Конн Иггульден
Кости холмов. Империя серебра
В засаде стояли еще три джагуна. Они всю ночь провели в лесу, и теперь их командиры выехали из-за деревьев. После нескольких лет, проведенных в войске Субудая, Джучи знал этих воинов, как своих братьев, – так наказал ему когда-то Чингис. Двое из них – Мехали и Алтан – были крепко сложены, отличались преданностью, но им не хватало воображения. Джучи кивнул им обоим, как только они вывели лошадей на усеянное трупами поле. Третьим сотником был Кара – мускулистый коротышка с лицом, отмеченным шрамом от старой раны. Несмотря на уважительное обращение, Джучи чувствовал неприязнь Кары, причин которой не мог объяснить. Возможно, суровый воин злился на него из-за его отца. Продвижение Джучи у многих вызывало подозрения. Субудай открыто посвящал его во все свои замыслы и учил всем военным хитростям, как когда-то Чингис учил простого юношу-урянхайца, сделав его впоследствии своим полководцем. Субудай смотрел в будущее, тогда как другие, подобно Каре, видели в Джучи только избалованного ханыча, продвигаемого не за боевые заслуги.
Пока Кара подъезжал ближе, хмыкая при виде трупов, Джучи понял, что теперь он с ним на равных. Джучи принял серебро перед боем и до сих пор испытывал благодарность за оказанную ему честь и доверие жизни ста человек. И вместе с тем это означало, что Кара по крайней мере некоторое время не станет осторожничать в присутствии ханского сына. Джучи хватило одного взгляда, чтобы понять, что коротышка уже об этом подумал.
– Чего мы теперь ждем? – вдруг крикнул Кара. – Субудай будет биться, а мы любоваться травкой и сидеть без дела?
Джучи не понравились его слова, однако он отвечал вежливо, словно Кара просто поприветствовал его. Если бы командиром был коротышка, то он немедленно повел бы воинов к Субудаю. И вдруг Джучи интуитивно сообразил, что Кара по-прежнему ждет от него приказаний, несмотря на его понижение в чине. Джучи заметил, что Мехали и Алтан тоже наблюдают за ним. Возможно, они делали это просто в силу привычки, но тут у него появилась идея, и он решил воспользоваться моментом.
– Видишь, какие у них доспехи, Кара? – спросил он. – Одна часть свисает со шлема, закрывая все лицо, кроме глаз. Другая часть кольчуги идет до самых колен.
– Кольчуга не защитила их от наших стрел, – возразил Кара, пожимая плечами. – Спешившись, они так медлительны, что становятся легкой мишенью. Думаю, для нас такая вещь бесполезна.
Видя, что Кара сконфужен, Джучи осклабился от удовольствия:
– Еще как полезна, Кара!
Субудай стоял высоко на холмах, окружавших долину. Его лошадь фыркала рядом, пробуя на вкус опавшие сосновые иголки. Чуть поодаль почти пять тысяч воинов отдыхали в полной боевой готовности. Темник дожидался возвращения разведчиков. Двести человек отправились во все концы, и теперь только оставалось получить их донесения, чтобы составить картину местности на многие мили вокруг.
Субудай не сомневался, что организованная Джучи засада принесет успех. Войско противника уменьшилось на целую тысячу, но все же оставалось еще слишком большим. Колонна витязей медленно продвигалась по речной долине в надежде, что ударный отряд вернется с победой. Русские не захватили с собой лучников, и это стало их роковой ошибкой. Но эти воины были такими огромными и сильными, что Субудай не мог рисковать, атакуя в лоб. Он собственными глазами видел, как эти богатыри, даже пораженные стрелой, продолжали бой, унося жизни двух, а то и трех его людей. Это были воины огромной отваги. Однако одного этого мало. Храбрецы идут вперед, когда их атакуют, и Субудай строил планы, исходя из этой закономерности. Он был убежден, что любое войско можно разбить наголову, если навязать свои условия. Но к его войску это, естественно, не относилось.
