Константин Александрович Широков
Не оставляя
– Нет-нет, мне, действительно, уже пора, – сказала она, улыбаясь моей настойчивости.
– Тогда я тебя провожу, – тоном, не терпящим возражений, произнёс я, глядя на неё почти в упор.
– Ну, хорошо… если только до автобусной остановки, – неуверенно согласилась она, улыбнувшись опять краешком губ.
А следом я неожиданно для себя узнал, что Даша живёт совсем даже не в центре городка, в какой-нибудь симпатичной четырёхэтажке с уютным небольшим двориком, – так почему-то представлялось мне, – а в небольшом студенческом общежитии тётушкиного учебного заведения.
«Что ж тут странного! У нас ведь все учащиеся проживают в интернате, в прекрасном общежитии», – заметила она на немалое моё удивление.
Спустя ещё пару минут выяснилось, что и само учебное заведение моей тёти мало было похоже на то, что рисовалось у меня в голове. В реальности оно представляло собой, в общем-то, типичное и часто встречавшиеся в те времена учебные заведения пансионного типа, в которых после восьмого класса школы можно было продолжить учёбу и получить среднее специальное образование – в данном случае девушки обучались и специализировались на изучении библиотечного дела, иностранных языков и литературы. Специализированная женская школа-интернат – так, кажется, это звучало на официальном языке – находилась в прекрасном месте, совсем недалеко от города, в небольшом комплексе зданий. Когда-то в этих зданиях располагался то ли загородный дом отдыха, то ли санаторий.
Пока мы шли к автобусной остановке, я не только успел получить некоторые сведения об интернате, но успел попутно также выведать и то, что Даша уже перешла на последний курс и после его окончания планирует продолжить образование в институте иностранных языков.
«Молодец! – похвалил я её за целеустремлённость. – А я вот ещё толком не решил куда податься. Отец настаивает на экономическом, но у меня туда почему-то душа не лежит».
На автобусной остановке неожиданно для меня оказалось несколько небольших молодёжных компаний. Все шутили, смеялись и громко разговаривали в ожидании транспорта. Увидев очередное удивление на моём лице, уже по поводу скопления молодых людей, Даша пояснила, что в одном из загородных домов отдыха каждый вечер почти до утра проводится большая дискотека, и куда чуть ли не со всего городка стекается молодёжь. «Очень популярное место у нас в городе», – добавила она к сказанному.
– Ты, наверно, по пути тоже заглядываешь туда? – поинтересовался я, разглядывая ближайшую компанию.
– Нет, я там не была, – ответила она просто. – У нас в интернате тоже бывают свои танцевальные вечера, но сейчас почти все разъехались на каникулы…
– Интересно, а ваши танцевальные вечера – это когда девочки танцуют с девочками?
– Бывает и так, – улыбнулась Даша, – но чаще к нам организованно приезжают мальчики из школы юнг, а иногда и курсанты из мореходки.
– О, курсанты, аксельбанты и кинжалы на боку! – пошутил я.
Услышав о дискотеках в учебном заведении моей тётушки и о курсантах, я проявил уже больший интерес непосредственно к внутренней жизни интерната. Захотелось больше узнать о специфике пансионного обучения, об учащихся и преподавателях, которых связывали доверительно-уважительные отношения, перераставшие в дружбу. Вопросы возникали сами собой – и Даша легко откликалась на них. Она даже слегка увлекалась, с упоением рассказывая о своём любимом интернате… А меня из её рассказа опять впечатлило то, что интернат располагался в лесистой местности, почти что на берегу моря. На вопрос о том, коль рядом море, то все, наверно, с утра до вечера нежатся на тёплом песочке, она ответила, что как раз наоборот – никто сейчас на берег не ходит, так как его сильно разрушил большой зимний шторм и купаться там опасно и строго запрещено, а загорать из-за валунов и огромных камней практически невозможно. «Теперь всем нам приходится ездить на городской пляж…» – слегка вздохнув, добавила она.
