Коллектив авторов
Лубянские чтения – 2021. Актуальные проблемы истории отечественных органов государственной безопасности

Директор Департамента полиции А.А. Лопухин: материалы к биографии

С.В. Медведев

г. Москва

Обстоятельства раскрытия секретного сотрудника Е.Ф. Азефа бывшим директором Департамента полиции А.А. Лопухиным хорошо известны. О встрече Лопухина с издателем журнала «Былое» В.Л. Бурцевым и ее последствиях пишут и современники⁸⁸ и историки⁸⁹. Исследователи изучили подробности ареста А.А. Лопухина⁹⁰, его пребывание в Минусинской ссылке⁹¹, показания Чрезвычайной следственной комиссии, данные бывшим директором Департамента полиции в ноябре 1917 г.⁹² Вместе с тем, не все периоды биографии Алексея Александровича одинаково хорошо отражены в историографии.

Будущий директор Департамента полиции родился в 1864 г. в Орле. В середине 1880-х гг. Лопухин закончил юридический факультет Московского университета, что позволило ему последовательно занимать должности товарища прокурора Рязанского окружного суда, затем Московского окружного суда. Начиная с 1896 г., Лопухин занимает должность прокурора: Тверского окружного суда (1896), Московского (1899) и Петербургского (1900) судов, Харьковской судебной палаты (1902). Как сообщается в документах 2-го департамента Министерства юстиции, в должности прокурора Харьковской судебной палаты Лопухин получал 3000 рублей в год, «а за удержанием 2 % на пенсии и 4 % в эмеритуру судебного ведомства – 2820 рублей, столовые – 1000 рублей, за удержанием 1 % на пенсии, 1 % на инвалидов и 4 % в эмеритуру – 940 рублей; квартирные – 1000 рублей, за удержанием 4 % в эмеритуру – 960 рублей»⁹³.

С 1902 по 1905 г. Лопухин занимал должность директора Департамента полиции. Судя по формулярному списку о службе исполняющего должность директора Департамента полиции от 24 мая 1902 г., 38-летний статский советник Лопухин получал в год 10 000 рублей⁹⁴. В 1902 г. он был обладателем орденов св. Анны 2-й и 3-й степени, св. Станислава 3‑й степени (в 1903 г. за этот орден, пожалованный в 1899 г., за Лопухиным числилась недоимка в размере 30 рублей. Эта ситуация почему-то не решалась и Капитул российских императорских и царских орденов был вынужден обращаться в Министерство юстиции, отделение личного состава⁹⁵); в 1903 г. – награжден болгарским орденом «За гражданские заслуги» 1-й степени и большим офицерским крестом ордена короны Италии; в 1904 г. – сербским орденом св. Саввы⁹⁶. В 1903 г. Лопухин был принят в члены правления Шлиссельбургского крепостного округа Императорского Российского общества спасания на водах, а также в почетные члены Московского совета детских приютов (оба ведомства находились под покровительством императрицы Марии Федоровны)⁹⁷.

С 4 марта по ноябрь 1905 г. Алексей Александрович исполнял обязанности эстляндского губернатора.

Вероятно, в период работы Лопухина в должности прокурора Московского окружного суда состоялось его знакомство с начальником Московского охранного отделения С.В. Зубатовым. Однако, вопреки расхожему в исторической литературе убеждению, в 1899–1900 гг. их отношения были далеки от идеальных. Исследовательница Л.В. Ульянова в своей недавно изданной монографии приводит интересное высказывание С.В. Зубатова о работе московских прокуроров в 1899 г.: «Прокуроры без всякого стеснения заявляют, что с моей стороны является совершенно непростительным, раз я их не осведомляю накануне арестов об означенных следственных действиях, так как им необходимо немедленно давать (по телеграфу) об этом знать министру юстиции…, я, конечно, отругнулся и впредь этого делать не намерен»⁹⁸.

