Мне удалось найти еще несколько полезных вещей для нашего хозяйства, но важнее всего была моя последняя находка, доставившая нам живейшую радость.
Шаря по всем углам старого шкафа, я втайне надеялся найти здесь какую-нибудь книгу религиозного содержания, потому что знал, что отец брал с собой такие книги для чтения с работниками в свободное время. Но, должно быть, он унес их домой, и я уже с грустью хотел бросить поиски, когда вдруг случайно поднял доску в стене шкафа, и из-под нее выпала старая, запыленная книга, очевидно, лежавшая тут уже несколько лет.
Это было «Подражание Христу».
Прочтя заглавие, дедушка воскликнул:
– Лучший друг посещает нас в заключении! Дитя мое, эта книга для несчастных, она учит нас, что самое большое несчастие – забыть Бога и самое высшее благо – любить Его. Ты видишь, Луи, что мы не совсем покинуты. Раньше мы нашли многое для поддержания нашего тела, теперь у нас есть пища для души.
За несколько дней нашего заключения дедушка научил меня молиться.
А снег все не перестает идти.
Даже в горах редко бывает такая снежная погода, как в этот год. Меня все-таки удивляет, что отец не пришел к нам на помощь. Я все время думаю и говорю об этом. До сих пор дедушка только успокаивал меня, но сегодняшний разговор показал мне, насколько он сам встревожен.
– Подумайте, – говорил я ему, – ведь снег выпал не сразу настолько, чтобы уничтожить все дороги. Первый, второй и даже третий день можно было еще добраться до нас.
– Я думаю, – отвечал дедушка, – что твой отец сделал все, чтобы спасти нас, но, наверное, соседи побоялись пойти с ним, а идти одному в такую погоду бесполезно.
– Неужели вы думаете, что соседи не попытались бы спасти нас и оставили бы здесь до весны, зная, что мы можем погибнуть?
– Конечно, наше положение очень печально, Луи, но все-таки им известно, что у нас есть убежище и провизия…
– Да, но они также знают, что этой провизии слишком мало на целую зиму и что вы стары и слабы, а я еще слишком молод, чтобы служить вам поддержкой. Нужно же пожалеть нас.
– Вероятно, они пытались подняться в горы, но увидали, что это невозможно, и остались.
– Однако разве не прокладывают зимой в горах большие дороги для проезда экипажей?
– Это делает правительство для удобства путешественников, и такие дороги стоят очень дорого.
– Как! Для удобства путешественников можно устраивать дороги, а для спасения несчастных погибающих нельзя? По-моему, это очень жестоко.
– Но ведь правительство не знает о том, что мы с тобой здесь и можем погибнуть.
– Отец должен был бы созвать всю деревню на помощь к нам.
Так разговаривали мы с дедушкой, но на мои последние слова он ответил молчанием.
Тогда я взял его за руку и сказал:
– Не скрывайте ничего от меня, дедушка. Разве я не вижу, что вы так же беспокоитесь, как и я, и сами не верите своим словам. Я покорюсь воле Божией так же, как вы, поэтому лучше нам вместе поговорить о нашем горе, чем скрывать его друг от друга.
– Признаюсь, дитя мое, я все время думаю, что с твоим отцом случилось какое-нибудь несчастие. Я сам не могу себе представить, чтобы там, в долине, никто о нас не подумал.
Я не мог больше сдерживать своих рыданий. Дедушка молчал, давая мне выплакаться. Огонь постепенно угасал на очаге. Мы сидели почти в темноте. Дедушка держал мою руку и время от времени пожимал ее.
– Я сказал тебе о моих опасениях, – заговорил он наконец, – но я не падаю духом. Мы не можем всего знать, всемогущество Божие выше нашего разума. Надейся на Бога и Ему вручи судьбу твоего отца и нашу.
Если лампа будет гореть двенадцать часов в день, то нашего запаса масла и жира хватит нам только на месяц, мы рассчитали это с возможной точностью. Придется часа три в день сидеть без огня. В это время мы будем топить очаг, хотя и это удовольствие мы должны позволять себе не слишком часто – надо беречь дрова. А я так люблю смотреть на яркий огонь на очаге и слушать веселый треск сухих поленьев. Пока лампа не горит, мы разговариваем, т. е. больше дедушка мне рассказывает, а я слушаю. Он знает очень много интересного. Вот уже несколько лет, как он не может работать и почти все время проводит в чтении.
