Коллектив авторов
Прыжок в Космос
Алексеев Борис
Москвич, родился в 1952 году. Окончил Ядерный институт МИФИ, работал физиком-ядерщиком в Институте атомной энергии им. И. В. Курчатова. Увлекся рисованием, стал профессиональным иконописцем. С 1998 года является членом Московского Союза Художников. Имеет два ордена РПЦ.
Пишет стихи и прозу. Выпустил ряд книг, в том числе три книги в содружестве с И СП. В 2016 году стал лауреатом Премии Гиляровского (памятный знак 3-й степени) и серебряным лауреатом Международной литературной премии «Золотое перо России». Член Союза писателей России. Живет и работает в Москве.
На грани парадокса
Пролог
(монолог постояльца 9-го «Б» Димитрия Бездельникова)
– Как долго тянется время! Почему математика, важнейшая из наук, стоит в расписании после наискучнейшей истпары? Ну кому пришло в голову так нелепо составлять расписание? Что это за история, которую надо изучать раньше самого события?
Вам интересно, почему я назвал историю «наискучнейшей»? Да потому что нет у меня с ней научного взаимопонимания. А наука без взаимности, сами знаете, как кино без любви, – одни расходы!
Вот, к примеру, историчка Елена Ивановна. Женщина обстоятельная, не курит, одевается по-человечески, все при ней. А спросишь: «Елена Ивановна, почему рыцари 4-го крестового похода разграбили христианский город Константинополь? Ведь их цель была защитить святой Иерусалим от сарацинов?» Она в ответ: «Бездельников, у нас сегодня тема «Светлейшая республика Венеция». При чем тут Иерусалим?» Вы представляете? Ладно. Спрашиваю по-другому: «А скажите, Елена Ивановна, с какого такого перепугу венецианцы затащили ворованную квадригу на крышу святого Марка?[1] У них что, от жадности ум повело?» А она опять: «Собор святого Марка – это жемчужина византийской религиозной архитектуры…» Ну и так далее. Не понимает! Венецианский вор на весь белый свет кичится собственным воровством, а мы ему аплодируем. Отец мне говорил: «Помни, Митька, Русь святая – нам мать родная». А если святая Русь приходится мне матерью, то святая Византия, выходит, моя родная бабка! Значит, эти венецианские шныри обокрали мою родную бабушку? Да после этого не то что уважать – я знать их не желаю.
В общем, вчера вечером я забил по полной на эту «светлейшую» историю и до трех ночи смотрел с отцом футбол. Такие дела.
1. ВикСам великолепный
Да, так оно и получилось. Проболев за любимую команду до трех часов ночи, Митя Бездельников всю первую пару активно выздоравливал на задней парте, прикрыв голову учебником по истории Древнего мира, и остался совершенно глух к переживаниям исторички о закате Венецианской республики.
Действительно, если вдуматься, это какой-то кошмар! Только представьте: португалец Васко да Гама открыл в 1498 году морской путь в Ост-Индию, и бедняжка Венеция (между прочим, жирная и жадная) лишилась выгодной ост-индской торговли.
А вот еще одна интересная историческая деталь: пятьсот с лишним лет спустя в школе № 2 прозвенел звонок на перемену, и кошмарная итальянская история с этой долба-ной Венецией закончилась для Митяя (за широкой спиной качка Гобы) вполне благополучно.
На урок математики Бездельников вбежал в класс, опередив на полкорпуса парный дуэт[2] систематических отличниц «Дося-Фрося». Хихикая, две российские Барби прошуршали за его спиной и неподвижно застыли на первой парте возле Лобного места[3].
После второго звонка вломился в класс клоун Хамам (хам и обжора Скрынников). Он воровато огляделся в дверях и юркнул на соседнюю с Бездельниковым парту, по дороге споткнувшись о чью-то заботливо протянутую ногу.
А еще через минуту в класс торжественно вошел математик Виктор Самойлович и с порога протрубил (голос у ВикСама был от природы низкий, как у Шаляпина, и громкий, как у школьной уборщицы бабы Веры):
– Господа девяти(гэ)бэшники! Сегодня мы оторвемся по полной! Тема урока – математический софизм!
Все напряглись. Дося-Фрося даже ойкнули от испуга, а Хамам, как конь, одобрительно заржал, предчувствуя полуторачасовую халяву.
