Коллектив авторов
Точки соприкосновения. Современный рассказ
– Нас на части разорвут в момент, – глухо ответила Екатерина Алексеевна, отвела взгляд и прикрыла платком скривлённый рот.
У Павла ёкнуло сердце. Он всё же не был наивным мальчиком, и слова матери поколебали его уверенность в нерушимости отцовской империи. Именно тогда Павел впервые почувствовал нарастающий стук крови в ушах. Он понял, что и сам терялся в своих чувствах. Первоочередная задача, конечно, выяснить истинную причину смерти отца, но сохранить компанию – это ведь тоже важно? Не ради денег, ради справедливости.
Ночью Павлу приснился сон. Он стоит на железнодорожном пути, между рельсами. Вокруг лес, сливающийся с темнотой. Прямо на Павла едет поезд на бешеном ходу. Стучит колёсами, светит фонарём в лицо, свистит гудком страшно. И в висках кровь стучит в такт колёсам. Но внезапно поезд останавливается, шипя паром. Наступает тишина. С подножки локомотива спускается машинист: лицо, измазанное копотью, кепка, засаленный пиджак. Садится на рельсы, закуривает и говорит:
– Завалили батю-то?
Павел садится рядом и мычит что-то неопределённое в ответ.
– И ничо не попишешь. Век такой. Брат брата убивает…
Ещё что-то говорит машинист про справедливость, про деньги, которые теперь честнее людей, простым мужицким языком. Но слова вязнут, вязнут в мутном полотне сна. Только и запомнилось – брат брата убивает. И ещё в конце: машинист встаёт и медленно идёт обратно к локомотиву, стуча перед собой деревянной палкой. И Павел понимает, что машинист-то слепой… И, как обычно бывает в снах, странному легко находится объяснение – ну, правильно, зачем ему глаза, он же по рельсам едет… Чувство поезда.
Наутро Павел занялся поиском частного детектива, а через несколько дней его взяли. Как говорится, был бы человек, а статья найдётся. Якобы сын участвовал в какой-то приватизационной махинации отца. Екатерина Алексеевна пришла на свидание, скорбная, лицо ухоженное, неприлично свежее для женщины, только что потерявшей мужа:
– Сынок, потерпи немного. Сейчас нужно переждать. Так будет лучше для тебя. Здесь ты в большей безопасности, чем там, на воле… – она помолчала, опустив глаза, давая осознать сказанное. – Я договорилась, у тебя будут нормальные условия.
«Это, что ли, твой компромисс?» – думал Павел, исподлобья глядя на мать. Словно в ответ на его молчаливый вопрос глаза матери увлажнились, но Павел уже не знал, что думать: игра это или искренние слёзы.
Потом приходила Маша, тогда ещё не жена, а просто подруга. Высокая, красивая, но самое главное – верная. Немыслимым усилием сдерживала панику. Дрожала всем телом, тянула к нему тонкие руки через решётку. Заглядывала в глаза. И рассказала самое главное:
– Орловича по телевизору показывали. И с ним твою маму в кадре. Вроде компанию удалось сохранить.
Шумный всплеск голосов за соседним столом – приветствие очередному гостю – оторвал Неуверова от воспоминаний. Павел Петрович почувствовал на себе взгляд и поднял глаза, – одна из охотниц за олигархами приметила его и призывно улыбалась. Он кивнул ей в ответ и отвернулся: не сегодня, детка.
Никому нельзя верить, даже Маше. Жаль её. Думает, наверное, сейчас, что он с какой-нибудь нимфой прохлаждается, – водился за ним такой грех. Злится, переживает… И имеет полное право предать его. Так что единственного верного человека он по своей вине упустил.
Условия в КПЗ действительно были ничего. Сидел в одиночке. Ходил в тюремный спортзал и в тюремную библиотеку. Всю классику успел перечитать. В том числе Шекспира. И без удивления принял новость, что мать выходит замуж за Григория Орловича, совладельца и лучшего друга отца. По трезвому они часто ссорились, особенно в последнее время, – отец считал, что Орлович совсем перестал работать. А по вечерам, за рюмкой коньяка, они, захмелевшие, вечно обнимались, братались. Брат брата убивает…
Через Полонского Павлу всё-таки удалось организовать расследование смерти отца. Нанял трёх частных детективов из разных агентств, чтоб получить три независимых результата. Мало ли, один ошибётся, другой схалтурит или скурвится. Никому верить нельзя. Но ни один из детективов не смог ничего раскопать. Возможную причастность Орловича, на которой требовал сфокусироваться Павел, доказать не удалось. А может, все трое скурвились? Хоть и немалый гонорар был обещан, но на каждую пачку денег есть ещё большая пачка. Павел лежал на вонючих нарах в своей «вип»-одиночке со стенами, покрытыми плесенью, слушал стук крови в ушах и вспоминал свой сон. «Выйти отсюда и убить Орловича!» – кричала кровь. Но разум охлаждал: доказательств нет. Орлович, может и подонок, который быстро воспользовался ситуацией, но вряд ли убийца. На это у него кишка тонка.
