Коллектив авторов
Литературоведческий журнал №37 / 2015
Итак, желательно по возможности восполнить этот текст недостающим, т.е. расцветив и завершив его цитацией Дантовых стихов из трех кантик «Комедии» – из Ада через Чистилище в Рай.
В сентябре 1999 г. пересказчику-преложителю довелось читать свой перевод 14-й песни «Ада» (Равенна, Базилика ди Сан Франческо в нескольких шагах от захоронения Данте) – текст фрагмента диалога между Вергилием и Капанеем:
«Как жил, таким я и пребуду мертвый!
Зевсов кузнец пусть потеет у горна,
Выделывая стрелы громовые, –
Разить меня, как было встарь, упорно,
И пусть потеют мастера другие
На Монджибелло в кузнице померклой
Под крик «Вулка-ан! Помоги-моги-и» –
Как это было в оны дни над Флегрой, –
Меня не сломит полновластный мститель,
Сколь ни кидайся он лавой изверглой».
Тогда воскликнул страстно мой учитель
Так громко, как я не слышал доныне:
О Капаней, ты сам себе мучитель,
Ты непомерной исполнен гордыни,
Нет тебе пытки злей и непристойней,
Чем твоя ярость, – нет такой в помине».
Кто из них громче – Вергилий или Капаней? Оба громче. Взрыв ярости, негодование, перекричать бы всех, включая всесильных мучителей-богов, – такова она, роковая патетика Ада, и таков он, неистовый богоборец Капаней, язвимый свыше острыми стрелами-молниями, но отстоявший свою царственную независимость.
Куда спокойнее обретаться в Чистилище, временные обитатели которого искупят или искупили свои земные грехи, после чего им позволено переселиться сначала в Земной, а потом в Небесный Рай. Изысканная тонкость и деликатность чувствований порой становятся атмосферою второй кантики. Примечательные тому образцы – некоторые терцины 8-й и 27-й песней «Чистилища»:
Настал вечерний час, когда желанья
Влекут отплывших обратно, к любимым,
И вспоминаешь горький миг прощанья;
Когда владеет печаль пилигримом
И слышит он, как перезвон далекий
Плачет навзрыд о дне невозвратимом.
………………………………………
Нам предстояло в правый путь пуститься,
Ведущий вверх меж скал, и видно стало,
Как предо мною тень моя ложится.
Вверх по ступеням продвинулись мало –
А солнце село: тень моя исчезла
И сумеречной мглы пора настала.
Ночь догнала нас и на скалы влезла,
И сонно глядя, как небо мрачнеет,
Мы на ступени сели будто в кресла.
В высотах Небесного Рая Данте потерял свою возлюбленную Беатриче. Она неизмеримо далека от него, но он видит ее издали и взывает к ней (песнь 31-я третьей кантики):
О донна, ты, в ком все мои надежды
Сбылись, коль скоро, помощь мне даруя
Пресекла Ада роковой рубеж ты,
Где след остался твой! Во всем, что зрю я,
Твоея силы и твоего блага
И доброту и доблесть признаю я.
По твоему, не замедляя шага,
Пути я влекся от рабства к свободе:
Дана тобою мне эта отвага.
Храни меня и впредь в своей щедроте,
С тем чтобы дух мой, исцелен отныне,
Тебе угодным сбросил бремя плоти.
Е.В. Лозинская
«Солнце италийской поэзии», или У истоков дантологии (Комментарии к «Комедии» в эпоху Треченто)
Аннотация
«Комедия» Данте – первое произведение на народном языке, вокруг которого непосредственно после его создания возникла обширная экзегетическая традиция, возводящая поэта в ранг auctor. В статье дается обзор важнейших комментариев XIV в., прослеживается эволюция аллегорического толкования поэмы, а также отмечается постепенное усиление поэтологических мотивов в ее интерпретации.
Ключевые слова: «Божественная комедия» Данте, комментарии, аллегория поэтов и аллегория теологов, accessus ad auctores, Якопо делла Лана, Пьетро Алигьери, Якопо Алигьери, Бенвенуто да Имола, Джованни Боккаччо, Гвидо да Пиза, Франческо да Бути, Грациоло Бамбальоли.