– Ну-с, начнем, пожалуй, вот с чего. – Виктор Самойлович взял мел и пару раз примирительно царапнул им идеально чистую школьную доску. – Пишем уравнение: «икс минус а равно нулю». Так-с, отлично. Теперь делим обе части этого равенства на число «икс минус а». Сокращаем и числитель, и знаменатель в обеих частях уравнения. Отлично. Получаем…
ВикСам повернулся к классу и на мгновение замер.
– Итак, мы получаем… единица равна нулю! Ой-ой-ой! – театрально запричитал ВикСам. – Что я натворил! Я приравнял единицу к нулю! Вы понимаете? На ваших глазах я объявил, что все сущее: мы, наша планета, наша галактика, Вселенная – это пшик! Над миром, да что там над миром, – ВикСам приосанился, – э-э… над самим Богом нависло торжество нуля, всеобщее небытие!..
Наконец он безвольно опустил руки, выдохнул и отошел от доски:
– Ну-с, что скажете, господа девяти(гэ)бэшники? Только не говорите мне: «Долой математику! Математики как науки не больше не существует!» Нет, друзья, математика существует и будет существовать всегда! А то, чему вы только что стали свидетелями, – это обманка для простаков, так сказать, околоматематическая ловкость рук, некий так называемый софизм.
Виктор Самойлович рухнул на стул и раскинул руки, будто крылья птицы, только что подбитой безжалостным Хамамом:
– Анализ феномена околоматематической лжи мы отложим на вторую половину урока, а сейчас пойдемте дальше. Математика – это прежде всего логика. Вот вам так называемый «софизм Эватла», упомянутый, если я не ошибаюсь, у Апулея.
У древнегреческого софиста Протагора учился софистике и судебному красноречию некий Эватл. По заключенному между ними договору, Эватл должен был заплатить за обучение десять тысяч драхм в том случае, если выиграет свой первый судебный процесс. В случае проигрыша первого судебного дела он вообще освобождался от обязанности платить учителю…
Митя слушал ВикСама, пытаясь из последних сил сосредоточиться. Только бы не закрыть глаза! Он понимал, если арматура ресниц верхнего века на мгновение сомкнется с арматурой ресниц нижнего века – дело труба. Его персональное «я», недоспавшее на истпаре больше половины второго тайма, провалится в небытие, и интересный урок исчезнет в историческом прошлом вслед за Венецианской республикой.
Увы, футбол – штука серьезная. Сначала одна ресница наклонилась под тяжестью века и коснулась нижнего арматурного пояса, потом другая, третья… Наконец откуда-то сверху, как из люка бетономешалки, брызнула цементная жижа концентрированного сна, и Митяй сплыл…
2. Греческая одиссея. Маэстро Протагор
Митя Бездельников очнулся от духоты и невыносимо яркого солнца и сразу почувствовал, как под драповым пиджаком его тело обливается липким неприятным потом. Вместо школьного потолка над головой простиралось лазурное средиземноморское небо, а вокруг стояли каменные здания со множеством колонн, украшенные разнообразными скульптурами. Люди, одетые в древнегреческие туники, неторопливо прохаживались по выложенным в траве дорожкам, непрерывно говорили и одобрительно похлопывали друг друга по плечам.
– Привет, меня зовут Кляка!
Митя ощутил, как вдоль позвоночника прокатилась по капелькам пота приветливая звуковая волна. В лучах полуденного солнца, практически не отбрасывая тени, стоял толстенький человечек в розовой тунике и огромных сандалиях. Сандалии крепились к его стопам при помощи кожаных подвязок.
– Ты кто?
– Я Кляка, – повторил человечек, – впрочем, обо мне достаточно. Займемся тобой. Слушай внимательно: ты в Афинах. Как, почему – это потом. Слыхал по истории: Древняя Греция и все такое?
– Про Грецию слыхал. – Митя вспомнил не слишком учтивые диалоги с историчкой и невольно поморщился.
– Ладно, название страны помнишь – и то хорошо. Здесь тебе предстоит, так сказать, летняя практика. Умрешь от удовольствия, ей-богу! Кстати о богах, их тут много.
