Беовульф тут же угадал в старом короле давно забытые черты, которые отражали одновременно и твердость характера, и спрятавшуюся за этой твердостью сердечную доброту. Однако знакомые черты к тому часу поблекли и увяли. Щеки избороздили глубокие морщины, на лице лежала печать печали. Борода, спадавшая на шитый золотом нагрудник, была совсем седой.
– Так вот каким ты стал! – воскликнул король. – Я помню тебя ребенком, не выше холки Гарма, любимой моей собаки. Я помню Эдгето, отца твоего, женатого на единственной дочери славного короля Хретеля, который был отцом и Хигеляку, геатов мужественному королю. И хоть тебя, о Беовульф, не видел я годов немало, узнал бы я тебя и среди сотни воинов! Что, однако, привело тебя сюда, какой волной прибило к брегу? Уж не убил ли ты, как твой отец в былые годы, кого-нибудь из Вюльфингов и мести их избегнуть хочешь, или надо помочь тебе с выкупом, сын мой? Как вообще ты жил все эти годы, поведай мне и воинам моим.
Беовульф поклонился Хродгару, а за ним отвесили поклон и его спутники.
– Приветствую тебя, король и отец датчан! – торжественно произнес Беовульф. – Ты спрашиваешь, как я жил? Что ж, юность я свою провел в битвах и не без славы. Но вот в наших землях эхом пронеслось поганое имя Гренделя. Заезжие мореходы поведали нам о Хеороте, самом прекрасном пиршественном зале, какие существуют и существовали на земле. Рассказали они и о том, что становится это дивное сооружение совершенно бесполезным, как только на землю опускается темнота. И не только бесполезным, но и опасным. Потому что, говорят, по ночам тут у вас бродит тень смерти.
– Или, лучше сказать, сама смерть, – тихонько проговорил кто-то из датчан, стараясь не прервать речи славного геатского воина.
– И вот люди мои, вернее, лучшие и мудрейшие из них, сказали, что долг мой призывает меня ринуться на помощь Хродгару, доброму и могучему королю данов. Почему они назвали именно меня? Ведь не все знают, что ты, король, в свое время спас моего отца от мести яростного рода Вюльфингов и дал за него выкуп.
– Тогда почему же? – спросил Хродгар-король.
– Потому что они сами, и не раз, могли убедиться в том, насколько я силен. Потому что они сами видели, как многажды я возвращался из темных глубин страшных битв, и кровь, которая капала с моих рук, была кровью моих врагов. Пятерых кровожадных чудовищ-великанов изрубил я на кусочки и думал уже, что удалось мне смести весь их подлый род с лица нашей прекрасной земли. Но еще и морские чудища вызывал я со дна и убивал их, одно за другим. Освободить род людской от всей этой нечисти было призванием моим. Видно, призвал меня к этому сам Господь. А теперь – Грендель! Я должен сойтись с ним в смертельной схватке, вот почему я здесь!
Легкий шепоток пробежал по рядам датских воинов, но никто не решился вмешаться в беседу Хродгара и его знаменитого гостя.
– Прошу тебя, опора и надежа всех данов, выполни всего одну мою просьбу, – продолжал Беовульф, по-прежнему стоя перед Хродгаром с гордо поднятой головой. – Я пересек бурное море, рискуя жизнью, я проделал вместе с моими воинами такой дальний путь, что, право же, я заслужил это.
– О чем же ты просишь, скажи яснее, – повелел Беовульфу Хродгар.
– Я прошу тебя вот о какой милости. Позволь мне и моим воинам, нам и только нам, освободить тебя и весь твой народ от смерти, являющейся сюда по ночам.
– Но как же… – начал было Хродгар.