В 1902 г. А.А. Лопухин был назначен исполняющим обязанности директора Департамента полиции. Интересно, что уже через несколько месяцев после назначения Лопухина на пост, начался процесс организации охранных отделений в крупнейших городах Российской империи⁹⁹. Как пишет Л.В. Ульянова, «жандармы-ученики С.В. Зубатова при А.А. Лопухине стали руководителями вновь созданных и уже существовавших охранных отделений. Так, Я.Г. Сазонов стал начальником Санкт-Петербургского охранного отделения (1903–1905), В.В. Ратко – Московского (1902–1905), А.И. Спиридович – Таврического, а впоследствии Киевского (1903–1906). Б.А. Герарди был назначен помощником начальника Сибирского охранного отделения (1903–1905)»¹⁰⁰. Очевидно, отношения С.В. Зубатова и А.А. Лопухина изменились в лучшую сторону – в октябре 1902 г. Сергей Васильевич был назначен заведующим Особого отдела Департамента полиции, а общества взаимопомощи рабочих, подконтрольные Московского охранному отделению, переживали настоящий расцвет. Как писал в 1916 г. С.В. Зубатов А.И. Спиридовичу, в 1903 г. его взаимоотношения с А.А. Лопухиным снова были далеки от идеальных. На этот раз они разошлись во мнениях относительно самого высокооплачиваемого агента Департамента полиции Е.Ф. Азефа: «Дело прошлое, но все же любопытно, как мог Азеф проагентурить до 1908 года, когда мы с ним разругались еще в 1903 году, перед уходом моим из Департамента? Что же могло усыпить у Департамента мое открытое выражение А.А. Лопухину сомнений в допустимости его тактики? Ведь я нарочно арестовывал его кружки без совета с ним, а уходя, помню, слышал, что на него за провалы косятся»¹⁰¹.

В истории с увольнением Зубатова с поста главы Особого отдела Департамента полиции роль А.А. Лопухина представляется не очень ясной. В момент увольнения Зубатова Лопухин находился в отпуске в Париже: «В сентябре, в Париже, до меня дошли два сенсационные известия (так в тексте – С.М.). Первое сообщало об отставке Витте, точнее, о назначении его председателем Комитета министров, создавшем ему положение, которое он в своих «Воспоминаниях» дважды называет «бездеятельным», и равнявшемся отставке своей безвластностью. Изо второго я узнал об аресте и ссылке Зубатова»¹⁰². Можно одинаково поставить под сомнение и то, что для директора Департамента полиции отставка заведующего Особым отделом стала сенсацией и версию отставки, которую Лопухин приводит в своих воспоминаниях: «Зубатов составил письмо, как бы написанное одним верноподданным к другому и как бы попавшее к Зубатову путем перлюстрации. В нем в горячих выражениях осуждалась политика Плеве, говорилось, что Плеве обманывает царя и подрывает в народе веру в него, говорилось также о том, что только Витте по своему таланту и преданности лично Николаю II способен повести политику, которая оградила бы его от бед и придала бы блеск его царствованию. Это письмо Мещерский должен был передать лично Николаю II, как голос народа, и убедить его последовать пути, этим голосом указываемому. Но этому плану не было суждено осуществиться. Зубатов допустил крупную оплошность – он посвятил в него своего друга, а ранее секретного агента, Гуровича, прежнего революционера, известного по кружку «Начала». Гурович же тотчас отправился к Плеве…»¹⁰³. Во-первых, вероятность отставки Зубатова уже в июле 1903 г. существенно возросла. Именно тогда началась знаменитая стачка рабочих Юга России, в которой приняли участие некоторые рабочие, сотрудничавшие с агентами Зубатова¹⁰⁴. Во-вторых, представляется маловероятной ситуация, при которой Зубатов сделал ставку на стремительно теряющего кредит доверия Николая II С.Ю. Витте, организовав странную интригу с подложным письмом. Каким образом анонимное письмо могло убедить царя в разрушительном для страны действии политики В.К. Плеве – непонятно. В-третьих, из довольно запутанных свидетельств Лопухина об обстоятельствах увольнения Зубатова можно сделать только один вывод: заступаться, ходатайствовать за опального Сергея Васильевича Алексей Александрович не собирался. Версия Ф.М. Лурье о том, что, увольняя Зубатова, министр внутренних дел В.К. Плеве пытался «лишить Лопухина главной его опоры, союзника, единомышленника, блистательного исполнителя»¹⁰⁵, не находит подтверждения в архивных документах.

Отношение А.А. Лопухина к еврейскому вопросу было неоднозначным. Исследователи обоснованно отмечают интерес директора Департамента полиции к сионизму, еврейским религиозным организациям и обществам взаимопомощи. Как пишет А.И. Логинов, «…в 1903 году в печати появилась записка за подписью его директора (Департамента полиции – С.М.) А.А. Лопухина «Сионизм». Структура, отвечающая за безопасность государства, и ее аналитики справедливо увидели в этих идеях угрозу для государственного устройства Российской империи. Требовалось не только усиление агентурной работы, но и использование новых методов»¹⁰⁶.