Говоря о своём интернате, Даша невольно раскрыла и некоторые его довольно-таки неожиданные, на мой взгляд, особенности. Например, то, что педагогический коллектив был практически женским. Только один мужчина был представлен в этом женском царстве – тренер по физкультуре. Были, правда, ещё и завхоз, и садовник (оба пожилого возраста), и весёлый водитель средних лет, забавно говоривший мягким южнорусским говорком, – но они относились к обслуживающему персоналу и заняты были в основном только своими хозяйственными делами.
– А тренер, наверно, молодой и красивый, и вы, конечно, все в него влюблены, – пошутил я, помня мудрость, что в каждой шутке есть доля истины.
– Игорь Николаевич прекрасный преподаватель, очень добрый и весь отдаётся своей любимой работе, – ответила с лёгкой смущённой улыбкой Даша.
В эту минуту, посигналив, подкатил небольшой микроавтобус. Мест в его салоне, конечно же, всем не хватило и мы, как и часть молодых людей, стали дожидаться следующего.
Шутливо помахав ладонью вслед ушедшему автобусу, Даша весело сказала, что в курортный сезон в вечернее время автобусы курсируют даже чаще, чем днём.
– «Понимаю, ночная жизнь большого города бьёт ключом», – тут же в ответ заметил я, а сам подумал, что с удовольствием бы пропустил ещё пару-другую автобусов, чтоб успеть договориться с Дашей на завтра и о пляже, и о каком-нибудь уютном не слишком шумном вечернем кафе с последующим созерцанием, конечно же в обнимку с ней и с совсем даже не случайным, поспешно сорванным, поцелуем, величественного рассвета где-нибудь на тёплом песке пустынного берега. Эта славная мысль, как лёгкая ночная полутень порхающей бабочки, затрепетала у меня в голове своими вполне реальными очертаниями. Не теряя времени, я сразу же спросил Дашу:
– А где я увижу тебя завтра? Мне ж понадобится словарь. Надо ведь учить и слова, и фразы, чтоб успеть запомнить их к твоему занятию.
Даша недоверчиво посмотрела на меня:
– Вот не ожидала такого настроя!
– Да-да, я очень ответственный и очень серьёзно отношусь к любому делу, – произнёс я голосом диктора центрального телевидения.
После таких своих слов я даже слегка поменял осанку.
– А у меня поначалу сложилось немного другое впечатление. – Даша с недоверчивой улыбкой продолжала смотреть на меня. Глаза её тоже смеялись.
– Ты плохо меня знаешь, Даша! – Я уже вовсю любовался собой со стороны.
Замечу, кстати, что я совсем неплохо смотрелся рядом с Дашей. На нас даже откровенно оглядывались. Я это сразу засек – мол, какая прекрасная влюблённая пара мило беседует о чём-то у автобусной остановки!
Хотя, скорее исключительно на Дашу пялились эти длинноволосые местные пацаны и если б не я, то они точно бы полезли знакомиться с ней.
– Даш, а к тебе не пристают на улице? Ты не боишься возвращаться вечером одна? Я могу прокатиться с тобой до твоего общежития, ноу проблем, – почти по-английски сказал я. (Кажется, новая методика каким-то образом уже реально стала проявляться в моей речи.)
– Что ты! У нас городок небольшой и почти все друг друга знают, – ответила она, ненавязчиво поправив мой английский в произношении.
– А приезжие? – не унимался я. – Они ведь любят не только пляж и шоппинг, им подавай ещё и большую романтическую Love. (Опять ко мне как-то ненавязчиво подклеились «импортные» слова.)
– Приезжие у нас образованные и культурные… – Дашу стал разбирать смех от моего произношения и коверкания английских слов. – А словарик я предам завтра в интернате, когда ты будешь на занятиях. Смотри не опаздывай.
Насчёт пляжа я так и не успел договориться – неожиданно подошёл вместительный автобус и Даша, мило улыбнувшись и быстро попрощавшись, уехала, махнув мне пару раз рукой из отрытого окна автобуса.