Lozinskaya E.V. «The sun of Italian poetry», or At the rise of Dante studies (The Trecento commentaries on the «Commedia»)
Summary: Dante’s Commedia was the first work written in the vernacular that produced a rich exegetical tradition soon after it had been composed, elevating the poet to the status of auctor as a result. The paper surveys the most important Trecento commentaries on the Commedia in the context of the evolving principles of allegorical exegesis and the rise of the poetological themes in the interpretation of the poem.
Итальянская литература отличается от всех прочих европейских литератур тем, что почти при самом ее зарождении было создано поистине классическое произведение, остающееся точкой отсчета для всех последующих поколений поэтов. Более того, оно было осознано как таковое уже младшими современниками и ближайшими потомками Данте. Практически сразу после своей смерти Данте стал восприниматься как «auctor» – великий автор, который заслуживает внимательного изучения, и чьи труды могут служить источником разнообразных энциклопедических сведений, а также доктринальных, философских и научных истин. Приобретение этого статуса выразилось в первую очередь в создании многочисленных комментариев к тексту «Комедии», аналогичных комментариям к текстам Священного Писания, древних философов и античных классиков.
Необычность этой ситуации заключалась в том, что «Комедия» была написана на volgare, «народном» языке, традиционно противопоставленном латыни – языку высокой культуры, к которой, как правило, принадлежали труды «auctores». Существовала даже легенда о существовании латинского начала «Комедии», воспроизведенная Боккаччо1 и Бенвенуто да Имола2. Она восходит к так называемому письму брата Иллария, в котором цитировался латинский зачин поэмы3 и рассказывалось, что Данте перешел на народный язык, увидев, в каком небрежении находятся латинские поэты у его современников. Боккаччо вставил это письмо в один из собственноручно созданных манускриптов4, но вопрос об аутентичности этого текста остается открытым: многие исследователи считают, что оно было сфабриковано либо самим Боккаччо, либо в кругах, близких Джованни дель Вирджилио5.
Удивляет также минимальный разрыв между созданием текста и утверждением его высокого статуса: обычно к числу auctores относили авторов прошлых эпох, и эта историческая дистанция была имплицитным фундаментом авторитета. Произведения на народных языках, тем более написанные недавно, комментировались крайне редко: можно назвать комментарий Дино дель Гарбо к канцоне Кавальканти «Donna me prega», созданный примерно в то же время, что и первые истолкования «Комедии», или значительно более поздний (ок. 1450 г.) комментарий к поэме «Les Echescs amoureux» (ок. 1400 г.). Но они представляют собой единичные примеры, в то время как вокруг «Комедии» уже в XIV в. сформировался обширный и разнообразный экзегетический корпус.
В словаре С. Белломо6 упомянуто более трех десятков интерпретирующих текстов, относящихся к эпохе Треченто, хотя далеко не все из них являются комментариями в точном смысле слова. Весьма популярным жанром был капитул – небольшая поэма, где в нескольких сотнях строк передавались ключевые элементы сюжета и смысла «Комедии». Один из первых текстов этого рода «O voi che siete nel verace lume…», или «Divisione», (ок. 1322 г.) принадлежит сыну поэта Якопо и был написан, видимо, сразу после смерти поэта, если не при его жизни. Эпоха Треченто дала нам также капитулы Босоне да Губбио, Гвидо да Пиза, Мино д’Ареццо, Чекко де Угурджери, Джованни Боккаччо, Менгино Меццани, а также два анонимных текста конца века.