– И все они живут на Олимпе, ссорятся, женятся, пьют, гуляют. Ненастоящие они… – начал было Митя, но Кляка схватил его за руку и подтянул к себе:
– Тсс, ты что! Гера – первая прослушница, все Зевсу доложит.
– Это вроде Меланьи Трамп, что ли? – улыбнулся Митя.
– Кто такая? – удивился Кляка. – Я всех богов знаю, а про такую не слыхал. Странно…
– Поживешь с мое – услышишь, – заверил его молодой собеседник.
Кляка посмотрел на Митю с нескрываемым уважением и продолжил:
– Мы с тобой сейчас стоим в главном атриуме риторской школы знаменитого на все Афины софиста Протагора. Вон он в темно-вишневой тунике. Кажется, чем-то недоволен. Пойдем-ка поближе.
– А моя драповая «туника» не насмешит народ? – Митя снял пиджак с мокрых до нитки плеч.
– Не переживай, нас с тобой никто не видит. Меня не видят – потому что это я, а тебя – потому что ты из другого времени. Понял?
Протагор теребил в руке небольшой пергамент. Его гневный речитатив, прерываемый его же веселым хохотом, сотрясал стены атриума. Молодые и не очень молодые будущие риторы затаив дыхание слушали Учителя. Кляка пристроился за их спинами и стал бубнить на ухо Мите синхронный перевод с греческого.
– Дети мои возлюбленные, – поставленный голос Протагора воистину поднимался до небес, – вы поглядите, что пишет этот пораженный стрелой высокомерия Эватл! Он сообщает мне, что не намерен, вы слышите, не намерен участвовать в судебных тяжбах и, как следствие, считает себя свободным от уплаты за учебу. Каков! Но на всякую птицу у ловца имеется силок, и вот какой. Я сам подаю на Эватла в суд! Он будет вынужден отдать мне долг. Как? Слушайте, дети мои.
Если выиграю я, он обязан будет заплатить мне по решению суда. Да, я подписал с ним договор о том, что если он проиграет первую судебную тяжбу, то освобождается от уплаты за учебу. Но тогда между нами не было суда! А при двух разноименных мнениях авторитет общественного постановления, как вы знаете, выше частного, и я, как частное лицо, в таком случае, – он расхохотался, – уступаю!
Вслед за ним захохотали ученики. Они подняли правые руки вверх и громко приветствовали мудрость Учителя.
– А если я проиграю и выиграет Эватл, он все равно обязан будет заплатить мне по нашему с ним договору, ведь наш Афинский суд предпочитает рекомендательное право карательному. И я в таком случае намерен требовать долг непременно!
Толпа вновь разразилась громогласным приветствием.
К Протагору подбежал юноша в короткой тунике и подал еще один папирус, свернутый в небольшую трубку и перевязанный потертым красным ремешком с печатью из голубой глины. Протагор сорвал печать и развернул свиток. Брови его поползли вверх, потом вниз. Стало заметно, что он огорчен и немного растерян прочитанным. Однако вскоре навык публичного человека, умеющего держать удар, возобладал над смятением чувств. Протагор выпрямился и, понимая, что от него ждут объяснений, заговорил:
– Этот псевдомудрец Эватл заявляет, что он не станет платить независимо от решения суда. Вы только послушайте, дети мои! – С этими словами Протагор еще раз театрально развернул полученный свиток и начал читать: «Почтенный Протагор, тебе нет нужды тратить время на тяжбу со мной. Прости, но денег от меня ты все равно не получишь. Если ты выиграешь суд, значит, я его проиграю и по нашему с тобой договору не буду тебе ничего должен. С одной стороны, мне, конечно, следует исполнить решение суда, но с другой стороны – нет. Ведь нашу с тобой мелкую тяжбу разбирает не досточтимый ареопаг, а присяжный дикастерий. Его решения для дел такого уровня, как наше, имеют исключительно рекомендательный характер. И о том тебе хорошо известно. Вот если я второй раз нарушу перед тобой свое обещание, тогда да. Но ты научил меня всему, что знаешь сам, и мне нет нужды тревожить твое внимание снова. А если я выиграю тяжбу, то решение суда позволит мне под любыми предлогами оттягивать оплату, которая определена нашим с тобой договором, что я и намерен делать. Не огорчайся, Учитель, я вынужден переиграть тебя, так как просто не имею суммы, необходимой тебе в уплату. И ты знаешь это. Прости, что поднял на тебя твое же оружие: у меня нет другого выхода. Почитающий тебя от Олимпа до берегов Стикса, Эватл».
