Коллектив авторов
История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2021
© Авторы, 2021
Предисловие
В современном глобальном мире, переживающем вследствие пандемии общее потрясение и настоящий «тектонический сдвиг», нет более значимой области человеческой деятельности, чем наука. Одновременно сами обстоятельства определяют трансформацию утилитарно-технологического понимания вещей в сторону большей природосообразности. Фактически человечество оказалось перед вызовом и тем самым перед возможностью перехода на новый виток развития. Однако текущая ситуация свидетельствует об отсроченной реакции фундаментальной науки на реальные угрозы, определенной неготовности к ним. В то же время сфера публичной науки продемонстрировала выраженную неспособность адекватно реагировать на действительно актуальную повестку. Обнаружилась отчетливая неполнота публичной репрезентации научного осмысления происходящих процессов, и образовавшуюся зияющую лакуну заняли медиарепрезентаторы, далекие от науки, ориентированные на броские идеи, но отнюдь не на научную обоснованность и верифицируемость суждений.
В России на протяжении XVIII – начала ХХ в. сложилась уникальная модель взаимодействия науки и социума. Российская наука никогда не была отделена от общественной жизни, а российские ученые, осознавая свою миссию, тяготели к различным формам публичности, даже теоретико-методологические школы утверждали себя через публицистический дискурс. Российские университеты традиционно встраивались в систему социальных коммуникаций. Цель научной популяризации мыслилась не столько как продвижение конкретных научных областей, сколько как развитие мировоззрения и мышления широкой аудитории. Исконно русская синкретичность, отношение к разным видам знания как единому знанию о мире и человеке (снимающему сложившееся противоречие между естественно-научной и социально-гуманитарной картиной мира), предоставляла российской публичной науке определенные преимущества, даже по сравнению с ведущими в плане развития научных коммуникаций англосаксонскими странами. Однако эта конструктивная модель в постсоветское время оказалась во многом утраченной.
Научно-популярная журналистика как вечный спутник науки долгое время выступала важнейшим коммуникативным каналом, обеспечивающим процесс просвещения и одновременно способствующим развитию самого научного знания. Научно-популярная пресса стимулировала самообразование широких слоев населения и как просветительский проект всегда представала неотъемлемой частью социально-культурного пространства. Популяризации науки почти столько же лет, сколько самой науке. Научное знание в России взращивалось и развивалось в Академии наук, университетах и научных обществах, распространялось через рукописную и печатную научную литературу и журналистику. Несмотря на то что содружеству российской науки и журналистики уже более трехсот лет, этот опыт еще недостаточно исследован.
Истоки и общие направления отечественной научной популяризации требуют нового осмысления. В советское время было написано довольно много работ, посвященных проблемам популяризации в эпоху научно-технической революции (в этой области работали А. И. Акопов, В. С. Аллаярова, В. Ю. Иваницкий, Л. И. Коган, Э. А. Лазаревич и др.), изучалось творчество отдельных ученых, внесших существенный вклад в развитие научно-популярной литературы (К. А. Тимирязев, С. И. Вавилов В. А. Обручев, К. Э. Циолковский, А. Е. Ферсман и др.). На развитие научно-популярной журналистики 1960–1980-х годов значительное влияние оказали такие публицисты, как Я. К. Голованов, В. Г. Губарев, М. Ф. Ребров. В 1990-е годы процесс коммерциализации СМИ негативно отразился прежде всего на изданиях образовательного и научно-популярного характера. Из телевизионного эфира практически исчезли не только научно-популярные программы, но и тема науки как таковая. Тиражи традиционных научно-популярных журналов («Наука и жизнь», «Знание – сила», «Химия и жизнь», в меньшей степени «Вокруг света») без государственной поддержки сократились в десятки раз. Однако на рубеже ХХ – XXI вв. появились новые научно-популярные журналы, издаваемые по франшизе зарубежных брендов.
Совокупность собственно научных, социальных, широких историко-культурных предпосылок, сформировавших тип отечественной научно-популярной литературы, только начинает входить в поле зрения исследователей. В 2019 г. в британском издательстве на английском языке была издана монография соредактора настоящего учебного пособия Ю. Б. Балашовой о традициях медиатизации российской науки. Предлагаемая работа – попытка проследить путь, по которому развивалась российская научно-популярная журналистика в меняющихся социально-культурных условиях. Не претендуя на широкий охват всей картины развития, авторы ставят своей задачей выделить ее отправные моменты, акцентировать внимание на наиболее значимых этапах и проблемах популяризации научного знания.