– Прости, но я еще не договорил, – осмелился перебить его Беовульф. – Я слышал, что Грендель так презирает весь род людской, что не пользуется никаким оружием, да и не боится ни копья, ни меча. Что ж. И я не убоюсь ничего и вооружаться также не стану. Думаю, что государь мой Хигеляк был бы невысокого мнения обо мне, коли мой меч двинулся бы туда, куда моя нога боялась бы ступить. Пусть мои руки постоят за мою жизнь. И пусть Господь рассудит, кому должно достаться ледяное объятие смерти. Грендель, я полагаю, поступит по своему обычаю: проникнет в Хеорот, чтобы набить свою утробу нашими телами. Если, конечно, сможет. Если сможет, говорю я. Но если вдруг пробьет мой час, я думаю, вам и хоронить будет некого. Грендель уволочет наши бренные останки в свои зловонные болота. Вам, данам, саваны для нас шить не придется. И если вдруг вправду так случится, то отошлите Хигеляку мое оружие. Это наследство, полученное мной от деда. Но пусть, однако, судьба так развернется, как она сама судила.
– Что ж, посмотрим, какова будет воля Всевышнего, – вздохнув, сказал Хродгар. – Я знаю, Беовульф, что ты явился к нам, побуждаемый добрым чувством дружбы и в благодарность за тот прием, который твой отец когда-то получил при нашем дворе. То, что случилось с Эдгето, твоим отцом, грозило бесконечной и непримиримой враждой. Он убил Хатлафа, воина Вюльфингов. Но геаты страшились войны, которая неизбежно бы вспыхнула, вернись твой отец на родину. Поэтому ему не было туда пути, его сограждане все равно бы прогнали его. И тогда он повернул свой корабль, направив его к датским берегам. В то время я только-только вступил на трон, еще совсем молодым человеком. Я заплатил за Эдгето, купив ему прощение: послал я Вюльфингам старинные сокровища, а Эдгето обещал мне твердо больше не начинать вражды.
Хродгар помолчал немного, устремив взгляд куда-то в пустоту.
– Язык мой тяжелеет и немеет, и сердце разрывается на куски, как я подумаю о том, скольких прекрасных воинов унес проклятый Грендель. Ты посмотри, видишь, сколько за моим столом теперь пустует мест! А ведь какие были храбрецы! Мечи их были продолжением руки! Отвагой бились их сердца. Не хотели они покидать на ночь Хеорот. А наутро… Наутро, как только заливало солнце все своим янтарным блеском, так в каплях крови отражался этот блеск, и воинов моих становилось все меньше числом, все меньше… Но что это я? Забыл законы гостеприимства? К столу садитесь, гости дорогие! Друзья, освободите для Беовульфа и всех прибывших с ним почетные места!
За столом вновь стало шумно, пирующие усадили геатов на почетные скамьи, приветствуя их радостно, потому что с их появлением мелькнул у каждого из присутствующих луч надежды. Все повеселели. Все, кроме одного.
Унферт, сын Эгклафа, любимый шут короля, который вечно был при Хродгаре и старался не отойти от него ни на шаг, нахмурился, затуманился взор его. Зависть ужалила его в самое сердце. Был он по сути своей человеком недобрым, завистливым и злоязычным. Тщеславие съедало его, и всегда хотелось ему быть на виду, и красоваться, и вызывать улыбки одобрения и восхищения. Он подождал, пока утихли возгласы приветствий и даны успели осушить за здоровье прибывших по полному рогу пенного медового напитка. Тогда поднялся он и, насмешливо глядя в глаза высокому и статному предводителю геатов, сказал с издевкой:
– Ага! Ты тот самый Беовульф, тот истинный глупец, хвастун несносный, который в юности затеял состязаться с Бреккой, сыном Бенстана, кто дольше проплывет в ледяных волнах? Ха-ха-ха! Решил похвастаться, рискуя жизнью! И ради чего? Ради какого дела? А просто так, ради самого хвастовства! Хотя тебя предупреждали те, кто был и старше и мудрее! Ну и чем кончилось твое хвастовство? Тем, что ледяные волны таскали тебя по морю семь долгих дней и семь долгих ночей, так что ты еле выжил. Сын Бенстана, Брекка, победил тебя в этом состязании. Так что не хвастай, бывает, счастье и тебе изменяет. Не стоит ли тебе поопасаться и не вызывать на бой самого кровавого из демонов, когда-либо существовавших на свете?