Проводив взглядом автобус за поворот, я пошёл на набережную. Идти спать пока не хотелось. В голове роилось много ярких, радужных картин и впечатлений от такого незабываемого, очень длинного дня. Хотелось как-то всё расставить в ней по полкам.
Вроде ещё утром маялся в поезде, и вот я на юге – вокруг столько впечатлений и событий! И все это калейдоскопически вращалось теперь вокруг Даши.
Я пересёк уже знакомый мне сквер с пышными клумбами цветов, распространявших всё те же стойкие ароматы, и каким-то другим путём вышел к набережной. Уже стемнело. На юге очень быстро темнеет. Освещённая набережная всё ещё была заполнена отдыхающими. Встречались и пожилые пары, неторопливо прогуливающиеся перед сном. Недалеко виден был и тот пляж, на который мне так хотелось заскочить, когда я шёл в музей. И меня как магнитом снова потянуло на этот небольшой аккуратный пляж, где в тёплой морской воде всё ещё купались люди и, кажется, не собирались отправляться по своим домам. Отказаться теперь от купания, конечно, я не смог.
Спустившись по небольшой гранитной лестнице и утопая кроссовками в песке, я подошёл к ближайшему лежаку и, быстро раздевшись, бросился в воду. Непривычный, но как будто очень знакомый мне с детства вкус солёной морской воды сразу же проявился на губах. Усталость дневная мигом ушла. И тут же удивительное чувство восторга и радости охватило меня. Нырнув пару раз и сделав что-то похожее на кульбит в воде, я вышел и, натянув на мокрое тело джинсы и батник, в прекрасном настроении бодро зашагал домой.
Двор был слабо освещён, впрочем, как и улица. Но, несмотря на это, я, уверенно ориентируясь, проследовал к подъезду. Где-то рядом в темноте бренчала гитара и раздавался смех. На лавочке у тусклого подъездного плафона сидели две бабульки и мирно беседовали. Поздоровавшись с ними, я быстро поднялся на второй этаж. Тётушка, конечно, уже давно поджидала меня и даже слегка волновалась.
– Андрюша, ну где же ты пропадал! Наверное, сильно проголодался. Иди руки мой и садись, поешь, а то скоро спать. У нас ночи тёмные, южные, спать хочется рано.
Я накинулся на еду, а тётя начала расспрашивать, понравился ли мне город, что особенно запомнилось в музее, и вообще, как прошла экскурсия в целом?.. Она даже поинтересовалась, не нагрубил ли я Даше, не обидел ли чем её. «…Ведь Даша Невицкая, несмотря на свою юность, очень требовательная и настойчивая девушка… и вместе с тем она очень чувствительная и ранимая…» – уважительно с любовью говорила о ней тётя.
«Да уж, требовательности и настойчивости у Даши не отнять, – подумал я. – Тётя может быть довольна – достойная подрастает смена…»
Тётушка спросила и о моём настрое на предстоящие занятия со Стеллой Александровной. Видать, это занимало её теперь более всего.
«Не проспи, – говорила она, разбирая мне постель, – я-то уеду рано. У меня совещание в городском отделе образования. А у себя в интернате буду только к концу рабочего дня… И после занятий обязательно зайди домой и хорошо поешь. На пляж успеешь, – монотонно давала она мне свои наставления».
Я соглашался, кивая ей сонно головой, и сразу, как только у меня был выключен свет, мягко провалился в бездну.
В этой бездне, стуча колёсами на стыках рельсов, мчался в сторону моря поезд. На каком-то полустаночном перроне промелькнул отец со скрученной газетой в руке. Кажется, он был весел. Наконец, чуть ли не въехав в накатывающие волны, голубой поезд остановился как раз там, где на тёплом песке меня встречала Даша. Рядом, раскачиваясь в гамаке, листала свои фолианты моя жизнерадостная тётя и, что-то разглядев там, радостно била в ладоши. И какой-то суетливый старичок в порванной белой рубахе о чём-то спорил с машинистом поезда и обломанной указкой грозил ему. А я, кажется, уже обнимал Дашу… Потом мы с ней плавали, плавали… Сладкий был сон.