Иногда мы занимаемся вычислениями в уме – это одно из наших любимых занятий. Дедушка задает маленькие задачки и решает их всегда первый. Бывает и так, что, не желая меня огорчать, он притворяется, что не умеет решить задачу, но я всегда вижу его хитрости. Впрочем, я с каждым разом соображаю быстрее и вернее.
Сегодня день смерти моей матери. Прошло уже четыре года, как я потерял ее. В прошлом году этот день приходился на воскресенье. Мы были с отцом в церкви, а оттуда пошли на кладбище и долго стояли у могилы нашего лучшего друга.
Трава еще не завяла, и несколько маргариток цвело на могиле. Ветер качал их маленькие белые головки, и мне казалось, что они приветствуют нас и благодарят за посещение.
Я мало знал свою мать, но привык говорить о ней с отцом каждый день. Случалось, что он долго смотрел на меня, молча слушая мою болтовню, и потом задумчиво говорил: «Как ты похож на нее, мне кажется иногда, что я слышу ее голос и вижу перед собой ее глаза». Прежде у меня не было матери, теперь у меня нет и отца. Дедушка понимает, как мне тяжело, и часто по целым часам рассказывает мне о родителях.
Я готов слушать его бесконечно, в темноте, не зажигая лампы и забывая на время томительные часы заключения. Его рассказы навсегда врезываются в мою память. Потом я сам вспоминаю о своем детстве, картина за картиной проходят в моем воображении. Я вижу дедушку, сидящего в углу у камина, мать в саду за работой и отца, стоящего на пороге дома. Мало-помалу картины становятся яснее, и я вспоминаю целые сцены из моего детства, а дедушка помогает мне и пополняет пробелы своими воспоминаниями.
Дедушка изобрел для меня еще одну работу, которой я могу заниматься при свете горящих дров. Он выучил меня плести из соломы веревки и сиденья для стульев.
Я сижу на полу у огня и плету, а он следит за моей работой и подает мне солому. Эта работа нам нравится – она не мешает нам разговаривать и вместе с тем занимает руки.
Я рассказываю дедушке разные случаи из моей школьной жизни, затем мы общими силами припоминаем рассказы и стихотворения, которые нам приходилось читать или слышать. Многие из стихотворений были у меня записаны, но, к сожалению, я потерял тетрадь.
– Попробуй припомнить и записать их снова, – посоветовал мне дедушка.
Я так и сделаю, и сегодня же постараюсь записать хоть одно стихотворение.
Мне стало страшно, когда я написал сегодняшнее число. Если несколько дней ноября показались мне такими длинными, то каким же покажется целый месяц, который сегодня начинается! И если бы еще один месяц! Я не смею на это рассчитывать. Снегу напало так много, что, кажется, целого лета будет мало, чтобы он растаял. Он поднимается уже до крыши нашей хижины, и если бы я не вылезал каждый день и не отгребал снег от трубы, нам нельзя было бы топить очаг и отодвигать затворку.
Но бедный дедушка совсем не может выходить из нашей темницы. Сегодня я спросил, что желал бы он больше всего видеть.
– Солнышко, – ответил он, но сейчас же прибавил: – И все-таки есть люди гораздо более несчастные, чем мы, и так же страдающие без вины, как мы. У нас есть еще маленькие удовольствия: мы можем затопить очаг, зажечь лампу, у себя здесь мы свободны и знаем, что к нам не придет тюремщик, который относится к заключенным или жестоко, или безразлично. Кроме того, гораздо легче страдать по воле Бога, чем вследствие людской несправедливости. Мы любим друг друга, и наша дружба смягчает нашу скорбь. У нас, наконец, есть Белянка, которая доставляет нам немало утешения, и, право, я люблю ее не только за то, что она дает нам молоко.
– Бедной Белянке очень скучно, – сказал я, – она всегда одна в темном хлеву. Что, если бы мы поместили ее здесь, в уголку? Ведь ей немного нужно места. Мне кажется, ей будет приятнее и веселее с нами.
Предложение мое было принято и одобрено дедушкой, и я тотчас же принялся за устройство новой квартиры для Белянки. Я приделал ясли к стене в самом отдаленном углу кухни, положил сена, разостлал на полу солому и привел Белянку на новоселье. Она осталась очень довольна переменой и выражала свою радость громким и продолжительным блеянием. Конечно, она успокоится, когда привыкнет к своему новому положению, а то ее шумные восторги могли бы нам надоесть. В ту минуту, как я пишу это, она уже несколько успокоилась и легла на свежую солому с довольным и счастливым видом. Очевидно, ей ничего больше не нужно; есть хоть одно существо в хижине, вполне счастливое.