В то же время, в 1906 г., уже после увольнения с должностей директора Департамента полиции (март 1905 г.) и эстляндского губернатора (ноябрь 1905 г.), находясь в Мюнхене, Лопухин направил на имя министра внутренних дел П.А. Столыпина письмо, содержащее обвинение местных властей в организации еврейских погромов: «Письмом от 13 минувшего мая я счел долгом довести до сведения вашего превосходительства о том, что копия рапорта заведующего Особым отделом Департамента полиции Макарова министру внутренних дел об организации избиения евреев в городе Александровске, Екатеринославской губернии, и об участии в этом чинов Департамента полиции была передана редакции газеты «Речь» мною в виду глубокого моего убеждения, что только осведомленная прессой Государственная Дума в силах навсегда прекратить грозящее государству величайшей опасностью систематическое подготовление властями еврейских и иных погромов»¹⁰⁷. Как отмечает сам А.А. Лопухин, реакция П.А. Столыпина на письмо была негативной: «Впоследствии мне стало известно, что за оглашение этого письма Столыпин поднимал вопрос о предании меня суду, но даже щегловитовская юстиция не смогла найти в данном случае состава преступления»¹⁰⁸.

Интересно, что в это время на имя П.А. Столыпина начали приходить письма, обвиняющие А.А. Лопухина в различных должностных преступлениях. Так, потомственная дворянка А.В. Карпова писала 14 октября 1906 г.: «Ваше Высокопревосходительство, глубокоуважаемый Петр Аркадьевич! Будьте осторожны и не поддайтесь на удочку А.А. Лопухина; это очень опасный человек, конечно, не сам по себе, так как известно всем, что он очень недалек, но опасны те люди, по наущению коих он действует. Лопухин, будучи директором Департамента полиции, очень много прикарманил денег, а когда его прогнали из губернаторов, видя, что его песенка спета, он отдался жидам, которые за солидный куш выпустили сперва князя Урусова (Лопухин женат на сестре Урусова), а теперь выпускают Лопухина; жидам необходимо добиться оправдания Носаря, так как они возлагают на него большие надежды; сделать его героем и поставить во главе рабочего движения. Лопухин берет с жидов и совсем у них в руках, как человек падкий на золото, а сам полнейшая бездарность и вышел в люди, благодаря протекции министра Муравьева, который друг его отца»¹⁰⁹.

В 1909 г., когда А.А. Лопухин был обвинен в государственной измене, газета «Московские ведомости» вышла с ретроспективным обзором его противоправительственной деятельности в 1906 г.: «В первой Государственной Думе бывший товарищ министра внутренних дел князь В.С. Урусов в открытом заседании описывал, как в Департаменте полиции под наблюдением жандармского офицера Комиссарова печатались будто бы воззвания, призывающие к еврейским погромам. Правда это или нет – мы не знаем, но несомненно князь Урусов разглашал тайны, которые могли быть ему известны только по службе. Тогда же, в мае 1906 года, уволенный со службы директор Департамента полиции А.А. Лопухин, шурин князя Урусова, написал министру внутренних дел П.А. Столыпину письмо, в котором дополняя и выясняя разоблачения, сделанные своим зятем, сообщает, будто бы некоторые противореволюционные прокламации создавались в Департаменте полиции и им же распространялись, а осенью того же года эти сообщения передаются Лопухиным присяжному поверенному Грузенбергу для оглашения его по делу о совете рабочих депутатов и одновременно появляется в немецких, французских и английских газетах»¹¹⁰.

22 августа 1909 г. газета «Вечерний Петербург» сообщала о том, что «Лопухину местом ссылки назначена деревня Самодурова, Минусинского уезда, расположенная в семи верстах от города Минусинска»¹¹¹. Так как ссылка бывшего директора Департамента полиции вызвала большой общественный резонанс, некоторые газеты попытались увеличить свой тираж путем публикации фантастических слухов. Так, уже 10 сентября 1909 г. «Смоленский вестник» живописал о кипучей деятельности Лопухина в Сибири: «Лопухин… ведет переговоры с анонимным французским товариществом о передаче приисков по реке Енисею в руки русских горных промышленников. Прииски дают золота на 3 миллиона рублей в год и платины на ту же сумму. Кроме того, Лопухин занят организацией второго Сибирского банка. Цель его – объединение сибирских капиталистов на почве дружного эксплуатирования сибирских богатств русскими. Сообщают, что енисейский губернатор отдал визит Лопухину и сказал, что он отдал распоряжение не стеснять его различными правилами, обычно применяемыми к ссыльным. Последнее сообщение от Лопухина гласит: «Выписана партия рабочих безработных с Урала в числе 500 человек. Дело разовьется. Пользуюсь относительной свободой. Богатство Сибири – край непочатый»¹¹².