Беовульф усмехнулся и ответил ему незлобиво:
– Дружок мой, Унферт, твое лицо пылает от выпитого пенного меда, а язык твой не слушается доводов холодного разума. Ты попытался рассказать нам здесь о Брекке, сыне Бенстана. Но правды ты сказать не захотел. А правда проста, знаешь ли, очень проста, и заключается она в том, что ни один человек не может сравниться со мной в выносливости на волнах. Да, когда мы с Бреккой были еще безрассудными мальчишками, мы решили, что рискнем своими жизнями и отправимся по морю вплавь. В руках у каждого из нас к тому же должен был быть обнаженный меч – на случай встречи с разъяренным тюленем или острозубой рыбой-пилой. Брекка никак не мог сравняться со мной в скорости, и поэтому целых пять дней и ночей я плыл рядом с ним, чтобы не бросать его одного. Но тут сильное течение разъединило нас. Ветер исполнился небывалой ярости, шквалами налетая с севера, шторм потревожил опасных чудовищ, дремавших на дне. Один из этих монстров схватил меня, вонзил свои острые когти в мое тело. Но Господу было угодно, чтобы, извернувшись, я сумел ударить мечом прямо чудищу в сердце и тем самым спасти свою жизнь. Судьба благоволит к тем, кто всеми силами тоже старается отогнать от себя смерть! Затем понемногу добрался я до финских берегов. И знаешь, Унферт, ни разу не слыхал я о тебе ничего такого, что говорило бы о твоих геройствах, кровавых битвах и сражениях, из которых бы ты вышел победителем. И ничего такого никогда я о себе не рассказал, что было бы неправдой и чистым хвастовством. А ты? Быть может, надеешься ты скрыть, что отправил самолично на тот свет своих обоих братьев, чтоб одному завоевать сердце вашего короля, ни с кем не разделив его привязанности? Быстрый ум и острый язык не спасут тебя, дружище. Душе твоей гореть в геенне огненной, поверь мне. И вот еще что я хотел бы сказать тебе. Не думаешь ли ты, что если б был ты и умен и силен, то допустил бы, чтоб Грендель унес так много славных жизней и разорил бы Хеорот, заставив сердце Хродгара страдать и обливаться кровью. И тогда такому дураку, как я (как ты меня назвал), нужды бы не было высаживаться с дружиной храбрых воинов на датских берегах. Но Грендель понял, что безраздельно он может наводить ужас и убивать себе на радость, кого захочет. Чем ты тут помог своему королю, Унферт, сын Эгклафа, желающий опозорить меня перед лицом короля и уличить в пустом бахвальстве? Геаты покажут вскоре этой кровожадной гадине, на что они способны.
Хродгар с радостью и надеждой внимал этим речам. И все воины его с улыбкой не сводили глаз с Беовульфа.
И посрамленный Унферт понял, что все симпатии – на стороне пришельца.
– Ха-ха! – завертелся он волчком на полу, у ног короля. – Хорошо быть храбрым воином, но надо ведь и шутки понимать. Я тебя нарочно раззадорил, геат высокородный!
Но перевести в шутку свои недобрые речи он не сумел. Никто даже не улыбнулся его выходке. Беовульф вновь занял свое место на скамье, взял в руки рог и осушил его одним глотком. Тут за тяжелой занавеской послышались женские голоса и тихий смех. Занавеска дрогнула, и в зале показалась Велтеов, королева, в пурпурной мантии, темноглазая и темноволосая, в головном уборе из чистого золота, держа в руках большую золотую чашу.