В 2017 г. вышло первое издание настоящего учебного пособия; во втором издании расширилось проблемно-тематическое поле, включившее три основных блока: эволюцию представлений о научном знании, историю научно-популярной журналистики XVIIIXX вв., предметные области научной популяризации.
Авторы учебного пособия – ведущие специалисты в области истории журналистики (Г. В. Жирков (гл. 1, § 1), А. Н. Кашеваров (гл. 1, § 2), Л. П. Громова (гл. 2, § 1), Е. С. Сонина (гл. 3, § 1), О. С. Кругликова (гл. 3, § 2)), истории научных коммуникаций (М. И. Маевская (гл. 2, § 2), Ю. Б. Балашова (гл. 2, § 3)), специализированной журналистики (С. Н. Ущиповский (гл. 3, § 3), К. А. Алексеев (гл. 3, § 4), Е. А. Шаркова (гл. 3, § 5), Т. Ю. Редькина (гл. 3, § 6)).
Пособие предназначено главным образом для магистрантов профилей «Научно-популярная журналистика», «Историческая журналистика», «Журналистика и культура общества» и др. Так, обучающиеся по профилю «Научно-популярная журналистика» могут обращаться к материалам пособия при изучении основных дисциплин («История научно-популярной журналистики», «Медиатизация науки», «Экологическая журналистика», «Дискурс травелога» и др.), а также при подготовке курсовой и выпускной квалификационной работы. Также настоящее издание будет полезно студентам коммуникационных специальностей в рамках образовательных программ бакалавриата, например при освоении элективных дисциплин. Все разделы пособия отвечают реальному содержанию образовательного процесса.
Глава 1
Эволюция популяризации научно-технических знаний
§ 1. Научно-популярная публицистика: от церковной к научной мысли
Становление научных и естественно-научных воззрений – составная часть процесса секуляризации, протекающего в цивилизации. Их автономизация имеет длительную историю, сопровождавшуюся жесткой борьбой против них со стороны религии[1]. Опорой этих взглядов были человеческая практика, развитие ноосферы, стремление человека обустроить свое окружение в связи с растущими потребностями.
Заложенное в природу человека противоречие между субъективным и объективным, идеальным (духовным) и материальным носит фундаментальный характер и существует на протяжении всей истории человечества. Но в процессе познания мира, роста потребностей человека научная мысль как более связанная с практической стороной его жизнедеятельности все больше теснила религиозную. Одним из важнейших инструментов этого сложного процесса секуляризации общества стала научно-популярная публицистика.
Основы публицистики – мысль и информация. Главная ее функция – просвещать, нести человеку знание и помогать ему познать мир[2]. Дуализм человеческой природы, отражающий единство ее духовного и материального, осмысление человеком процессов жизни и жизнедеятельности, вел от предполагаемого знания к научному и вносил в него субъективное начало – от естественного до крайнего субъективизма, проявлявшегося в преследовании инакомыслящих и иноверующих вплоть до сожжения их на кострах.
Эволюция научно-популярной публицистики – зеркало становления процесса секуляризации общества. Она проходила ряд этапов, которым были присущи свои особенности. Первый – наиболее длительный – период охватывает допетровскую эпоху, характеризующуюся как в России, так и в Европе, жестким подавлением всякого стремления человека к материалистическому осмыслению устройства мира и жизнедеятельности людей, о чем свидетельствуют трагические судьбы Коперника, Галилея, Джордано Бруно, которые, по мысли богословов, все существующее объясняли естественными законами, «желанием заключить все могущество Божие в ограниченный круг», человеку же якобы нужно «не многознание, а только вера и слепое повиновение»[3]. В тот период пересматривались основы вероисповедания и на этой почве происходили кровавые побоища, в ходе которых особо страдали те, кто выступал с новым словом, кто пытался найти истину в человеческом опыте, закреплять ее в рукописях, кто начал использовать печатный станок для высказывания оппозиционной мысли. По всей Европе с санкции религиозной и светской власти сжигали на кострах живую или овеществленную свободную мысль. Приведем ряд фактов этой трагической хроники.