Двое разведчиков наконец примчались с донесением о последней позиции русских. Субудай велел им спешиться и начертить все палочкой на земле, дабы не возникло недопонимания.
– Сколько они выставили дозорных? – спросил он.
Чертящий схему монгол ответил без промедления:
– Десять сзади, командир, на большом расстоянии. По двадцать спереди и на флангах.
Субудай кивнул. Теперь он знал достаточно, чтобы начать сражение.
– Дозорных убрать, особенно тех, которые в тылу колонны. Снимите их, когда солнце встанет в зенит, и чтоб ни один не остался в живых. Я выступаю, как только увижу сигнал, что дозорные убиты. Знак подадите флагом. Повторить приказ.
Воин быстро повторил все слово в слово, как его научили. На войне Субудай не прощал недоразумений. Несмотря на умелое использование сигнальных флажков на дальних расстояниях, ему еще приходилось полагаться на рассвет, полдень и закат как на единственные временны́е ориентиры. Субудай задумчиво посмотрел вверх, сквозь ветви деревьев, – солнце скоро должно было достигнуть зенита. Ждать оставалось недолго, и он вновь ощутил, как засосало под ложечкой, что обычно бывало с ним перед битвой. Субудай сказал Джучи, что начинает бой лишь ради того, чтобы дать тому очередной урок. Так оно и было. Однако он не открыл Джучи всей правды. Субудай утаил, что в обозе русских имелись перевозные кузни. А поскольку кузнецы были ценнее всех прочих ремесленников, донесения о дымящих на ходу железных повозках очень заинтересовали монгольского военачальника.
Субудай молча улыбнулся, сияя от нараставшего возбуждения. Как и Чингис, он не любил завоевывать города. Этим просто приходилось заниматься, потому что, как говорится, не передавив пчел, не отведать и меду. Субудай жаждал сражений, каждое из которых либо служило лишним доказательством его мастерства, либо позволяло совершенствоваться в военном искусстве. Наивысшее наслаждение ему доставляло угадывать мысли противника, а затем рушить его планы и наносить полное поражение. Субудай не знал, зачем эти русские витязи зашли так далеко от родной земли. Да и какое это имело значение. Чингис не позволил бы вооруженным людям ходить по его земле – а ему принадлежал весь мир.
Носком сапога Субудай затер нарисованный на земле план, а затем повернулся ко второму разведчику, который все это время смиренно ждал, когда ему уделят внимание.
– Отправляйся к Джучи да узнай, что его задержало, – велел Субудай. – В этом бою он должен выступать на правом фланге.
– Слушаюсь, господин, – ответил разведчик.
Он поклонился, вскочил на коня и стремглав понесся вниз, петляя между деревьями. Прищурившись, Субудай взглянул через ветки на солнце. Битва начнется уже совсем скоро.
Под топот копыт и лязг оружия десятитысячного войска Андрей Мажаин то и дело оборачивался и глядел на гребень холма, за которым исчез его младший брат Илья. Куда же тот делся? И хотя Илья превосходил старшего брата и статью, и верой, для Андрея он по-прежнему оставался Илюшей. Андрей тяжело покачал головой. Он обещал матери, что будет присматривать за ним. Андрей был уверен, что брат настигнет врагов. Теперь, когда в этих местах показались монголы, остановить движение колонны Андрей не решался. Разведчики, посланные им во все концы, тоже как будто исчезли. Он снова посмотрел назад, силясь разглядеть вдали стяги тысячного отряда своего брата.
Впереди долина сужалась. Склоны холмов покрывала густая зеленая трава, и вся природа была наполнена красотой и покоем. Андрей полюбил эти места, но теперь думал о них все меньше, не сводя глаз с горизонта. Мажаин полушепотом обратился к Пресвятой Богородице, когда впереди внезапно появились монголы. Их войско прошло через перевал и теперь двигалось навстречу русским.
