Коллектив авторов
Россия и мусульманский мир № 4 / 2016

Полная версия

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

Современная Россия: Идеология, политика, культура и религия

Атака на Париж и будущее отношений Россия – Запад

Т. Пархалина, заместитель директора ИНИОН РАН, президент Ассоциации Евро-Атлантического сотрудничества

Террористическая атака на столицу Франции вечером 13 ноября 2015 г. может ознаменовать начало нового этапа в отношениях между Россией и Евро-Атлантикой, обострившихся почти до состояния холодной войны в связи с отношениями и вокруг Украины. Однако может не означает должно.

К 2013 г. фактор «неинтегрированности» России в евро-атлантическую систему стал играть настолько серьезную роль, что уже в 2014–2015 гг. многие эксперты и политики заговорили о сломе системы европейской безопасности, которая сложилась в основном вокруг двух институтов – НАТО и ЕС и в которую Россия была интегрирована лишь опосредованно, что вызывало большие озабоченности со стороны ее политического класса и общества. Эти озабоченности конвертировались порою в непредсказуемые, с точки зрения Запада, действия и дважды даже привели к выходу из территориального статус-кво, обусловленного распадом Советского Союза (Грузия – 2008 г., Украина – 2014 г.).

2014–2015 годы характеризовались тем, что европейские институты были не в состоянии адекватно отвечать на обозначавшиеся вызовы, а Россия и Запад начали играть по худшим правилам биполярной конфронтации, поддерживая те силы в третьей стране, которые декларировали приверженность либо Западу, либо России, результатом чего явилась гражданская война в Украине. При этом обе стороны не готовы признать собственную ответственность за развитие кризиса – Запад стремится обнулить все, что было до крымского референдума, а Россия уже ни при каких условиях не отдаст Крым. Руководители и России, и Запада избегали определения кризиса как новой холодной войны, но при этом логика их действий неизбежно приводила обе стороны к противостоянию, сравнимому с периодом 1970–1980-х годов.

Кризис вокруг Украины далек до завершения, но после начала российской операции в Сирии и чудовищных терактов в Париже изменились приоритеты на шкале международной повестки дня: на первое место вышла борьба с терроризмом. Развитие ситуации до 13 ноября позволяет сделать следующие выгоды:

– информационная война, ведущаяся тремя сторонами – Украиной, Россией, Западом, – настолько разнузданна, отвратительна и зачастую ложна, что приводит к переформатированию массового сознания в такой степени, что международное сообщество уже сейчас должно задуматься о подготовке своеобразного «кодекса поведения» в освещении конфликтных ситуаций;

– Россия не может быть исключена из дискуссии о судьбах постсоветского пространства; Россия, Европа и США должны сотрудничать, а не соперничать в этом регионе;

– очевидно, что та система безопасности Евро-Атлантики, которая явилась результатом окончания первой версии холодной войны и в которую Россия так и не была полностью интегрирована, не сможет более существовать на прежних основах – ни институционально, ни по существу, поскольку в настоящее время наблюдается тенденция движения к конфронтационной модели (и со стороны Запада, и со стороны России), к парадигме взаимного сдерживания, а это прямой вызов как для самих главных игроков (России и Евро-Атлантики), так и для их партнеров, которые не готовы одобрить ни российскую, ни западную позиции;

– кризис показал, что те международные институты, которые были созданы в том числе и для того, чтобы обеспечить безопасность, а также не перекрывать каналы для диалога, не действуют: к ним следует отнести прежде всего Совет Россия – НАТО, который создавался как всепогодный форум, но также ОБСЕ, оставшаяся единственным институтом, который пытается что-то сделать, но не работает в полном объеме;

– позиция России в вопросе сирийского урегулирования является продолжением политики в Украине в том смысле, что Россия предпринимает попытку выйти из «украинской ловушки» через «сирийскую дверь». Военно-воздушная операция России в Сирии дает Кремлю возможность без потери лица продемонстрировать свою силу, на самом деле постепенно высвобождаясь из украинского капкана.