4
Сквозь крепкий утренний сон я всё же слышал, как хлопнула дверь за уходящей тётушкой, и тотчас же оглушительно затрещал где-то в зале будильник, хотя на самом деле между этими событиями прошло достаточно много времени. Тётя, видать, оставляя в зале будильник, надеялась, что я вскочу и пойду его отключать, а попутно проснусь окончательно. Этот трюк мы с отцом давно уже прошли. В отцовском арсенале в последнее время были более тонкие инструменты и ребусы, которые, впрочем, я щёлкал как орешки, несмотря на его изобретательность и всевозможные ухищрения.
Я лежал не шелохнувшись в своей комнате, пока будильник не перешёл на хриплое недовольное клокотание. Вскоре его мерзкий звук иссяк, и он заткнулся. Только после этого, дождавшись своей окончательной победы над ним, я неторопливо встал и, собрав на себя часть солнечных лучей, пробившихся сквозь ослепительную щель штор, направился в ванную, где душ быстро привёл меня в бодрое состояние.
На кухне мне был приготовлен завтрак и лежала записка, чтобы я ни в коем случае не уходил голодным и не оставлял завтрак врагу, – известная присказка для доверчивых подростков. Для тёти, видимо, я навсегда так и остался тем непослушным наивным ребёнком, что разбойничал на старых семейных фото.
Есть особо не хотелось. Поэтому слегка лишь поковыряв омлет, ароматное блюдо пришлось целиком засунуть в забитый продуктами холодильник. Туда же последовали и два огромных нетронутых бутерброда с сыром и ветчиной, а также разрезанная надвое сдобная булочка с маслом и вишнёвым джемом. Этот завтрак Гулливера мне, конечно, при любых обстоятельствах было не осилить, даже если б на помощь пришёл отец и наш необычайно прожорливый и наглый кот Мурзик.
Времени было ещё достаточно, и я, впившись зубами в спелую мякоть одного из персиков, которые с моим приездом никогда не убывали в массивной стеклянной вазе, отправился в зал собираться к первому своему визиту в тётушкино учебное заведение, где уже, наверное, поджидала меня достопочтенная Стелла Александровна.
Но для начала, проскользнув голым торсом между штор, я вышел на залитый утренним солнцем балкон и осмотрелся.
Внутренний дворик, который я всё ещё толком так и не разглядел, смотрелся со второго этажа вполне дружелюбно и по-своему привлекательно, как и разросшиеся декоративные кусты шиповника, что росли внизу, пышно вытягиваясь почти до карниза балкона. Я почему-то подумал, что при желании запросто смог бы спрыгнуть к ним вниз, в саму кущу, и укрыться там в прохладной тени, на миг, как в детстве, ощутив себя единственным хозяином этого ветвистого и укромного шалаша… Но детство, слава богу, благополучно закончилось, а то б наверняка один из кустов превратился бы в глубоко законспирированный штаб, а уютный дворик приобрёл бы в моём лице своего самого неугомонного и непредсказуемого дружка.
Слева, на расстоянии вытянутой руки, на соседском балкончике красовался пустой пластиковый вазон для цветов (хорошая мишень для косточки от персика, которую я, подобно леденцу, гонял во рту), далее одиноко стояло плетёное кресло, где ярким пятном обозначилась оставленная кем-то белая пляжная панама.
«Вот интересно! – подумал я. – Кто ж загорает на тесном балкончике, когда есть пляж и море?!» Я не успел закруглить свою мысль, потому как неожиданно, будто в ответ на мой вопрос, из створки дверей в ярко-жёлтом бикини и полупрозрачном пляжном парео, прихваченном лишь у талии, возникла изящная рыжеволосая девушка. У меня тут же перед глазами промелькнул образ Даши с её прекрасными чуть спутанными светлыми волосами. «Кажется, в этом южном городке в основном преобладают блондинки и рыженькие. Очень оптимистичная новость с утра!» – восторженно пронеслось у меня в голове и обдало точно весенним праздничным ветерком.
