Константин Калбазов
Вепрь. Скоморох
Глава 2
Налево пойдешь…
«Газель» неслась как угорелая. Куда, спрашивается, и с какой стати водитель решил строить из себя крутого гонщика?.. А может, он был пьян или просто прозевал сигнал светофора. Да кто ж его знает, что там случилось. Вот сейчас Виктор осмотрится по сторонам и, если встать сумеет, обо всем и спросит этого идиота. Капитально он в бочину вошел. По всему получается, вся левая сторона должна собой представлять одну сплошную отбивную, потому как он отчетливо помнит стук, треск сминаемого металла и разрываемой обшивки, а еще помнит, как этот металл наваливается на него любимого, вызывая адскую боль… Но вот отчего-то нигде не болит. Вернее, болит почему-то только голова, а все остальное – вполне нормально.
Воздух какой-то чистый… Нет, не так. Он наполнен разными ароматами и свежестью, как бывает только в лесу или в полях. Голоса птичьи… это на центральной-то улице города, где за шумом машин никакую пичужку не услышишь. Хотя скверик там неподалеку был, может, его туда отнесли… Нет, ну вот надо же, как день не задался! А все через красавицу: «Молодой человек, вы свободны?» Свободен, блин. Теперь, похоже, от многого свободен. И все же почему это машин не слышно? Скверик не скверик, а на дороге, проходящей поблизости, ни днем ни ночью движение не прекращается, разве что поток ослабевает. А может, ночь уже? Но почему тогда птиц слышно?.. Со стороны могло показаться, что Виктор долго и упорно обкатывал все эти мысли, но на самом деле они пронеслись с огромной скоростью.
Едва разомкнув веки, он тут же зажмурился от ударившего в глаза солнечного света и поплывших разноцветных кругов. Да-а, знатно его деревом привалило, видать, вон взор как помутился… Глядишь, еще отпустит. Не стоит спешить, надоть двигаться тихонько, неторопко, будто зверя выслеживая… Хоть он не охотник, промыслом живущий, однако всякого в жизни попробовать пришлось.
Стоп. Какое дерево? Какой зверь? Он в жизни ни разу на охоте не был, ну если не считать таковой операцию в зеленке. И вообще его машина приложила. Дорожно-транспортным происшествием это событие называется или, если хотите, автокатастрофой. Что это за мысли о деревьях? Ага, еще и буря какая-то припоминается. И на каком это он языке про дерево подумал? Какая-то дикая смесь из украинских, белорусских и польских слов. Нет, он мог кое-как разговаривать по-украински, понимал кое-что, но если начинали говорить бегло, очень даже запросто мог потерять нить разговора. С польским и белорусским и вовсе швах, лишь отдельные слова знает… ну, может, с трудом кое-что и понял бы. Но вот ассоциация именно с этими языками. Бред какой-то.
Бред. Ну да, а что же еще-то. Он опять приподнял веки. На этот раз вроде полегче: и свет не так режет глаза, и кругов поменьше… постепенно они и вовсе пропали, а взору предстала занимательная картина. Находится он, оказывается, в лесу. Ну никак это место не походит ни на парковую посадку сквера, ни на лесопосадку, огораживающую поля. Вот как есть лес. Причем лес худой: на дрова вполне годится и кособокую постройку, если что, можно сладить, бог с ним. Но не строевой. А тут строевого леса отродясь не водилось: деревья высокие, но все больше вяз, ясень да клен, есть бук и дуб, но тоже не особо стройные. Тут пока заготовишь хорошие бревна, можно не семь, а двадцать семь потов согнать, а на выходе получить мелочь. Хм… а откуда он все это знает?.. Так его бред, не дядьки чужого. Да, тоже верно…
А вот и дерево, которым его приложило во время бури. Но, судя по размерам, Виктор его все же не головой принял, а как-то вскользь оно прошло, иначе тут никакая черепушка не выдержала бы, ствол-то кривой, в поперечнике никак не меньше пятидесяти сантиметров, длина приличная, да и крона широкая. Вяз, именно вяз. Падая, он еще и сильно замедлился, пока своей кроной проминался сквозь другие деревья.
