Конн Иггульден
Поле мечей. Боги войны
Глава 3
Сервилия уже успела полюбить этот небольшой городок, Валенсию. Улицы здесь чистые и людные. Во всем ощущается изобилие, от которого буквально чешутся руки. И в то же время, несмотря на богатство, Валенсия производит впечатление свежести, которую ее собственный древний город утратил уже несколько веков назад. Здесь куда больше невинности. Даже найти подходящее здание оказалось куда проще, чем она ожидала. Не надо было давать деньги чиновникам, чтобы подписать необходимые документы. Найти подходящий дом, заплатить его нынешнему владельцу золотом – сделка завершена, дом твой. После утомительной путаницы римской бюрократии все было просто, тем более что посланные Брутом солдаты сразу показали ей три возможных варианта. Два первых дома стояли слишком близко к морю, а потому среди клиентов могло оказаться больше портовых рабочих, чем хотелось Сервилии. Однако третий подошел как нельзя лучше.
Просторный дом с аккуратно побеленным импозантным фасадом стоял на тихой улице недалеко от рыночной пощади и на почтительном расстоянии от моря. Сервилия хорошо понимала, насколько важен в ее деле внешний вид здания. Разумеется, в городе и без того хватало убогих лачуг, где вдовы и шлюхи зарабатывали на жизнь, лежа на спине, однако ее заведение должно быть совершенно иным: привлекать знатных господ и офицеров легиона, разумеется, за куда более высокую плату.
Десятый легион уже построил в городе немало домов, а потому на хозяина удалось надавить, и окончательная цена получилась вполне разумной, даже с учетом предстоящего убранства. Какие-то шторы и покрывала можно привезти из Рима, однако и местные швеи вовсе не плохи, так что за скромную плату сойдут и их услуги.
Получив дом в свое полное распоряжение, Сервилия заплатила отправляющемуся в Рим купцу, и тот согласился прихватить с собой список всего, что требовалось привезти в первую очередь. Прежде всего, потребуются еще по крайней мере четыре девушки, и Сервилия постаралась изложить свои требования как можно подробнее. Очень важно завоевать репутацию высоким качеством предлагаемых услуг.
Через три дня почти все уже было готово, оставалось лишь дать дому название. Впрочем, именно это оказалось совсем нелегко сделать. Закон не предусматривал никаких ограничений, однако Сервилия инстинктивно понимала, что вывеска должна выглядеть одновременно и скромной, и многозначительной. Назвать заведение «домом удовольствий», разумеется, нельзя.
В конце концов лучший вариант предложила Ангелина. Вывеска «Золотая рука» оказалась самой подходящей: достаточно эротичной, но без малейшего намека на грубость. Сервилия спросила себя, не имела ли Ангелина в виду цвет собственных золотистых волос. Услышав, что хозяйку ее вариант вполне устроил, девушка радостно подпрыгнула и расцеловала ее в обе щеки. Да, малышка может быть просто очаровательной, особенно когда обстоятельства складываются в ее пользу.
На третье утро в Валенсии Сервилия наблюдала, как аккуратно написанную вывеску прикрепляют к железным крюкам, и улыбалась, видя, как радуются зрелищу солдаты Десятого легиона. Они, конечно, разнесут новость об открытии заведения по всей округе, так что скучать девушкам не придется. Ну а дальше все уже пойдет само собой, и через несколько месяцев дело можно будет передать в чьи-нибудь надежные руки. Заманчиво думать об открытии подобных заведений в каждом испанском городе. Лучшие девушки и дух самого Рима. Поле деятельности просто огромно, и деньги потекут широким потоком.
Сервилия мило улыбнулась охранникам сына.
– Надеюсь, вам удастся сегодня вечером освободиться от службы? – беспечно поинтересовалась она.
Те переглянулись, начиная понимать, что направление в порт оказалось весьма выгодным.
– Может быть, ваш сын согласится замолвить за нас словечко, госпожа, – предположил тот, что побойчее.