Быстро заняв своё место в кресле, девушка грациозно водрузила панаму себе на голову, но тут же, словно почувствовав на себе мой не в меру любопытный взгляд, откровенно изучающий особенности её фигуры, медленно повернула лицо, и мы встретились глазами.
«Вот это да! – подумал я, глядя в её удивлённые, застывшие глаза. – Откуда это мы такие славные!..» Но вслух буднично и лениво, незаметно избавляясь от косточки-леденца, уже мешающей мне, произнёс:
– Привет, меня зовут Андрэ, я тут живу… в гостях…
Я удивился, как она быстро справилась с ситуацией. Сверкнув вежливой белозубой улыбкой и спрятав глаза за полями панамы, она, выдержав секундную паузу, негромким серебристым голосом сдержанно ответила:
– Очень приятно, меня зовут Юлия, надеюсь, я вам не помешала!
– Нисколько, Юлёк! – в тон ей сразу же продолжил я. – Даже, напротив! Могу составить компанию для загара… – И тут же, спохватившись, добавил: – Но только не сейчас, не сейчас…
Глянув на часы, я ужаснулся – времени, для того чтобы добраться до учебного заведения моей тёти, оставалось совсем немного.
Ругая про себя все эти затеи с обучением, я тем не менее галантно перешёл на французский, сказав рыжеволосой Юлии «миль пардон, мадмуазель!» – единственное, что знал из французского лексикона и что легко было запомнить из прочитанных мной новел и романов, – после чего хотел было откланяться и покинуть свой балкон. Но я заметил, что Юлия не расслышала или просто не поняла мой французский.
– Очень сожалею, Юлёк! – повторил я уже на нашем с ней родном языке и добавил с лёгкой игривой вальяжностью: – Сейчас позагорать, увы, ну никак не получится. Меня ждут неотложные дела!..
Подчеркнув, чтоб она не слишком огорчалась, особую важность своих неотложных дел и намекнув даже чуть ли не на мировую их значимость, я, чувствуя себя необычайно раскованно, уже собирался покинуть общество симпатичной Юлии эдаким столичным мачо.
– Только смотрите, Андрэ, не опоздайте на своё занятие, у вас осталось всего лишь сорок минут, чтоб добраться, – отозвалась Юлия и, кажется, еле сдержалась от смеха.
Я не ослышался. Она так и сказала: «Не опоздайте, Андрэ…» Она явно была в курсе моих учебных дел здесь! Я тут же развернулся и услышал объяснение, что тётушка, уходя, очень её просила постучать мне в дверь и обязательно разбудить на занятия, если я буду продолжать спать, несмотря на звон будильника.
«А будильник звенел сквозь стену очень долго, я уж было заволновалась…» – добавила Юлия с улыбкой, которую я с удовольствием принял бы совсем по другому поводу.
Хлопнув балконной дверью, – а что мне оставалось делать, – я, вскочив в джинсы и на бегу застёгивая батник, понёсся к остановке, отметив краем глаза Юлию, уже в тёмных солнцезащитных очках, которая беззвучно смеялась, глядя на меня с двухэтажной высоты балкона.
«Ну, тётя, это уже чересчур! – злился я. – Как такое может быть! Я даже и глазом моргнуть не успел, а ко мне уже приставлена соседка-надсмотрщица, что б я не дай бог не забыл сделать что-то не так. Просто детский сад какой-то!»
Теперь глаза и уши моей заботливой тётушки вполне могли чудиться за любым ближайшим углом или каким-нибудь пышным кустом, что попадались почти на каждом шагу. Даже в маршрутном автобусе, который неторопливо вёз меня к месту моих занятий, я зачем-то на всякий случай внимательно огляделся. Три девушки и два длинноволосых парня с рюкзаками сидели на задних сидениях и оживлённо что-то обсуждали. Вряд ли это были лазутчики моей изобретательной тёти, несмотря даже на их подходящую маскировочную экипировку. Хотя зарекаться я б теперь не стал. Толстый усатый водитель, поглядывая на нас в зеркало и притормаживая на пустых остановках, не выдержал и спросил, где мы собираемся сходить.
