© Сибирский федеральный университет, 2019
Философские, культурологические и социологические исследования городской среды России – относительно молодые направления в отечественной гуманитарной науке, которые появились в 1990-е годы. До 1991 года изучение городской среды проводилось в рамках градостроительных изысканий. В XXI веке исследований такого рода становится все больше, при этом наблюдается интерес преимущественно к актуальному состоянию городской среды, лишь в отдельных из них акцентируется внимание на советском или дореволюционном периодах.
В качестве основных методов анализа городской среды России могут быть названы следующие: включенное наблюдение, картографирование (с помощью ГИС), интервьюирование и анкетирование. В центре исследовательских интересов оказываются не только и не столько столичные города, но и региональные центры, а также провинциальные мелкие города. Важными становятся локальные, даже «нефасадные», проблемы городской среды; при этом интерес представляют и сугубо вещественные составляющие городской среды, и более неуловимые – эмоции, восприятие горожанами своего места проживания, аудиальная составляющая города и др. Также в современных исследованиях городской среды России ощущается превалирование описания и анализа частных случаев над теоретическими обобщениями, что свидетельствует о бурном развитии данного направления.
Критический анализ научной литературы о городской среде Красноярска был необходим для прояснения актуальных исследовательских направлений, репрезентативных научных публикаций, фиксирующих основные характеристики и динамику изменения городской среды. Современный анализ Красноярска проходит по следующим направлениям: диагностика экологической благополучности города, мониторинг общественного мнения и причин миграций образованной молодежи. Для исследований характерна также эстетическая критика территории, каталогизация историко-культурного и архитектурного наследия, обсуждение градостроительного плана и проблемы его воплощения, а также изучение мобильности, доступности городской среды. Научный образ Красноярска включает градостроительный замысел города-сада как синтез социальных, эстетических и экологических ожиданий его жителей.
В книге рассмотрены основные характеристики городской архитектуры Красноярска, специфика общественного транспорта и доступность городского пространства для жителей, проблемы общественной безопасности в городе, особенности парков и общественных зон отдыха, своеобразие городского управления и вовлеченность горожан в данный процесс.
Исследование основано на современных подходах к рассмотрению городской среды как результата взаимодействия жителей и городского управления. Для этого был привлечен широкий круг источников: современные исследования городской среды в России и за рубежом, официальные сайты администрации Красноярска и городских служб, данные статистики, современные исследования городской среды Красноярска, проведенные учеными Сибирского федерального университета.
Результаты фиксируют переходное состояние городской среды Красноярска, ее богатый потенциал, обозначают основные проблемы и перспективы дальнейшего развития.
Целью исследования было раскрыть трансформацию городского пространства Красноярска с момента его основания и до конца ХХ века, а также выявить векторы влияния на формирование отдельных сфер жизни города (культуру, промышленность, транспортную инфраструктуру, административно-территориальное положение и т. д.) и окружающей среды.
Город Красноярск – активно развивающийся мегаполис с богатой историей и административно-культурными особенностями.
Для решения задач исследования применялись методы наблюдения, аналитического описания, включающего акцент на отдельных элементах городского пространства с последующим обобщением полученных данных, а также сравнительно-исторический метод. Важным было изучение культурных смыслов архитектурных объектов, характерных для различных периодов городского строительства. Для аналитического обзора городской среды выбран метод городской символической экологии, позволяющий разносторонне рассматривать свойства знаковых объектов городской среды.
В результате авторам удалось определить, в чем именно заключалась трансформация материальных, поведенческих и иконографических символов городской среды Красноярска. На основании проведенного исследования сделаны выводы о трансформации городского пространства в связи с развитием прежних иконических и появлением новых материальных и поведенческих символов. Полученные результаты могут быть применены для дальнейшего комплексного анализа городской среды Красноярска и других российских городов подобного типа.