Виктор непроизвольно пощупал голову, обнаружил шишку. Вот она, родимая, слева, да здоровая, с женский кулак будет. Ай, больно. А в бреду разве бывает больно? Ну, приложило-то капитально, вот и болит даже в бреду. Почему же тогда ничто другое не болит? А черт его знает, в конце концов, у него это первый в жизни бред, раньше только сны цветные доводилось видеть, как-то бог миловал. А может, он того… а это сад эдемский? Ну да, а откуда в раю могло взяться ощущение боли?.. Ад? Нет, больно красиво и благостно. А княжество Брячиславия – вообще залюбуешься. Брячиславия? Ну да, точно так. Княжество славенское. Славянское? Нет, именно славенское, потому как славены – народ многочисленный. Они на огромных землях обретаются, если их под одну руку объединить, то и Сальджукская империя уступит размерами, да что там, половину Старого Света займут. Старого Света? Значит, и Новый есть? Нет, ну если есть Старый, то Новому быть сам бог велел. Занятный такой бред. Сон не сон – не поймешь. Нет, точно не сон: в сновидении, даже цветном, все как-то не по-настоящему, а тут и боль чувствуется, и запахи обоняются, и слух работает – вон птички поют, и осязание имеется – ладонь лежит на стволе, дерево трогает, оно шершавое, как настоящее. Да и голод о себе знать дает.
Стоп. Руки. «Руки не мои», – осознал Виктор. Осмотрелся. Длинная рубаха-косоворотка с двумя деревянными пуговками, поясок на талии, к которому подвешены ножны с ножом, с другой стороны – кошель, вот только там всего-то три мелких серебряных копейки… А об этом-то он откуда знает? Не суть. Вместо джинсов – просторные порты. Штаны? Ну да, штаны, но именно порты. Сапоги – из крепкой кожи, за них плачено много, но добрая обувка для скомороха – это дело ох какое нужное, в лаптях не больно-то по дорогам побродишь. К тому же публика на скомороха, обутого в лапти, не так заглядывается, потому как лапти – это признак бедности, а коли скоморох беден, то неудачлив, стало быть, ничего интересного показать не может. Логично. Все указывает на это, так как одежда вполне хороша, мокрая, правда, но по-другому после бури и быть не может.
Вот только надета та одежка не на него. Не его это тело. В зеркало себя еще не видел, но вот не его – и все тут. Он был сложением поплотнее, не пухлый, но все же посправнее, чем этот, а вот руки у него нынешнего хотя и посуше будут, но сила в них немереная, отчего-то чувствуется это. Такие кисти бывают у тех, кто одной рукой орехи давит. Крепкие руки. Ростом новый Виктор повыше будет. Однозначно выше.
А вот и дорожная сума. Там немного еды, метальные ножи, коими он пробавляется, шары разноцветные числом в десяток, он их мастерски подбрасывает, причем разом все в воздухе держать может, еще кое-что. А откуда он все это знает? «Кому, как не тебе, знать, если это твой бред», – услужливо подсказало сознание. Еда! Есть хочется так, что живот сводит, бред там или нет. Как говорят: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда». Тут не любовь, ну да и ладно.
В суме, изготовленной из хорошо выделанной кожи, не такой уж жесткой, но и особо мягкой ее не назовешь, обнаружилась краюха хлеба и кусок сыра, да в довесок – фляга с водой, вот и вся снедь. Впрочем, скудность угощения отчего-то не вызвала никакого негатива, вроде нормально все. Единственная мысль мелькнула, что надо бы в первом же селении озаботиться припасами, так как в городе будет дороговато, а там как еще пойдет представление. В городах народ на всякое нагляделся, а если есть какая скоморошья ватага, так и вовсе беда, поди с такими потягайся. А почему он не в ватаге? Дак одиночка, не любит над собой никого, а свою ватагу сбить не выходит, денег недостает. Нет, оно, конечно, по-разному бывает. Случается, и золотые в кошеле звенят, вот только натура дурная сразу свое берет: пропить, прокутить, хоть на часок себя богатым почувствовать. Нет, складывать в кубышку – не про него.