Толпа учеников подавленно молчала. Протагор оглядел пределы атриума, улыбнулся и произнес:
– Что притихли, дети мои? Неужели вы решили, что ваш славный учитель побежден собственным учеником? Так слушайте! Сейчас я скажу важнейшую истину о человеке. Я вас учил, что каждая истина – это прикосновение к божественной бесконечности и первой истины среди прочих нет. Но истина, которую я хочу вам поведать, особенная. Вот она: «Человек есть мера всех вещей, и существующих, и несуществующих!» Именно так и рассудил я ответ Эватла. Все, чего он хотел от меня добиться, вся диалектика его ответа априори присутствует во мне, так как я есть мера всякому поступку в отношении себя. Вот и ответ: я благословляю его решение, оно отвечает моим интересам и моей философии!
В третий раз толпа дружно загудела и подняла вверх руки, приветствуя мудрость Учителя.
3. Осторожно: Дрон!
– Пойдем. – Кляка взял Митю за руку и вывел из атриума на узенькую афинскую улочку, где бродили стайки полуголых ребятишек и сидели редкие торговцы всякой мелочью.
– Кляка, объясни, зачем я здесь. – спросил Митя.
– Понимаешь… – Кляка набрал в рот побольше воздуха, важно надул щеки и произнес: – Как говаривал досточтимый Блез Паскаль: «Предмет математики настолько серьезен, что полезно не упускать случая сделать его немного занимательным». Вот так.
Он выдохнул с облегчением и, глядя в небо, продолжил:
– Там, наверху, в будущем вы считаете софистов обманщиками и плутами, дескать, они подкладывают в рассуждения заведомые ошибки. В то же время понятие «парадокс» вызывает у вас уважение и почтительное внимание. Вы снисходительно говорите: «Парадоксы похожи на софизмы, поскольку тоже приводят рассуждения к противоречиям». Ваш известный писатель… мм, кажется, Гранин, – Кляка почесал свой плешивый затылок, – да-да, Даниил Гранин писал: «Софизм – это ложь, обряженная в одежды истины, а парадокс – истина в одеянии лжи».
На самом же деле, дорогой Митя, поверь, все интересней и сложнее! Отдельный софизм – это ячейка в великих промысловых сетях Мудрости. Мудрая София забрасывает их в Житейское море и вылавливает крупные человеческие умы. Мелкая, так сказать, «рыбешка» беспрепятственно возвращается в море. Сети и вправду необычны. Необычны они с точки зрения здравого смысла. Никто не скрывает преднамеренной ошибки! Но как заманить, например, лисицу в силок, не подвязав к силку петушка? Надо обмануть инертность человеческого мышления, перехитрить ее. Надо заставить человека расправить крылья над привычными обстоятельствами и знаниями! А уж если рыбка попала в сеть, искушенный в делах Мудрости софист-рыбак передает улов повару-парадоксу. Поначалу повар морщится: «Ну что дельное можно сварить из этой несуразицы?» Но делать-то нечего. Другой улов когда еще будет, а кушать хочется сегодня. Вот и берется повар за работу. Там посолит, здесь поперчит, глядишь – и вышла еда, да не просто еда – отменный деликатес.
Знай, Митя: парадокс возникает как попытка выпутаться из софизма, но разрешается в конце концов открытием гения!
Вдруг Кляка насторожился и, как пес, стал вынюхивать ветерок, скользящий по лабиринту афинских улочек.
– Так я и знал! Он учуял тебя, – не скрывая огорчения, проскрипел зубами Кляка.
– Кто он? – переспросил Митя.
– Кто-кто, Дрон, конечно. Ох предстоят нам с тобой теперь неприятности!..
Кляка приосанился и приготовился встретить загадочного Дрона мужественно, с гордо поднятой головой.
– Хи-хи! – раздался писк за спиной Мити. – Хи-хи, я уже здесь! А вы, юноша, тоже еще здесь? Пора, пора домой, нечего вам тут расхаживать. Так и до беды недалеко, хи-хи, в самом деле!