Беовульф не был с ней знаком, потому что она была второй женой рано овдовевшего Хродгара, но по одеждам, драгоценным уборам и горделивой осанке он сразу догадался, что это нынешняя супруга короля. Мужчины, бывшие в зале, приветствовали ее радостными возгласами. В сопровождении прислужниц, несущих за ней украшенный драгоценными камнями сосуд, она прежде всего подошла к королю и протянула ему золотую чашу, желая ему хорошо и весело провести время за пиршественным столом. Дальше она двигалась от воина к воину, предлагая каждому глотнуть из золотой чаши, которую следовавшие за ней женщины постоянно наполняли. Когда подошла очередь Беовульфа, то королева, приветствуя в его лице всех прибывших с ним геатов, сказала:
– Великий принц геатов! Я благодарю Господа за то, что Он услышал мои молитвы, удостоил меня поднести чашу с пряным вином тому, кто, я уверена, освободит мой истерзанный народ от страшного чудовища.
Осушив чашу, Беовульф ответил ей так:
– Я знаю твердо, королева, что или заслужу любовь датчан, или погибну в жестокой схватке с Гренделем. Иного не дано.
Королева милостиво ему кивнула. Ей понравился ответ Беовульфа. Женщины удалились. А вскоре, как только солнце устремилось к горизонту, встал со своего резного трона и Хродгар. Сон уже начинал туманить взор его все еще зорких глаз. Он точно знал, что Грендель явится в Хеорот, лишь ночь накроет землю черной своей сетью и черные тени безмолвно расползутся по земле. Воины Хродгара поднялись вслед за ним. Король подошел к вождю геатов, сердечно обнял его за плечи.
– Никому когда-либо вступавшему на эту землю, – сказал он, – не оказывал я такой чести. Но тебе я говорю: «Будь в Хеороте, как дома у себя. Считай его своим. Освободи его от нечисти. И тогда корабль твой вернется к родным брегам, просев по самую палубу от нагруженных на него даров».
Сопровождаемый всеми своими воинами, домочадцами и слугами, Хродгар удалился вслед за супругой в опочивальню. Геаты закрыли двери Хеорота на все замки и засовы, хотя и знали, что это их не сможет защитить от Гренделя. Разве что минутой раньше они узнают о его приходе, когда он начнет ломиться в двери.
Все воины-геаты устроились на лавках на ночлег. Беовульф, стоя у своей постели, воскликнул:
– Грендель не сильнее и не храбрее меня! Что славы было бы мне заколоть его моим мечом? Нет! Я его встречу безоружным. Так сердце его скорее дрогнет, если увидит он, что жду я его без страха. И пусть рука Господня в неизъяснимой мудрости Своей протянется и поможет тому, кого найдет достойным!
С этими словами отважный вождь геатов опустил голову на подушку. Рядом с ним расположились его воины, готовые в любой миг вскочить и по первому же знаку ринуться на врага. И каждый из них был убежден, что наступающая ночь в его жизни – последняя, что не судьба ему вернуться домой и встретиться с любимыми детьми, женой, друзьями, увидеть снова островерхие крыши знакомых городов. Каждый думал о датских воинах, чьи жизни уже похитил Грендель как раз тут, в Хеороте, где по доброй воле в эту ночь расположились не даны, а они, геаты. Беовульф лежал без сна, прислушиваясь, поджидая. Ему не терпелось скорей схватиться с врагом, и одновременно его охватывала ярость при одной мысли о Гренделе.
А тем временем от подножья окутанных туманом холмов, из глубины смрадных болот шел кривыми тропами Грендель, пробирался к прямой мощеной дороге, чтобы как всегда дойти до Хеорота в полночь. Правда, давно уже там он не встречал поживы.
Он шел широкими, неслышными, быстрыми шагами к сияющему Хеороту. Огромный, черный, страшный. Дошел и дернул дверь. Дверные запоры взбесили его, и, навалившись плечом, он вырвал дверь с мясом. Эти люди посмели запираться от него! Он им покажет! Он прыгнул за порог. А! Люди! Здесь, точно, люди! Он протянул свои лохматые, когтистые ручищи и во мгновенье ока схватил того, кто расположился на ночлег с краю. И разодрал его как цыпленка. И, захлебываясь, стал пить теплую, живую человеческую кровь. Напившись, он швырнул разодранное тело наземь и протянул руку, чтобы снова схватить другого воина.