Позднее появление философских, культурологических и социологических исследований городской среды России в отечественной гуманитарной науке определено длительным запретом на социологию в нашей стране и недавним возникновением культурологии как таковой. Исследования городской среды до 1991 года проводятся в рамках градостроительных изысканий и связаны с организацией должного уровня инсоляции (Бахарев, 1990), поддержанием окружающей среды (Чернышева, 1984; Жаворонкова, 1982), ограничением уровня шума (Смоляр, 1982). Актором изменений в городской среде в советский период, как правило, выступает власть: народные депутаты (Жаворонкова, 1982), социалистический строй как таковой (Виноградский, 1977), – то есть городская среда подчиняется управлению сверху, инициатива горожан в этот период практически отсутствует.
В 1990-е годы появляются социологическое и культурологическое исследования городской среды, которых в XXI веке проводится все больше. Темы, интересующие ученых, становятся более разнообразными, применяемые методы заимствуются из разных наук – лингвистики, географии, математики и др. Исследователей привлекают не только столичные и другие густонаселенные города, но и периферийные районные городки. От больших, значимых тем делается переход к исследованию прежде не замечаемых деталей, мелочей. Далее будет представлена попытка классифицировать современные исследования городской среды России по ряду параметров.
Если классифицировать современные исследования города по узости и широте изучения темы, то можно отметить, что, с одной стороны, имеет место тенденция обращения исследователей к городской среде в целом, без фокусировки интереса на определенном городе: Е.Ю. Витюк, Т.В. Белько в своих работах подбирают подходящие репрезентанты городской среды со всего мира (Витюк, 2012; Белько, 2012); В. Мурылев рассуждает о социально-культурных проблемах «вообще» (Мурылев, 2008); Е.С. Мельничук – о воздействии мегаполисов в целом на молодежь (по мнению экспертов, но не самой молодежи) (Мельничук, 2018); Ю.К. Осипов и О.В. Матехина анализируют различные виды малых архитектурных форм и их функции, особенности применения, лишь в предпоследнем абзаце своей статьи называя город, в котором ими проводится работа (Новокузнецк) (Осипов, 2015). Но с другой стороны, безусловно, многие исследователи обращаются в своих изысканиях к специфике городской среды конкретного города – Москвы, Санкт-Петербурга, Ростова, Иркутска, Ковдора, Никеля, Махачкалы, Владивостока, Архангельска, Тамбова, Омска, Томска, Казани, Уфы и др. Данный перечень свидетельствуют о важности для современных исследователей не только столичных городов, но и региональных центров, а также провинций.
Если говорить о временнóм факторе, то академические работы, посвященные изучению городской среды, созданные за последние 30 лет, в основном сконцентрированы на актуальном состоянии городов. Практически в каждом отдельном исследовании сборника статей «Микроурбанизм. Город в деталях» обнаруживаются отсылки к советскому прошлому, его «проглядывание» сквозь современность: это и заброшенные здания, и наследие великого советского прошлого в индустриальных северных городах. В академическом поле присутствуют и отдельные исследования, посвященные древним и средневековым городам (Борщик, 2009; Лезина, 2005), городам дореволюционного времени (Камаева, 2011), а также советскому периоду (Котова, 2014; Баканов, 2003). Так, Е.С. Котова прослеживает воплощение концепции Э. Говарда города-сада в разных городах СССР, концентрируя внимание на Омске и отмечая, что за полвека существования город-сад «из характеристики конкретных градостроительных проектов в СССР превратился в метафору, в титул» (Котова, 2014, с. 38).
Можно классифицировать современные исследования городской среды по применяемым в них методам. В большинстве своем это традиционные для социологии и культурологии методы – анкетирование, интервьюирование и включенное наблюдение. К примеру, для изучения ценностных ориентаций молодежи мегаполисов Е.С. Мельничук привлекала экспертный опрос. Однако к автору остаются вопросы: кто выступил экспертами, почему было изучено представление экспертов о ценностных ориентациях молодежи, а не мнение молодежи о ее ценностях (Мельничук, 2018). Важно отметить, что исследования 2010-х годов все чаще привлекают методы негуманитарных наук – например, использование открытых источников для картографирования, применяемых в географии (ГИС). Хотя картографирование не является открытием для наук о культуре – им активно занималась диффузионистская школа Ф. Ратцеля, Л. Фробениуса и др., – новаторским является использование ГИС для создания «эмоциональных карт», районирования по принципу качества городской среды.