Обращает на себя внимание тот факт, что начало сирийской операции совпало с серьезными договоренностями в рамках Минска-2, с согласием ополченцев ЛНР и ДНР на перенос выборов на февраль 2016 г., с достаточно устойчивым прекращением огня на юго-востоке Украины.

Развитие событий на Ближнем Востоке вовсе не означает, что наличие общего врага (ИГ) и борьба с ним неизбежно приведут к примирению России и Запада, цели которых все-таки различны. Для России геополитические интересы связаны с возвратом в регион в качестве ключевого игрока, что дает дополнительные возможности участия в послевоенном урегулировании; политические – с поддержкой режима Б. Асада и дела сирийской государственности, экономические – с недопущением срыва планов РФ по созданию южного экспортного маршрута уже в обход украинского транзита. Для Запада, прежде всего США, в экономическом смысле имеет значение то, что силы сирийской оппозиции и боевики ИГ захватили почти все месторождения углеводородов в Сирии, от которых проложены трубопроводы к заводам на западе страны, где контроль осуществляет правительство САР. Демпинговая нефть, поступая на мировые рынки, обрушивает цену на нефть и газ, от чего прежде всего страдает экономика России, находящаяся на нефтяной игле.

Нельзя исключить, что чудовищные террористические атаки ИГ на Париж могут привести к переформированию международной повестки дня в сторону объединения усилий по борьбе с Исламским государством. Вместе с тем нельзя не обратить внимание, что сразу после трагедии, даже несмотря на изменение повестки дня заседания «Большой-20» в Анталии, ряд экспертов высказали мнение, что объединение усилий России и США невозможно. Однако обращает на себя внимание тот факт, что президент США Б. Обама на различных международных площадках начал говорить о позитивной роли России на Венских переговорах по Сирии, да и в целом изменил риторику. В Европе все чаще слышны призывы о снятии санкций с РФ и о необходимости совместных действий против ИГ. Многое будет зависеть от того, как сложится союз между Россией и Францией, президент которой намеренно не хочет опираться на поддержку НАТО, понимая, что это будет в штыки встречено Москвой, но пытается активировать ст. 42.7 Лиссабонского договора ЕС, предусматривающего помощь и содействие государству – жертве агрессии или нападения, но не военные действия.

В данном контексте нельзя не упомянуть, что в «челночную» дипломатию г-на Оланда по созданию Международной коалиции вмешалась трагическая история со сбитым российским бомбардировщиком в небе над Сирией. После гибели СУ-24, сбитого турецким истребителем F-16, Россия усилила военную активность. В результате, по данным МО РФ, за два месяца было уничтожено 11 нефтеперерабатывающих комплексов, 23 комплекса перекачки нефти, 1080 автоцистерн с нефтью¹, а доходы так называемого ИГ от незаконно добываемой нефти сократились на 50%². На российской базе под Латакией появился зенитно-ракетный комплекс С-400.

Совет НАТО, созданный по просьбе турецкой стороны сразу после трагического инцидента с российским бомбардировщиком, не только не активировал ст. 5 Вашингтонского договора, предполагающую коллективные действия по защите одного из своих членов в случае нападения на него, но даже и ст. 4, предполагающую чрезвычайные консультации. НАТО по сути отстранилась от ситуации, предложив решать турецко-российские разногласия на уровне двусторонних отношений, а ряд государств-членов Альянса даже требовали осуждения Турции.

В противостоянии с Турцией российская сторона пытается добиться признания со стороны мирового сообщества, что Россия является жертвой и максимально расширить свои позиции на Ближнем Востоке.

У России и международной коалиции под руководством США (куда входят 65 стран) есть одна точка совпадения интересов. Все считают, что для эффективной борьбы с ИГ следует применить наземные войска, но никто не хочет, чтобы это были собственные войсковые подразделения, памятуя о плачевном опыте Ирака и Афганистана. Поэтому в случае, если лояльные Дамаску войска будут интегрированы в международную коалицию, координация с ними будет осуществляться через Москву и тогда роль России возрастет.