Через полгода стараниями Екатерины Алексеевны и Орловича, – по крайней мере, так она ему говорила, – Павел вышел из КПЗ. Обвинения были сняты.
– Всё, что я делаю, – для тебя, сын, – мать крутила на пальце новое обручальное кольцо, будто оно зудело.
Орлович, лысеющий румяный хлыщ, встретил Павла с наигранным радушием. Ликовал, что Неуверова выпустили, и ловко нацеплял личину печали, когда речь заходила об отце. Видеть его в родительском доме в халате и тапочках было невыносимо. Павел смотрел на него и мысленно перебирал возможные способы умертвить подонка. А в голове, словно стрелка метронома качалась то вправо, то влево, – биться или слиться?
– Понимаю, мне не заменить тебе отца, – скорбно поджав красные губы, говорил Орлович.
Это был уже перебор.
– Иди ты на…, Гриша!
Молодой Неуверов уехал в Сибирь руководить промышленным предприятием, намеченным ещё отцом стартовой площадкой для его карьеры. Зло и энергично взялся за дело и за несколько лет увеличил обороты предприятия в несколько раз. Заметил странную вещь, – с простыми работягами ему было комфортнее, чем с офисными сотрудниками. Павел часто спускался в цеха, многих мужиков знал по имени, разговаривал с ними. Ему нравились их честные, открытые лица, простая рубленая речь, как у того машиниста из сна.
А в офисе у всех маски вместо лиц. У каждого стандартный набор – угодливость, сосредоточенность и деловитость. Внутри же сплошная хитрость и изворотливость, компромисс на компромиссе. Как там слепой машинист говорил: деньги честнее людей. На рубле рубль написано, так он рубль и есть. А на человеке только написано человек, а на самом деле он – змея, лисица, крыса… И чем больше у него денег, тем больше подлых сущностей внутри, – размножаются, как бактерии.
Павел Петрович не был таким, может быть, потому, что прививка против осквернения богатством была сделана ему ещё в детстве. В то время нельзя было высовываться. Не то, чтобы родители воспитывали его по-спартански. Как-то само собой вышло, что Павел с детства презирал материальные блага. А ещё он верил в закон и справедливость. Правда, с некоторых пор уже чисто теоретически, так же, как верил в Бога, – верил, молился иногда, по случаю, но знал, что божественный и человеческий миры уже давно распараллелились и больше не пересекаются. Наверное, Бога так достали деяния людей, что он тоже вскричал им: «Идите на…, человеки!» – и ушёл в свой божественный мир. Так и закон со справедливостью, – они существуют в теории, но встретить их в реальной жизни маловероятно.
Часто приходилось чистить ряды, причём, верхушку гораздо чаще, чем низы. Верхушка была всегда всем недовольна. А сейчас, когда мать с Орловичем давно в отставке, и Неуверов – единоличный властитель империи, правление ещё больше голосит. Полонский сообщал о настроениях топ-менеджеров и мелких акционеров, – все возмущаются, что Неуверов закручивает гайки, ограничивает власть на местах, всё пытается подчинить личному контролю. А как с вами, крысами, без контроля? От живого тела кусок отгрызут, только отвернись!
Жаль, он Орловича тогда не замочил. Так просто, без доказательств. И Бибикова тоже. Тогда бы хоть не мучился со своим поездом. Не мучился бы? И с «Аргентой» то же самое. Гордость, понимаешь ли, взбрыкнула! А может, он, Павел Петрович Неуверов, просто лох слабовольный?
«Аргента» была лишь разминкой. Недавно служба безопасности обнаружила тайник с оружием в водопроводном стояке, недалеко от президентской переговорной. И Полонский с тревожным лицом:
– Паша, похоже, что на тебя готовится покушение. Тебе нужно исчезнуть.