Стало быть, разведчики погибли, и опасения Андрея подтвердились. Он выругался, но не смог удержаться, чтобы еще раз не бросить взгляд назад в надежде увидеть Илью. В тот же миг сзади послышались крики, и Андрею уже пришлось полностью развернуться и излить новые ругательства. Темная лавина всадников неожиданно начала стремительную атаку на тылы русского войска. Мажаин не мог понять, каким образом монголам удалось незаметно обойти его. Мысль о том, что враги передвигаются по холмам, точно горные духи, казалась просто невероятной.
Андрей верил, что его войско способно сокрушить монголов в бою. Ратники уже отцепили щиты и приготовились к битве, ожидая только его приказа. Андрей, старший сын знатного новгородского боярина, возглавил войско, поскольку именно его отец дал денег на вооружение, стараясь заслужить благосклонность одного из крупных монастырей, которые начали приобретать на Руси большое влияние.
Мажаин знал, что не может начать сражение, оставив незащищенным обоз. Ничто так не ослабляет войско, как ведение боя на два фронта одновременно. Поэтому сначала Андрей приказал трем командирам сотен прикрыть тылы. Заметив краем глаза движение на дальнем холме, он успокоился и улыбнулся. Вдали, из-за гребня холма, возвращались тяжеловесные кони. Над ними развевались на ветру русские стяги. Оценив расстояние, Андрей принял решение и подозвал гонца:
– Скачи к моему брату и скажи, чтобы шел защищать тыл. Он должен помешать монголам вступить в бой.
Юноша поскакал налегке – без доспехов и без оружия. А Мажаин наконец повернулся вперед. Он был уверен в своей победе. Прикрытый с тыла, он мог схватиться с несущимся навстречу врагом и не сомневался, что сокрушит монголов, раздавит их, словно железный кулак.
– Встать в строй! – прокричал он, направляя копье на врага. – С Богом! Вперед!
Гонец скакал во весь опор по пыльной земле. Сейчас, когда русских атаковали с двух сторон, скорость имела решающее значение. Пригнувшись как можно ниже, он прижался к лошади. Теперь их головы поднимались и опускались почти вровень. Гонец был молод и полон энергии и уже почти домчался до отряда Ильи Мажаина, когда попытался остановить лошадь, не веря своим глазам. Из-за вершины холма выехало всего четыре сотни всадников, и все они словно прошли через ад. Многие из них были запачканы бурыми пятнами крови, да и в седле они держались как-то странно.
И вдруг юноша понял, в чем дело. Он в панике потянул за поводья, но было уже поздно. Стрела сразила его точно в грудь. Тело безвольно повисло на поводьях, и лошадь понесла.
Скача вниз по склону, ни Джучи, ни его воины даже не взглянули на распростертое на земле тело. Им понадобилось много времени, чтобы стянуть кольчуги с убитых, но хитрость дала результат. Монголов никто не остановил, и ничего не подозревавшие русские оказались атакованы с трех сторон. Как только спуск завершился, Джучи ударил пятками лошадь и вынул огромное копье из кожаной чашки. Копье было тяжелым и громоздким, а потому пришлось постараться, чтобы удержать его прямо и ровно на полном скаку.
Андрей быстро мчался вперед, сосредоточив всю свою мощь на кончике боевого копья. Он видел, как содрогнулись его воины при первой атаке монгольских лучников, пустивших в воздух тучу смертоносных стрел. Противник наступал стремительно, но и колонну на такой скорости уже невозможно было ни остановить, ни развернуть. Лязг щитов и топот копыт оглушали, и все же Андрей услышал раздавшиеся за спиной крики, голова мгновенно прояснилась. Он точно очнулся, но лишь для того, чтобы с ужасом обнаружить, что родной брат Илья атакует с фланга главные силы русского войска.
Однако изумленный Мажаин вскоре заметил, что нападавшие ниже ростом и одеты в окровавленные кольчуги. Некоторые из них потеряли шлемы, обнажив озлобленные монгольские лица. Андрей побледнел, поняв, что брат погиб и атакованный с двух сторон арьергард русских будет смят. Не в состоянии развернуться, он пытался отдать приказ своим и кричал что было сил, но никто не слышал его.