Трудно предположить, что несмотря на частично разделяемые интересы по борьбе с международным терроризмом Россия и Запад в ближайшие годы смогут выйти даже на тот уровень взаимоотношений, которые они имели до 2014 г. Слишком различны их интересы, слишком высоко недоверие, а в ряде случаев даже непринятие друг друга, слишком велик ценностный разрыв, обусловливающий внутриполитическое развитие России и стран Евро-Атлантики.

Да и не закончившийся украинский кризис, внимание с которого было действительно переключено и который уже вызывал феномен усталости как на Западе, так и в России, не позволяет окончательно забыть о тех противоречиях, которые проявились в 2014–2015 гг.

В определенной степени Украина находится под контролем Запада, при этом последний явно не доволен, как Киев ведет себя в рамках Минских соглашений и по финансово-экономическим вопросам. Европейские столицы явно раздражены степенью коррумпированности и низким профессиональным уровнем украинских элит, а также неэффективностью реформ. Раздражение вызывает также то, что и Украина, и Россия обвиняют друг друга в нарушении мирных соглашений, однако тот факт, что Россия согласилась реструктуризировать украинский долг и что под ее давлением ЛНР и ДНР пошли на перенос выборов, явно выбивают козыри из рук киевских политиков.

Известно, что особенную неудовлетворенность политикой Киева высказывают в Париже. Одновременно дипломатия президента Ф. Олланда по формированию антитеррористической коалиции с участием России позволяет делать предположения о возникновении новой «Антанты». Плюс к этому необходимо помнить, что сдерживание, в парадигме которого обе стороны – Россия и Запад, – уже существует, не может продолжаться бесконечно долго и неизбежно будет дополнено разрядкой, поскольку цивилизованный мир столкнулся со сверхопасной новой угрозой, ответить на которую можно лишь объединив усилия. Но готовность к разрядке это – результат компромисса, когда стороны не просто осознают необходимость изменений, но и готовы на практические действия с учетом интересов друг друга.

«Европейская безопасность: События, оценки, прогнозы», ИНИОН РАН, М., 2015 г., вып. 39 (55), декабрь 2015, с. 2–4.

Конструирование национальной идентичности в немусульманских политиях: Роль исламских религиозных институтов³

Ш. Кашаф, руководитель Департамента образования, науки и культуры Духовного управления мусульман Российской Федерации (Московский исламский институт)

В фокусе современной идеологии национального развития России сегодня находится достижение внутренней гармонии российской нации, которая конструируется как содержательная совокупность лиц, соединяемых историческими, языковыми, религиозными и культурными связями, духовно-нравственными ориентирами, стремлением к ценностной интеграции и национальной идентичностью. В литературе многоуровневый политический феномен и теоретический конструкт «национальная идентичность» подразумевается как «идентичность национально-государственного сообщества и коллективное самосознание его граждан как членов такого сообщества»⁴.

Рефлексия на вызовы и бифуркацию идентичности в различных общностях может также развиваться по пути выбора альтернатив. Или двигаться в направлении резкого усиления (возрождения) значимости представлений об этнической, религиозно-конфессиональной, цивилизационной и других моделей идентичности, по которым, собственно, приходятся наиболее ощутимые и заметные удары эпохи всемирной экономической, политической, культурной и религиозной интеграции и унификации. Или же – в сторону актуализации национальной гражданской идентификации, в рамках которой, по уточнению А.В. Костиной, «личностная коммуникация заменяется на опосредованную, а реальная общность – кровная, территориальная, религиозная, психологическая – на воображаемую»⁵. Не случайно особо кризисные периоды драматических разрывов социальных связей, приводящие к размыванию коллективной идентичности в ее значимых для национального сообщества измерениях, современные исследователи истолковывают именно в категориях вызовов развитию национального сообщества⁶.

О том, насколько для мусульманских политий оказывается важным вопрос сохранения и укрепления своей идентичности, свидетельствует то, что Президент Ирана Хасан Роухани начал свою речь на 68-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН (17 сентября 2013 г., Нью-Йорк) фразой: «Наш мир является миром, полным страхов и надежд: страха перед войной и враждебными региональными и международными отношениями; страха перед смертоносными столкновениями религиозных, племенных и национальных идентичностей…»⁷ Говоря о страхах, с которыми сталкивается общество, иранский политик, конечно же, в своих обобщениях не замыкается в пределах исламского мира. Он рассуждает об угрозах для многих, кто сегодня уступает по своим возможностям Западу.