– Нам до конечной, – ответил один из парней.
– Мне тоже, – добавил я, припоминая подробнейшую инструкцию и пунктуальное описание маршрута до учебного заведения, полученные вчера перед сном.
– Так бы сразу и сказали… студенты… – пробурчал себе под нос толстый усатик.
Он добавил газу, и мы буквально через минуту выехали за город. Узкая шоссейная дорога, изгибаясь, протянулась, как я понял, совсем недалеко от побережья. По бокам мелькали непролазные кусты и деревья орешника. Пару раз сверкнули на солнце указатели с обозначением поворота на шоссейные ответвления к домам отдыха, которые, судя по всему, спрятаны были где-то недалеко в гуще деревьев, а скорее – поближе к морю, до которого от шоссе, по моим прикидкам, было не более четырёх-пяти километров.
Вскоре, недолго попетляв по извилистому узкому шоссе и затем свернув в очередное ответвление, мы, проехав, как я и предполагал, ещё около четырёх километров и сделав круговой вираж-разворот в обратную сторону, остановились у свежевыкрашенного в голубой цвет небольшого остановочного павильона. Это была конечная остановка. На всю дорогу сюда было потрачено всего-то минут двадцать.
Расплатившись с водителем, я вышел вслед за компанией молодых туристов, так и не поинтересовавшись их туристическим маршрутом. Хотя, надо признаться, меня всю дорогу так и подмывало это сделать. Не поинтересовался в конечном счёте не потому, что они всё равно бы не раскрыли свои карты – лазутчики они и есть лазутчики, – просто мне показалось, что некоторая бестактность всё-таки могла присутствовать в таком обывательском любопытстве, которое проявить я не смог скорее потому, что ощущал себя здесь ни много ни мало настоящим столичным персонажем с тонким пониманием допустимого и возможного, и даже уважал себя за это.
Оглядываясь по сторонам, я только и успел, что глотнуть прохладный чистый воздух, как старенький микроавтобус, газанув, помчался порожняком обратно в город, оставив за собой быстро таявшее голубое облако выхлопного газа. Когда автобус скрылся за ближайшим изгибом шоссе, я, проследив все другие видимые изгибы, заметил, что шоссе в том месте, где я стоял вовсе не заканчивалось, а сворачивало за остановку, где подобие узкого зелёного туннеля в зарослях кустов и деревьев вело, по-видимому, в чащу леса. Никаких разъясняющих указателей на этом ответвлении не было.
Компания замаскированных под туристов лазутчиков, взвалив на себя рюкзаки и позвякивая чем-то металлическим (это могло бы и насторожить), уверенно проследовала в этот зелёный туннель и быстро там скрылась.
Справа от остановки за красивым кружевным решетом металлического забора в убегающей перспективе зелени каких-то ветвистых, но невысоких деревьев, поверх которых кое-где возвышались и остроконечные шпили кипарисов, виднелось светлое трёхэтажное здание. Часть окон ослепительно бликовало на солнце. На крыше здания, по центру, виднелся небольшой, но броский транспарант со знакомым жизнеутверждающим лозунгом (белым по ярко-красному) «Миру-мир!». Крыша ещё одного здания поменьше выглядывала из зелени значительно левее первого. За ним тоже было какое-то строение. Выгоревшая на солнце вывеска недалеко от входа гласила, что передо мной школа-интернат пансионного типа.
«Наверное, это и есть то славное учебное заведение, куда мне предписано явиться», – ответил я сам себе, на возникший вопрос. Следующая вывеска, уже большего размера и более нарядная, у красивой металлической калитки и массивных железных ворот, гораздо нагляднее подтвердила краткую информацию на первой. Мимоходом ознакомившись и с ней, я направился к ближайшему зданию. Шёл я по асфальтовому тротуару, а потом по брусчатой дорожке с застывшими по бокам навытяжку молодыми кипарисами и аккуратно подстриженными кустами, источавшими какое-то уже знакомое мне мягкое, приятное благоухание. Солнце только начинало припекать, и я подумал, что Даша, наверно, в это же самое время в городе подходит к музею, чтобы выяснить судьбу своего словаря, а посему не за горами было моё приятельское и не слишком обременительное (я всё-таки на это надеялся) общение с ним.