А впереди монголы подпускали русских все ближе, осыпая их градом стрел. Щиты русских пришли в негодность, и колонна зашаталась, словно раненый зверь. Витязи валились сотнями. Точно какой-то великан косил их ряды незримым серпом.
Сзади монголы уже подобрались к обозу, убивая на своем пути всех, кто держал в руках оружие. Андрей силился сосредоточиться, разобраться в происходящем, но враги уже окружили его. Копье вонзилось в шею вражеской лошади, разверзнув огромную рану и окропив его брызгами теплой крови. Вот в воздухе сверкнул меч, и Андрей ощутил удар по голове. Шлем спас его от немедленной смерти, но он едва не лишился сознания. Внезапно он ощутил сильный толчок в грудь, и он уже не смог ни вздохнуть, ни позвать на подмогу. Тщетно пытаясь глотнуть воздуха, он в конце концов ослаб, рухнул на землю и застыл, прежде чем предсмертные конвульсии сотрясли его тело.
В тот же вечер, озаряемый вспышками костров, Субудай объезжал лагерь своей десятитысячной армии. С убитых уже сняли все ценное, и полководец немало порадовал подчиненных, отказавшись в их пользу от своей доли добычи. Для тех, кто не получал платы за участие в боевых действиях, окровавленные медальоны, кольца и драгоценные камни стали вожделенной целью в том новом обществе, которое создавал Чингис. На войне человек мог разбогатеть, хотя свое богатство монголы по-прежнему измеряли числом лошадей. Однако Субудая больше интересовали перевозные кузни, особенно колеса, снабженные спицами, обитые железом и более удобные для ремонта по сравнению с цельными дисками монголов. Субудай уже велел пленным русским оружейникам продемонстрировать монгольским ремесленникам свое искусство.
Субудай подошел к Джучи, когда тот осматривал переднее копыто своего скакуна. Юноша хотел поклониться, но полководец опередил его и склонил голову сам в знак уважения. Воины джагуна, которым командовал Джучи, засияли от гордости.
Субудай поднял руку и показал Джучи пайцзу, которую взял у него в то утро.
– Ты заставил меня поволноваться, когда русские восстали из мертвых, – произнес он. – Смелое решение. Возьми. Это принадлежит тебе по праву. Ты заслуживаешь большего, чем серебро.
Полководец подкинул золотую дощечку в воздух, и Джучи подхватил ее, стараясь не терять самообладания. Лишь похвала самого Чингиса могла порадовать его больше в эту минуту.
– Завтра отправляемся домой, – объявил Субудай. – Всем быть готовыми к рассвету.
Глава 2
Струйка пота затекла в левую подмышку, и Чагатай сразу почувствовал зуд и жгучее желание сунуть руку под свои лучшие доспехи и почесаться. Но затем все же решил, что, хотя он и второй сын великого хана, прибегнуть к такой крайней мере было бы очень некстати на глазах правителя Корё[1], появления которого ожидали с минуты на минуту.
Чагатай украдкой взглянул на человека, который привел его в далекий, окруженный стеной город Сонгдо. Из-за полуденного зноя в покоях правителя было ужасно душно, однако Джелме, даже облаченный в лакированные латы, похоже, не испытывал ни малейшего неудобства. Он стоял неподвижно и теперь сильно походил на корейских придворных и стражников правителя, точно вырезанных из дерева.