Заявление иранского лидера X. Роухани в ООН вполне согласуется с дискурсом президента России В.В. Путина, который на X конференции международного клуба «Валдай» (19 сентября 2013 г., Новгородская обл.) подтвердил актуальность практически для всех стран и народов поиска новых стратегических подходов к сохранению своей идентичности, особенно в условиях осуществления попыток Западом возвратиться к однополярной унифицированной модели мира, размывающей национальный суверенитет. В.В. Путин связывает возникающие вызовы с внешнеполитическими и моральными аспектами событий, происходящих в мировом пространстве. При этом он апеллирует к тем значимым религиозным константам, которые еще несколько лет назад были не свойственны для политического дискурса российского президента. «Такому однополярному, унифицированному миру, – поясняет В. Путин, – не нужны суверенные государства, ему нужны вассалы. В историческом смысле это отказ от своего лица, от данного Богом, природой многообразия мира»⁸.

Как явствует из выступления главы российского государства В.В. Путина на заседании международного дискуссионного клуба «Валдай» (19 сентября 2013 г., Новгородская обл.), многие евро-атлантические страны своим отрицанием нравственных начал и любой традиционной идентичности – национальной, культурной, религиозной, – а также отказом от фундирующих ценностей, постулируемых христианством и другими мировыми религиями, приблизились к той черте, за которой неизбежно наступает утрата человеческого достоинства, глубокий демографический и нравственный кризис. Этого всего может избежать Россия, всегда стремившаяся в своей модели государства-цивилизации следовать гибким подходам при учете национальной и религиозной специфики народонаселения страны. Именно из модели государства-цивилизации проистекают особенности российского государственного устройства, как утверждает В. Путин, делающий в своей валдайской речи акцент на том, что христианство, ислам, буддизм, иудаизм, другие религиозные деноминации являются неотъемлемой частью идентичности и исторического наследия страны в современной жизни россиян.

Соединение мусульманского компонента вместе с другими конфессиональными идентификациями России в президентском дискурсе нисколько не является натяжкой: на территории многонационального и многоконфессионального государства проживает наибольшее число мусульман среди стран Европы. Официальные лица России постоянно говорят о духовной, культурной и цивилизационной близости с мусульманским миром, для которого она является «органичной частью»⁹. Президент РФ В. Путин стал первым, кто официально признал, что Россия – это и мусульманская страна. В декабре 2005 г., выступая на заседании парламента Чеченской Республики он заявил, что страна всегда была самым верным и последовательным защитником ислама. В октябре 2013 г. в речи Путина на торжественном собрании в Уфе, посвященном 225-летию Центрального духовного управления мусульман России, ислам упоминается как «яркий элемент российского культурного кода»¹⁰. Это находит отражение во внутренней и внешней политике страны, сказывается на ее двусторонних отношениях с мусульманскими государствами, а также на участии в делах Организации Исламского сотрудничества, где с 2005 г. по просьбе В.В. Путина Российской Федерации предоставлен статус наблюдателя.

В сменившихся декорациях постсекулярной эпохи включение религиозного фактора в последние объяснительные и прогностические политические модели, связанные с кризисом пересмотра основ национальной идентичности, все чаще оказывается категорически неприемлемым. «В нашу “постполитическую” эпоху, – пишет Славой Жижек, – когда политика в собственном смысле слова постепенно заменяется экспертным социальным администрированием, единственным источником конфликтов становятся культурные (религиозные) или естественные (этнические) противоречия»¹¹. Последствиями такого сдвига политического в пространство идентичности становится значительное переосмысление возрастающей политической роли религиозных акторов¹².