Кто же был этот изворотливый зверь, который так нагло отгрыз у него «Аргенту», и теперь собирается забрать у него жизнь? Скорее всего, кто-то из ближнего круга… Брат брата убивает… Но у Павла Петровича нет брата. Тогда кто же это – может, сам Полонский?
Всю жизнь Полонский шёл рядом, а Неуверов так и не понял, что это за человек. Вроде всю жизнь выручал, поддерживал… Выручал ли? С самого начала между ними не дружба была, а деловое партнёрство. Припомнился случай, по молодости, на какой-то вечеринке, Неуверов с Полонским устроили друг другу лёгкий спарринг. Неуверов тогда недооценил Полонского, расслабился и получил мощнейший хук слева.
– Витя, а чего ты в бокс не вернулся, а? – спросил потом, за рюмочкой, Павел.
– Ну… там институт на носу был. Да и… риск же это. А вдруг повторная травма? Мы ж не из ваших… Зашивали обычные доктора, советская медицина…
«Мы ж не из ваших» – это значит, не из номенклатурных. Позавидовал, значит. И потом это тоже было. Проскальзывало. Его тоже понять можно, приятно, что ли, человеку – всё время на вторых ролях. И спарринг тот был не совсем спарринг. На той вечеринке между ними Маша сидела.
И чем чёрт не шутит, может, Маша? Он вспомнил её глаза, когда он незадолго до отъезда пришёл под утро пьяный, – тёмные, недоверчивые. И озлобленная складка возле рта:
– Я не могу так больше.
Можешь, родная, можешь. Прости, я, конечно, скотина. Но куда ты денешься из этой золотой клетки? В ней есть одно полезное свойство, – чем дольше ты в ней сидишь, тем явственнее видишь её блага. Золотая клетка благотворно влияет на рассудок, и ты никогда не станешь Офелией, чтобы совершить какой-нибудь глупости вроде прыжка в реку.
В сияющей, словно разверстые врата другого мира, входной арке снова возникло движение. Павел Петрович вздрогнул, увидев знакомую фигуру. Короткая, почти под ноль, стрижка, трёхдневная щетина, цветастая шёлковая рубаха – всё, как сейчас любит золотая молодёжь. Осанка самоуверенная, руки в карманах – «я всегда везде как к себе домой»… Костя не был идеальным сыном, но разве можно стать идеальным, если жизнь тебе ни в чём не отказывает? Какого чёрта он тут? Вроде учёба в разгаре, он должен быть в Англии.
Костя был один. Постоял на входе, словно прицениваясь, стоит ли здесь оставаться. Прошёлся медленно вдоль барной стойки, по-прежнему полупустой, по стеклянному, подсвеченному жёлтым неоном танцполу. Как-то странно прошёл, то и дело натыкаясь на стулья, на людей. Будто слепой. Опять что ли, накачался?
Павел Петрович поймал взгляд сына. Костя слегка переменился в лице, не спеша направился к столику отца.
– Пап, ты как здесь? – без особого удивления спросил он, прихватив его ладонь в замок в молодёжном приветствии.
Нездоровый блеск на лице, ни тени улыбки. От Кости несло перегаром и табаком, но глаза были трезвые, блестящие.
– А ты? Что с универом? – недовольно кинул Павел Петрович.
– Начало занятий сдвинули, – прозвучало вяло и оттого правдоподобно. – Я и решил по Лазурке прошвырнуться. Мы тебе с маман весь день названиваем, с рождением хотим поздравить…
Костя хозяйским жестом подозвал официанта, заказал себе виски и закурил. На отца избегал смотреть. Павел Петрович тряхнул головой – его вновь настигал свист приближающегося поезда. Нужно сконцентрироваться на внешнем – фиолетовые огни, жёлтый неон, тонконогие девы на периферии зрения.
– За тебя, пап, с днём рождения, – Костя улыбнулся, криво, словно улыбка причиняла ему боль.
Чокнулись, выпили. Павел Петрович, сдвинув брови, следил за сыном. Ну, давай, посмотри в глаза! Поезд, сбей меня!
– А я знал, что ты здесь, – сказал вдруг Костя. – Приехал пару дней назад, остановился у девочки в Каннах. Вечером ехали по набережной в клуб, смотрю, свет в квартире горит, машина твоя на парковке…
– Что не зашёл? – холодно спросил отец.