Газетные слухи настолько обеспокоили Департамент полиции, что Лопухин 4 октября 1909 г. был вынужден опубликовать опровержение в «Биржевых ведомостях»: «Местом моего водворения является Мало-Минусинская волость, расположенная в 5 верстах от Минусинска. Жить же мне разрешено временно в Минусинске для лечения. У меня, как вы знаете, сахарная болезнь и артрит, кроме того, за время содержания под стражей, у меня появилось сильное притупление слуха»¹¹³.

Енисейский губернатор Я.Д. Бологовский сообщал в Департамент полиции о том, что никаких встреч с представителями губернской администрации у Лопухина не бывает, живет ссыльнопоселенец скромно, не привлекая лишнего внимания: «Из представляемых мне минусинским исправником каждые две недели донесений о поведении и образе жизни Лопухина видно, что он живет тихо и в настоящее время, с моего разрешения, занят приведением в порядок библиотеки Минусинского уезда»¹¹⁴.

Через 1,5 года положение Лопухина и его семьи не улучшилось. 20 апреля 1910 г. Алексей Александрович писал в письме князю Е.Н. Трубецкому: «С проведением железной дороги дороговизна стала здесь ужасная… И не мало страдаем мы от холода в нашей квартире. Можно и здесь найти два, три дома с некоторыми удобствами и теплые, но за это надо платить такие деньги, которые мы не можем тратить; можно и мясо купить не хорошее, а сносное, но за него надо заплатить 40 копеек за фунт, а я и так, прожив столько лет своим трудом, поставлен в такое положение, что приходится жить на чужие деньги: если бы не брат Юша и Сережа Урусов, нам не на что было бы жить»¹¹⁵. 30 апреля 1910 г. Лопухин был принят на частную службу в Сибирский торговый банк с окладом 500 рублей в год. Занимался он гражданскими делами, связанными с банком – их оперативно доставляли ему на квартиру. Как пишет исследовательница Н.Н. Медведева, «по императорскому указу от 4 декабря 1912 года А.А. Лопухин был помилован и восстановлен в правах. В том же году Алексею Александровичу было разрешено вернуться в Москву, где он стал вице-директором Сибирского торгового банка»¹¹⁶. После Октябрьской революции А.А. Лопухин эмигрировал во Францию, где и умер 1 марта 1928 г.

В удивительной судьбе А.А. Лопухина можно найти много противоречий. Несмотря на то, что многие современники считали его либералом, Лопухин возглавлял одну из самых консервативных структур Российской империи – Департамент полиции – в сложнейший период его существования. Поддерживая руководителя Особого отдела С.В. Зубатова в его экспериментах, соглашаясь с его кадровой политикой, он все же не пришел на помощь своему подчиненному, когда у него начались проблемы. Будучи последовательным защитником евреев от притеснений и погромов после увольнения с занимаемых постов, Лопухин не придерживался этой линии, находясь во властных структурах. К примеру, в 1903 г. он участвовал в Особом совещании, посвященном «пересмотру существующих законов о евреях» под председательством шталмейстера Высочайшего двора генерал-лейтенанта И.М. Оболенского¹¹⁷. В реальности это совещание, будучи одним из многих, не изменило положение евреев в России, а архивные документы 1903–1904 гг. не сохранили свидетельств недовольства Лопухина бесплодными межведомственными дискуссиями.

Контрразведка накануне Великой войны

В.И. Лазарев

г. Москва

Начало ХХ в. стало годами бурного развития экономики ведущих европейских государств, включая Российскую империю. Строились гигантские заводы и фабрики, стремительно развивался железнодорожный и морской транспорт, совершались новые открытия в науке. Однако в сфере международных отношений уже в первое десятилетие нового века обозначились серьезные проблемы, которые в конечном итоге вскоре привели к военному конфликту невиданных ранее масштабов – Первой мировой войне. Два военно-политических блока крупнейших европейских государств – Тройственный союз и Антанта – спешно совершенствовали в этот период свои вооруженные силы, делали все необходимые приготовления к будущей войне.