Но его руку перехватила другая рука.
И Грендель понял, что она не слабее его собственной. Его поганую черную душу уколол страх. И что-то ему даже подсказало, что лучше бы убраться назад к себе в болото – так было бы надежнее. Однако ему пришлось понять, что этой ночью он попал в совсем другой Хеорот, чем тот, который опустошал и обагрял горячей кровью людей, пред ним ни в чем не виноватых. В его глазах, зелено-мутных, как те болота, где он жил, мелькнул ужас. Такой же ужас, какой он до сих пор поселял в человеческих сердцах.
А Беовульф сжимал его когтистую руку все сильнее и сильнее, и уже затрещали у чудища кости.
Отвратительный монстр боролся теперь уже не за чужую плоть и кровь. Он просто жаждал свободы, но никак не мог вырваться. Он понял, что попал в ловушку.
Хеорот сотрясался, когда в жаркой схватке эти двое ударялись о его стены. Даны, ожидавшие событий вне Хеорота, дрожали от ужаса.
Но прекрасный Хеорот был так дивно построен, что какая бы битва ни происходила внутри, стены его не рушились. Падали со стуком скамьи, срывались со стен прекрасные украшения из резного дерева, слоновой кости и золота. Но постепенно звуки битвы сменились другими звуками, и новый ужас охватил датчан: кричал от боли враг людей и Бога – Грендель. Беовульф намеревался держать чудовище, не отпускать его, пока монстр не испустит дух.
Все воины-геаты обнажили мечи и были готовы разом ринуться на защиту своего вождя.
Но это было бесполезно.
Грендель, это сатанинское отродье, сумел так заколдовать все человеческие мечи, и копья, и кинжалы, что они не могли принести ему ни малейшего вреда. Прикоснувшись к его омерзительной шкуре, они становились мягкими, как воск.
И все же время его кончилось, и дни его иссякли, и смерть его была близка. И тут он понял, что значит вести войну со Всемогущим Богом. В этой войне победы не бывает. Силы начали оставлять Гренделя. Боль была нестерпимой. Он выворачивался, вырывался из последней мочи. Тут кости его затрещали, мышцы разорвались, рука выдернулась из плеча. Ночной убийца был на свободе.
Оглашая окрестности воплями и стонами, он скрылся в темноте. Смерть его шла за ним по пятам, потому что рана его была смертельна.
Беовульф тяжело опустился на сломанную скамью, ловя ртом воздух, пытаясь выровнять дыхание. Его воины столпились вокруг него, один за другим зажигая факелы от все еще тлеющих в очагах углей, с изумлением уставившись на нечто, что лежало у Беовульфа поперек колен. Один из воинов по имени Вэгмунд сказал:
– Хоть бы и демон, а не человек, все равно с такой раной он не проживет и дня.
– Во всяком случае наш бедный погибший Хондецио не остался неотомщенным, – заметил Беовульф. – Давайте прибьем этот трофей к стене. Пусть все смотрят, как удалось мне, безоружному, вырвать руку из плеча этого мерзкого чудовища. По крайней мере кое-кто не скажет уже, что мы бахвалимся попусту.
И полные восторга, с чувством одержанной победы, они пригвоздили мерзкую ручищу к потолочной балке как раз над резным креслом короля.
Первый луч солнца пробежал уже по поверхности мрачных болот, когда смертельно раненный монстр добрался, наконец, до своего обиталища.
Вскоре и датчане, пробудившись, поспешили к Хеороту. Кто б мог надеяться! Их встретил Беовульф, живой, хоть в шрамах и царапинах от мерзких когтей. Со священным ужасом взирали они на страшную мохнатую ручищу, длиной, пожалуй что, в три человеческих руки, с когтями дикого зверя на пальцах. Даже и сейчас всем казалось, что когти эти вот-вот вопьются в дерево потолочной балки.