Сервилия нахмурилась. Хотя открыто вопрос и не обсуждался, она не могла не подозревать, что Бруту ее дело совсем не нравится. Оставалось лишь гадать, сообщили ли о новом заведении Юлию и как он воспринял известие. Возможно, пропадая на своих приисках, где-то на юге страны, он еще и не слышал о ее планах. Да и, впрочем, зачем ему возражать против них?
Думая о Юлии, Сервилия медленно провела рукой по шее. Он должен вернуться именно сегодня. Может быть, уже вернулся и сейчас отдыхает у себя в форте. Если выехать не мешкая, вполне можно успеть до вечера.
– Для охраны моего дома обязательно потребуются постоянные караульные, – произнесла она вслух. – Если хотите, я попрошу начальство назначить вас на этот пост. В конце концов, я ведь римлянка.
Воины снова переглянулись, на сей раз в полном замешательстве. Идея казалась прекрасной и чрезвычайно заманчивой, однако лишь предположение о том, что Цезарь услышит их имена в непосредственной связи с охраной дома терпимости, моментально охладило весь пыл. Воины отрицательно покачали головой.
– Скорее всего, он предпочтет, чтобы заведение охранял кто-нибудь из местных, – нашел отговорку старший.
Сервилия взяла из рук одного из солдат поводья лошади и легко вскочила в седло. На ней сейчас были шаровары – юбка или стола вряд ли оказались бы к месту.
– По коням, мальчики. Поедем в форт, и я сама попрошу отпустить вас. Посмотрим, что из этого выйдет.
Повернув лошадь, она пустила ее рысью. Копыта громко стучали по мостовой, и прохожие с удивлением провожали взглядами странную римскую даму, которая сидела верхом не хуже бывалого солдата.
В тот момент, когда Сервилия подъехала к воротам форта, Юлий как раз приветствовал какого-то пожилого испанца. До наступления сумерек ворота оставались открытыми, и охранники легким кивком пропустили гостью во двор. Сопровождающие сразу занялись своими лошадьми, оставив ее в одиночестве. Оказалось, что быть матерью Брута очень удобно.
– Мне хотелось бы кое-что обсудить с тобой, Цезарь, если ты, конечно, не возражаешь, – начала Сервилия, подходя и не выпуская из рук поводья.
Юлий нахмурился, даже не пытаясь скрыть гнев.
– Это градоначальник Севильи господин Дель Субио, Сервилия. Боюсь, сегодня у меня не найдется времени на обсуждение твоих дел. Может быть, завтра.
Полководец повернулся и повел уважаемого гостя в здание форта. Сервилия же торопливо заговорила, любезно улыбнувшись градоначальнику:
– Мне хотелось бы совершить прогулку по испанским городам, легат. Может быть, вы порекомендуете подходящий маршрут?
Юлий взглянул на градоначальника.
– Простите, я покину вас на мгновение, – извинился он.
Дель Субио бросил на Сервилию быстрый взгляд из-под густых нахмуренных бровей и слегка поклонился. Будь он римским легатом, он ни за что не оставил бы такую красотку в одиночестве. Несмотря на преклонный возраст, Дель Субио оставался преданным почитателем женской красоты, и раздражение Цезаря немало его удивило.
Юлий подошел к Сервилии:
– В этих горах невозможно чувствовать себя в полной безопасности. Вокруг полно и разбойников, и просто путников, которые нападут на тебя, ни на минуту не задумавшись. В лучшем случае отнимут лошадь и отпустят – правда, пешком.
Предупредив, Юлий вновь повернулся к гостю.
– Так может быть, тебе будет угодно проводить меня – и защитить? – негромко произнесла Сервилия.
Замерев, Юлий взглянул ей прямо в глаза. Сердце тяжело стучало в груди, и унять его было просто невозможно. Да, этой особе не так-то легко отказать, но ведь день его расписан по минутам и до краев наполнен работой. Обведя глазами двор, Юлий заметил выходящего из конюшни Октавиана. Свистнув, он привлек внимание юноши:
– Октавиан, седлай лошадь. Отправишься в сопровождение.
С готовностью отсалютовав, Октавиан исчез в сумраке конюшни.
Юлий же бесстрастно взглянул на Сервилию, показывая, что дело улажено и говорить больше не о чем.