Где-то вдали слышалось журчание бегущей воды, но в такой духоте и гнетущем молчании зала тихий плеск ручейка казался ревом настоящего водопада. Зуд становился невыносимым, и Чагатай старался изо всех сил занять свои мысли чем-то другим. Уставив взор в потолок из белой штукатурки и древних сосновых балок, юноша напомнил себе, что никаких причин для опасений у него нет. При всей своей доблести правители династии Ван не сумели остановить каракитаев, когда те вторглись в их земли и построили крепости. Если бы не армия Джелме, правитель Корё так и сидел бы узником в собственном дворце. Эта мысль пробудила в Чагатае смутное чувство самодовольства. В свои пятнадцать лет он уже обладал полной мерой гордости и высокомерия молодого воина и считал, что в его случае это оправданно. Джелме со своими людьми отправился на восток, чтобы проверить на прочность военную мощь соседей, и впервые в жизни увидел синюю гладь океана. Каракитаи встретили монголов недружелюбно и были изгнаны из Корё как побитые собаки. Хотя Чагатай понимал, что все это было предпринято лишь для того, чтобы получить дань с Корё, и не имело значения, обращался их правитель за помощью или нет.
Обливаясь потом, Чагатай терзал себя воспоминаниями о легком бризе с южного моря. Правда, по мнению юноши, прохладный ветерок – это самое лучшее, что было во всей этой сине-зеленой пустыне. И если Джелме корейские корабли просто очаровали, то Чагатая перспектива путешествия по глади моря совсем не радовала. Раз по нему нельзя скакать на коне, то какая в нем польза? Уже при одном воспоминании о поставленном на якорь и качающемся на волнах корабле у правителя начинало выворачивать желудок.
Во дворе ударил колокол, и эхо разнесло звон по саду, где пчелы трудолюбиво гудели над зонтиками цветущих акаций. Чагатай живо представил себе, как буддистские монахи звонят в огромный колокол, и немедленно выпрямился, снова вспомнив о правилах приличия. Правитель вот-вот прибудет и положит конец его мучениям. Уже сама мысль о скором избавлении от зуда под мышкой делала его терпимым.
Колокол пробил вновь, и слуги раздвинули черные ширмы, впустив в зал аромат сосен с окружавших холмов. Заметив, что посвежело, Чагатай непроизвольно вздохнул. Толпа вельмож, одолеваемых желанием увидеть правителя, зашевелилась, и, пользуясь всеобщим оживлением, Чагатай все же сунул два пальца под мышку и начал энергично чесать, но, почувствовав на себе взгляд Джелме, снова принял невозмутимый вид. Тем временем правитель Корё наконец прибыл.
«Не такие уж они и высокие, эти корейцы», – подумал Чагатай, когда миниатюрный монарх порхнул в резной проем дверей. Юноша полагал, что правителя зовут Ваном, как и всех его предков, но кому было дело до того, как эти гибкие маленькие человечки называют друг друга? Вместо этого Чагатай обратил внимание на пару служанок из свиты. Девушки с золотистой кожей были куда интереснее человека, которому прислуживали. Юный воин с любопытством разглядывал, как эти девушки суетятся вокруг своего господина, поправляя его платье и помогая сесть.
Правитель, казалось, не обращал никакого внимания на любопытных монголов, дожидаясь, когда служанки закончат работу. Его глаза были почти такого же темно-янтарного цвета, что и глаза Чингиса, но им явно недоставало способности того вселять страх. В сравнении с ханом корейский правитель был просто ягненком.
Наконец служанки сделали свое дело, и взор правителя сосредоточился на монгольском арбане из десяти воинов, которых Джелме привел с собой. Чагатай только дивился тому, как этот кореец может носить столько одежды в такой жаркий день.
Правитель заговорил, однако Чагатай не понимал ни слова и вместе с Джелме был вынужден ждать, когда речь переведут на китайский, которым он так упорно пытался овладеть. Но и тогда он едва улавливал значение слов и поэтому слушал с нарастающим раздражением. Чагатай не любил чужеземные языки. Если человек знает, как на чужом языке будет «лошадь», зачем ему нужны другие слова? Очевидно, Чагатай полагал, что людям из дальних стран просто неизвестен правильный способ общения и им стоило бы лучше заняться его изучением, вместо того чтобы нести всякую тарабарщину.
– Вы сдержали свое обещание, – торжественно произнес переводчик, оборвав размышления Чагатая. – Крепости каракитаев сожжены, и нечестивый народ покинул прекрасную горную страну.