642 г. – сожжена сарацинами богатейшая Александрийская библиотека. В течение шести месяцев рукописями топились все местные бани.
XI в. – по распоряжению шведского короля Олая «для облегчения введения христианства» сожжены рунические книги.
1327 г. – во Флоренции был сожжен поэт, мистик и астролог Чекко.
1415 г. – по постановлению Констанцского собора был сожжен вместе со своими книгами просветитель, ректор Пражского университета Ян Гус.
1508 г. – кардинал Хименес сжег около ста тысяч древних арабских рукописей.
1510 г. – император Максимилиан распорядился предать огню все еврейские книги, кроме Библии.
1527 г. – в Лейпциге за выпуск в свет недозволенных книг был обезглавлен печатник Ганц Гергот[4].
На Руси, в России весьма долго мысль составляла исключительную принадлежность духовенства, считавшего себя единственным обладателем истины. По мнению английского посланника Д. Флетчера, «епископы, лишенные всякого образования, следят с особенною заботою, чтобы образование не распространялось, боясь, чтобы их невежество и их нечестие не были обнаружены»[5]. В этом мнении иностранца отражено неприятие священнослужителями научного знания. Эта проблема до сих пор является предметом дискуссии. Архимандрит Иоанн (Экономцев), раскрывая взгляды церкви на знания, замечает: «Иногда высказывается мысль, что православие (в отличие от протестантизма) якобы являлось тормозом для формирования и развития у нас естественно-научной традиции». На самом деле это не так. Характеризуя эпоху Петра Великого, Иоанн поясняет: «Так же, как и в случае с Западной Европой, просвещение и наука нужны были Петру не сами по себе, а в прагматическом, утилитарном, сиюминутном преломлении»[6]. Этот основной тезис церковников о том, зачем власти и народу нужны знания и наука, варьируется в их трудах по-разному.
Второй период, переходный, открывается эпохой Петра Великого; он длился полтора века (1700–1850), когда происходило фактическое обособление светского научного знания от религиозного. Здесь можно вспомнить деятельность одного из сподвижников Петра Якова Брюса, работавшего в 1698 г. в лаборатории известного английского ученого И. Ньютона и написавшего «Теорию движения планет», переводившего по поручению Петра научные книги. Переведенная им работа Х. Гюйгенса «Книга мировоззрения, или Мнение о небесноземных глобусах или их украшениях», обычно называемая «Космотеорос», представляла в России «совершенно новый научный жанр». В ней «переводчик, безусловно, стремился разъяснить открытия науки Запада и сделать их понятными «читающей по буквам публике»[7].
Говоря о церковной реформе Петра Великого, протоиерей Георгий Флоровский называет ее «властным и резким опытом государственной секуляризации», который удался. В этом, по его мнению, «весь смысл, вся новизна, вся острота, вся необратимость Петровской реформы»[8]. Однако реформы Петра Великого не затрагивали религиозной мысли, не ущемляли ее. Согласно Духовному регламенту (1721), религиозная мысль оставалась только за духовенством: «…частный человек не может иметь голоса, всякое отступление его мнений от занесенных в Св. Писание “воню безбожия издает от себе”, и потому каждому христианину православного исповедания предписывается слушать от своих пастырей»[9].
На протяжении всего XVIII в. в российском обществе сохраняется доминирование религиозной мысли, но углубляется практическое разделение ее от светской, выраженное в контроле за мыслью и словом поданных. Так, императрица Елизавета Петровна 7 марта 1743 г. повелела, чтобы «все печатные книги в России, принадлежащие до церкви и церковного учения, печатались с апробацией Святейшего синода, а гражданские и прочие всякие, до церкви не принадлежащие, с апробацией Правительствующего сената». Как показала практика, в годы ее правления это достигалось с большим трудом, так как церковь не хотела выпускать светскую литературу из-под контроля. Интересная страница истории нашей культуры в этом отношении – научная и творческая деятельность М. В. Ломоносова, натолкнувшаяся на неприятие большинства церковников[10].