– Это Дрон, – могильным голосом буркнул Кляка. – Держись, Дмитрий, щас он покажет себя.
Однако Дрон выглядел вовсе не пугающе. Пожалуй, при случайной встрече его можно было бы принять за интеллигентного афинского юношу, избравшего путь не воина, но ритора, настолько он казался вдохновенным и раскованным.
Дрон эффектно закатил глаза и, чеканя каждое слово (чувствовалось, что он владеет искусством риторики), продолжил:
– И вообще, Дмитрий Бездельников, кто ты такой? Вот я, например, человек, но ты же не я. Значит, ты – не человек. Спрашивается, а кто?
– Дрон, полегче. Ступай своей дорогой! – посоветовал Кляка упавшим голосом.
– А я уже пришел, – с деланной обидой ответил Дрон. – И вообще, слышал я, что наша Земля круглая. Какая нелепица! И другие планеты круглые. И апельсин круглый. Выходит, апельсин тоже планета? Однажды я захочу есть и съем нашу Землю, как апельсин, вместе с Клякой. А ты, Митя, беги, беги, пока не поздно!
Дрон, попискивая, стал все быстрее нарезать круги вокруг Мити, явно намереваясь совершить какую-то пакость.
– Бежим! – Кляка подхватил юношу на руки и помчался с ним по каменным ступеням вниз по направлению к городским термам. Дрон терпеть не мог общественные бани. Его приводило в сильнейшее смятение телесное блаженство, в которое погружался всякий, переступая порог дымящихся, как жерло Везувия, терм. В такие минуты Дрону казалось, что, несмотря на все его усилия, эра человеческого блага уже наступила. Он знал: дорога к этому благу лежит через взлеты и падения человеческого разума. И еще он знал, что открытия, которые предстоит совершить человеку на этом пути, представляют собой парные, сцепленные друг с другом звенья «софизм – парадокс». И он, могущественный Дрон, поставлен стеречь эту драгоценную цепь, чтобы человечество не могло даже приблизиться к божественным Олимпийцам и их великим тайнам!
Кляка знал о неприязни Дрона к термам. Поэтому он решил скрыть Митю именно там, чтобы иметь время обдумать дальнейшие шаги. Появление злобного антагониста нарушало все его замечательные планы.
4. Поединок
Метров за сто до терм Кляка остановился перевести дух. Не так-то просто оказалось бежать сломя голову с рослым, как каланча, пятнадцатилетним детиной на руках.
– Вроде оторвались! – заявил Кляка, довольный собственным успехом.
Расцепив руки, он «выронил» Митю на травертиновые плиты мостовой, а сам присел рядом под статуей испуганной Пандоры, изображенной с неизменным ящичком в руках.
– Не знаю, как у меня теперь получится, но я хотел научить тебя великому искусству парадоксального мышления. От природы этим редким качеством владеют единицы. Ты знаешь их имена, они начертаны на скрижалях человеческой цивилизации. Как Дрон пронюхал про тебя? Теперь он сделает все, чтобы я не посвятил тебя в эту великую тайну.
Кляка грустно улыбнулся:
– Кстати, ты уснул на уроке математики. Почему? Математика – это вторая, любимая дочь нашей матери Софии Премудрой.
– А как зовут первую дочь? – отвечая улыбкой на улыбку, переспросил Митя.
– Философия!
Кляка так смачно произнес слово «философия», что Митя ощутил желание по-новому взглянуть на окружающий мир. Всю свою сознательную жизнь он воспринимал его как совокупность определенных количеств. Так, при движении по горизонтальной прямой от количества пройденного зависит величина приобретенного в пути знания. Это же очевидно!
Кляка, как бы читая его мысли, заметил:
– А теперь представь. Ты пробежал сто метров, я за то же самое время прошел всего метр. Почему ты считаешь, что, пробежав большее расстояние, ты увидел больше меня? Я прошел этот путь пешком и увидел много такого, что другой, промчавшись в седле, попросту не заметил!
– Да, да, кажется, я понимаю, – ответил Митя, едва сдерживая волнение, – кроме количественного понимания вещей, есть другое, совершенно другое восприятие мира. Как бы это выразить… – Митя запнулся.
– Ты хотел сказать – качественное восприятие?