В сборнике статей «Микроурбанизм. Город в деталях» делается попытка переосмыслить городские пространства с точки зрения искреннего, заинтересованного горожанина, а не отстраненного теоретика, для которого город – обезличивающее, анонимизирующее пространство. И хотя авторы статей данного сборника применяют традиционные методы (в основном качественные) – интервью, включенное наблюдение, их подход (микроурбанизм) нетрадиционен. Основной характеристикой подхода является выбор нестандартных тем для изучения, публицистический язык, отсутствие четкой академической структуры текстов, стремление не просто зафиксировать особенности городской среды, но попытаться их изменить. Важными терминами подхода, помимо самого названия «микроурбанизм», являются «зевака» как образ горожанина, исследователя, которому есть дело до всего в городе, который приходит на смену образу «фланера», а также «облезлость» как особенность устройства городского пространства – «проглядываемость» более давних слоев сквозь и между частями более новых. О. Бредникова и О. Запорожец определяют некоторые наиболее значимые характеристики микроурбанизма, отмечая, что строгой дефиниции не существует: не только и не столько аналитический, сколько дескриптивный язык; микрооптика – пристальное внимание к деталям, мелочам городской жизни; антропологизм (Бредникова, 2014). Важно, что исследовательские приоритеты авторов статей сборника смещаются от попыток объективирования городской среды, моделирования происходящих в ней процессов, статистического учета мнений к ощущениям отдельных горожан, приезжих; это не социология, это урбанизм, причем с приставкой «микро-».
Спектр тем, рассматриваемых в современных исследованиях городской среды, весьма широк, выделим лишь некоторые из них, наиболее популярные.
Исследования образа города. Затронув ряд теоретических и методических вопросов, касающихся образа города, И.Н. Фельдт, применяя системный подход, устанавливает, что образ Архангельска напрямую связан с рекой – с Северной Двиной, поэтому, несмотря на то, что «Архангельск практически полностью утратил исторический архитектурный образ, но через реку город связан с прошлым» (Фельдт, 2010, с. 121). Также автор заключает, что «самое важное качество города, на наш взгляд, состоит в том, что он может выступать своего рода посредником в процессе диалога образа города прошлого и образа города будущего, формирование которого происходит в настоящем» (Там же).
В.В. Черемисин также занимается исследованием образа города, которое получает название градостроительного сознания: «градостроительное сознание – это отражение реальной городской среды в разуме человека, взаимодействие города и его жителей; это продукт проникновения городских проблем в жизнь субъектов общества» (Черемисин, 2008, с. 69). В.В. Черемисин изучает градостроительное сознание (и сам факт его наличия или отсутствия) у жителей Тамбова, проводя ассоциативный эксперимент с названием города, а также социологический опрос о чувствах, вызываемых городом, и др.
Для определения образа Томска провели два исследования Е.В. Сухушина, А.Ю. Рыкун и Н.П. Погодаев. Одно из них позволило обнаружить, что «подлинная жизнь Томска гораздо глубже и разнообразнее, нежели его лубочный образ, предлагаемый порой туристам» (Сухушина, 2014, с. 86). Второе исследование сосредоточено на образе Томска, сложившемся у студенчества (как местных студентов, так и приезжих); авторы разработали гайд, в который включили максимальный спектр составляющих жизни в городе: образовательные возможности, транспортную инфраструктуру, перспективы на будущее, качество жилья и проч., – и предложили респондентам оценить их.
Ю.Р. Горелова изучает восприятие Омска горожанами, предлагая респондентам двадцать оппозиций, характеризующих город: большой – маленький, грязный – чистый, родной – чужой и др.; на основе проведенного исследования автор заключила, что «в качестве проблемных моментов респондентами была отмечена загрязненность пространства, его хаотичность, обусловленная в том числе недостаточной продуманностью пространственных ориентиров и монотонностью среды, во многом образуемой массивами безличной панельной застройки. Были зафиксированы такие присущие городскому образу жизни черты, как быстрота протекания процессов и напряженность процессов» (Горелова, 2017).