В трудах Ломоносова «О слоях Земли», «Явление Венеры на Солнце» и многих других отражен научный взгляд на развитие Вселенной. При этом ученый подчеркивал, что научная правда и вера «суть две сестры родные, дщери одного вышнего родителя», они «никогда между собой в распрю прийти не могут»[11]. В «Регламенте» академического университета Ломоносов записал: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях»[12]. Синод, не выступая открыто против такого авторитетного ученого, обрушил свой гнев на журнал Академии наук «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (1755–1764). Архиереи докладывали императрице о том, что издание печатает богохульные произведения, «многие, а инде и бесчисленные миры были утверждающие, что Священному Писанию и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает». 16 сентября 1756 г. руководству Московского университета была возвращена рукопись перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке», сделанного профессором Н. Н. Поповским, учеником Ломоносова. Синод снова отметил, что автор поэмы опирается на «Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному Писанию совсем не согласные». Наконец, 21 декабря 1756 г. Синод представил императрице Елизавете подробный доклад о вредности гелиоцентрических воззрений для православия. Синод испрашивал именной указ для строгого запрета всем «писать и печатать как о множестве миров, так и всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался». Духовное ведомство предлагало конфисковать повсюду книгу Бернара Ле Бовье де Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» (1686, перевод на русский язык А. Д. Кантемира – 1740) и номера «Ежемесячных сочинений…» за 1755–1756 гг. «Придворный ее величества проповедник» иеромонах Гедеон (Криновский) прочел императрице и издал в 1756 г. проповедь, направленную против натуралистов, предлагая спросить с них и с тех, кто украшен «рангами, достоинствами и богатством» (имея в виду ученых)[13].
Ломоносов, долго воздерживавшийся от полемики, сочинил ядовитую эпиграмму «Гимн бороде», моментально разошедшуюся как анонимное произведение в списках по всем городам России вплоть до Якутска. В ней высмеивалось невежество иерархов, борода которых – «завеса мнений ложных». Затем после прямой стычки с духовенством последовала новая эпиграмма. В ответ Синод 6 марта 1757 г. обратился к императрице с жалобой на Ломоносова, испрашивая указ, чтобы привлечь автора к ответственности и впредь не допускать подобных оскорблений духовенства. Жалоба не имела последствий. Мало того, в это время в 1756 г. Ломоносов был введен в состав управления Академической канцелярией, чтобы заниматься «всеми академическими делами» (наряду с академиком Таубертом). В феврале 1757 г. в типографии Московского университета приступили к новому изданию собрания сочинений ученого.
М. В. Ломоносов одним из первых в России выступил одновременно и как защитник науки, ее пропагандист, и как ее популяризатор (статьи «Письмо о пользе стекла», «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»). Особый интерес в этом отношении имеет его «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии» (1755)[14]. Эта статья подробно прокомментирована А. В. Западовым[15]. Ломоносов выдвигает в ней, в частности, требования, которые должен соблюдать журналист, пишущий на научные темы.
В годы правления Екатерины II светское просвещение получало поддержку власти. «В своей церковной политике Екатерина была всецело на стороне того подавляющего перевеса и вмешательства светской власти в дела церкви и религии, которые впервые так открыто и решительно стал применять Петр Великий»[16], приходит к выводу П. Маккавеев (духовный журнал «Странник». 1904. № 12). Эта точка зрения требует корректировки. Церковь сохраняла свои прочные позиции в воспитании и просвещении народа, несмотря на успехи и достижения в развитии печати и публицистики тех лет (А. Н. Радищев, Н. И. Новиков).
Вводя в 1796 г. в конце своей жизни официальную цензуру в государстве, императрица в указе от 16 сентября распорядилась «учредить цензуру, из одной духовной и двух светских особ составляемую». Они должны были следить за тем, чтобы «в сочинениях или переводах Закону Божию, правилам государственным и благонравию противного не находилось»[17]. Характерно, что на первое место поставлен церковный аспект.
В первой половине XIX в. освобождение светской мысли и публицистики как формы ее проявления от религиозного влияния продолжилось. Оппозиционность к церкви светского общества, части интеллигенции нарастала. Активизация процесса секуляризации заставляла апологетов церкви опасаться потери влияния на паству, поэтому, на их взгляд, отступления от догматов православия должны были подвергаться осуждению или запрету к распространению в обществе. Но и усиливавшаяся дифференциация знания на религиозное и научное – сугубо утилитарное, практическое – явно не устраивала иерархов церкви.