Еще одна важная тенденция последнего времени, зафиксированная специалистами Института социологии РАН по результатам проведенного в ноябре 2014 г. общенационального исследования «Российское общество в контексте новых реалий», – устойчивый рост признания в общественном мнении россиян «приемлемости новых форм присутствия религиозного фактора в обществе путем выхода религиозных организаций за собственно “церковные пространства”», не замещающих при этом форм сугубо светской организации общества¹³.

Интенсификации интеллектуально-религиозной рефлексии, по нашему мнению, усиленно способствует и отчетливо обозначившийся в российском обществе консервативно-традиционалистский поворот. И представители традиционных российских конфессий не преминули использовать открывшиеся для них дополнительные возможности артикуляции в публичном пространстве результатов собственных духовно-нравственных, социально-культурных и интеллектуальных исканий.

Между тем с «передовой» нациестроительства уже практически ретировались многие: партии, которые, как замечает Л.В. Поляков, в нашем случае «всего лишь симулякры подлинной, ценностно-рациональной партийности», ставшие таковыми «не по злому умыслу, а по причине слишком юной для этого демократии и ввиду еще не переваренной “советской оскомины” от “партийности” как таковой»¹⁴, а также расколотая надвое интеллигенция, которая по причине своей неоднородности образовала в процессе «развода» два элитных фрагмента (по А. Салмину). Первый – функциональный – ориентирован «на интеллектуальное обеспечение практического действия, предпринимаемого элитами политическими, на предвидение последствий действия, его легитимацию (или делигитимацию) и проч., и второй – рефлективный, – представители которого «не ориентированы на непосредственное практическое действие с определенным результатом, а свободно экспериментируют во всем пространстве культуры»¹⁵.

Ожидать, что отечественный бизнес окажется в состоянии генерировать моральные ценности, на основе которых могла бы основываться политическая нация, также не приходится. Во-первых, «олигархические структуры сейчас живут не со своим народом», во-вторых, им «сделана настолько мощная прививка против внутриполитической активности, в особенности выходящей на федеральный уровень»¹⁶, что оправиться от превентивных мер удастся не скоро.

Отводя церкви – этому социальному актору, постоянно находящемуся на самых высоких строчках в рейтингах доверия общественным институтам, – высокое место среди участников российского нациестроительства, Святослав Каспэ говорит о совершенно особом положении Русской православной церкви, делающим именно ее вторым после государства необходимым участником nation-building¹⁷.

Несомненно, сегодня РПЦ, занимающая доминирующее положение среди других российских институционализированных конфессий, все больше и больше входит в политический процесс на положении субъекта политического целеполагания, гораздо отчетливее и масштабнее иных артикулирует свою позицию в публичной сфере. Традиционный ислам в России, который не располагает жестко институционализированной иерархичной структурой, в последние годы тоже выражает свою обеспокоенность выявляющейся в крайне обостренной форме проблемой поиска путей сохранения собственной национальной, религиозной идентичности и традиционных социальных институтов. И голос лидеров мусульманского сообщества все чаще звучит в унисон с позицией православных иерархов.

Об абсолютной совместимости позиций двух ведущих авраамических традиций в России по многим принципиальным вопросам, которые были заявлены в программах XXIII Международных Рождественских образовательных чтений «Князь Владимир. Цивилизационный выбор Руси» (21 января 2015 г., Москва) и X Международного мусульманского форума (10–12 декабря 2014 г., Москва), свидетельствуют ключевые тезисы докладов главных выступающих на пленарных заседаниях, прежде всего глав Русской православной церкви (РПЦ) Кирилла и Духовного управления мусульман Российской Федерации (ДУМ РФ) Равиля Гайнутдина.

В понимании патриарха Кирилла Россия оказывается сегодня перед лицом мировоззренческой дилеммы: поступиться своим духовным суверенитетом, отказаться от собственной национальной и культурной идентичности в обмен на снятие введенных против нее санкций и сохранение дальнейших возможностей потреблять материальные блага, либо сохранить верность российским идеалам и ценностям. Глава РПЦ не видит никакой иной возможной альтернативы, кроме как сберечь «благословенное духовное единство наших народов», не поддаться «соблазну свернуть с этого пути»¹⁸.