Некоторые из данов оседлали лошадей и двинулись по кровавому следу, который оставил Грендель, пока не доскакали до непроходимых болот. Вода там бурлила и кипела зловонной кровью монстра.
Тем временем оставшиеся приводили в порядок пиршественный зал, вместе со слугами отмывая кровь со стен и ставя новые скамейки, заменяя украшения на стенах.
А иные, начав уже праздновать, устроили скачки или боролись друг с другом, а королевский скальд бродил по саду между деревьев, сочиняя хвалебную песнь в честь Беовульфа.
Наконец и король Хродгар появился, а с ним и его королева. Им все подробно поведал сам Беовульф, что и как было этой отчаянной ночью.
– Я думал, что смогу повалить его на лавку и буду душить до тех пор, пока черная душа его не покинет тела. Но он все же смог вырваться от меня, такова сила его невероятная. Но вы сами видите – долго он не проживет.
Хродгар пристально, в полном молчании, смотрел на страшный трофей. Потом медленно произнес:
– Да, долго он не проживет… Сколько горя мы видели из-за него здесь в Хеороте, который был построен для одной только радости.
– Горе больше не вернется, и радость поселится в Хеороте навсегда, – уверенно ответил Беовульф.
– И все благодаря тебе! – с жаром воскликнул Хродгар. – Будь твой отец жив, он должен был бы гордиться. И если жива твоя мать, то она может вознести благодарственную молитву Отцу нашему Небесному за то, что даровал ей такого сына. С этого дня и я тебя буду считать своим сыном, и нет такого, что бы я дал своим сыновьям, а тебе бы в этом отказал. Все, что захочешь, можешь у меня просить – отказу не будет.
И вот уже кипят приготовления в зале, все разбитые столы и скамьи заменили, и женщины из сундуков достали и повесили новые вышивки, где золотом были расшиты никем не виданные диковинные птицы со змеиными хвостами, и все факелы были зажжены, и пир приготовлялся такой, какого еще никогда не видывали стены Хеорота.
И когда пир был в самом разгаре, Хродгар сказал, обращаясь к своим воинам:
– Ну а теперь час настал, друзья мои, одарить дарами геатов. Они их доблестно заслужили.
И все тут же поднялись со своих мест, и вышли, и вернулись с богатыми приношениями.
Король Хродгар, прославленный сын Хельфдана, подарил Беовульфу шитый золотом стяг – в качестве знамени его победы. К тому же он преподнес ему шлем, и тончайшую кольчугу, не толще кожи лосося, и старинный меч. Но и это было еще не все. Вслед за этим король, опора и надежа всех датчан, повелел привести восемь белых лошадей. У каждой лошади была золоченая уздечка. А одна из них была под боевым седлом, украшенным изумрудами. Это было королевское седло. В него усаживался Хродгар, отправляясь на битву. И всегда возвращался обратно – цел и невредим.
Затем хозяин Хеорота приказал принести ценные дары каждому из спутников Беовульфа, старинное воинское облачение и оружие, еще и выкуп в золотых монетах за того геата, который был убит Гренделем.
Тут пир начался такой пышный, такой великолепный, какого не видел даже славный Хеорот.
И появился бард короля, и заиграл на лютне, и спел хвалебную оду в честь победителя страшного монстра:
И день пришел.
И ночь пришла.
Сгустились тени.
Стали черной мглою.
Явился тот, кто с Господом Самим
В разладе вечном,
Убийца радости,
Людей губитель,
Неодолимый, страшный,
Похитивший так много жизней,
Что вскоре был бы счет потерян,
А небо почернело бы от копоти
Костров погребальных.
Но тут явился
В сиянье славы Беовульф
Трижды великолепный,
И славная дружина вместе с ним.
И в поединке страшном,
Кровавом и смертельном,
Он победил чудовище.
Кто станет сомневаться,
Что Бог в Его непреходящей мудрости
Держит землю в Своей ладони!
И воздает за мужество и верность.
Победою и славой одаряет.
Будь бесконечно на земле и на морях
Прославлен, Беовульф!