Снова наступило молчание, и Чагатай нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Двор правителя Корё как будто наслаждался неспешностью. Чагатай припомнил, как познакомился с их напитком, который назывался нокча. Джелме рассердился, когда Чагатай залпом опорожнил первую чашку и протянул ее за новой порцией напитка. Видимо, бледно-зеленая жидкость ценилась слишком высоко, чтобы ее пить вместо воды. Неужто одного воина должно заботить то, как ест и пьет другой! Чагатай ел, когда был голоден, и часто забывал являться на придворные застолья. Он никогда не понимал интереса Джелме к бессмысленным ритуалам, но не говорил о своих мыслях вслух. Чагатай поклялся себе, что запретит излишества, когда станет править монгольским народом. Пища не заслуживает того, чтобы ей уделяли столько внимания или изобретали тысячу способов ее приготовления. И совсем не удивительно, что корейцев чуть не завоевали. Им стоило бы пользоваться одним языком и питаться двумя-тремя блюдами, приготовленными быстро и без лишней суеты. Тогда у них оставалось бы больше времени на то, чтобы упражняться во владении оружием и тренировать тело.
Размышления Чагатая оборвались, как только заговорил Джелме, явно предварительно взвесив каждое слово:
– Вам повезло, что каракитаи напали на мой передовой отряд. И тогда наши желания уничтожить этот жалкий народ совпали. Теперь я говорю от имени великого хана, чье войско спасло вашу страну от страшного врага. Где дань, обещанная твоими министрами?
Когда переводчик закончил, правитель слегка выпрямился на троне. И Чагатай подумал, что, может быть, этот дурак принял слова монгола за оскорбление? Или вспомнил о вражеском лагере на подступах к городу? По первому приказу Джелме его верные воины подожгли бы эти полированные балки, подпиравшие свод над головой корейского властелина. Для Чагатая оставалось загадкой, почему они не сделали этого до сих пор. Разве Чингис отправил их сюда не для того, чтобы оттачивать военное мастерство? Чагатай едва ли принимал во внимание искусство ведения переговоров, которому ему еще предстояло учиться. Джелме пытался объяснить необходимость умения вести дела с иностранными государствами, но юноша не видел в этом никакого смысла. Человек был либо друг, либо враг. И если он враг, то у него можно отнять все, чем он владеет. Придя к такому выводу, Чагатай улыбнулся. Хан не нуждался в друзьях. Ему нужны только слуги.
И снова он погрузился в мечты о том, как будет править своим народом. Племена ни за что не согласились бы признать его брата Джучи, даже если бы тот и был сыном хана. Чагатай самолично распустил слухи о том, что Джучи появился на свет в результате надругательства над его матерью много лет назад. Своей отстраненностью от мальчика Чингис позволил слухам пустить глубокие корни. Воспоминания вызвали улыбку на лице Чагатая, и рука непроизвольно скользнула на рукоять меча. Клинок, видевший рождение нации, отец передал не Джучи, а ему, Чагатаю. И в самой глубине сердца он знал, что никогда не принесет Джучи клятву верности.
Один из корейских советников припал к трону и тихим шепотом обратился к правителю. Шептались они достаточно долго, так что к тому времени, когда советник наконец занял прежнее место, разодетые в дорогие платья придворные заметно упрели и осоловели от духоты. Правитель заговорил снова, и его слова медленно переводили на китайский.
– Почетные союзники могут принять дары в знак новой дружбы, как и было условлено, – сказал правитель. – Сто тысяч листов промасленной бумаги – труд многих месяцев – уже готовы. – (При этих словах в толпе собравшейся корейской знати раздался многоголосый шепот, хотя Чагатай не мог даже представить, чем же так ценна бумага.) – Десять тысяч шелковых платьев и равноценное количество нефрита и серебра. Двести тысяч кынов[2] железа и столько же бронзы из рудников и железоделательных мастерских. Шестьдесят тигровых шкур из моих кладовых завернуты в шелк и готовы к отправке. Наконец, восемьсот возов дуба и бука – от правящей династии в знак победы, дарованной вами народу Корё. Примите наш дар и ступайте с миром и честью и помните, что вы всегда можете рассчитывать на нас как на преданных друзей и союзников.