Есть слегка зачерствевший хлеб и твердый сыр оказалось удовольствием ниже среднего. Каждый укус, каждое жевательное движение отдавались болью в голове, но поесть было нужно. Вскоре он расправился с завтраком… Или с обедом? Бог весть, где тут восток, а где запад. Как выяснилось, и это он знает. Время близилось к обеду. Отчего-то подумалось о том, что если у него ни кола ни двора, то в этой одежке круглый год не побродишь, нужно что-то поосновательнее. И тут ситуация разрешилась. Не в смысле что-то нашлось, а как раз наоборот – потерялось. Была у него вьючная лошадка, на которой он всюду возил свои нехитрые пожитки, там же хранились и крупа, и соль, и другое, а в суме – так, только для перекуса. И одежда: зимняя, сменная и та, в которой выступает, лежала в отдельном вьюке. Так, а где, собственно говоря, его собственность? А бог ее знает. Вот как тем клятым вязом приложило, так ничегошеньки и не помнится.
Странный какой-то бред. Вообще все странно. Помнится, если во сне ему хотелось есть, то, сколько бы он ни ел, насытиться не мог, а тут вполне себе набил желудок и тот успокоился, жадно набросившись на добычу.
На дорогу он вышел совсем скоро, а вернее, уже через пару десятков шагов. Дорога – это громко сказано, конечно. Полоска утрамбованной и укатанной сотнями колес и ног голой земли, вьющаяся между деревьями. После вчерашней бури идти по ней было несколько проблематично, но, судя по наступившей духоте, уже завтра утром она если и не просохнет окончательно, то уж точно не будет представлять собой аттракцион из скользкой грязи.
Прежде чем Виктор определился, в какую сторону двинуться, перед его взором предстала старушка. Она брела по краю дороги, стараясь ступать по траве. Земля-то на середине дороге утрамбованная, но больно скользкая, а вот с краю – мягкая, под ногами легко проминается, грязь не липнет, потому что трава тому мешает. Есть такие бабушки… Только взглянешь, так сразу понимаешь – мегера. Кстати, большинство стариков почему-то отличаются противным характером, уж по отношению к посторонним – точно. Возможно, это связано с тем, что к ним уже давно пришло осознание того, что жизнь прожита, пора подводить итоги, а ведь не хочется, вот и срываются на молодых, у которых все еще впереди. Во всяком случае, именно к такому выводу пришел Виктор, а потому на стариков старался не обращать внимания, в крайнем случае отходил в сторону, даже не пытаясь вступать в перепалку.
Гораздо реже встречались вот такие старики, которые к молодым относятся со снисходительным пониманием. Они тихо радуются, что с их уходом ничего не закончится, а будет иметь свое продолжение, в чем-то по-новому, в чем-то по-старому, но продолжение будет. Эти даже если и поучают жизни, то делают это ненавязчиво, с большой долей иронии, просто соглашаясь с тем, кто совершает ошибку, и вворачивая от себя какую-нибудь фразу с подтекстом. Сказали – и вроде равнодушно отвернулись или добродушно улыбнулись, а ты чешешь репу и думаешь, то ли лыжи не едут, то ли… ну понятно.
Вот именно такой и была встреченная старушка. Возраст… Вот с возрастом были трудности, ей с равным успехом могло быть и семьдесят, и восемьдесят, а двигалась так, что больше пятидесяти никак на дашь, эдакий живчик в темно-синем платье и цветастом платке, из-под которого выбилась седая прядь. В руках – вместительная корзина из потемневших ивовых прутьев, как видно, работа уже давнишняя, не первый год изделие служит хозяйке. Корзина доверху набита различными травами. Ага, выходит, травница. Почему травница? А кто еще-то сразу после бури пойдет в лес и станет разгуливать с корзиной, наполненной только что собранными травами?
– Здравствуйте, бабушка.
– И ты здрав будь. Чего слова цедишь, будто позабыл?
А что тут скажешь – и правда позабыл, права бабка.