– Спасибо, – поблагодарила гостья, однако Цезарь словно и не услышал ее слов, он снова целиком занялся Дель Субио.
Появился Октавиан – уже верхом. Чтобы выехать из конюшни, ему пришлось низко наклониться в седле. Широкая улыбка парня померкла при одном лишь взгляде на Сервилию: та как раз садилась в седло. Юноша еще ни разу не видел эту красавицу в гневе: пылающий в глазах огонь лишь добавлял ей привлекательности. Не сказав сопровождающему ни единого слова, всадница галопом промчалась сквозь ворота. Караульным не оставалось ничего другого, как только отскочить в сторону. Удивленный, в полном недоумении, Октавиан понесся следом.
Проскакав галопом с милю, Сервилия наконец немного успокоилась и перешла на размеренную рысь. Октавиан следовал рядом, плечом к плечу, точно имитируя движение спутницы, а для этого требовалось немалое искусство. Наметанным взглядом всадника юноша заметил, как уверенно и ловко она управляется с лошадью, едва заметными движениями поводьев обходит препятствия, а однажды, легко привстав в стременах, заставила лошадь перепрыгнуть через поваленное дерево, ловко осадив ее при приземлении и даже не дрогнув.
Зрелище произвело на юношу настолько глубокое впечатление, что он решил молчать до тех пор, пока не придумает что-нибудь зрелое и по-настоящему интересное. Вдохновение не спешило, однако, к счастью, – судя по всему, спутницу молчание вполне устраивало. Раздражение невниманием и заносчивостью Юлия она выплескивала в стремительной скачке. Наконец, слегка задыхаясь, Сервилия остановилась. Подождала, пока приблизится Октавиан, и улыбнулась:
– Брут сказал, что ты родственник Цезаря. Расскажи о нем.
Октавиан ответил широкой улыбкой, не в силах противостоять обаянию спутницы и даже не пытаясь понять мотивы ее вопроса.
Юлий проводил последнего из посетителей уже час тому назад и теперь стоял у окна и смотрел на горы. Только что он подписал приказ об отправке еще тысячи человек на золотые прииски, а также о выплате денежной компенсации тем трем землевладельцам, на чьих участках началось строительство новых зданий. Сколько человек он успел принять? Десять? Рука болела от напряжения – ведь пришлось написать массу писем. Юлий потер запястье. Уже месяц, как уволился последний из писарей, и полководец остро ощущал потерю. Латы висели на разветвленной, словно дерево, вешалке; потемневшую от пота тунику обвевал прохладный ветерок. Цезарь зевнул и с силой потер лицо. Уже смеркалось, но Октавиан и Сервилия до сих пор не возвращались. Интересно, эта особа специально задерживает мальчика, чтобы заставить его, Юлия, поволноваться, или что-то случилось? Может быть, захромала одна из лошадей и им приходится вести ее шагом?
Юлий поморщился. Если дело и правда в этом, урок окажется вовсе не лишним. В стороне от дорог земля неровная и сплошь покрыта кочками. Ничего удивительного, если лошадь сломает ногу, тем более в сумерках, когда и кочки, и ямы видны плохо.
С какой стати он волнуется? Уже дважды, досадуя на себя, Юлий отходил от окна, однако очень скоро оказывалось, что, сам того не замечая, раздумывая о делах грядущего дня, снова стоит там и с нетерпением вглядывается в даль холмов, надеясь увидеть силуэты двух приближающихся всадников. Впрочем, пытаясь обмануть себя самого, он сетовал на духоту в комнате: только возле окна и можно дышать.
Наконец, когда солнце превратилось всего лишь в узкую красную полоску над горами, Юлий услышал на мощеном дворе стук копыт и резко отпрянул от окна, не желая, чтобы его увидели. Что же это за женщина? Почему она доставляет столько волнений? Юлий представил, как долго еще эти двое будут чистить и поить лошадей, прежде чем войти в форт. Сядут ли они ужинать вместе со всеми, как вчера вечером? Цезарь был голоден, но развлекать гостью ему совсем не хотелось. Лучше распорядиться, чтобы ужин принесли сюда, наверх, и…
Негромкий, но совершенно неожиданный стук в дверь заставил полководца вздрогнуть. Почему-то он не сомневался, что увидит именно ее, даже в тот момент, когда, откашлявшись, произнес:
– Войдите.