Мои записки были бы очень интересны, если бы дедушка позволил мне записывать все разговоры с ним, но он находит более полезным, чтобы я делал подробное описание нашей жизни здесь. Сегодня он рассказал мне очень интересную и поучительную басню, и я записал ее.
Какое ослепительное солнце сегодня! Снег перестал, и наступила ясная, морозная погода. Как блестит громадный белый ковер, раскинутый кругом! Если бы я мог передать дедушке, как хорошо здесь! Но мне пришла сейчас в голову одна мысль, и я так жалею, что не подумал об этом раньше. Ведь можно разгрести снег около двери нашей хижины и проделать маленькую дорожку. Конечно, это будет нелегко, придется немало работать и залезать в снег почти по пояс, но зато дедушка увидит то, о чем скучает всего больше, – он увидит солнышко. Я работал целый день и был рад, что дедушка мне это позволил. Теперь я сижу у огня, завернутый в одеяло, и пишу мои записки, а платье мое сушится перед очагом.
Дело идет вперед. Оказывается, дедушка давно уже думал об этом, но боялся, что для меня будет утомителен такой труд. Как ему не стыдно! Я чуть не поссорился с ним.
Мы можем выйти из хижины: дорога готова. Я вывел дедушку, поддерживая его под руку. Но, как нарочно, день был сумрачный, и на душе у нас было невесело. Мы с грустью смотрели на чернеющий вдали лес, на серое облачное небо и на массу снега, окружающего нас. Пролетела большая хищная птица и нарушила мертвую тишину пронзительным криком. Она летела по направлению к нашей деревне.
– Язычники приняли бы эту птицу за дурное предзнаменование, – сказал дедушка с грустной улыбкой. – Но что может знать птица? Наша судьба в руках Божиих, и от Него будем ждать указаний. Спасибо тебе, Луи, за твой труд и желание доставить мне удовольствие. В следующий раз, может быть, наша прогулка будет веселее.
Против ожидания, мы вернулись домой в более грустном настроении, чем были до прогулки. Разговор не клеился, и мы замолчали. Не дурная погода была виною нашей грусти, а то, что, выходя из хижины, мы как будто почувствовали себя свободными и увидели, что мы такие же пленники, как были раньше.
Одна мысль ведет за собой другую. На этот раз дедушка заговорил первый, зная, что я приму его предложение с восторгом. Дело в том, что мы можем откопать и окно, чтобы впустить хоть немного свету в нашу комнату. На это потребуется больше времени, потому что сугроб у окна еще выше, чем у двери; нужно приниматься за дело, не теряя времени. Дедушке я, конечно, не позволю вмешиваться – мне слишком дорого его здоровье. Он уступает моим просьбам, хотя работа доставила бы ему некоторое развлечение.
Сегодня мне не удалось поработать: опять пошел снег и поднялся сильный холодный ветер. Дедушка положительно запретил мне выходить из хижины. Только вечером я вышел ненадолго, чтобы отгрести от двери снег, выпавший за день. Необходимо следить за этим, а то весь мой труд пропадет даром.
Теперь уже я настолько выучился доить Белянку, что дедушка не боится доверять мне ее. Она чувствует себя прекрасно, и это очень важно для нас, потому что с тех пор, как она перестала скучать, у нее прибавилось молока.
Погода несколько улучшилась, и я мог опять приняться за дело. Во время работы со мной случилось небольшое несчастие, которое сначала меня только насмешило, но, в сущности, могло повлечь за собой довольно неприятные последствия. Я разбросал уже много снегу, и окно было почти свободно, когда вдруг сверху свалилась на меня довольно большая снежная глыба и покрыла меня с ног до головы. Кое-как, барахтаясь руками и ногами, я освободил голову, но дальше ничего не мог сделать. Мне очень не хотелось пугать дедушку, но в конце концов пришлось-таки позвать его на помощь. Совсем перепуганный, вышел он на мой крик и с трудом дотащился до меня. Первую минуту после того, как я был освобожден, он и слышать не хотел о продолжении работы; большого труда мне стоило все-таки выхлопотать себе позволение.