За пологим спуском, где-то справа, отдалённо, слышались звонкие голоса. Пройдя ещё чуть дальше, я поверх кустов увидел небольшую спортивную площадку и теннисный корт, где в ярких лучах солнца в белых спортивных майках и синих шортах две худенькие симпатичные девчонки тринадцати-четырнадцати лет учились подавать через сетку теннисный мяч. При каждой неудачной теннисной подаче они громко что-то обсуждали между собой, смахивали ладонями с разгорячённых лиц капельки пота, звонко смеялись и показывали друг другу какие-то круговые движения ракеткой. Интернатского физрука Игоря Николаевича, о котором тепло говорила Даша, на площадке не было. Видимо, дав задание своим подопечным, он предпочёл на солнце не париться.
Мне тут же пришла мысль, что эти увлечённые теннисом младшекурсницы, задержавшиеся по какой-то причине на каникулах в интернате, скорее всего, даже рады, что физрука нет рядом и он не мешает им весело проводить время.
«Эй, чемпионки! – громко крикнул я. – А где тут у вас учебный корпус?»
Учебно-административный корпус маячил прямо передо мной, да и брусчатая дорожка вела, как я понимал, именно к нему, что, конечно же, делало мой вопрос откровенно излишним. Видимо, просто захотелось, направляясь к маячившему зданию, бросить мимоходом пару фраз юным первокурсницам. Так сказать, обозначить своё появление и попутно на всякий случай заметить им, что я тоже большой любитель помахать ракетками, и даже был чемпионом школы по теннису, правда, по настольному, что, впрочем, было не так уж и важно для шутливого обмена ничего не значащими фразами. Но шутливого общения не получилось.
Одна из девчонок на мой вопрос показала язык, а другая, сердито обернувшись, махнула теннисной ракеткой в сторону близстоящего здания и изготовилась принимать подачу своей соперницы, тем самым как бы давая понять мне, что я отвлекаю их от дела. И всё же я пожелал им на прощание заняться настольным теннисом. Ответом были всё те же короткие сердитые взгляды.
«Лучше б эти девчонки загорали на ухоженной нежной травке или ловили бабочек в кустах, чем изнуряли себя беготнёй на солнцепёке!» – это я уже подумал, когда подходил к зданию.
На площадке учебного корпуса рядом с монументальным высоченным флагштоком, в верхней части которого из-за безветрия алый шелковистый стяг висел как-то уж совсем не оптимистично и скучно, стояла какая-то мебель – в основном учебные столы. А рядом, у широко распахнутых дверей, в сильно выгоревшем на солнце рабочем халате голубоватого цвета со следами пятен жёлтой краски, на корточках сидел далеко уже не молодой человек и кистью размешивал в пластиковом ведре сероватую известковую жидкость для побелки деревьев. Седые очень длинные его волосы были собраны на затылке в тугой серебристый пучок, который, истончаясь, кудряво извивался чуть ниже плеч, как у какого-нибудь самого настоящего хиппи. Глянув на меня, среброволосый хиппи неторопливо поднялся с корточек и интеллигентно поинтересовался куда я направляюсь. Услышав о двадцать первом кабинете, он подробнейшим образом изложил, как пройти в левое крыло здания и где расположена двадцать первая аудитория, в которой, как он словоохотливо тут же доложил, уже сделан ремонт и заменены учебные столы, и где сейчас, по-видимому, идёт занятие.