– Я тебе набирал, у тебя трубка в отключке. Я так понял, ты один хочешь побыть…
Костя всегда умел врать. На ходу придумывал правдоподобные объяснения, достраивал их виртуозно под перекрёстным допросом и никогда не забывал, что сочинил. И всё это вдохновенно, с искренней улыбкой, – Павлу Петровичу редко удавалось вывести сына на чистую воду. Но сегодня было без улыбок, натужно и от этого страшно. Что ты готовишь мне, сын?
Кусая губы, Костя нервно крутил пальцами картонную подставку для стакана. И наконец выдохнул:
– Я в казино проигрался…
– Так, – тихо крякнул отец. – Сколько?
Костя набрался мужества и посмотрел в глаза отцу:
– Всё.
Брови нахмурены, виновато, по-детски ещё, но уже намечается фамильный намёк на угрозу.
– Что – всё? – не понял Павел Петрович.
– Всю компанию.
– А при чём здесь ты?!
Костина доля компании была пока неопасно мала, но что-то в его голосе, позе, глазах говорило – всё очень серьёзно. Костя хмыкнул странно, на высокой ноте, и сказал:
– Я дал им расписку, что в течение суток ты переведёшь компанию на меня.
Неуверов хлопнул себя ладонями по коленям, даже не хлопнул, а бессильно уронил вниз руки. Скулы сводило от нервного смеха, кулаки ожесточённо сжимались. Да что ж это такое? Почему же так получается, – уже в который раз его судьба оказывается в руках подонков? Вроде всё контролируешь, управляешь ситуацией, живёшь по совести, и вдруг из-за невидимого угла тебе подставляют подножку. Не подножку даже, а капкан, из которого не выбраться. В нарушение всех правил. Против справедливости. И женщина с повязкой на глазах невозмутимо пожимает плечами: мол, я ж не вижу ничего, так что я не при делах…
И снова поезд. Снова стоишь между рельсов, и ветер раздувает твою одежду, и поезд несётся на тебя, как огненный конь. Ох, как хочется быть сбитым! Чтоб закончилось всё раз и навсегда! Но нет. Неспроста поезд во сне остановился. Никто за тебя не сможет сделать выбор. Только ты сам.
Павел Петрович с тоской посмотрел на дверь кухни. Биться или слиться? Он думал, за ним придёт наёмник с каменным лицом, а пришёл собственный сын, по глупости ставший орудием убийства.
– И где эти «они»?
– Здесь, – подавленно произнёс Костя. – Все бумаги у них. Надо только подписать.
Светящийся прямоугольник входа почти полностью заслонила группа людей в тёмных костюмах. Один из них, толстый, с суетливыми манерами, что-то объяснял остальным, энергично размахивая руками.
Вино, устрицы, прованские травы – это мантра Лазурного берега о том, что, несмотря ни на что, жизнь удалась, и она всё ещё в твоих руках.
– Давай-ка, Костик, уходи вон через ту подсобку, – Павел Петрович деловито кивнул на дверь кухни. – Не надо тебе в этих «переговорах» участвовать.
И сел, распрямился в кресле, сложив брови в одну угрожающую линию.
Татьяна Рыбалова
Татьяна Рыбалова окончила МГУ имени М.В. Ломоносова. Работает экспертом в области сельского хозяйства. Автор учебника для студентов аграрных специальностей и более ста статей по сельскохозяйственной тематике. В 2013 году окончила ВЛК Литературного института им. М.А. Горького.
Всё по одной цене
Богатство – это лишь утешительный приз по сравнению с настоящей любовью.
Мусин А.Ж., казахский политический деятель
Удивительное дело, городские осенние пейзажи стали другими. Точно. Замечали, что газоны, появившиеся в последние годы, даже под снег уходят зелёными? То ли технологии какие-то заморские используют коммунальщики, то ли просто чудеса творят, но на фоне этих зелёных газонов поздней осенью деревья и кустарники как-то по-особому «звучат» и «светятся».
Если смотреть вдаль, где густая лесополоса скрывает серые гаражи вдоль железной дороги, открывается очень даже симпатичный вид. Листья на деревьях из зелёных превратились в жёлто-коричневые. Часть из них уже опала, как будто красавица сменила наряд из плотного зелёного шёлка на прозрачный шифоновый. Красиво. Ночью шёл дождь, и воздух стал таким свежим, что похож на весенний.