Боже, сжалься над нами! Такого ужасного дня не было еще за время нашего заключения. До сих пор я еще не знал, что такое ураган в горах. Трудно себе представить, что происходило за стенами нашей хижины. Невообразимый рев и гул доносился до нас, страшные порывы ветра потрясали до основания нашу хижину. Мы попробовали выглянуть за дверь, но ничего не увидели, кроме бешено крутящегося снега; потом ветер так рванул дверь, что мы с трудом закрыли ее и задвинули задвижку. Пришлось также опустить вплотную затворку на трубу, вследствие чего нам нельзя было затопить очаг, и некоторое время мы сидели в полнейшей темноте. Подоив Белянку и закусивши немного, мы зажгли лампу и прочли несколько страниц из «Подражания Христу». Дедушка старался ободрить меня. В то время, когда я начинал думать о том, что Бог забыл нас, он говорил мне об Его бесконечном милосердии. Его тихий, спокойный голос смешивался с дикими завываниями бури в трубе. Весь день не прекращался ураган; вечером мы легли в постель и покрылись сверх одеяла соломой. Сердце мое все время сжималось от страха и тоски, наконец я не выдержал и расплакался. Дедушка обнял меня, крепко прижал к себе и так держал, пока я не начал понемногу успокаиваться.
Во время одного из сильных порывов ветра раздался вдруг такой треск, что мы оба замерли от испуга. Дедушка опомнился первый.
– Надо зажечь огонь и посмотреть, не случилось ли чего-нибудь у нас, – сказал он.
Осмотрев наше помещение при свете, мы убедились, что никакого повреждения внутри не было. Тогда мы решились выглянуть за дверь. Она была совершенно завалена громадным сугробом снега. Все мои старания пропали. Я не стал роптать, чтобы не огорчать дедушку.
– Могло бы быть и хуже, – сказал он, – такая буря довольно опасна для нашей хижины.
Мы зажгли на очаге сосновые шишки, чтобы вскипятить молоко. Они горели хорошо и распространяли приятный сосновый запах.
Мы немножко согрелись перед сном.
Ветер как будто стих, но какая погода – неизвестно. Окно и дверь совершенно исчезли под снегом, затворку отодвинуть невозможно. Придется опять жечь понемногу сосновые шишки, потому что от них почти нет дыма. Как только позволит погода, я снова примусь за разгребание снега от окна и двери, чтобы впустить хоть немного света.
Невыносимо холодно. Масса снега, под которым мы погребены, заглушает звуки бури, но холод пронизывает до костей. Белянка сделалась очень нетерпелива, но все-таки ей лучше здесь, чем было в хлеву. Дедушка уверяет, что только самый сильный холод может проникнуть в нашу хижину, которая очень хорошо построена. Он предполагает, что ветер подул с севера.
Вчера мы пережили страшный день; еще сегодня я не могу спокойно писать о том, что было.
И до сих пор мы не знаем, вполне ли освободились от опасности.
Это было утром, в то время как я доил Белянку. Сначала она стояла, как всегда, совершенно спокойно, но вдруг насторожила уши и задрожала всем телом.
– Что с тобой, Беляночка? – спросил я, лаская ее.
В ту же минуту раздался страшный вой совсем близко от нас, как будто над самыми нашими головами.
– Волки! – вскричал я в ужасе.
– Тише, постарайся успокоить Белянку, – сказал шепотом дедушка, подойдя к нам.
Вой продолжался все так же близко.
– Что будет с нами, если волки проберутся к окну или к двери? – проговорил дедушка.
– А вы думаете, что они еще не пробрались?
– Надеюсь. Но говори тише и старайся успокоить Белянку, она может привлечь их своим блеянием.
Но Белянка, вероятно, знала это лучше нас, потому что не издавала ни одного звука, только продолжала дрожать всем телом.
Я обнял ее за шею и крепко прижался к ней, дедушка сел возле нас и положил руку мне на плечо.
Я смотрел на его спокойное, ясное лицо, чтобы самому набраться мужества.
Все, что я испытал до сих пор, казалось мне ничтожным в сравнении с тем отчаянием, в котором мы пробыли почти весь этот день.
Мы провели его около Белянки, прислушиваясь к неумолкающему вою волков.
Была минута, когда я думал, что уже настал наш последний час: так близко раздался их ужасный рев.
– Они разгребают снег и сейчас будут здесь, – в ужасе прошептал я, прижимаясь к дедушке.