Сервилия открыла дверь и шагнула через порог. Волосы растрепались на ветру, а на щеке красовалась грязная полоса, – очевидно, она неосторожно провела по лицу рукой. От нее пахло лошадью и соломой. От этого живого запаха все чувства Юлия словно обострились. Было ясно, что всадница все еще злится, и Цезарь решил собрать всю свою волю и непременно отказать в том, чего она пришла требовать. Как она посмела явиться даже без объявления? Куда смотрит охрана там, внизу? Может быть, все заснули? Юлий решил, что, как только непрошеная гостья уйдет, он непременно все выяснит и наведет порядок.
Не произнося ни слова, Сервилия пересекла комнату и подошла к Цезарю. Совершенно неожиданно, прежде чем он успел отреагировать и пошевелиться, прижала ладонь к его груди, ощущая тревожное биение сердца.
– Теплый. А я уже начала сомневаться, – тихо проговорила она.
В тоне гостьи сквозила обезоруживающая интимность, не позволяющая даже как следует рассердиться. Юлий ощущал прикосновение руки даже после того, как Сервилия отступила на шаг, – словно она оставила на груди невидимый знак. Сейчас гостья просто смотрела ему в лицо, и темнота комнаты внезапно стала густой и почти осязаемой.
– Брут будет тебя искать, – тихо произнес Юлий.
– Да, он очень обо мне заботится, постоянно стремится защитить, – ответила Сервилия.
Повернувшись, она направилась к двери, и полководец едва удержался, чтобы не броситься следом. Смутившись, он наблюдал, как красавица, неожиданно появившаяся в его комнате, так же неожиданно ее покидает.
– Не думаю, что ты нуждаешься в особой защите, – пробормотал Юлий.
Он заметил это про себя, вовсе не рассчитывая, что гостья услышит, однако уже возле самой двери она повернулась и понимающе улыбнулась. Дверь закрылась, и он снова остался в одиночестве; от неясных, спутанных мыслей голова шла кругом. Осталось ощущение, что в его личное пространство только что вторглись, однако вторжение нельзя было назвать неприятным. Усталость и вялость неожиданно прошли, на смену им явилось желание присоединиться к общему столу.
Дверь снова открылась, и Юлий вновь увидел Сервилию.
– Ты не согласишься поехать со мной завтра? – поинтересовалась она. – Октавиан говорит, что местность известна тебе не хуже, чем всем остальным.
Цезарь медленно кивнул, не в силах вспомнить, какие именно встречи запланированы у него на завтра, да, впрочем, эти встречи и не особенно его интересовали. В конце концов, можно ведь когда-нибудь и отвлечься от работы.
– Хорошо, Сервилия. Завтра утром.
Она молча улыбнулась и бесшумно закрыла за собой дверь. Юлий услышал на лестнице легкие шаги. Странно, но ожидание утра оказалось очень приятным.
Уже полностью стемнело, и огонь в печи превратил кузницу в мрачную пещеру, освещенную резкими сполохами. Источником света служил горн; неподалеку от него собрались римские кузнецы, нетерпеливо ожидавшие, когда им раскроют секрет плавления твердого железа. Юлий заплатил испанскому мастеру чистым золотом – целое состояние! – однако урок должен был продолжаться не час и даже не день. Вызывая недовольство и раздражение нетерпеливых учеников, Кавальо методично вел их по извилистой дороге созидания – не спеша, шаг за шагом. Поначалу римлянам не нравилось, что с ними обращаются как с учениками, но скоро самые опытные заметили, насколько испанец точен в каждой мелочи своего дела, и начали с интересом и большим вниманием прислушиваться к его объяснениям. Первые четыре дня по его приказу они рубили на дрова кипарисы и ольху, складывали их в огромную, размером с дом, яму и засыпали сверху глиной. Пока древесина тлела, превращаясь в уголь, мастер объяснял ученикам, как именно работает плавильная печь, и рассказывал, что камни надо предварительно тщательно отмывать, а потом поджигать на них уголь – лишь в этом случае процесс пройдет чисто.