Я смотрю под ноги, и открывшаяся взору картина меня уже не радует. Мокро и грязно. На пути к магазину большая лужа. Пытаюсь обойти её, углубившись во двор, но дорогу перекрывает огромный трейлер. Попыхтев и неловко развернувшись, он уезжает, и сбоку здания, в котором расположен магазин, вижу распахнутую настежь дверь в подвал. Только что выгруженные из трейлера паллеты с товаром почти закрывают вход, над которым красуется вывеска: «FIX price. Все по одной цене». Раньше этого магазина здесь не было. Интересно…
Лестница в подвал крутая и мокрая. Опасливо спускаюсь, держась за перила. В помещении с низкими потолками стоит густой синтетический запах. На многочисленных стеллажах, расставленных стройными рядами, разные, абсолютно ненужные мне товары и продукты. Все по 38 рублей. Бесцельно брожу между стеллажами. Незаметно появляется желание купить что-нибудь из увиденного, но я себя останавливаю: зачем захламлять квартиру? Вдруг взгляд останавливается на стопке декоративных керамических плиток, упакованных в пакеты из пузырчатой пленки. На плитке иероглифы. В отверстие вставлена грубая верёвка из пеньки. Цвет плитки подходящий, в тон моих обоев на кухне. Стильное украшение. Беру! На этикетке надпись: «Декорация на стену «Богатство».
Есть у меня такое правило: «Понравилась вещь – купи такую же в подарок другу». Прекрасная мысль, если учесть, что завтра встречаюсь с приятельницей. Начинаю придирчиво рассматривать, чтобы не взять с браком, и обнаруживаю, что есть ещё и плитка «Любовь». Сразу возникает проблема, какую плитку взять в подарок? Две – перебор, надо выбирать. Приятельнице отроду уже тридцать три, замужем не была, детей нет, короче, с любовью не густо. С деньгами лучше, но тоже не без проблем. Стою, размышляю. Решила посоветоваться с немолодой женщиной, которая, глядя на меня, тоже принялась рассматривать плитки. Обрисовала ситуацию. Чувствую, и ей трудно сделать выбор.
– Наверное, всё-таки любовь важнее богатства.
– Ага, – иронично замечает другая покупательница – полная женщина, с трудом удерживающая за руку вертлявого внука. – Сейчас к кассе подойдёшь, кошелёк откроешь и подумаешь: «Да ну её, любовь, богатство надёжнее!»
Это прозвучало так пессимистично, что я решительно взяла декорацию «Любовь» и направилась к кассе, которая была здесь же, в двух шагах. Кассирша – пухленькая молодая блондинка с голубыми глазами, жирно подведёнными чёрным карандашом, в отсутствии очереди с интересом прислушивалась к нашему разговору, а когда стала пробивать чек, то принялась внимательно читать этикетки.
– Смотрите, на чём я выбор остановила? – спрашиваю с улыбкой.
– Да нет, думаю, вдруг, кроме «Любви» и «Богатства», ещё что-нибудь сегодня подложили. Эти две я себе ещё вчера купила.
– Не многовато? Куда их девать?
– А как выбрать? Я не смогла. У меня дома один подходящий для них гвоздь, так я одну плитку на другую и повесила: «Любовь» поверх «Богатства». – И, давая сдачу, весело добавила, – вот появится любовь, придёт мужчина и второй гвоздь вобьёт, и будем мы вдвоём ждать богатства.
– Как знать, как знать, – философски проговорила женщина с внуком, подойдя к кассе. – И вдвоём с мужиком можно богатства не дождаться. А если богатство будет, то и мужики набегут. Не будешь знать, куда от их любви деваться. Я вот дочке «Богатство» взяла.
Она поставила перед кассиршей корзинку с покупками и, пропустив вперёд внука, который воспользовался моментом и выдернул свою худенькую ручонку из крепкой бабушкиной руки.
– Любовью дочка уже сыта по горло. Теперь вот это сокровище одна воспитывает.
– Бабам только богатство подавай, – произнёс небритый мужик лет сорока пропитым, хриплым голосом, доставая из холодильника, стоящего рядом с кассой, банки с пивом.
Мельком взглянула на него. Опухшее лицо, трико и сланцы, из распахнутой куртки виднеется линялая майка. Видно, тяжёлое похмелье заставило его подняться с дивана и пойти в ближайший магазин за дешёвым пивком. Вступать с ним в прения не хотелось.
На улице накрапывал дождь. Редкие прохожие, прячась под зонтами, брели по своим делам. И вряд ли кто-то из них задумывался, что только в этом странном магазине «Любовь» и «Богатство» продаются по единой фиксированной цене, а в жизни каждому из нас приходится платить за них свою цену. Люди шли в ожидании любви и богатства, в глубине души надеясь и на то, и на другое. А как сделать выбор?