Каждое слово будто сначала вспоминается, потом он припоминает, как его произнести, а уж после говорит. Но раз не назвала его иностранцем, значит, говорит без акцента. Интересно, а как это получается? Это же все не на самом деле. Или все же что-то такое приключилось и это происходит взаправду? Нет, он, конечно, много читал про перенос сознания, про другие миры и тому подобное, вот только все это было из разряда научной фантастики или развлекательного фантастико-приключенческого чтива. На эту тему он перечитал просто море книжек, его работа к этому располагала: пока ждешь пассажира, читаешь, ни о чем особо задумываться не надо, просто отдыхаешь, и все. Так что продолжаем отрабатывать вариант, что происходящее – бред.
– Может, и позабыл бабушка. Вот как приложило вчера по голове, так и маюсь.
– По голове, говоришь… – Бабка быстро осмотрелась и, заметив старый, уже почти полностью покрывшийся лишаем пень, махнула в его сторону. – А ну, присядь-ка.
– Бабушка, только у меня всего-то три копейки.
– Дак ничего удивительного, скоморошья твоя душа. Садись, кому сказываю. Вот так вот скачете по жизни, как стрекозы, на всякую пригожую бабу как кобели прыгаете, а они и рады-радешеньки… – Ворча, бабка приступила к осмотру, время от времени надавливая то там, то сям, отчего на лице Виктора появлялась болезненная гримаса. – И что только в вас находят-то? Окромя отростка окаянного, коий постоянно зудит, ничего и нету, а мужики справные отчего-то им скучны. Дурынды, прости Создатель душу мою грешную. Чем это тебя так-то, касатик? Уж не лихие ли людишки приложили дубиной?
– Если бы лихие, то последнее отобрали бы. Молния в дерево ударила, оно переломилось у самого основания, ну и прилетело на меня.
– Ага. А что же ты, касатик, все свое имущество пропил, что так налегке-то?
– Была у меня лошадка вьючная, да подевалась куда-то, когда меня приложило.
– Если лошадка добрая, то вернулась бы опосля, когда гроза улеглась.
– Добрая, бабушка.
– Ну а коли не вернулась, то либо другим деревом приложило, либо волки подрали. Хотя сомнительно, в эту пору они в стаи не сбиваются, а в одиночку волк на коня не пойдет. Ну или кто прибрал скотинку бесхозную.
А то он сам этого не понимает. Однако что толку печься о потере? Ему бы поскорее прийти в себя да понять, насколько качественно приложило там, в реальном мире. Но, с другой стороны, коли туда ходу пока нет, нужно доигрывать здешнюю партию. Именно что доигрывать, потому как все это он воспринимал как навороченную компьютерную игру. Вот на этом уровне ему нужно выбраться из леса, и помогает ему в том юнит в виде бабки-травницы. Только больно уж реалистичная игра получается – не в 3D, а эдак в 20D. Понятно, что еще не изобрели, но лиха беда начало.
– Что с головой-то? – Бред не бред, а интересно, насколько пострадало тело, коим ему теперь предстоит пользоваться.
– Шишка. Крепкая у тебя головушка, сдюжила, а прилетело, по всему видать, знатно, душу вытрясти должно было враз.
– Знать, повезло.
– Повезло, не без того. Ты уж прости, болезный, но только нечем мне тебя полечить, я ведь за травами в лес подалась.
– Да за что же прощать-то, спасибо, что посмотрели. Похоже, ничего серьезного не приключилось, уже большое дело.
– Как звать-то тебя, касатик?
– Виктором, – абсолютно не думая, выпалил Волков.
– Язык придержи, бестолочь! Нешто можно первому встречному-поперечному крестильное имя сказывать!
Виктор сильно удивился подобной постановке вопроса, но, покопавшись в памяти прежнего владельца тела – ага, вот такая у него появилась ассоциация, – понял, что ничего удивительного тут нет. Славены достаточно давно приняли крещение, лет четыреста назад, но старые поверья никоим образом не отринули. Новая вера прижилась среди них по-своему, по-особому. Имена давали при крещении. Но родители называли детей по своему усмотрению до той поры, пока подросток не обретал характер, по которому и подбирали «взрослое» имечко, которое было ведомо всем и характеризовало его для других, даже незнакомых людей. Крестильное имя могли знать только близкие, потому что через него можно было к душе подобраться. Таким образом, человек за всю жизнь получал три имени.