Все римские мастера искренне любили свое дело, и к концу пятого дня они с радостным нетерпением смотрели, как Кавальо закладывает в свою печь железную заготовку, а потом заливает расплавленное железо в глиняные формы. В результате учитель с нескрываемой гордостью выложил на верстак тяжелые железные слитки, и ученики обступили их плотным кольцом.
– Ольха горит не так жарко, как другие породы дерева, и тем самым несколько замедляет процесс. В результате железо получается тверже. Но это лишь одна сторона дела, – пояснял испанец, помещая готовый брусок в ярко-желтый жар горна.
Горн был маленьким, и два бруска в него едва помещались. Поэтому второй ученики решили обработать самостоятельно, впрочем точно повторяя каждое движение мастера и следуя всем его советам. Небольшая мастерская не могла вместить одновременно всех желающих, а потому мастера работали посменно, небольшими группами заходя в огненный жар кузницы, а потом возвращаясь в прохладу и свежесть позднего вечера. Самым стойким оказался Рений – он не вышел на улицу ни разу, так и простоял возле горна, обливаясь потом и наблюдая процесс с начала и до конца.
Он был потрясен. Всю сознательную жизнь имея дело с оружием – с мечами, – он никогда не видел, как именно они рождаются. И вот сейчас прямо на его глазах суровые сильные люди превращают землю в сверкающие клинки.
Тяжелым молотом Кавальо бил по бруску, постепенно придавая ему форму меча. Несколько раз он снова нагревал заготовку – до тех пор, пока она не превратилась в плоский черный клинок, кое-где испещренный примесями. Важной составляющей кузнечного искусства было умение определить температуру ковки по цвету – в тот самый момент, когда изделие появляется из горна. Каждый раз, когда меч оказывался нагретым до нужной температуры, мастер высоко поднимал его, показывая всем желтый оттенок металла, еще не успевшего побледнеть. Постоянно переворачивая, он бил по мягкому металлу, щедро поливая его собственным потом: капли падали на раскаленный клинок и, едва коснувшись его, исчезали.
Брусок, который обрабатывали римляне, прошел такой же путь, что и брусок испанского мастера, и кузнец удовлетворенно показал на луну: наступила ночь, и поработали они неплохо. Сыновья Кавальо подожгли угли в длинном, в рост человека, поддоне, и до тех пор, пока с него не сняли металлическую крышку, он пылал ярко – так же, как горн. Пока его меч нагревался, Кавальо показал на целый ряд висящих на стене кожаных фартуков. Истертые от времени, тяжелые и жесткие, они выглядели очень неудобными. Но, надев такой фартук, кузнец был защищен от шеи и до пят: открытыми оставались лишь голова и руки. Увидев, как послушно ученики надевают необходимую рабочую форму, мастер довольно улыбнулся: до сих пор все подчиняются ему беспрекословно.
– Они надежно вас защитят, – коротко пояснил он, глядя, как римляне неловко передвигаются в тяжелых и длинных фартуках.
По сигналу мастера сыновья щипцами сняли с горячего поддона крышку, а сам Кавальо гордо вытащил из печи желтый клинок. Римские кузнецы подошли как можно ближе, понимая, что действо достигло еще неизвестной им стадии. Рению пришлось отступить на шаг – жар казался почти нестерпимым. Однако, вытянув шею, он продолжал внимательно наблюдать за происходящим.
В раскаленных добела углях Кавальо снова начал бить молотом по клинку, вздымая в воздух фейерверк искр и крутящихся языков пламени. Внезапно огонь долетел до волос мастера, но тот спокойно, привычным жестом погасил его. Снова и снова он переворачивал меч и бил по нему молотом, однако уже без той сокрушительной силы, которая наполняла первые удары. Звук казался теперь почти нежным, но ученики видели приставшие к металлу черные кусочки угля.
– Сейчас надо действовать быстро. Нельзя дать железу остыть перед закалкой. Следите за цветом… пора!