Приближение военного конфликта особенно четко ощущалось в сфере деятельности спецслужб. Созданная незадолго до Первой мировой войны российская контрразведка в 1911–1914 гг. постоянно сталкивалась с попытками разведывательных служб вооруженных сил Германии и Австро-Венгрии вести сбор информации об армии и флоте Российской империи, транспортных сообщениях, будущем театре военных действий.

Между тем, в российском обществе и даже в военной среде в эти последние предвоенные годы практически полностью отсутствовало понимание необходимости того, что в советский период истории нашей страны называли бдительностью. Прибывавшие в Российскую империю официально, либо под прикрытием сотрудники иностранных спецслужб и агенты чувствовали себя в стране достаточно вольготно.

Организацией противодействия иностранным разведкам и защитой секретов занимались в этот период контрразведывательные отделения (КРО) штабов военных округов, а также Петербургское городское КРО. К числу наиболее активно работавших в этом направлении подразделений следует отнести и Отчетное литера «Б» отделение штаба Московского военного округа (МВО). Контрразведывательное подразделение с таким условным наименованием возглавлял в предвоенные годы подполковник Отдельного корпуса жандармов князь В.Г. Туркестанов, в прошлом опытный оперативник, пришедший в контрразведку с должности помощника начальника Московского охранного отделения.

Оперативная обстановка в Москве накануне войны по линии контрразведки была непростой. В городе проживало немалое количество иностранных подданных, среди которых находились и лица, которые, по данным контрразведки, могли принадлежать к кадровому составу или агентуре иностранных спецслужб. Кроме того, как отмечал в одном из документов, подготовленных в декабре 1913 г., подполковник В.Г. Туркестанов, ежегодно в городе находилось около 40–50 иностранных офицеров, прибывших для изучения русского языка, в том числе из Англии – до 15 человек, Швеции – до 10, Австро-Венгрии – до 7, Германии – до 5, Франции и Болгарии – от 1 до 3.

Контрразведчики достаточно быстро научились выявлять истинную цель приезда тех или иных офицеров. Иностранные офицеры, которые действительно приехали учить язык, как правило безвыездно проживали в Москве и регулярно посещали занятия. Вторая категория – офицеры-разведчики, использовавшие предлог изучения русского языка для приезда в Россию, постоянно путешествовали по стране, периодически выезжали за границу. Но особенно беспокойный образ жизни вели офицеры, приезжавшие «для усовершенствования в русском языке». Они разъезжали по всей стране, а в Москве вели праздный образ жизни.

Больше всего хлопот московским контрразведчикам доставляли австрийские офицеры. Как отмечал в своей записке В.Г. Туркестанов, «Я могу совершенно определенно утверждать, что каждый австрийский офицер, появляющийся в России, за самым малым исключением, приезжает сюда с единственной целью – военной разведки… Каждый офицер австрийского генерального штаба стремиться получить командировку для изучения русского языка, при этом для начала его будущей разведочной службы ему дается какая-либо задача. Если по возвращении из командировки он представит хорошие результаты ее, он получает вторую командировку уже «для усовершенствования в русском языке» и задачи более серьезные».

Совершенно не занимались разведкой шведские офицеры. Они же были наиболее прилежными учениками и наиболее стесненными в денежных средствах.

Каких-либо правил, которые бы регламентировали порядок пребывания в России иностранных офицеров, приехавших для изучения русского языка, не существовало. Если иностранный офицер прибывал в Россию в рамках официальной командировки, то он был обязан явиться в штаб военного округа. Все остальные только заполняли листок адресного стола в полицейском участке. Причем, если не было указано воинское звание, то офицеры вообще не выделялись среди других прибывших в Москву. Лишь после настоятельных обращений контрразведчиков полиция стала сообщать в Отчетное литера «Б» отделение о прибывающих иностранных офицерах.