– Добролюбом люди кличут, – озвучил он услужливую подсказку памяти.
– Знать, не такой уж ты и шкодник, коли так прозвали. Хотя от юности до старости сильно поменяться можно. Многих знаю, которые имечку своему уж не ответствуют, а люди продолжают кликать по-старому, потому что привыкли. Куда идешь-то?
– А я и не знаю, – честно ответил Волков. Он действительно не знал. Нет, прежний владелец тела явно куда-то шел, вот только нужно ли было в ту сторону Виктору, вопрос.
– Стало быть, как есть перекати-поле.
А что тут возразишь. Сейчас он и впрямь не имеет ни цели, ни направления. Куда ветер подует, туда и понесет.
– А коли тебе без разницы, – продолжила старушка, – то имей в виду. Пойдешь налево – зверя лютого повстречаешь, но счастье и дом найдешь.
– Дак перекати-поле же, какой мне дом? – решил поддеть травницу Виктор.
– Был перекати-поле, да обломили. Другой ты. Вот в первый раз тебя вижу, а чую, другой – и все тут, нет того скомороха. Направо пойдешь – пропадешь, да так, что никто не вытащит.
– А если прямо пойду? – опять не сдержался Виктор.
– Нету прямо дороги, неужто не видишь?
– А все-таки?
– Вот же балагур! Топь там начинается, так что далеко не уйдешь, все одно воротишься. И назад дороги нет, – предвосхищая вопрос, проговорила старуха, – дорога меж топями проходит.
– А тебе куда, бабушка?
– А вот мне как раз направо.
– И как быть? Я ведь хотел помочь тебе донести корзину, чай нелегкая. А давай тебя доведу и потом назад ворочусь?
– А нет тебе туда дороги. Ни шагу нет. Шаг шагнешь – потом хоть в любую сторону иди, конец один.
– Ох и страху ты понагнала, бабушка.
– Иди, охламон!
Бабка попыталась толкнуть Виктора в плечо. Затея ничем не увенчалась бы, тело у него крепкое и неподатливое, но, подыгрывая старушке, он словно под давлением прогнулся и, ухмыльнувшись, вновь предложил:
– Может, все же помогу?
– Иди, говорю, сама пока в силах. Пропадешь ведь.
Что оставалось делать? Виктор попрощался с травницей и пошел по дороге, точнее, рядом с ней, больно надо разъезжающиеся ноги ловить. Хворь отступала так, что только шишка зудела, а зудит – значит, на поправку дело пошло. Шагалось легко, если позабыть о том, что всякий раз приходилось выискивать травяной кустик погуще, все же на мокрую землю ступать не хотелось.
Примерно через час ходьбы, когда из тела окончательно выветрилась неуверенность движений, Виктор решил остановиться, чтобы посмотреть, как он вообще владеет собственным телом. Бред все это или не бред, но что-то он стал всерьез подумывать о том, не в реальности ли с ним все это происходит. Конечно, не верилось в такое, а с другой стороны, и разуверяться не хотелось. Одно дело, читая очередную книжку, с головой проваливаться в происходящее на страницах, всматриваться и видеть между строк, всецело отдаваясь повествованию. Совсем иное – ни с того ни с сего обнаружить, что писанная кем-то фантазия воплотилась в реальности. Он и сам не знал, чего ему хочется. При мысли, что все это происходит на самом деле, его охватывало какое-то возбуждение, хотелось прыгать от нетерпения и жажды нового. А вот интересно, маги тут есть? А орки, гномы, эльфы? Но стоило немного поостыть, как услужливая память, которая существовала как бы независимо от него, словно посторонняя, подсказывала, что сказки почитывать, к тому же иноземные, – это, разумеется, хорошо, но во всем надо меру знать. Нету здесь ни гномов, ни великанов. Хотя легенды разные ходят, но он-то, чай, взрослый мужик, уж двадцать два лета землицу топчет.
