Константин Александрович Широков
Начни новую жизнь
Да-да, именно так, я ничего не напутал. Жена что-то безнадёжно говорила мне о какой-то ещё не потерянной надежде, а я так же безнадёжно изображал внимание и даже полностью соглашался с ней, но сам, предаваясь воспоминаниям, посматривал в зал, а также на соседний стол, где гуляла компания. Там было легко и весело. Особенно выделялся тот, который был со светлыми длинными волосами. Он, на мой взгляд, был довольно худощав, но, как сейчас говорят, достаточно строен, чтобы носить крикливую одежду с суперобложек, и ростом он был выше среднего. Улыбка как будто не сходила с его загорелого лица, да и сам он был чем-то похож на меня. (Тут я явно польстил самому себе.) Кажется, и он изредка поглядывал на нас. И, наверно, именно поэтому чего-то определённо не хватало. Но не лёгкой струящейся музыки, которая была ненавязчивым фоном всего вокруг. Недоставало интриги. И она вошла, когда мы пригубили по третьему бокалу, вошла неожиданно и ярко: музыка усилилась, светильники вспыхнули своим мерцающим неоновым светом и сцена, что до некоторого времени была как бы в тени, стала плавно вращаться, показывая нас со всех сторон. И тут светловолосый вдруг подошёл к нашему столику и представился. Оказывается, мы как будто знакомы, даже друзья общие есть. К тому же он мой полный тёзка – Максим Александрович Сержнёв… Кто-то безудержно весело засмеялся в глубине зала и выронил вилку, но я не обернулся и не удивился этому, только жена, кажется, чуть поперхнулась, да мягкой мажорной музыки стало много больше.
И всё-таки чем-то не нравился мне такой расклад. Не нравился взятый темп, что ли. Отвлекало ощущение некой виртуальности происходящего и какого-то лёгкого недоумения.
Я снова перевернулся на спину, лениво стряхнув с груди сверкающий беловатый песок. Чайки мирно качались на воде. Солнце припекало всё сильнее, и сил не было ему противостоять, да я и не старался. Хотелось одного – скорее закончить диалог с Максимом. Но он, как назло, надолго подсел к нам, предварительно заказав ещё бутылку вина, и что-то долго и оживлённо рассказывал, даже изображал кого-то в лицах и всё время пытался шутить. И мы смеялись и даже хохотали, особенно усердствовала жена. Да и я почти заглядывал ему в рот. Он был на редкость остроумным и галантным, и работа у него была такая же творческая. О ней он упомянул было, но затем на секунду смутившись, добавил, что недавно потерял её. На что я с сочувствием пожал ему руку, признавшись, что с сегодняшнего дня тоже в свободном полёте… И после этого, уже с чувством дружеского расположения, мы долго сидели в уютной полутьме в удобных креслах и под лёгкую эйфорию, кружившую нас, говорили как будто о важном, вернее всё больше говорили жена и наш знакомый, а я слегка кивал головой и рассеяно слушал их. Вино постепенно выказывало своё дружеское участие в беседе, и я уже почти преодолел некоторую опустошённость, хотя где-то на втором плане мои мысли ненавязчиво возвращались к главному событию дня. Сначала я отмахивался от них, как от назойливых дрозофил, отвлечённо слушал приглушенный голос жены, изредка обращая внимание на интонацию Макса – так я стал называть моего тёзку, – а потом, когда они замолчали, незаметно для себя стал предаваться воспоминаниям. В памяти с удивительной лёгкостью, путая всю хронологию, всплывали события недалёкого прошлого, в которых я пытался найти то ли оправдание, то ли утешение. Имело ли теперь это какое-то значение?! Странное дело, но я не без изумления вспомнил, что после института два с половиной года работал без каких бы то ни было отпусков, – и это казалось теперь жутко неоправданным жертвоприношением. И такое понятное и обидное слово – «Д у р а к» искрящимися бенгальскими огнями ярко высветилось передо мной на быстро потемневшем небе. Правда, тотчас все снова просветлело, точно набежавшие тучки сдуло ветром, и я отчётливо и явственно с искрой угасшего торжества в душе припомнил, как неожиданно для всех был назначен начальником довольно важного отдела. Друзья пророчили мне скорое дальнейшее продвижение по службе. Я и сам часто загадывал будущее и в мыслях живо представлял себя не иначе как в суетливой, но всегда желанной и притягательной столице. Ведь всё складывалось так хорошо и перспективно. Работа как будто не напрягала. Я в срок выполнял всё, что от меня требовал шеф, то же требовал от подчинённых, которым я казался энергичным и толковым руководителем, умеющим учитывать их интересы и ладить с начальством. Я и сам, в силу необходимости соответствовать своей должности, вольно или невольно, а скорее всячески способствовал созданию образа решительного и ответственного руководителя, не лишённого чувства справедливости и такта. Хотя сам себя я воспринимал несколько иронично и противоречиво, но не без лёгкого привкуса некоторой самоуверенности, а может быть и самообольщения. Где-то внутри всегда жила уверенность на явное проявление в нужное время моей исключительности, которая двигала меня по жизни и в трудную минуту всегда выручала.