Ю.В. Борисова, исследуя образ Иркутска, обнаружила корреляцию между длительностью пребывания в городе и удовлетворенностью им; также она выделила когнитивные, аффективные и деятельностные символы, свойственные респондентам трех групп – высокоудовлетворенным, среднеудовлетворенным и низкоудовлетворенным (Борисова, 2017). Кроме того, Ю.В. Борисова проанализировала эмоции, вызываемые Иркутском, его достоинства и недостатки, выделяемые респондентами трех обозначенных групп. В своем исследовании автор использовала такие методы, как опрос, экспертное интервью и контент-анализ. По итогу проделанной работы Ю.В. Борисова констатирует: «Развитие гармоничной городской среды укрепит положительный образ Иркутска. Ключевыми требованиями являются развитие городской инфраструктуры, развитие торговли и производства и качество публичных пространств. ‹…› Также необходимо развивать концепцию и практическое воплощение идеи „чистой воды“ как в самом городе (водопроводе), так и на открытых водоемах города. ‹…› Не стоит забывать богатые культурно-исторические реалии Иркутска. ‹…› Это развивает идентичность горожан, привлекает туристов, формирует некое брендирование пространства, что может стать основой для привлечения инвесторов в будущем» (Там же).
Помимо образа города в представлениях горожан исследователей интересует тема образа города в СМИ (Всеволодова, 2013; Пушкарева, 2013), в литературе (Ковтун, 2012), в песенном фольклоре (Эмер, 2014).
Исследования качества городской среды. Качество городской среды является предметом исследований С.Н. Бобылева, О.В. Кудрявцевой, С.В. Соловьевой (Бобылев, 2014), Я.А. Лещенко (2011), В.Н. Ильмухина (2014), М.В. Бойковой (2011), А.А. Прядеин (2005), В.Г. Логинова (2012) и др. Ю.В. Катаева и А.В. Лапин разработали ряд формул с использованием интегралов для расчета качества городской среды по нескольким параметрам, среди которых жилищные условия, городское благоустройство, культурно-досуговое пространство, институциональные условия, общественная безопасность (всего девять параметров) (Катаева, 2014, с. 32). Применив на практике выведенные формулы, авторы высчитали значение интегрального качества городской среды (ИКГС) для городов Приволжского федерального округа в 2012 году. Наибольший показатель у Казани (0,611), наименьший – у Уфы (0,436) (Там же, с. 38).
О.А. Полюшкевич и М.В. Попова анализируют и классифицируют топонимику Иркутска с целью определить ее роль в конструировании идентичности, обращаясь к нескольким периодам переименований городских объектов, и приходят к заключению, что «Иркутск с точки зрения планировки символического пространства имеет множество нарушений, негативно влияющих на городское ориентирование. По критерию взвешенности и равномерного распределения символических текстовых образов Иркутск, опять же, на данный момент представляет собой яркий пример дисгармонии городского пространства» (Полюшкевич, 2017). Топонимика города является также предметом исследовательского интереса Т.Л. Музычук, В.А. Суханова, А.И. Щербининой (Музычук, 2016a; Музычук, 2016б; Суханов, 2017).
Исследование города Ковдор Мурманской области А. Желниной позволило ей выделить два города в городе, их наслаивание друг на друга, «проглядывание» одного через другой («облезлость»); также А. Желнина отмечает, что Ковдор – это город для своих (в нем практически не используют в рекламных объявлениях указания конкретных адресов, прибегая к локальным ориентирам), город с семейными связями и фактически полным отсутствием общественных мест, город, воспринимающийся старшим поколением как символ великого индустриального прошлого, а средним – как бесперспективная окраина (Желнина, 2014).
