, как и отец, не раз упоминал о некоем договоре, заключенным между тем загадочным Странником и открывшимся ему Богом. Договор этот был подкреплен предсказанием, согласно которому народ, произошедший от Странника, размножится по всей земле. И будто бы народ этот, выйдя из рабства, получит в награду Землю Обетованную, где должен будет выполнить некое, ему одному уготованное предназначение. Неясное, расплывчатое обещание – Корах не был даже уверен, касался ли этот договор его лично, его семьи или всего народа, частью которого он себя ощущал.

Детство он провел среди людей, селившихся в шатрах в нижнем течении Нила и занимавшихся скотоводством и торговлей. Говорили, что некогда сам фараон подарил эту землю его прадеду или даже отцу прадеда за особые заслуги Йосефа перед Египтом. Трудно было поверить, что этот красивый старец в синем парике, который сейчас готовится вступить в мир мертвых, и есть Йосеф.

Про мир мертвых в его народе говорили мало и неохотно. Однако учитель часто обращался к тысячелетней истории Египта. А там потустороннее было вплетено в повседневность, как желто-синие ленты в волосы танцующих женщин.

– Египтяне, – говорил учитель, – будь то фараон или последний раб, еще при жизни готовятся вступить в подземное царство, где они становятся подобны своим богам, и каждый получает столько благоденствия, сколько успел заслужить.

Мифы, традиции, обычаи, мир живых и мир мертвых – все сплеталось, волновало, тянуло влиться в полноводную реку египетского житья-бытья. Но эта насыщенная жизнь протекала там, в большом царстве, в стороне от их тихого благополучия. У них же, казалось, не происходило ничего. Торговали, стригли овец, возделывали землю. Вот, пожалуй, и все.

Существовало, однако, одно занятие, для которого отбирали наиболее способных юношей – каллиграфия и счетоводство, так ценимые египетскими чиновниками. Эти умения открывали путь к рычагам государственного управления, что было быстро усвоено Корахом. Не забывая о собственной традиции, он направил силы на овладение требуемыми навыками. Учитель, оказывающий ему всякую поддержку, выделял его из числа прочих учеников. Оценив в юноше пытливый ум, дисциплину и исполнительность, свойственные далеко не каждому, наставник в одном из писем замолвил слово о своем воспитаннике, и вскоре Корах был принят в коллегию писцов при столичном казначействе.

Итро

День клонился к закату, и долина Нила подернулась легкой дымкой. Можно было, наконец, сделать остановку и отдохнуть от палящего солнца в тени застывших во времени пирамид. Итро уже несколько дней находился в пути из Мидьяна, что в аравийской пустыне, сюда, в Пер-Рамзес. Неделю назад в его стан примчался посыльный фараона с приглашением принять участие в особом совещании. Взглянув на посыльного, Итро безошибочно угадал в нем царского скорохода, из тех, кому поручают особо важные дела, не терпящие отлагательства. Видимо, обсуждение предстояло серьезное, и Итро, не откладывая, стал собираться в путь.

Новый фараон, воцарившийся над Египтом двенадцать лун назад, все чаще призывал на совет мудрецов и жрецов храмов. Никто не знал о содержании бесед и о решениях, принимаемых в небольшой комнате в глубине дворца. Молчаливые стражники охраняли вход, и ни один звук не проникал из-за тяжелого занавеса.

Когда-то в молодости, еще при старом фараоне, Итро присутствовал на религиозном празднике в древней столице царств. Уже тогда, будучи верховным жрецом Мидьяна, он пользовался уважением высшего общества как знаток древних и современных религиозных культов. Жрецы храма Осириса хвалебно отзывались о нем фараону, и тот, по случаю торжеств, приветствовал Итро, вручив ему дорогой подарок. Изделие было выполнено искусными ювелирами в виде яйца диковинной птицы, которое та приносит раз в пятьсот лет и из которого сама же рождается. Жрецы объясняли подробно и путано, что с яйцом и птицей как-то связано рождение космоса. В разговорах с представителями священного культа Итро впервые услышал о тайном помещении за тяжелой занавесью.

Когда в сопровождении слуги Итро ступил в ворота древней столицы, землю уже окутали сумерки, а на небе проявились первые звезды. Особенно ярко светился большой треугольник, прямой угол которого располагался почти в зените. Итро слышал об известных лишь храмовым жрецам таинственных вычислениях, связывающих стороны таких треугольников некими закономерностями. Жрецы хранили свои знания с особой тщательностью и редко кому из непосвященных раскрывали подобные сведения.^[27]

Итро и не пытался выведать что-либо у представителей закрытой касты, предпочитая опираться на собственный опыт. Чертя на песке углы и линии, он постепенно приходил к удивительным выводам. В числе прочего он заметил, что квадраты, построенные на сторонах треугольника, образующих прямой угол, будучи сложенными друг с другом, очень близки по площади к квадрату, построенному на длинной стороне. Причем треугольники он чертил разные: большие, маленькие, вытянутые, компактные – и всегда соотношение квадратов сторон замечательным образом соблюдалось. Это открытие привело его в такой восторг, что он готов был отправиться в храм Осириса, чтобы обсудить со жрецами свою догадку. Однако осторожность опытного вождя подсказывала ему, что не стоит раскрывать столь ценные умозаключения с несолидной поспешностью и без должной необходимости. Поэтому он поделился своим наблюдением лишь с грамотным слугой, попросив его проверить эти знания при разметке пахотной земли.

Удивительное свойство фигур Итро представил в виде игры для своей подрастающей дочери Ципоры. Девочка без труда справлялась со сложением и умножением небольших чисел. Упражняясь в счете, она обнаружила, что такие треугольники порождают целые семейства себе подобных, и даже сделала предположение, что этих семейств может быть очень много, возможно даже больше, чем песчаных барханов в их пустыне.

Одинокие ночные размышления натолкнули Итро на мысль о существовании в мировом устройстве некой воображаемой оси, вокруг которой совершает еженощное вращение весь небесный свод. Часами наблюдая за круговоротом светящихся точек, он не переставал поражаться тому, как точно возвращаются они на свои изначальные места. Происходило это всегда в один и тот же вечерний час, когда звезды начинали свой путь по небосводу. Следуя вдоль невидимой оси, взгляд его упирался в созвездие, напоминающее ковш с маленьким черпаком и длинной ручкой. Такие использовали для омовения ног перед входом в египетские храмы. Находясь почти в зените, ковш двигался по кругу вместе с воображаемой сферой, словно был прикреплен гигантским гвоздем за самый конец рукояти. Шляпка гвоздя излучала неяркий синий свет; Итро заметил, что звезде этой предписана особая роль: она всегда указывала путь на север. И не было в пустыне лучшего ориентира, чем эта неприметная точка в пересекающей ночное небо молочной реке.

Густая плотная тьма уже окутала столицу, и гонги храмов вызванивали ритуальные мелодии, когда Итро подошел к царскому дворцу. Его почтительно приветствовал один из управляющих и препроводил в отведенные ему покои. Совет был назначен на утро, так что приглашенные могли омыть себе ноги и отдохнуть от дневного зноя.