Когда переводчик закончил, Джелме сухо кивнул:
– Я принимаю твою дань, государь.
Хотя шея Джелме слегка покраснела, Чагатаю показалось, что тот все же намерен проигнорировать попытку правителя сохранить лицо. Дань получали завоеватели, и Джелме еще долго молчал, обдумывая слова правителя. Когда он снова заговорил, его голос звучал твердо:
– Я только прошу добавить к этому шестьсот отроков в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет. Я обучу их военному искусству моего народа, и они познают многие сражения и великий почет.
Чагатай силился не выказывать явно своего одобрения. Ему хотелось увидеть, как эти болтуны после всех разговоров о дарах и почетных союзниках проглотят такое требование. Заявление Джелме вскрыло подлинную расстановку сил в монарших покоях, и придворные заметно разволновались. Последовала гнетущая тишина, и советник снова склонился к трону. Чагатай с интересом следил за развитием событий, заметив, как побелели костяшки пальцев правителя, вцепившегося в подлокотники трона. Чагатай устал от их позерства. И даже нежнорукие женщины у ног корейского правителя утратили для него привлекательность. Ему хотелось лишь поскорее вырваться на свежий воздух, может быть, даже поплескаться в реке в лучах еще жаркого солнца.
Однако Джелме стоял недвижимо, а его суровый взгляд как будто заставил понервничать столпившихся вокруг трона придворных. Их колючие глаза то и дело косились на монголов, молчаливо ожидавших ответа. Население Сонгдо составляло менее шестидесяти тысяч жителей, и город располагал не более чем трехтысячным войском. Правитель, конечно, мог важничать сколько угодно, но Чагатай понимал истинное положение дел. Поэтому, когда ответ наконец-то был дан, он не удивил никого.
– Вы окажете нам честь, командир, если примете на службу такое число наших юношей, – произнес правитель Корё.
Выражение монаршего лица было печально, но Джелме ответил переводчику вполне доброжелательно, Чагатай, впрочем, уже не слушал. Его отец велел Джелме возвращаться домой спустя три года походов по восточным землям. Как было бы замечательно вновь увидеть родные холмы, и Чагатай едва сдерживал нетерпение. Джелме, кажется, думал, что эта бумага будет иметь какую-то важность, но Чагатай сомневался, что Чингис оценит ее. Хотя бы в этом отец был предсказуем. Хорошо, что Джелме потребовал шелк и дерево твердых пород. Подобные вещи стоило иметь.
Внезапно во дворе снова раздался удар колокола, возвестив об окончании аудиенции. Служанки помогли своему господину подняться и засеменили за его спиной. Как только обстановка слегка разрядилась, Чагатай вздохнул с облегчением и довольно почесал у себя под мышкой. Домой. Джучи с Субудаем тоже скоро вернутся. И Чагатаю не терпелось увидеть, как изменился его брат за три года. В свои семнадцать он, должно быть, совсем возмужал, а Субудай, несомненно, хорошо его обучил. Предвкушая грядущие опасности, Чагатай принялся разминать шею руками.
В южной части Цзиньской державы воины третьей армии Чингиса предавались разгульному пьянству. За их спиной жители Кайфына, затворившись за его высокими стенами и мощными воротами, оказались в отчаянном положении. Некоторые китайцы прибыли сюда следом за императором, когда тот оставил Яньцзин и бежал на юг три года назад. Они своими глазами видели в северном небе дым сожженной столицы. Какое-то время чудилось, что монголы оставили их в покое, но потом войско Хасара потянулось следом за ними, оставляя на земле обгорелые раны, точно пройдя каленым железом по живой плоти.
Беззаконие и хаос царили на улицах Кайфына. Даже в центре города стало небезопасно. Те, кто располагал вооруженной стражей, могли подняться на городские стены и посмотреть вниз на армию осаждавших. Но то, что они видели там, не давало ни утешения, ни надежды. Для китайцев сама расслабленная атмосфера в войске Хасара, осаждавшем город, была оскорблением.