Организовав плотный контроль за иностранными офицерами, находившимися в столице, контрразведчики с удивлением обнаружили, что некоторые из них проживают на квартирах российских военнослужащих. Начальник отделения подполковник В.Г. Туркестанов вынужден был 9 января 1914 г. доложить окружному генерал-квартирмейстеру о том, что в городе отмечаются случаи проживания иностранных офицеров в квартирах русских офицеров. Подобное положение, по его мнению, являлось опасным с точки зрения контрразведки. Иностранный офицер, занимавший комнату в семье русского офицера, мог использовать свое общение с членами семьи для получения нужных ему закрытых сведений, в том числе получить доступ к секретной переписке по вопросам мобилизации, перевозок войск и т. п., которая могла оказаться на квартире русского офицера.

В своем докладе В.Г. Туркестанов приводил конкретные примеры. При этом он полагал «учреждение негласного наблюдения за внутренней обстановкой жизни офицерской семьи делом настолько щекотливым, что может быть вызвано лишь особо серьезными к тому данными».

Доводы контрразведки, по-видимому, не сразу стали восприняты военным командованием. Однако 7 мая 1914 г. начальник штаба МВО генерал-майор Е.К. Миллер направил командирам гренадерского, 5-го, 13-го, 17-го, 25-го армейских корпусов, а также некоторых других воинских частей и учреждений, секретное указание. В нем сообщалось, что в последние годы отмечается наплыв в пределы Московского военного округа, в особенности в Москву, иностранных офицеров, приезжающих, якобы, с целью изучения русского языка. Причем многие из этих офицеров занимают комнаты в семьях русских офицеров. Далее в указании говорилось, что в связи с тем, что данное обстоятельство может быть легко использовано в целях военной разведки, «командующий войсками округа находит проживание иностранных офицеров в квартирах русских офицеров неудобным и просит поставить об этом в известность всех офицеров…».

Следует особо отметить, что российский Генеральный штаб также практиковал направление своих офицеров для ведения разведки с легальных позиций в страны Тройственного союза. Но отношение к ним в этих государствах было очень настороженное, причем не только со стороны официальных властей, но и в офицерской среде, и в целом в обществе.

В первые месяцы 1914 г. от негласных источников Отчетного литера «Б» отделения штаба МВО из окружения германского и австро-венгерского консульств в Москве стали поступать первые тревожные сообщения, которые свидетельствовали о приближении войны. Так, 20 февраля 1914 г. отделение получило агентурные данные о том, что в австро-венгерском генеральном консульстве в Москве на случай мобилизации вследствие осложнения отношений с Сербией ведутся усиленные работы по проверке и изготовлению призывных списков запасных воинских чинов, проживающих в районе консульства.

В начале января 1914 г. Отчетное литера «Б» отделение представило окружному генерал-квартирмейстеру три документа – списки лиц, в отношении который в особый период и военное время планировалось проведение временного задержания, либо применение административных мер. В преддверии войны 1 июля 1914 г. врио начальника КРО штаба Московского военного округа ротмистр Берманн утвердил у окружного генерал-квартирмейстера новый переработанный вариант этих документов. В список лиц, которые «в предмобилизационный период и в последующее за сим время подлежат особому наблюдению со стороны административных властей», вошли 19 австрийских подданных, 13 германских, 1 греческий, 38 российских, 1 румын, 4 шведа, 1 швейцарец и 3 японца.

Список лиц, подлежащих временному «арестованию» в предмобилизационный период содержал всего три фамилии: одного австрийца и двух японцев. В свою очередь список лиц, в отношении которых предполагалось принятие административных мер, включал 5 германских, 5 японских и 3 китайских подданных.

Как показали последующие события, составленные списки вскоре пригодились контрразведчикам. После обострения конфликта между Сербией и Австро-Венгрией на Балканах 13 июля 1914 г. Николай II утвердил «Положение о подготовительном к войне периоде». А 16 июля 1914 г. последовало указание начальника штаба Московского военного округа генерал-майора Е.К. Миллера начальнику Отчетного литера «Б» отделения провести обыск у нескольких проживавших в Москве австро-венгерских подданных.

Контрразведчики в эти тревожные дни внимательно отслеживали обстановку в генеральных консульствах Германии и Австро-Венгрии, а также среди проживавших в Москве подданных этих стран, которые могли быть мобилизованы на случай войны. В ряде случаев счет шел на часы.

Так, 15 июля 1914 г. утром Берманн докладывал окружному генерал-квартирмейстеру о том, что, по агентурным сведениям, проживающие в Москве австрийские и германские запасные офицерские и нижние чины до настоящего времени вызова на родину не получали. Среди проживающих в городе чехов замечено большое волнение. Многие запасные воинские чины решили в случае получения повесток все же остаться в России. Среди проживающих в Москве германских колонистов царит уныние и сочувствия к Австрии-Венгрии и Германии не наблюдается.