Е.С. Мельничук изучает специфику воздействия на молодежь мегаполиса, определяемого ею как «сверхсложная система социальной самоорганизации, то есть автопоэтическая система» (Мельничук, 2018, с. 124). Прежде всего, в контексте России речь идет о молодежи в Москве. В основу исследования Е.С. Мельничук лег экспертный опрос о ценностных ориентирах, о потребностях, о стремлениях молодежи мегаполисов и его сравнение с опросом на ту же тему, но в отношении молодежи городов и поселков городского типа. Результаты, полученные Е.С. Мельничук, таковы: в мегаполисах «у современной молодежи превалируют такие ценности, как „деньги, власть, карьера“ (61,7 %). Второе место ‹…› – „комфорт, развлечения, привлекательный образ жизни“ (53,2 %). В наименьшей степени молодежь разделяет ценности „вера и любовь“ (19,2 %), „добро и справедливость“ (8,5 %)» (Там же, с. 80–81).
Исследования городского районирования. Е.А. Варшавер, А.Л. Рочева и Н.С. Иванова разрабатывают социальную карту района как способ исследования городской среды; они отмечают, что социальная карта района – это «одновременно инструмент и отчуждаемый результат исследований, дополняющий арсенал городской антропологии, ‹…› это удобный способ организации полевых данных, поскольку она позволяет коротко описать результаты интервью (притом что его текст также может стать объектом анализа), а также визуально представить некоторые значимые аспекты социальных отношений для анализа ‹…›, это удобный способ представить результаты исследования пространственно-социальной единицы в удобной для читателя форме с выходами на создание сложных мультимедийных интерактивных интерфейсов ‹…›, это возможная основа для изменения, необходимость которого очевидна в рамках „левой“ теоретической повестки дня городской антропологии» (Варшавер, 2016, с. 47).
С.Г. Павлюк разрабатывает тему вернакулярного районирования, обращаясь к роли локальной топонимии, самоорганизующей общество; он выделяет критерии для классификации локальных топонимов и функции топонимов (Павлюк, 2017). С.Г. Павлюк связывает важность данной проблематики с тем, что «локальный топоним – один из индикаторов перцепции пространства, формирования пространственной самоорганизации общества и чувства места. Процесс поименования территории для индивида и (что важнее для географа) для общества превращает абстрактное однородное пространство в конкретное место, наполненное определенным ментальным и социальным смыслом. Кроме того, локальная топонимия – самое простое для выявления и анализа выражение чувства места и самоорганизации пространства» (Там же, с. 41).
О.Д. Ивлиева и А.Д. Яшунский апробируют метод анализа данных социальных сетей для исследования городской среды, в частности урбанизации; авторы отталкиваются от того, что статистические данные не отображают реальное положение дел, будучи привязанными к прописке, и именно данные соцсетей позволят прояснить в том числе и вопросы самоидентификации пользователей (Ивлиева, 2016). Авторы отмечают значительную урбанизированность пользователей социальной сети «ВКонтакте», а также что «во всех рассмотренных агломерациях, кроме Воронежа и Омска, у центрального города было выявлено превышение количества пользователей „Вконтакте“ над общим числом жителей города. У соседних с городом-ядром муниципальных образований, напротив, доля пользователей относительно мала. ‹…› Гипотетически гипертрофированная роль центра свидетельствует о сильных связях периферии с центром, о большой роли маятниковой миграции. ‹…› С развитием инфраструктуры и ростом связности внутри агломерации прилегающие к городу-ядру территории функционально и семантически становятся все более похожими на него, в той или иной мере в сознании людей начинают отождествляться с ним» (Там же, с. 34).
Т.В. Жигальцова на примере города Никель Мурманской области составляет «эмоциональные карты» города разных возрастных групп населения, для чего респонденты называют места, которые вызывают у них положительные, отрицательные эмоции, пугают, кажутся таинственными и др.; также Т.В. Жигальцова предлагает респондентам ответить, является ли Никель красивым, безопасным, чистым, уникальным, мультикультурным, дружелюбным городом (Жигальцова, 2017). Исследование показало, что для женщин Никель – в первую очередь уникальный город (65 % респондентов), для мужчин – безопасный (60 %); обе категории респондентов в наименьшей степени считают Никель чистым городом (10 % женщин и 5 % мужчин).