В тот день брат великого хана устроил ради забавы соревнование по борьбе среди своих воинов. Бесчисленные табуны коней, лишь изредка тревожимые кнутами табунщиков, бесцельно паслись вблизи беспорядочно разбросанных монгольских юрт. Монголы не столько взяли Кайфын в осаду, сколько расположились лагерем у его стен. Китайцам, ненавидящим и боящимся этих кочевников, было больно смотреть, как развлекаются их враги, убивая время игрищами и борьбой, когда в Кайфыне уже начался голод. Хотя и китайцам не была чужда жестокость, даже они удивлялись безжалостности монголов, которые не проявляли ни малейшего сострадания к тяготам и лишениям горожан и только возмущались, что те так долго не сдают город. Уже три месяца монголы не снимали осады, проявляя какое-то нечеловеческое, безграничное терпение.
Императорская столица Яньцзин пала под натиском этих варваров-коневодов. Огромная армия цзиньцев не смогла остановить их. Памятуя об этом, в Кайфыне потеряли всякую надежду. Улицами правили свирепые шайки бандитов, и только сильные отваживались высунуть нос из дому. Пищу раздавали на главной площади, но иногда раздача не проводилась вовсе. И никто не знал, то ли еда закончилась, то ли ее похитили по пути.
А тем временем в лагере продолжался поединок борцов. И когда борец, известный под именем Баабгай, Медведь, поднял противника над своей головой, Хасар вскочил на ноги и возбужденно заорал на пару с Хо Са. Побежденный поначалу пытался сопротивляться, но Баабгай стоял недвижим, светясь лучезарной улыбкой, словно глупый ребенок. Ставки резко пошли на убыль, а потом вовсе прекратились. Побежденный был до того изможден, что ему хватало сил только на то, чтобы вяло тянуть Баабгая за квадратные кончики пальцев.
Приметив этого борца среди китайских рекрутов за его рост и силу, Хасар немедленно забрал его себе. И теперь Хасар с нетерпением ждал, когда сможет выставить Баабгая против одного из чемпионов у себя дома. Если он правильно рассчитал шансы, то мог бы за один поединок обобрать сразу нескольких человек, включая брата Тэмуге.
Баабгай невозмутимо ждал приказа Хасара. Мало кто мог столько времени удерживать на вытянутых руках взрослого воина. Порозовевшее лицо Баабгая блестело от пота.
Но Хасар смотрел сейчас куда-то сквозь гиганта-борца, обратив мысли к посланию Чингиса. Гонец, присланный его братом, так и стоял рядом, не сходя с того места, куда поставил его Хасар несколько часов назад. Мухи жадно сосали соль с кожи гонца, но юноша не смел шелохнуться.
Хорошее настроение Хасара вдруг улетучилось, и он раздраженно подал знак своему чемпиону.
– Ломай его! – выкрикнул он.
Резко вдохнув, толпа замерла, а Баабгай вдруг присел на одно колено и опустил своего противника на выставленное бедро другой ноги. Затем в тишине раздался хруст переломанного хребта, все вокруг закричали и принялись делить выигрыш, а Баабгай снова расплылся в беззубой улыбке. Хасар отвернулся, когда покалеченному наконец перерезали горло, милостиво не бросив его на поживу псам и крысам.
Почувствовав, что мысли делаются все мрачнее, Хасар дал сигнал, чтобы начинали следующую схватку и принесли новый бурдюк черного арака: может, хоть это отвлечет от тяжелых дум. Если б он узнал раньше, что Чингис будет созывать войска, то потратил бы отпущенное время с большей пользой, пройдя вглубь китайских земель. Вместе с Хо Са и сыном Чингиса Угэдэем он провел несколько замечательных лет, сжигая города, разоряя их население и неуклонно подступая все ближе к убежищу малолетнего императора. Это было счастливое время.