Средневековые комментарии существовали в двух основных материальных формах7: маргиналии, т.е. более или менее разрозненные примечания на полях манускрипта с интерпретируемым произведением, и «лемматический комментарий» (термин Р. Коупленд) в виде самостоятельного трактата, в котором отсылки к источнику осуществлялись посредством lemmata – начальных слов изъясняемого отрывка. Вторая разновидность не исключала размещения на полях параллельно тексту «Комедии» (таковы, например, некоторые из списков комментария Пьетро Алигьери), но при этом комментарий сохранял целостность концепции и последовательность изложения. Именно эта «лемматическая» форма позволяла средневековому интерпретатору в полной мере «овладеть» исходным текстом, «развернуть пространный, комплексный и оригинальный в теоретическом плане ответ на произведение»8. За маргиналиями в некоторых случаях могла чувствоваться личность автора с определенными интересами, знаниями, происхождением: так, автор «Chiose ambrosiane» (ок. 1355 г.) явно увлекался астрологией и астрономией, а «Chiose Cagliaritane» принадлежали автору не очень высокой культуры, имевшему совершенно фантастические представления о многих исторических и мифологических предметах. И все же такие примечания чаще носили инструментальный характер и значительно меньше способствовали утверждению высокого статуса исходного текста. Конечно, нельзя также забывать о «текучести» средневековой рукописной традиции: любой целостный комментарий – как самый популярный, так и менее известный – мог быть разобран на составные части и перенесен на поля очередной копии оригинального текста каким-либо студентом или преподавателем. Более того, могли создаваться комплексные маргиналии, объединяющие примечания самых разнообразных авторов. Но в целом дантовская экзегеза эпохи Треченто представляла собой ядро из нескольких влиятельных и оригинальных лемматических комментариев и периферию, составленную множеством вторичных и второстепенных текстов, ценность которых заключается не столько в интересной интерпретации «Комедии», сколько в конкретных исторических сведениях о периоде их создания, лингвистических особенностях или способности передать «аромат» эпохи. В этой статье мы рассмотрим только важнейшие самостоятельные комментарии к дантовской поэме.
«Лемматические» комментарии к «Комедии» довольно разнообразны и по содержанию, и по структуре. Хотя в XIII в. в Парижском университете был выработан определенный стандарт этого жанра9, лишь один из комментаторов – Гвидо да Пиза – в какой-то мере ему следует, а все остальные авторы используют сравнительно простые варианты композиции. Конечно, практически все из них начинают свою работу с более или менее подробного вступления, в котором излагают некоторые общие сведения о комментируемом тексте. Подобные вступления назывались accessus ad auctores и предполагали ответы на определенные традицией вопросы. А. Миннис выделяет три возможных списка вопросов и четвертый вариант, основанный на выявлении четырех аристотелевских причин анализируемого текста10. Нельзя сказать, что все дантовские экзегеты строго следовали одному из стандартов, но так или иначе речь в этих вступлениях шла об авторе и его намерении (intentio), об авторском методе, или способе трактовки (modus tractandi), о материи (предмете) произведения, о его пользе, о заглавии и, наконец, о разделе философии, к которому можно отнести данный текст. Затем следовало собственно толкование текста той или иной степени подробности и глубины – от аллегорического истолкования образов или отдельных отрывков до разъяснения грамматических конструкций, пояснения лексики и упомянутых в тексте исторических и мифологических реалий, анализа риторических фигур и тропов. Важным экзегетическим приемом было также разделение (division – лат., divisione – ит.) произведения на части, каждая из которых анализировалась в отдельности и в рамках этого анализа сама могла разделяться на более мелкие элементы. Divisio обеспечивала возможность охватить взглядом текст в целом, наметить его общую структуру, которая иначе могла бы потонуть в море частных глосс и интерпретаций, хотя это был типично средневековый способ обобщения через деление на компоненты.
Своеобразие дантовской экзегезы определялось также наличием «Послания к Кан Гранде», предположительно принадлежавшего самому Данте11 и намечавшего основные принципы, согласно которым следовало интерпретировать «Комедию». Автор «Послания» утверждал необходимость аллегорической экзегезы, но в ее понимании выходил за рамки оригинальной томистской эстетики, которая четко различала аллегорию in verbis и аллегорию in factis12. В поэзии использовалась первая разновидность, не предполагавшая присутствия высшего духовного смысла и сводящаяся к иносказательным выражениям, смысл которых вкладывался в них автором и, таким образом, был составной частью буквального смысла. Аллегории in factis имели место только в Священной истории и предполагали обозначение какой-либо вещи через образ других вещей (например, жертвоприношение Исаака как образ крестной жертвы Христа). В этом и состояло отличие «аллегории поэтов» от «аллегории теологов», но в «Послании к Кан Гранде» Данте указывает на наличие в «Комедии» аллегорического смысла именно в теологическом понимании термина: «Смысл этого произведения не прост; более того, оно может быть названо многосмысленным, т.е. имеющим несколько смыслов, ибо одно дело – смысл, который несет буква, другое – смысл, который несут вещи, обозначенные буквой. Первый называется буквальным (litteralis), второй – аллегорическим, или моральным, или анагогическим (allegoricus sive moralis sive anagogicus)… Итак, сюжет всего произведения, если исходить единственно из буквального значения, – состояние душ после смерти как таковое, ибо на основе его и вокруг него развивается действие всего произведения. Если же рассматривать произведение с точки зрения аллегорического смысла – предметом его является человек, то, как – в зависимости от себя самого и своих поступков – он удостаивается справедливой награды или подвергается заслуженной каре»13. Подобное аллегорическое толкование поэтического текста поднимало его статус, уподобляя его до известной степени Св. Писанию и создавая философскую основу для характерного поэтологического топоса «поэта-теолога». Нельзя сказать, что Данте был первым человеком, предложившим выявить теологические аллегории в поэзии. Шартрская школа создала традицию аллегорического истолкования языческих классиков уже в XII в.14, ярким примером которой стала интерпретация «Энеиды» Бернардом Сильвестром. В этой школе утвердился имеющийся почти во всех дантовских комментариях топос: буквальное значение как «покрывало» (integumentum), скрывающее высший смысл текста15. Некоторые из комментаторов эпохи Треченто были знакомы с шартрским подходом к экзегезе классиков и большинство – с «Посланием»16, но его центральный тезис они понимали с разной степенью точности, так что выбор ими определенной интерпретативной стратегии следует рассматривать с учетом этого фактора.