Одним словом, по всему выходило, что оказался он в мире, который по времени близок к семнадцатому веку на Земле. Если быть точнее, это где-то конец земного семнадцатого века, так называемое допетровское время. Но лучше без таких аналогий. Как-то сразу неуютно начинаешь себя чувствовать. Что же это получается? Там, на Земле, или в параллельном мире, во время аварии из него выбило душу, как бабка сказала… Здесь то же самое произошло с Добролюбом… Вот только душа Виктора оказалась неуемной, а потому взяла и заняла опустевшее место. Бред. Ох и нравится ему это слово! Конечно же бред, иначе как объяснить тот факт, что он чувствует себя так, словно надел новую, необмятую одежду: она вроде впору, но чувствуешь себя в ней неудобно и неуютно. Память вроде доступна и информацию подбрасывает, но не отпускает ощущение, что она не его, а представляет собой информационный блок, которым он может беспрепятственно пользоваться. Потому она и действует с таким запозданием.
Все же множество прочитанных книг сделали свое дело. В конце концов Виктор просто принял сложившуюся ситуацию. Если это только наваждение, то и бог с ним, а если все в реальности, тогда нужно начинать о себе заботиться. Тут частным извозом на жизнь не заработать, тут даже почтовых станций нет, а о пассажирских перевозках и не слышали. О том, как обстоят дела за границей, Добролюб ничего не ведал, а вот у славен ничего подобного точно не было. Значит, нужно пробовать то, что имеем. Три копейки, конечно, чего-то да стоят, на них можно пару-тройку дней продержаться, но это не так чтобы и много, а скорее очень даже мало.
Услужливая память тут же подбросила информацию о том, что еще три дня назад у Добролюба имелось в кармане четыре полноценных рубля, а это больше гривны серебром. Прокутил все, зараза.
У него всегда так. С заработком проблем не было. Он мог и с завязанными глазами ножи метать, и с шарами такое вытворять, что люди в восхищении рты раскрывали, акробатом он тоже оказался знатным, не раз слышал вздохи, мол, этот скоморох и вовсе без костей. Случалось, и бороться выходил. Росту-то высокого и в плечах не узок, но смотрелся он скорее худощавым, поэтому никто не ожидал, что парень настолько жилист. Вот так вот выйдет против борца из скоморошьей ватаги, поборет его, а потом быстренько делает ноги. Ставки в таких представлениях всегда высокие, потому как борец просто так не выйдет – значит, уверен в себе. Так что за раз можно снять сразу рубля три. Вот только скоморохи – народ мстительный. Коли кто другой завалит, они смиряются, но коли иной скоморох одолеет, не сносить ему головы, потому как не смей хлеб у другого отбирать. Однако Добролюба это не останавливало, одиночка он и есть одиночка.
Раз так, то стоит посмотреть, что он умеет, а что нет. Не сказать что результаты Виктора сразу порадовали, скорее разочаровали: ножи никак не хотели быть послушными рукам, а руки – словно чужие. Ничего, такое уже случалось, прошагал полдня – и порядок, теперь на ногах держится совсем уверенно. Это как после «семерки» пересесть, к примеру, на иномарку: ездить-то умеешь, но за рулем чувствуешь себя неуверенно, а через пару часов глядишь – все наладилось. К концу дня уже и габариты машины чувствуешь, и вообще как будто все время водил именно это авто. Как видно, так и тут.
Два часа он потратил на метание ножей, и не сказать, что впустую. Угловатые движения постепенно сгладились, а в какой-то момент он вдруг ощутил, что уже не мажет: нож послушен его воле, а главное, руке; летит именно туда, куда направляет его владелец. Только сейчас Виктор вдруг ощутил, с какой любовью и мастерством изготовлена эта дюжина ножей. Приличная сталь, хоть и не булат, отличная балансировка. Вообще-то он лишь отдаленно представлял себе, какой должна быть балансировка, но Добролюб в этом разбирался хорошо. Клинок с рукоятью выкован одним целым, рукоять – без гарды, оплетена кожей; вообще оружие очень похоже на финку, только лезвие слегка расширяется от рукояти, а затем сужается, завершаясь острым наконечником, чем-то напоминающим древесный лист.