Голос Кавальо звучал почти нежно: его наполняла любовь к металлу. Стоило лишь раскаленному докрасна мечу потемнеть, как мастер быстро поднял его щипцами и опустил в ведро с холодной водой. Маленькая кузница моментально наполнилась паром и шипением раскаленного металла.
– И снова в жар. Это самая важная стадия. Если ошибиться в оценке цвета, меч получится мягким и бесполезным. Смотрите внимательно! Запоминайте оттенок, иначе все, чему я вас учил, окажется напрасным. Мне этот цвет напоминает засохшую за один – именно один – день кровь, но каждый из вас должен найти собственное сравнение.
К этому моменту подоспел второй клинок, и кузнец повторил процедуру ковки на поддоне с раскаленными углями, снова взметая в воздух веер огненных искр. Теперь уже ни у кого из присутствующих не возникало вопроса, зачем потребовалось надевать тяжелые и неуклюжие кожаные фартуки. Несмотря на все предосторожности, один из римлян громко вскрикнул – на незащищенную руку попал раскаленный кусочек.
Мечи калили докрасна и погружали в угли еще четыре раза, и лишь после этого испанец удовлетворенно кивнул. Все, кто работал в кузнице, вспотели и почти ослепли от густого горячего пара. В тумане блестели лишь два клинка, со свистом рассекающие плотный воздух.
Горы уже окрасились первыми лучами восходящего солнца, но никто не заметил наступления утра. Кузнецы так долго смотрели в огонь, что все вокруг казалось им черным.
Сыновья Кавальо снова прикрыли поддон крышкой и оттащили его к стене. Пока римляне устало стирали с горячих лбов пот, Кавальо закрыл горн и убрал мехи, аккуратно повесив их на специально предназначенные для этого крюки, – теперь им предстоит дожидаться следующей плавки. В кузнице все еще стояла жара, однако действо уже закончилось: мастер Кавальо повернулся к ученикам, крепко сжимая в каждой руке по готовому мечу, еще не получившему ни собственных ножен, ни рукоятки.
Клинки казались слегка неровными. Хотя мастер ковал их на глаз, они в точности совпадали и по длине, и по форме. Когда же они остыли настолько, что уже можно было взять их в руки, римские кузнецы оценили и сходство их веса. Одобрительными кивками они оценили мастерство испанца; конечно, уже больше никто не жалел о времени, проведенном вдали от собственного горна. Все прекрасно понимали, что обрели ценное знание, и с нежностью поглаживали клинки.
Рений тоже взял меч, хотя без рукоятки ему было трудно представить его будущий вес. Клинки родились из испанской земли, и, аккуратно проводя пальцем по чуть шершавому металлу, он подумал, что непременно надо объяснить Юлию величие момента.
– Ковка на углях придает железу твердую оболочку поверх мягкой сердцевины. Меч ни за что не сломается в битве, если, конечно, вы не допустите примесей и не ошибетесь с температурой при закалке, неправильно определив цвет. Сейчас покажу, – срывающимся от гордости голосом добавил мастер.
Он взял мечи из рук римских кузнецов и жестом попросил их отойти в сторону. Затем с силой ударил каждым из клинков по краю наковальни. Мечи ответили глубоким, почти колокольным звоном. Казалось, они взяли на себя смелость возвестить зарю, даже не треснув от сильного удара. Испанец удовлетворенно и гордо вдохнул.
– Они будут нещадно убивать, – негромко проговорил он, – но сумеют превратить смерть в искусство. – Голос звучал почтительно, и окружающие поняли чувства мастера. – Начинается новый день, господа. Ваши угли будут готовы уже к полудню, и вы сможете вернуться в собственные кузницы и выковать новые мечи. Я хотел бы увидеть их, скажем, дня через три. Оставьте свои произведения без рукояток: мы сделаем их вместе чуть позже. А сейчас, пожалуй, я отправлюсь отдохнуть.
Утомленные, но исполненные почтения римские кузнецы негромко поблагодарили учителя и медленно, словно не в силах расстаться с только что родившимися клинками, вышли из мастерской.