Авторская принадлежность большинства крупных комментариев известна, исключение представляет собой так называемый «Превосходный комментарий» («L'Ottimo Commento», 1338), однако большинство исследователей склоняются к мнению, что его автором был флорентийский юрист, переводчик и коммунальный деятель Андреа Ланча. В то же время точная датировка многих комментариев остается не полностью проясненной. В частности, предметом серьезных дискуссий остается время создания комментария Гвидо да Пиза, различные исследователи датируют его от середины 1320-х годов и до 1350 г. Некоторые тексты известны в двух или трех редакциях, что также может затруднить датировку.
Социальное положение авторов было весьма разнообразным, «Комедию» комментировали представители самых разных образованных слоев. Профессиональными «литературоведами» той эпохи можно назвать преподавателей грамматики и auctores. Юристы, нотариусы и специалисты по ars dictaminis также сыграли значительную роль в дантовской экзегезе. Известных теологов среди комментаторов не было, но, очевидно, некоторые из интерпретаторов были связаны с этой университетской отраслью науки. Экзегезой Данте занимались общественные деятели – на досуге или отойдя от дел в преклонные годы. И наконец, изучение Данте составляло ядро гуманистической деятельности Джованни Боккаччо.
Комментарии к поэме создавались как на латинском, так и на народном языках, выбор того или иного определялся несколькими факторами. Наличие латинского комментария было призвано утвердить высокий статус интерпретируемого произведения, уравнять его с классическими текстами и ввести в университетскую и школьную программу. Использование вольгаре, напротив, могло предполагать более простую аудиторию, и это иногда вызывало критику, как случилось с творением Боккаччо, которого один из друзей-гуманистов упрекал в том, что тот мечет бисер перед недостойной аудиторией. Вместе с тем, как предполагает С. Белломо, выбор языка мог зависеть от происхождения автора, поскольку народные языки различных итальянских городов были весьма несходны между собой: тосканские, и в особенности флорентийские, комментаторы выбирали вольгаре, в то время как остальные отдавали предпочтение латыни17. Впрочем, это географическое разделение не является абсолютным, так, неаполитанец Марамауро, для которого флорентийский вольгаре Данте часто остается непонятным, написал свой комментарий на народном наречии. Один из сыновей Данте – Якопо – писал на вольгаре, второй – Пьетро – автор латинского комментария.
Некоторые из комментариев были переведены на другие языки еще в Средние века или эпоху Возрождения: труд Пьетро Алигьери переводился на вольгаре и кастильский язык, а латинский комментарий Бенвенуто да Имола имеет несколько volgarizzamenti, самый ранний – на венецианский диалект. В противоположном направлении – с вольгаре на латынь – переводился комментарий Якопо делла Лана, что можно считать знаком его высокой оценки в ученых кругах.