Насколько помнилось Виктору, а вернее, Добролюбу, поблизости не было ни одной деревни, ближайшая была именно в той стороне, куда ушла бабка и куда ему вроде как хода не было. Следующая должна была попасться только через двадцать верст, потому как жить рядом с болотами никому не в радость. Это поначалу воздух показался ему чистым: после загазованной городской атмосферы просто райские кущи. А вот пробыл здесь почти день и понял: дышать тяжеловато. Хоть и в малом количестве, но деньги у него были, во всяком случае, с голоду не помер бы, но как быть в лесу, где деньги бесполезны? Оно понятно, лес прокормит, но ведь сейчас весна. Можно было бы поискать разные корешки, но Добролюб не больно-то в этом разбирался, а Виктор и вовсе понятия не имел, с какого боку подходить к этому вопросу. Поохотиться? Хорошая мысль, но он может последние силы на это извести, а толку не добиться никакого.
В результате почесывания в затылке, поглаживания нестерпимо зудящей шишки, сморкания (хотя чего сморкаться-то, когда с носом полный порядок) и других бесполезных телодвижений, способствующих, как казалось, плодотворному мыслительному процессу, Виктор пришел к выводу, что ему следует немедленно выдвигаться и брать направление на ближайший населенный пункт. Идти, разумеется, надо в сторону, указанную бабушкой, почему-то верилось ей, хоть ты тресни. В свете принятого решения было жалко времени, бездарно потраченного на метание ножей. За это время он мог проделать от трети до половины пути до обетованных мест. В смысле мест обитаемых, где можно раздобыть еду. Потому как желудок начал несмело намекать, что от сыра и хлеба уже не осталось и следа, а стало быть, следует подзаправиться. Зато после тренировки им овладела какая-то уверенность в себе, и брести по лесу оказалось не так страшно.
Приладив четыре ножа за голенищами сапог, так как пока их было просто некуда больше деть, Виктор снова двинулся вдоль дороги. Было бы неплохо повстречать купеческий обоз, но, похоже, те сегодня уже не тронутся в путь – кому охота месить раскисшую дорожную грязь? А вот завтра – вполне возможно, солнышко припекает изрядно, прямо по-летнему, дорога вполне должна просохнуть. Как подсказывала память, доставшаяся от прежнего владельца тела, жизнь здесь вообще была неспешной. Разбег в недельный срок был делом заурядным, а если дорога совсем дальняя, тут уж и все две недели – вполне обычное явление.
Как и следовало ожидать, ночь застала Виктора в лесу. Он продолжал двигаться, пока мог хоть что-то разобрать, но, в очередной раз споткнувшись, в конце концов понял: получить лишние неприятности в виде растяжения или, чего доброго, перелома он может запросто, а вот сильно сократить путь навряд ли. Поэтому, слегка отойдя от дороги, в последнем сумеречном свете он облюбовал местечко, достаточное для разведения костерка, и принялся собирать хворост. С топливом проблем не было никаких. Купеческие караваны это место не облюбовали для стоянки, жилья поблизости нет, поэтому и дрова изводить некому.
Огниво и трут нашлись в суме, так что совсем скоро костерок запылал, устроив пляску веселых языков пламени. Виктор решил к ночлегу подойти основательно. Судя по тому, что с наступлением темноты сразу стало прохладно, ночь могла оказаться и вовсе холодной, на это же указывало и звездное небо, а у него не было даже плаща, только одна рубаха. Так что замерзнуть он должен был основательно, а вот в том, что удастся выспаться, он очень сомневался.
Можно нагрести на золу землю и устроить теплое ложе, но тут было два «но». Во-первых, в его арсенале отсутствовала лопата, а провозиться с ножичком можно было очень долго. Во-вторых, не было никакого желания этим заниматься. Поэтому он пошел по пути наименьшего сопротивления: развел два костра, в которые вкатил два ствола поваленных деревьев, найденных неподалеку. У скомороха во вьюке имелся мешок из овчины, в котором было очень даже уютно. Несмотря на необходимость странствовать, устраивался он с относительными удобствами.
Не сказать, что ночь выдалась комфортной. Дважды Виктору приходилось просыпаться, чтобы продвинуть вперед прогоревшие стволы. Подстеленные в качестве лежанки срезанные ветки с листьями несколько предохранили от холодной земли, но бока он отлежал основательно. Так что едва забрезжил рассвет, Виктор был на ногах. Вроде и отдых вышел так себе, но лучше уж так, чем провести без сна сутки напролет.