Известный ученый К. А. Тимирязев, выступая на VIII съезде естествоиспытателей и врачей в 1890 г., говорил: «Если XVIII век сохранил за собой гордое прозвище века разума, то девятнадцатому, конечно, не откажут в более скромном прозвище – века науки, века естествознания»[18]. Тимирязевская хронология явно требует уточнения. Действительно, XIX век начинался эпохой Александра I, власть сразу взяла курс на просвещение общества. М. М. Сперанский (1772–1839) – директор департамента Министерства иностранных дел в 1803–1807 гг., статс-секретарь императора с 1807 г., госсекретарь Государственного совета с 1810-го – провел реформирование управления страной, а также системы церкви, в том числе «усовершенствование духовных училищ» и вообще духовного образования[19]. Чиновник Министерства народного просвещения, попечитель петербургского учебного округа С. С. Уваров откровенно паниковал в 1813 г.: «Состояние умов в настоящую минуту таково, что смятение понятий достигло последней крайности… У всех на языке слова: религия в опасности, нарушение нравственности»[20].
Реакцией был довольно резкий поворот Александра I к мистицизму, что отразилось на внешней и внутренней политике России. Император становится инициатором Священного союза, в 1817 г. под руководством обер-прокурора А. Н. Голицына в стране создается Министерство духовных дел и народного просвещения (до 1824 г.). Главной идеей новой политики стала формула: «Все в религии и все через религию»[21]. Историк М. И. Сухомлинов по горячим следам очень точно обрисовал эту ситуацию: «Соединение веры и знания провозглашено было целью умственного развития, но под соединением понимали не равноправный союз двух начал, а полное безусловное господство одного над другим. Отвергая свободу научного исследования и увлекаясь крайней нетерпимостью, отрицали построение наук на независимых основаниях»[22].
Один из идеологов проводимой политики член Главного правления училищ М. Л. Магницкий изложил точку зрения власти так: «Просвещение в государственном смысле не может быть не что иное, как полное собрание всех положительных наук, с новейшими их открытиями и лучшими методами преподавания, вверенное (правительством, как его частное дело) надежному, по его нравственности, сословию ученых и распределяемое им под действительным надзором, согласно с религией, с образом правительства, разным классам граждан, в нужной для каждого из них мере»[23].
В этой формуле хорошо представлено владельческое, вотчинно-попечительное направление власти, господствовавшее в России, при котором литераторы, цензоры и ученые являются чиновниками государства и выполняют его социальный заказ, где просвещение дозируется по воле власти, образование нужно до известной степени, в определенных властью границах. В таких условиях в контроле за мыслью, журналистикой превалировала духовная цензура, что получило закрепление в организации названного министерства и функционировании особого «Комитета 2 апреля 1848 года» (1848–1855)[24]. Его предписания, как потом определят, носили «клерикально-пиетистический» характер[25]. В центре внимания цензуры оказалось фундаментальное противоречие религиозного духовного и светского духовного воззрения на мироздание.
Так, 27 июня 1850 г. министр внутренних дел Л. А. Перовский сообщал князю П. А. Ширинскому-Шихматову, министру народного просвещения, о том, что «Курские ведомости» (№ 16 и 17) поместили статью Гутцейта «Об ископаемых Курской губернии», в которой «миросоздание и образование нашей планеты и само появление человека изображаются и объясняются по понятиям геологов, вовсе несогласным с космогониею Моисея в его книге Бытия».
18 января 1852 г. уже Ширинский-Шихматов отправил попечителю Московского учебного округа длинное и гневное послание по поводу напечатания в «Московских ведомостях» (№ 4) статьи «О первом появлении растений и животных на Земле». Фактически это был отрывок из лекции профессора К. Ф. Рулье. Министр возмущался, что в газете, имевшей тысячи читателей – «людей всякого состояния», была помещена статья, выражающая взгляды, не соответствующие Святому Писанию. Последовало распоряжение «приостановить печатание всех вообще публичных лекций, особенно профессора Рулье». Когда редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков попытался объяснить, что его газета – издание Московского университета и он не мог отказать в опубликовании статьи «вполне благонамеренного профессора», Ширинский-Шихматов снова обвинил ее редакцию в «поколебании одного из важнейших догматов, исповедуемых нашей церковью о сотворении мира». «Верно и непреложно только то, – твердо заявил министр, – что сказано о том в книге Бытия»[26].