Муфтий шейх Равиль Гайнутдин, вскрывая ценностную и цивилизационную природу фундаментального вызова, говорит об особой его опасности не только для России, но и для большинства народов и стран, разочаровавшихся в идее глобализации, которая препятствует гармоничному сосуществованию культур и традиций в политически монополярном мире. Императивы лидера российских мусульман требуют противопоставить «идеологическое, а в случае реальной угрозы безопасности личности, семье, Родине – и физическое противодействие» ультралиберализму, который сегодня нападает на традиционные ценности россиян с «присущим ему индивидуализмом, эгоцентризмом, гедонизмом, ориентацией на материальный мир, проповедничество стяжательства и обогащение во имя личных целей, стиранием культурного разнообразия, унификацией человечества, наконец, кризисом духовности»¹⁹.

Публичный дискурс значимых представителей двух наиболее многочисленных ветвей мировых религий – православия и ислама – создает прочную объединительную основу, на которой выстраивается защита российской нации, скрепляемая союзом традиционных для России конфессий. Не случайно оба события, обращенные к актуальным вопросам глобальных вызовов, привлекли к себе внимание высшей политической элиты страны. Пожелания успешной работы его участникам выразили В.В. Путин и руководитель администрации президента С.Б. Иванов. Бесспорно, внимание фигур самого высокого федерального уровня, направивших приветствия, соответственно, в адрес организаторов Рождественских чтений²⁰ и международной встречи мусульман²¹, изначально задало координаты политического восприятия и явилось знаковым для предстоящих религиозно-общественных форумов Русского мира и российского мусульманства.

Мы полагаем, что общность России и мусульманского мира сегодня поддерживается не только их культурной близостью, но и теми вызовами, которые практически одновременно открылись им со стороны Запада. И в этом смысле содержательный эмпирический материал для анализа предоставляет юбилейный Международный мусульманский форум (ММФ), на котором, по экспертным оценкам, «представители различных конфессий продемонстрировали общность подходов к укреплению независимости России, взаимодействию культур и формированию национально-государственной идентичности страны»²².

Сам факт проведения в российской столице столь крупного религиозно-общественного форума, каким явился задуманный мусульманскими и сугубо светскими организациями, включая Комиссию Российской Федерации по делам ЮНЕСКО, МГУ имени М.В. Ломоносова, СПбГУ и др.²³, как представительная международная дискуссионная площадка, органично вписывается в комплекс основных направлений в области международного сотрудничества, заданных принятой Указом Президента РФ от 19 декабря 2012 г. № 1666 Стратегией государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 г. Так, согласно указанному документу, приоритетными задачами в области национальной политики являются: «использование ресурса общественной дипломатии… как средства установления межцивилизационного диалога»; наращивание сотрудничества с международными организациями в целях недопущения различных форм дискриминации, в том числе по признакам религиозной принадлежности; обеспечение во взаимодействии с ними отношений партнерства, направленных на «поддержание инициатив институтов гражданского общества во взаимодействии с Русской православной церковью и другими традиционными конфессиями страны в сфере национальной политики»²⁴.

Среди прибывших на форум крупнейших мусульманских богословов (суннитского и шиитского толка), авторитетных исламоведов и верховных муфтиев ряда стран евразийского континента (более 500 участников из 21 страны мира) были и представители тех государств, кто не поддержал санкционный режим США и Евросоюза, введенный в 2014 г. против России из-за ее позиции по Крыму и Украине. На эту политическую подоплеку обратил особое внимание председатель Комитета по образованию Государственной думы Российской Федерации В.А. Никонов, отметивший в своем выступлении на пленарном заседании форума, что «ни одно исламское государство не присоединилось к санкциям, которые Вашингтон накладывает на Россию»²⁵.