Популярность наиболее авторитетных комментариев была весьма высока, о чем свидетельствует их обширная рукописная традиция. Труд Якопо делла Лана представлен 34 манускриптами, содержащими его полный текст, а также множеством частичных копий. Комментарий Бенвенуто да Имола сохранился в 13 полных манускриптах, а 39 содержат интерпретацию одной или двух частей «Комедии». Однако не всегда объем рукописной традиции соответствует влиятельности комментария: сохранилось лишь пять манускриптов с текстом Боккаччо, хотя его воздействие на последующую экзегезу было огромным.
Большинство ранних комментариев были изданы итальянскими филологами в XIX в. и начале XX в.18, но качество подготовки текста у этих публикаций варьируется. Некоторые из трудов имеют современные критические издания, основанные на тщательном изучении рукописной традиции и сопоставлении различных авторских редакций. В Дартмутском колледже (США) по инициативе выдающегося американского дантолога Р. Холландера была создана база данных, позволяющая просматривать комментарии различных авторов к любому месту «Комедии»; в нее включены и все крупные комментарии эпохи Треченто, при этом некоторые из них в новейших изданиях19.
* * *
Первый из комментариев к «Комедии» принадлежит перу сына Данте – Якопо (ок. 1300 – ок. 1348) – и был создан непосредственно после смерти поэта. Несмотря на название «Chiose» (примечания), что могло бы предполагать глоссы на полях поэмы, это целостный и последовательный комментарий20 на вольгаре к тексту всего «Ада». Конкретным глоссам предшествует небольшое вступление, довольно далекое от стандарта академических accessus ad auctores. Речь в нем идет сначала о четырех поэтических стилях (трагедии, комедии, сатире и элегии) без подробного обсуждения, к какому из них принадлежит поэма. Якопо придерживается мнения, что об этом ясно сказал автор, дав ей соответствующее название. При этом комедия определяется как произведение, в котором говорится «обо всем на свете» («si tratta di tutte le cose»)21. Неудивительно, что Данте для него – «знаменитый философ и поэт», и вообще, два определения «filosofica» и «poetica» у него постоянно встречаются рядом («философская и поэтическая наука», «философское и поэтическое произведение», «философский и поэтический интеллект»). Основной целью автора («el principio delle intenzioni del presente autore») Якопо видит демонстрацию в аллегорической форме («di sotto alegorico colore») трех морально-этических состояний человеческого рода: пребывания в смертельном грехе, пути к исправлению и счастливого блаженства совершенных, познавших Высшее Благо22. Затем он разделяет поэму на части (скорее даже не саму «Комедию», а описанный в ней загробный мир), после чего переходит к собственно комментарию.
В своей интерпретации Якопо опирается на небольшое количество источников, но вместе с тем он, очевидно, знаком с «Посланием к Кан Гранде» и пытается в меру своих сил следовать его экзегетической программе. Толкование «Комедии» носит у него отчетливо аллегорический характер, однако этот аллегоризм намного проще того, который предполагался в «Послании». Он разворачивает свою экзегезу, последовательно раскрывая, что обозначают те или иные образы поэмы. Для Якопо Ад, Чистилище и Рай – не конкретные «локусы» загробного мира, а различные состояния человеческой души, Вергилий символизирует человеческий разум, Беатриче – Священное Писание, а сумрачный лес – «множество людей, пребывающих во тьме неведения, не дающей им идти вперед по пути человеческого счастья» («la molta gente che nella oscurità dell’ignoranza permane, con la quale è impossibile di procedere per la via dell’umana felicità»)23. Эта аллегория получает дальнейшее объяснение, в котором Якопо обосновывает, почему люди названы «лесом». Их сознание и разум таковы, что нет разницы между ними и растениями, имеющими, как подразумевается, лишь растительную душу («a dimostrare che differenza non sia da loro sensibile e razional suggietto al vegetabile solo. Onde propriamente di cotal gente selva d’uomini si può dire come selva di vegetabili piante»)24. При всей развернутости этой аллегории в ней отсутствует важный элемент – соприсутствие аллегорического и буквального смыслов, при котором первый является значением вещей, в свою очередь обозначаемых словами поэта. Устранение из интерпретации Вергилия как автора «Энеиды», поэта августовской эпохи, «сумрачного леса» как растительных зарослей и т.п. приводит к превращению аллегории в иносказание, аллегории теологов в аллегорию поэтов. Однако подобное упрощение было характерно не только для Якопо, но и для некоторых других интерпретаторов.