Вежливо поблагодарив седовласого садовника (по-видимому, это был именно он) за его вряд ли так необходимый мне в эту минуту исчерпывающий доклад, я прозорливо предположил, что Стелла Александровна занималась там сейчас с отстающими. «А с кем же она должна заниматься в каникулы, как не с двоечниками!» – так же мысленно согласился я с таким вполне обоснованным предположением. Себя, конечно, к данной категории я не причислял, но ещё раз вспомнил отца, уверявшего меня перед отъездом своим неожиданно прорезавшимся высоким тенором, что у тётушки в её замечательном заведении следы двоечников, как и прочих ископаемых, испарились ещё в мезозое. Насчёт ископаемых он, пожалуй, был прав, а вот по поводу двоечников, видимо, сильно погорячился.
Большие круглые часы на стене в вестибюле первого этажа над мозаичным панно бравого пионера с горном в руке показывали без четверти десять. Они сильно отставали. В этом я был более чем уверен, потому что мои наручные командирские ещё никогда меня не обманывали и показывали сейчас ровно десять. Я с удовлетворением отметил, что прибыл вовремя, словно курьерский по расписанию. Жаль, что тётя не отметит сей факт, потому как она где-то сейчас ораторствует на совещании и, наверное, убедительнее всех выбивает для своего заведения что-нибудь из учебного оборудования, типа новых стульев – столы-то, как я видел на входе, уже благополучно доставлены. И может быть, впервые я с пробудившейся гордостью за свою тётушку-директрису подумал о том, что она ведь вот так, почти случайно, можно сказать, мимоходом и без особых на то притязаний, вдруг предстала передо мной совсем с другой стороны. Предстала не только довольно-таки успешным педагогом-администратором, о чём я приблизительно знал и от отца, но и вместе с тем она предстала весьма и весьма неплохим деловым или, как говорили в то время, пробивным человеком, оперативно решающим множество проблем сугубо хозяйственного порядка. И это – несмотря на внешнюю мягкость, неуёмную и излишнюю, на первый взгляд, говорливость по любому поводу и даже порой прилипчивую надоедливость. «Но главное, наверно, в том, – подумалось мне, – она, как никто другой, умеет мягко, ненавязчиво убеждать – и не только на своих совещаниях…» Это как раз я мог подтвердить на собственном опыте.
Поднявшись на второй этаж по широкой мраморной лестнице, я без труда среди прочих кабинетов нашёл и необходимую мне двадцать первую аудиторию. И когда я по школьной привычке хотел заглянуть в замочную скважину двери, та вдруг беззвучно распахнулась, едва ли не расшибив мне лоб. Из двери быстро вышла девочка-подросток приблизительно такого же возраста, что и девчонки, увлечённо тренировавшиеся на теннисной площадке. Под мышкой у неё был рулон ватмана, а глаза сияли какой-то великой идеей.
«На двоечницу она совсем не похожа», – мелькнуло у меня в голове.
Проводив взглядом почти летящую лёгкую фигурку до самой лестницы и постучав для приличия в полуоткрытую уже дверь, я быстро вошёл в неё.
В просторной аудитории, за столом у окна, в светлых летних льняных брюках (нога на ногу) и короткой белой блузе (линия спины подчёркнута, словно у балерины, но не напряжена) сидела брюнетка лет двадцати пяти – двадцати восьми и что-то быстро писала на листке бумаги. Её чёрные, аккуратно стриженые, с блестящим отливом, ухоженные прямые волосы придавали её лицу бледность и своим отблеском и игрой со светом чем-то мне напоминали иссиня-чёрные переливы большого вороньего крыла, по которому, гуляя, слегка прошёлся ветер, не нарушив при этом идеального порядка всех перьев и тончайших волосков.
На мой стук она повернулась и в упор из-под чёлки посмотрела на меня своим пронзительным и немного высокомерным взглядом, как бы вопрошая, кто я такой и чего тут настукиваю и ломлюсь в дверь. Глаза у неё тоже были под стать её волосам, с каким-то завораживающим отблеском.
– А где я могу увидеть Стеллу Александровну? – поздоровавшись с загадочной брюнеткой, спросил я, попутно обшарив взглядом аудиторию, как будто почтенный педагог, о ком я интересовался, мог спрятаться под одним из дальних столов.