Сложившаяся дискуссия участников ММФ вокруг вызовов национальной идентичности России, вступившей в экономическое, политическое и ценностно-цивилизационное противостояние с западноевропейскими государствами, однозначно не могла не превратиться в важный политический компонент повестки форума. Присутствовавшие на мероприятии аналитики в своих работах утверждают: «Конфронтация России со странами Запада носит, несомненно, не случайный характер и свидетельствует, прежде всего, о том, что евро-атлантическая цивилизация продолжает отказываться признать нашу страну равным партнером, сколько бы наша страна ни оказала ей помощи в различных регионах мира»²⁶. Эту свою мысль историк и эксперт по мусульманскому сообществу А.Ю. Хабутдинов²⁷ подкрепляет апелляцией к актуальному как никогда прецедентному тексту выдающегося крымско-татарского мыслителя Исмаила Гаспринского²⁸ «Русско-восточное соглашение» (1896), в котором содержится весьма критичный взгляд насчет целей Запада. «Действуя то против России, то против мусульман, – писал И. Гаспринский, – европейцы в том и другом случае извлекают выгоду и идут вперед… Если же посмотреть, с какой бессердечностью Европа угнетает весь Восток экономически, делаясь зверем каждый раз, когда дело коснется пенса, сантима или пфеннига, то становится очевидным, что Востоку нечего ждать добра от Запада»²⁹.

Как известно, возвращению многонационального и много-конфессионального народа Крымского полуострова вместе с более чем 300-тысячным крымско-татарским населением под юрисдикцию России и в ее идентификационное пространство стало возможным в результате проведения в марте 2014 г. референдума на территории Республики Крым. Вызванные Крымской весной перемены были настолько стремительны, что радикально многое изменили и для мусульманской общины Крыма. А это 11% населения полуострова, особая роль в ней принадлежит крымским татарам³⁰.

Интересы мусульман Крымского полуострова представляет Духовное управление мусульман Крыма (ДУМК), объединяющее сегодня подавляющее большинство мусульманских общин на территории нового субъекта России (по последним данным – более 350)³¹. По словам его руководителей, в переломный для крымско-татарского народа момент принятия очередного судьбоносного решения в их жизни, связанный с крымским плебисцитом и присоединением к России, им также пришлось встретить противодействие со стороны активизировавших свою деятельность представителей различного рода сект, радикальных псевдоисламских течений в Крыму, людей с конфликтным мышлением, сохранявших критичность и подозрительность в отношении России.

Опрошенные нами в ходе мероприятия руководители мусульманских религиозных организаций, имамы, представители мусульманских общественных организаций и СМИ в большинстве своем считают, что присоединение Крыма к Российской Федерации повлияет на позиции мусульманской уммы страны в целом. Они также находят эффективными дискурсивные коммуникации председателя Совета муфтиев России Р. Гайнутдина и президента Республики Татарстан Р.И. Минниханова, состоявшиеся в ходе официальных визитов на полуостров. В преддверии и по окончании крымского плебисцита они были максимально включены в тяжелейшие интеллектуальные и политические диалоги со своими братьями по вере, истории, культуре.

Как мы помним, спичрайтеры В.В. Путина, трудившиеся над текстом президентского выступления на Валдайском форуме в 2013 г., предпочли усилить ценностную апелляцию главы государства к прошлому и историческому коду России концептом «цветущая сложность», имплицитно закладывая возможность для дальнейшего развития президентского дискурса различными политическими и общественными силами. Терминологическая новация русского философа и консервативно-религиозного мыслителя Константина Леонтьева, использованная Владимиром Путиным для ёмкой и образной передачи имеющегося идентификационного многообразия российской нации, не ускользнула от внимания Равиля Гайнутдина и его политических консультантов.

За коллективную самоидентификацию национального сообщества, и прежде всего за духовные основы мусульман как неотъемлемой части российской нации, также активно выступают структуры, возглавляемые Р. Гайнутдином – прежде всего Духовное управление мусульман Российской Федерации, созданное в 2014 г. на базе ДУМ Европейской части России, и Совет муфтиев России. Не в положении альтернативной силы светскому государству, но в роли равноположенного ему и РПЦ субъекта складывающейся российской идентичности, понимаемой одним из главных разработчиков идеологических концепций ДУМ РФ Дамира Мухетдинова, имеющего в этой организации статус первого заместителя ее председателя, как симбиоз приверженности многополярности, традиционным ценностям, традиционному мультикультурализму и умеренному консерватизму.