Исследования отдельных городских пространств. А.С. Горленко классифицирует современные парки скульптуры Санкт-Петербурга по нескольким параметрам: типы размещения парков в структуре города (пейзажный и урбанизированный); принцип формирования экспозиции и соединения с окружающей средой (ансамблево-проектный, выставочный) (Горленко, 2013). О. Ткач исследует «свадебный ландшафт» Санкт-Петербурга, применяя методы интервью и включенного наблюдения, обращая внимание на принципы, которыми руководствуются пары при выборе мест для фотографирования, на поведение во время прогулки, на реакцию горожан и проч. (Ткач, 2014).
В.Б. Махаев анализирует комплекс Мордовского университета с градостроительной и архитектурной позиций (Махаев, 2008). Примечательно, что современные исследования городской среды не концентрируются сугубо на фасадной стороне городов, обращая пристальное внимание в том числе на «изнанку» – на рынки, дворы, заброшенные здания. Заброшенные объекты – тема исследований Р. Абрамова и Е. Шевелева, занимающихся классификацией покинутых зданий, изучением разнообразных практик взаимодействия с ними горожан и др. (Абрамов, 2014; Шевелев, 2014). И.В. Гибелев на примере малых архитектурных форм в городских дворах хрущевской застройки рассматривает нефункциональные локальности, присутствующие в городской среде, отмечая, что «малые скульптурные формы представляют собой субституты статуй божеств» (Гибелев, 2014, с. 60), что эти формы предполагают незаинтересованное созерцание со стороны потенциальных зрителей. О. Паченков и Л. Воронкова сравнивают два блошиных рынка – «Удельный» в Санкт-Петербурге и «Мауэрпарк» в Берлине – как городские сцены, стирающие границы между приватным и общественным (выставление собственных вещей на всеобщее обозрение) (Паченков, 2014).
Исследования городского транспорта. Функционирование городского общественного транспорта – одна из важных тем для исследователей-урбанистов: Д.Е. Брязгиной (2017), А. Ивановой (2014), А.Ю. Рыжкова (2016) и др. А.Ю. Рыжков сравнивает особенности функционирования микроавтобусов как городского транспорта в Махачкале и Бишкеке, используя для этого геоинформационное программное обеспечение, позволяющие осуществлять мониторинг широты охвата территорий данным видом транспорта, частоты его курсирования и др. (Рыжков, 2016). Автор обнаруживает, что в обоих городах микроавтобусы составляют бóльшую часть общественного транспорта и охватывают около двух третьих территории, но при этом качество предоставляемых услуг не в полной мере удовлетворяет запросам горожан, а городские власти не стремятся изменить положение.
А. Иванова изучает с помощью метода включенного наблюдения поведение пассажиров в общественном транспорте Ростова, используя метафору «хореография» для понимания увиденного; в большей степени А. Иванову интересует поведение пассажиров с сумками, поскольку оно является более рефлективным по сравнению с поведением тех, кто ездит налегке (Иванова, 2014).
Исследования визуальной составляющей городской среды. С.М. Михайлов, А.С. Михайлова, Н.М. Надыршин выделяют в истории городского дизайна шесть периодов, привлекая в качестве примеров не только дизайнерские решения советских и российских городов, но и зарубежных (Михайлов, 2014). Е.Ю. Витюк рассматривает различные возможности живописи, графики (граффити), рекламы, освещения, инсталляций для придания городской среде художественной ценности; при этом автор оперирует примерами не только из российских, но и зарубежных городов (Витюк, 2012). Подобной работой занимается Т.В. Белько, выстраивая эволюционный ряд дизайнерских решений городской среды: суперграфика – лэнд-арт – паблик-арт – виртуальная реальность (Белько, 2012). Ю.К. Осипов и О.В. Матехина рассматривают особенности и функции различных видов малых архитектурных форм, относя к ним скульптуры, водоемы и др. (Осипов, 2015).