– Нет, голубчик, я думаю, они не найдут нас. Вероятно, они нашли поблизости какую-нибудь падаль и ссорятся, разрывая ее. Обыкновенно в это время года волки уходят с гор в долины, потому что им здесь нечем питаться. Бог даст, они нас только попугают своим воем, да и уйдут. Какое счастье, что они не пришли в то время, когда ты сгребал снег – тогда дело было бы плохо.
– Долго ли нам еще жить в таком страхе?! – грустно проговорил я. – Зима еще только начинается, холод все усиливается – мы никогда не выйдем отсюда.
До вечера не прекращался вой.
Мы решились лечь спать, но я долго не мог заснуть от страха.
Ночью волки, вероятно, ушли, но в ушах все еще раздается их вой. Дедушка говорит, что мне это только кажется. Должно быть, он прав. Белянка совершенно спокойна, она ест и спит по-прежнему. Думаю, что и мне можно успокоиться.
Итак, я лишен теперь последнего удовольствия и должен безвыходно сидеть в этой темнице. Я не смею даже и подумать о том, чтобы выйти на воздух и разгребать снег, как прежде. А я так радовался на окно, в которое проникал свет, и на то, что дедушка мог видеть солнышко. Теперь все кончено, – мы не видим ничего, кроме стен нашей хижины, и даже боимся открывать затворку, потому что труба так низка, что приходится почти вровень с крышей, и отверстие ее достаточно велико, так что волки, если они бродят еще поблизости, могут попасть через него к нам в хижину.
Дедушка упрекает меня за то, что я поддаюсь унынию, и говорит, что он не узнает меня и не понимает, куда девались моя бодрость и терпение.
Он прав – я сам недоволен собою.
Сегодня воскресенье. Как-то проводят его наши друзья и соседи? Думают ли они о нас? Конечно, если отец с ними. Но если он погиб, тогда, наверно, все позабыли о нас, мы для них умерли.
В деревне спокойно ждут зимы, веселятся, ходят друг к другу в гости, беседуют у ярко горящего огня.
Никогда я не думал о том, как нужно человеку общество других людей. И работать, и веселиться приятнее с другими, чем одному. Какое счастье оказывать друг другу взаимные услуги!
Ах, если бы я мог вдруг очутиться в деревне, среди своих! Но неужели они не думают о том, как мы страдаем здесь, и не постараются спасти нас!
Козье молоко, кусочек черствого хлеба и несколько вареных картофелин с солью – вот все, чем мы питаемся все время. И картофель нам нужно очень беречь – его немного. Иногда для разнообразия мы печем его в золе.
Я несколько раз уговаривал дедушку сварить себе кофе, но он страшно бережет наш маленький запас. А между тем он чувствует себя плохо последние дни. Сегодня наконец мне удалось уговорить его. Я знаю, что он любит кофе, и правда, он пил его с наслаждением. Он хотел поделиться со мною, но я отказался. К чему мне кофе? Для меня совершенно достаточно молочной пищи, а старому человеку очень тяжело отказываться от своих привычек. Пастухи в горах очень часто питаются одним молоком и сыром, и это вовсе не вредит их здоровью. А в старости, я знаю, нужна более разнообразная пища.
– Время-то как идет! – сказал дедушка. – Скоро уж и зима на дворе.
– Как – скоро? – воскликнул я. – Да разве зима не пришла?
– Нет еще. По календарю зима у нас начинается только с 21 декабря, а до тех пор считается осень. В горах зима начинается раньше.
– И кончается позже, – грустно прибавил я.
– Да, но мы можем освободиться и раньше весны. Если подует теплый ветер и продержится несколько дней, то снег стает очень быстро и дороги очистятся.
– Значит, мы вполне зависим от случайности?
– А как же ты думал? Вся наша жизнь зависит от случайности. Мы постоянно окружены опасностями, но не замечаем их. Нужно только всегда быть твердым в тяжелые минуты.
После этой беседы мы занялись чтением нашей единственной книги.
– Меня очень радует, – сказал дедушка, – что ты все больше и больше знакомишься с этой книгой. Она будет впоследствии твоим лучшим другом и во всех трудных случаях жизни даст тебе лучший совет. И в этом главное назначение книги. Я знаю многих, имеющих большие библиотеки, читающих много книг, но видящих в чтении только забаву. Они живут для того, чтобы читать, а следует читать для того, чтобы уметь жить.