Комментарий Якопо имеет небольшой объем, в некоторых песнях объясняются только две или три терцины. Автор дает либо краткое аллегорическое толкование конкретных образов, либо сухие и скупые историко-литературные пояснения, как правило без отсылок к источнику. «Елена была женой царя Греции Менелая, которую украл Парис – сын царя Трои Приама, из-за чего эта страна была разорена греками»25. «Первая была женщина по имени Франческа – дочь мессера Гвидо да Полента, т.е. старого Гвидо из Поленты в Романьи, правителя города Равенна; другой – Паоло ди Малатести из Римини; она, будучи женой брата вышеназванного Паоло по имени Джанни Хромоногий, плотским образом с ним сошлась, т.е. с собственным зятем, несколько раз будучи с ним вместе; и муж их убил»26.
Текст не демонстрирует особой учености или глубокого понимания поэмы, а скорее, отражает существование очевидных для человека той эпохи аллегорических толкований важнейших образов.
Следующим в хронологическом отношении стал комментарий болонского юриста и коммунального деятеля Грациоло Бамбальоли (1290 – ок. 1343)27. Как можно вывести из глоссы к песне «Ада» (Ад, 21; 112–114), он был создан в 1324 г., всего лишь на два года позже труда Якопо Алигьери. Однако его автор был, очевидно, знаком с текстом своего предшественника, о чем свидетельствует наличие некоторых заимствований28. Комментарий Бамбальоли был написан на латыни и вскоре переведен на тосканский вольгаре (известны два различных перевода). Он тоже охватывает лишь первую часть «Комедии», но комментирует ее с большей тщательностью – на каждую песню приходится намного больше глосс и нередко более развернутых. Однако основное различие между двумя первыми интерпретаторами связано с содержательными аспектами экзегезы. Казалось бы, Бамбальоли придерживается сходной установки на аллегорическую интерпретацию: «В первой части показывает автор, каким образом в этой жизни – долине прозябания – под грузом пороков он уклонился с пути света и истины, и добродетели. Во второй части описывается и трактуется, как с воспоследовавшей помощью разума и под защитой истинной добродетели тот самый автор от ошибок и невежества, и пороков своей жизни смог уйти и от трех самых серьезных – тщеславия, гордости и алчности»29. В отличие от деиндивидуализированной аллегории Якопо, у Бамбальоли речь идет о моральной деградации и последующем очищении самого автора, и Данте-персонаж совмещает в себе индивидуальный случай греховности и пример общечеловеческого состояния. Совмещение буквального и аллегорического смысла еще более заметно в трактовке фигуры Вергилия, которого во Вступлении комментатор называет одновременно и величайший поэт («summus Poeta»), и «сам истинный рассудок» («ipsa vera ratio»)30. Из глосс к стихам первой песни также следует, что Вергилий воспринимается и как историческая фигура («Вергилий поздно родился для спасения своей души и принятия христианской веры… и умер незадолго до воплощения Господа»), и как воплощение «созерцания рассудка» («ipse Virgilius, hoc est ipsa contemplatio rationis»)31.
Такое соединение двух экзегетических планов лучше соответствует теологической аллегории, хотя эта установка не выдерживается последовательно на протяжении всего комментария. Даже в первой песне Ада аллегория нередко сводится к обычному иносказанию: сумрачный лес символизирует греховное состояние души автора и т.п. К тому же после разъяснения первой песни, содержащей множество очевидно аллегорических образов, Бамбальоли выявляет аллегорический смысл лишь в редких случаях, отдавая предпочтение буквальной экзегезе. И здесь он демонстрирует изрядную начитанность, обращаясь к самым разнообразным авторитетам: от Св. Писания и отцов Церкви до Аристотеля и римских поэтов. Будучи сам человеком обширных знаний, он воспринимает сходным образом и Данте. Для Бамбальоли поэт – в первую очередь не создатель вымыслов или философ-теолог, а обладатель высокой человеческой мудрости. Данте был сведущ в Священном Писании, астрологии, моральной и натуральной философии, риторике и поэзии («sacre theologie, astrologie moralis, naturalis philosophye, rectorice ac poetice cognitionis fuisse peritum»)32. Но вместе с тем Бамбальоли применяет к поэту слова Книги Премудрости Иисуса сына Сирахова: «Если Господу великому угодно будет, он исполнится духом разума, будет источать слова мудрости своей»33, что переводит его характеристику в более высокий регистр, не придавая, впрочем, ей окончательного оттенка поэта-пророка как сосуда Божественных речений.