Но уже во второй половине этого же дня последовал новый доклад Берманна, в котором говорилось, что по агентурным секретным сведениям сегодня австро-венгерским консульством получено извещение о том, чтобы все находящиеся в Москве австрийские запасные чины явились в консульство. О полученных сведениях начальник штаба МВО немедленно проинформировал телеграммой отдел генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба (ГУГШ): «Сегодня около часу дня проживающие в Москве австрийские запасные получили спешное приглашение явиться в генеральное консульство. Последующем донесу дополнительно. Миллер».

На следующий день, 16 июля 1914 г., временно исполнявший обязанности начальника контрразведывательного отделения ротмистр Берманн докладывал окружному генерал-квартирмейстеру уточненные данные. По его информации, проживавшие в Москве австрийские офицеры запаса получили от своего консульства предписания выехать на родину, в назначенные им части, в 24-часовой срок. Нижним чинам было объявлено быть в полной готовности к немедленному выезду после получения соответствующих уведомлений. Что же касается германских подданных, то они по состоянию на 16 июля 1914 г. еще никаких предписаний не получали.

Через имеющиеся агентурные возможности на телеграфе и почтамте сотрудники Отчетного литера «Б» отделения штаба МВО усилили в эти дни контроль за корреспонденцией, поступавшей в адрес консульств Австро-Венгрии и Германии. В частности, по указанию начальника отделения были задержаны впредь до особого распоряжения две перехваченные шифрованные телеграммы из Вены в адрес австрийского консульства. Одна из них имела следующий вид:

«Вена 5151 29 31 7 26м

6 89038 04139 62329 52069 12171 73012 09021 69478 48453 70503 88108 52604 15766 24543 02342 17146 64868 61949 75902 88924 34853 51239 45204 34215».

Аналогичные две шифрованные телеграммы из Берлина в германское консульство были пропущены, так как формально Германия еще соблюдала в отношениях с Россией нейтралитет, однако с них были сняты копии.

Контрразведчики предприняли попытку расшифровать телеграммы по горячим следам, но в отсутствии шифра сделать это не представилось возможным.

Не остались вне поля зрения российских контрразведчиков в этот период и офицеры-разведчики австрийского генерального штаба, проживавшие в Москве под предлогом изучения русского языка. В их число входили капитаны Р.К. Голинка и барон К.И. Стипзиц фон Тернова, прибывшие в город в апреле 1914 г.

14 июля 1914 г. в контрразведывательное отделение штаба МВО поступила телеграмма 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ генерал-майора Н.А. Монкевица с указанием организовать на ними «неотступное наблюдение». В тот же день Берманну поступила телефонограмма от начальника Московского охранного отделения подполковника Отдельного корпуса жандармов А.П. Мартынова. В ней говорилось, что капитаны австрийского генштаба Голинка и Стипзиц планируют выехать сегодня из Москвы: один – в сторону Варшавы, а второй – на Брест-Литовск, а оттуда – в Австрию. По пути предположительно будут вести наблюдение. Начальник Генерального штаба признал необходимым задержать этих офицеров до выезда их из России в пределах пограничных округов, обыскать их и не выпускать до соответствующего распоряжения местного военного командования. По приказанию министра внутренних дел подполковнику Мартынову было предложено оказывать Берманну содействие.

Берманн и Мартынов договорились организовать совместное наблюдение и принять в соответствие с указанием все необходимые меры. Вскоре было установлено, что капитан Стипзиц побывал в полицейском участке и получил визу на выезд за границу. Отъезд был запланирован на 15 июля 1914 г. Второй офицер – капитан Голинка – только что вернулся из Санкт-Петербурга и сразу же поинтересовался нет ли на его имя телеграмм.

В ходе организованного за австрийскими офицерами наружного наблюдения в дальнейшем было установлено, что они вместе посетили квартиру австрийского вице-консула. Оттуда Стипзиц вышел очень взволнованным, на автомобиле спешно отправился на свою квартиру, уложил вещи и отправился на Александровский вокзал. Там он приобрел билет на почтовый поезд № 3 и в 10.30. выехал в вагоне первого класса в сторону Барановичей – Белостока. Его негласно сопровождали два агента наружного наблюдения КРО штаба Московского военного округа.