Статьи Н.А. Калиненко и А.Т. Сагнаевой (2009), В.М. Новиковой и С.В. Повышевой (2013) написаны о проблеме видеоэкологии – направления, «которое рассматривает окружающую видимую среду как экологический фактор». Анализируя современную городскую среду, В.М. Новикова и С.В. Повышева приходят к выводу, что она агрессивно воздействует на человека, «в агрессивной и гомогенной среде не могут полноценно работать фундаментальные механизмы зрения, и может происходить нарушение автоматии саккад» (Новикова, 2013, с. 200). В качестве решений В.М. Новикова и С.В. Повышева предлагают «архитектурную бионику»: «архитектурные формы, проектируемые на бионической основе, во многом приближены к естественной среде, а значит, визуально комфортны» (Там же, с. 201). Н.А. Калиненко и А.Т. Сагнаева, исходя из положения о том, что «визуальная среда современного города оказывает существенное влияние на здоровье и жизнедеятельность человека, являясь, таким образом, таким же экологическим фактором, как свет, температура и т. д.» (Калиненко, 2009, с. 317), изучают на основе анкетирования 680 респондентов специфику восприятия визуальной среды Омска и приходят к выводу, что она «вызывает преимущественно противоречивое отношение горожан с тенденцией к „скорее позитивному“» (Там же, с. 326).
С.В. Малых исследует влияние наружной рекламы на локальную идентичность жителей Иркутска и отмечает разное отношение, разное восприятие иркутянами рекламы, вплоть до того, что «одни рекламные коды и сообщения могут создавать позитивные гармонизирующие городское пространство образы и символы, тем самым изменять и усиливать территориальную идентичность жителей, а другие – наоборот – подчеркивают социальную дезорганизацию и разобщенность, говорят об агрессивности и социальной аномии» (Малых, 2017).
В.В. Баранова и К.С. Федорова исследуют языки мигрантов в принимающем языковом ландшафте Санкт-Петербурга и анализируют, насколько обнаруженные данные могут свидетельствовать о месте мигрантов в городе: «Визуальное присутствие, равно как и значимое отсутствие в городском пространстве языков, используемых в повседневном общении значительной частью населения современного Петербурга, является важным свидетельством того, как устроено публичное городское пространство, что считается в нем уместным, а что недопустимым, какие ограничения на письменную коммуникацию накладывают распространенные в обществе представления о языке и отношение к языковому разнообразию» (Баранова, 2017, с. 103). Языковой ландшафт понимается авторами как «совокупность визуального существования языка (и различных языков) в пространстве. Это любые указатели, рекламные щиты и плакаты, вывески, объявления, граффити, таблички с названиями улиц, районов, населенных пунктов и т. п., на которых в той или иной графике, с использованием тех или иных визуальных средств представлена различная информация, выраженная посредством языка» (Там же, с. 104). В.В. Баранова и К.С. Федорова обнаруживают, что, несмотря на значительное количество мигрантов в Санкт-Петербурге, представленность миноритарных языков в общественной сфере крайне низка, что позволяет прийти к выводу о том, что «анализ языкового ландшафта – ‹…› способ выявления недопредставленности определенных социальных и/или этнических групп. Монолингвальный фасад российского мегаполиса продолжает скрывать за собой повседневное языковое и культурное разнообразие, которое, как и все тайное и скрытое, кажется непонятным и пугающим его жителям» (Там же, с. 116). Присутствие представителей не титульных этносов в городе анализируют также Л.Н. Хаховская на примере Магадана (Хаховская, 2014) и Н.И. Азисова на примере городов Мордовии (Азисова, 2011).
Е.С. Задворная и Л.Г. Гороховская, изучая объекты паблик-арта Владивостока, обнаруживают, что наибольшая их часть (29 %) связана с образом тигра; при этом тигры достаточно часто встречаются во всех районах города; 62 % изображений тигра – скульптурные, на втором по популярности месте – граффити (24 %) (Задворная, 2018). Интересно, что инициатива установки скульптуры или нанесения изображения тигра, за малым исключением, направлена снизу вверх: 50 % – подарок городу (например, от WWF), 41 % – народное творчество, только 9 % – городской бюджет. Проведя глубинные интервью с жителями города, Е.С. Задворная и Л.Г. Гороховская обнаружили основные характеристики, которыми наделяют горожане тигра: «помеченность» территории, ее охрана тигром, страх перед тигром.