Якопо делла Лана (ок. 1290 – ок. 1365) оставил первый комментарий, охватывающий все три части поэмы34. По внутритекстовым указаниям его можно датировать промежутком между 1323 и 1328 г.35 Этот труд пользовался огромным авторитетом, о чем свидетельствует его обширная рукописная традиция, наличие перевода на латынь и тот факт, что он первым из дантовских комментариев удостоился печатного издания36. Тем не менее о его авторе осталось очень мало биографических сведений. Очевидно, он принадлежал к кругу высокообразованных людей, связанных с Болонским университетом (Studio). Из латинского перевода, сделанного Альбериком да Рошате, мы узнаем, что Якопо делла Лана был лиценциатом теологии и свободных искусств.
Структура его комментария совершенно иная по сравнению с двумя предыдущими и свидетельствует о принадлежности автора к научной, т.е. схоластической, традиции. Здесь мы впервые в дантовском комментарии встречаемся с настоящим accessus, близким к «аристотелевскому» варианту. «Для понимания данной Комедии, как это делается учеными комментаторами, следует охарактеризовать четыре вопроса. Первый – какова материя или предмет данного произведения (materia overo subietto della presente opera). Второй вопрос – какова форма и откуда взято имя или заглавие книги (la forma e onde tolle tale nome overo titolo). Третий вопрос – какова ее действующая причина (la cagione efficiente). Четвертый и последний – какова причина целевая или к какой пользе она направлена (la cagione finale overo a che utilitade ell’è diretta) и к какому разделу философии она принадлежит (sotto quale filosofia ella è sottoposta)»37.
Раскрывая первый из вопросов, Лана очевидным образом следует указаниям «Послания к Кан Гранде»: предмет поэмы – «нравы людей, или пороки и добродетели», «состояние душ после смерти», «т.е. человек, который по своей свободной воле может иметь заслуги или грешить» («cioè lo uomo lo quale per lo libero arbitrio può meritare overo peccare»38). Это очень близко к тексту передает буквальный и аллегорический смыслы «Комедии» по замыслу самого Данте39. Несколько далее Лана говорит о четырех смыслах произведения: буквальном, аллегорическом, тропологическом и анагогическом40, – тем самым подкрепляя идею толкования «Комедии» в русле теологической аллегории.
Несмотря на теоретическую приверженность Якопо делла Лана дантовской концепции, нельзя сказать, что его аллегорическая интерпретация часто выходит за рамки иносказательной поэтической аллегории. Многосмысленное толкование прослеживается лишь отчасти – в его понимании Данте-персонажа, сочетающем представление о нем как «примере человека вообще» и некоторый биографизм. В разъяснении образов Беатриче и Вергилия комментатор придерживается существующей традиции, видя в первой воплощение теологии (Св. Писания), а во втором – рассудка. Вместе с тем в отдельных случаях он выделяет тропологический смысл, отличный от смысла аллегорического. Как правило, это касается общего содержания комментируемой песни, а не толкования конкретного образа. Например, завершая изъяснение VIII песни «Чистилища», Лана пишет: «…тропологический смысл – направлять наши устремления не на преходящие предметы (non mettere nostro intento nelle temporali cose), а на духовные, которые вечны, и в них пребывает постоянство или блаженство (in loro rimane ogni fermezza o beatitudine), как сказано в Псалме: На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек и т.д.»41.
Говоря о целевой причине поэмы, комментатор расширяет указания самого Данте, рассматривая ее в трех аспектах: «Первый – продемонстрировать изящество речи (manifestare polita parladura). Второй – рассказать множество новелл, которые иногда весьма уместны для слушания в качестве примера (narrare molte novelle le quali tornano molto a destro ad udire per esemplo alcuna fiata). Третий и последний – изъять живущих на этом свете людей из бедственной жизни в грехе и привести их к добродетельному и благородному состоянию (rimuovere le persone che sono al mondo dal vivere misero e in peccato e produrli al virtuoso e grazioso stato)»42. Только третий вариант «целевой причины» заимствован из «Послания», а два первых отражают возрастающую важность художественной стороны произведения для его интерпретаторов – даже тех, которые склонны выдвигать на первый план теологическую составляющую текста.