Хотя горели два костра, он все же озяб, а потому решил совершить несколько движений, чтобы разогнать кровь. Полезное занятие. По телу разлилась истома, и все оно заныло от предвкушения удовольствия. Услужливая память подсказала, что Добролюб никогда не пренебрегал физическими упражнениями, многие из которых были направлены на растяжку.
Виктор решил тоже не пренебрегать разминкой и, опираясь на данные памяти прежнего владельца тела, приступил к занятиям. Он когда-то занимался рукопашным боем, а в последнее время поддерживал форму, тренируя ребят, да с Андреем порой устраивали спарринги, на которые мальчишки смотрели, раскрыв рты. А что, покрасоваться бывшие сослуживцы очень даже могли. Так вот, перспективы, открывшиеся с обретением этого тела, оказались просто потрясающими. Да, Виктор был рукопашником, но никогда не имел столь хорошей растяжки и пластики тела. Сейчас, выполняя упражнения, он отчего-то подумал, что при желании вполне сможет и в узел завязаться. Стоит ли удивляться, что парень с такой гибкостью и неожиданной силой был способен преподносить сюрпризы профессиональным борцам: поди для начала заломай такого, если он гнется, как ивовый прут.
Разогнав кровушку и окончательно согревшись, Виктор недовольно прислушался к раздавшемуся урчанию в животе. Надо бы подкрепиться, а нечем. Придется потерпеть до деревни, проохотиться он мог и целый день. Ну да об этом уже говорилось. Поэтому, тяжко вздохнув, он вновь приблизился к дороге и пошел теперь уже по ней, все же за день и ночь она изрядно просохла, чему способствовал и легкий ветерок. На открытой местности она уже вообще сухая, а здесь – все еще влажная, но грязь к ногам уже не липнет и не скользко. Есть, конечно, лужицы в образовавшихся ямках, но их легко обойти, так что никаких проблем.
Идти стало не в пример легче, чем раньше по мягкой обочине. Сейчас он без труда выдавал километра четыре в час, а то и все пять. Хотя, пожалуй, он погорячился, но в любом случае часа через три, максимум четыре будет в деревне и сможет наконец поесть. Благо и уговаривать никого не придется, в придорожных селениях всегда найдется харчевня, а как иначе.
Во время зарядки Виктор обнаружил у себя на груди крест. Поначалу он даже удивился, как это он раньше не заметил нитку, но потом сообразил, что если Добролюб никогда не снимал крест, то скорее ощутил бы его отсутствие, а не наличие. Крестик медный, вот только не такой, к какому привык Виктор. Вчера, поговорив с бабушкой-травницей, он отчего-то решил, что здесь исповедуется христианство, может, чем-то отличающееся от земного, но в целом такое же. Вернее, он даже не придал этому особого значения, лишь отметив тот факт, что крестильное имя можно доверять только избранным. А вот этот медный крестик заставил задуматься над этим вопросом уже всерьез. Крест был косой, эдакая буква «Х», на верхних концах – два ушка, сквозь которые продета нить. Вспомнилось о том, что крестятся здесь, обозначая крест в районе груди. Что удивительно, славены крестились справа налево, а иноземцы – слева направо. В Сальджукской империи вера была примерно такой же, как в славенских княжествах. Оттуда, собственно, вера и пришла в эти земли. Сальджукская империя являла собой некий аналог Византийской империи на Земле. Кстати, славены так и называли себя православными, а другие христиане именовали себя каталонами. А вот аналога мусульманам не было. То ли время еще не пришло, то ли еще какая причина. Были язычники, которые поклонялись духам, они обитали южнее славен, вели кочевой образ жизни и образовали два ханства, Айрынское и Туньгунское. Слышал Добролюб и о заморских землях за Восточным океаном, где также проживали кочевники-язычники. Может, еще и возникнет мусульманская культура или аналог ее наряду с христианскими. За Западным океаном лежали огромные земли Нового Света. Поговаривают, они побольше Старого и населены уж и вовсе дикарями, коим каталоны несут свет истинной веры, понятно, что огнем и мечом.