– Вот-вот, именно качественное, что-то типа потенциальной энергии тела, еще не раскрытой, как в кинематике, но уже существующей.
– Верно, – улыбнулся Кляка, – а ты молодец! И все же скажи, как случилось, что все твои энергии уснули на уроке математики?
– Понимаешь, Кляка, мы с отцом смотрели футбол.
– Футбол? Что такое футбол?
– Ну это когда двадцать два человека гоняют один-единственный мяч, причем половина из них хочет одно, а другая половина – совершенно другое.
– Здорово, – задумчиво произнес Кляка, – нам бы… Ой!
Неподалеку стоял ухмыляющийся Дрон и разминал кисти рук. Он удачно выбрал место, отрезав нашим героям путь к спасительным термам.
– Ладно, – торжественно объявил Кляка, – враг достаточно видел наши спины, теперь покажем ему наше лицо.
С этими словами он встал чуть впереди Мити и так же, как Дрон, стал разминать кисти рук.
Дрон сделал несколько шагов навстречу, Кляка повторил его действие. Митя поравнялся с бесстрашным Кля-кой и тоже стал разминать пальцы, желая устрашить противника.
– Начнем, пожалуй! – Дрон ловко запрыгнул на каменный парапет ограждения и произнес скороговоркой, будто выпустил очередь из автомата Калашникова:
– Предлагаю полакомиться парадоксом Рассела. Одному деревенскому брадобрею повелели брить всякого, кто сам не бреется, и не брить того, кто бреется сам. Вопрос: как он должен поступить с самим собой?
– Как брадобрей – пусть поступает, как ему повелели, а как человек – пусть поступает по личному усмотрению! – выпалил Митя, не отставая от Дрона в скорости звуко-извержения.
Кляка с изумлением поглядел на товарища и одними губами прошелестел: «Ну ты даешь!»
– Может ли всемогущий маг создать камень, который сам не сможет поднять? – не унимался Дрон.
– Нет, не может! Ведь если он не сможет создать камень, значит, он не всемогущий. А если сможет создать, но не сможет поднять, значит, все равно не всемогущий.
От второго блестящего ответа Мити Дрон пошатнулся, потерял равновесие и грузно, как мешок, повалился на мостовую.
Через минуту, отдышавшись, он собрал остаток сил и, с трудом выговаривая каждое слово, продолжил:
– Человек обратился к толпе: «Высказывание, которое я сейчас произношу, ложно». Если высказывание действительно ложно, значит, говорящий сказал правду. Если же высказывание не является ложным, а говорящий утверждает, что оно ложно, его слова – ложь. Таким образом, если говорящий лжет, он говорит правду, и наоборот!
Дрон выдохнул и прикрыл глаза. Казалось, еще минута – и он окончательно придет в себя. Медлить было нельзя. Кляка открыл рот, чтобы ответить Дрону, но Митя рукой остановил его:
– Дрон, это несерьезно! Ты предлагаешь обыкновенную игру слов. Во-первых, беспредметный оборот речи закладывает проблему без дна! А во-вторых, ты ловко аргументируешь свое утверждение, манипулируя то формой фразы, то ее предполагаемым содержанием. Если высказывание ложно и говорящий сказал об этом правду, это вовсе не означает, что говорящий солгал, поведав о лжи правду. И наоборот. Эх, ты, Дро…
Митя не успел договорить, как с Дроном случилась удивительная метаморфоза. Его тело под туникой странным образом зашевелилось и стало распадаться на множество маленьких вертлявых человечков-дронидов. По мере появления дрониды разбегались в разные стороны и исчезали в расщелинах розового травертина. Кляка бросился вперед, изловчился и поймал двух крохотных беглецов. Прижав их тельца к себе, он издал вздох болезненного облегчения. Митю поразила страдальческая физиономия Кляки. На ладонях и животе, везде, где Кляка прижимал беглецов, образовались черные обожженные пятна.
– Что это, Кляка? – испуганно спросил Митя.
– Это? – Кляка попытался улыбнуться. – Ну что тут поделаешь! Двух дронидов аннигилировал – и то слава Богу! Теперь их меньше.
– Кляка, скажи честно, ведь ты сейчас сказал «слава Богу!» не про Олимпийцев?
– Ну да. Только тсс! А то они рассердятся…