Вообще, появление научно-популярной публицистики, которая стала выходить на страницах газет, было встречено властью с позиций предубеждения и усилением цензорской бдительности к контенту. «Русская умственная культура в XIX – начале XX веков может считаться созданием общественной самодеятельности, – обобщал свои наблюдения В. И. Вернадский в 1912 г. – Государственная организация большей частью являлась враждебным ей элементом; бывали годы, когда даже пассивное отношение ее органов к исполнению принадлежащего ей удела было уже исторической заслугой»[27].
Характерен в этом смысле юмористический эпизод из переписки двух сановных цензоров – А. Х. Бенкендорфа и С. С. Уварова. Шеф жандармов, озабоченный охраной авторитета, чести и достоинства дворянства, 4 января 1841 г. рекомендовал министру народного просвещения 43-й том журнала «Библиотека для чтения», где в разделе «Смесь» была опубликована научно-популярная статья «Светящиеся червячки». Бенкендорф замечал: «Нельзя видеть без негодования, какой оборот дает господин сочинитель этой статьи выражению, употребляемому в программе одного из дворянских собраний». Шеф жандармов углядел в позиции журналиста презрение к дворянству.
В статье речь шла об исследованиях натуралистами светящихся червячков. Автором ее был сам издатель и редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский, вставивший в конце статьи остроту: «Один монпельский натуралист взял ночью самку и через окно выставил ее на ладони в сад: спустя несколько минут прилетел к ней самец, как кажется, с той же целью, для какой, по словам печатной программы, учреждено и С-ое (Санкт-Петербургское. – Г. Ж.) дворянское собрание, то есть для соединения лиц обоих полов. Лишь только эти насекомые исполнили программу почтенного собрания, свет самки тот час же погас». По высочайшей резолюции редактор и цензоры получили за эту шутку строгие выговоры «впредь быть осторожнее»[28].
Эпизод свидетельствует, что ни невинное название статьи, ни ее аполитическая тема, ни ее научное содержание – ничто не ускользало от бдительного ока цензуры. Вероятно, это говорит о профессионализме контролеров публичного слова, видевших происходившие в информационном процессе общества изменения. Первая половина XIX в. ознаменовалась началом массовизации общества, созданием государственной системы журналистики. С 1830-х годов в стране организуется сеть «Губернских ведомостей». В ответ на ее появление Русская православная церковь (правда, с некоторым опозданием – с 1860-х годов) налаживает сеть «Епархиальных ведомостей». Одновременно развивается коммерческая пресса, ярким представителем которой и был журнал «Библиотека для чтения» (1834–1856)[29]. Интеллигенция России стремится обратиться со словом к более массовой аудитории. Из 75 миллионов населения страны, по мнению князя В. Ф. Одоевского, «читающих всего 100 тысяч», причем 90 тысяч из них читают «единственно “Календарь” и “Сенатские новости”»[30]. Вот почему основой всей жизни В. Ф. Одоевского (1804–1869) было просвещение всех слоев русского общества. Князь – аристократ – пытался выйти на самый широкий круг читателей, в том числе на крестьян. Он выступал как публицист-популяризатор: написал книги «Гальванизм в техническом применении», «Опыт исторического обозрения тех химических открытий и наблюдений, сделанных в последнее десятилетие, которые имеют полезное применение к сельской промышленности, домоводству и народному здравию» и др.; вместе с А. П. Заблоцким-Десятовским подготовил и издал в 1843–1848 гг. четыре выпуска сборника «Сельское чтение», где вышли 18 его статей: «Что такое чертеж земли, иначе план, карта, и на что все это пригодно», «Врачебные советы», «Что такое чистота и к чему она пригодна», «Кто такой дедушка Крылов» и др. «Сельское чтение» получило хороший отклик в обществе, переиздавалось, имело долгую жизнь.
Массовизация информационного процесса вызвала ответную реакцию властных структур. Ограждение народа от «вредной» информации – проблема древняя. Так, еще в 1681 г. Соборное постановление об учреждении новых епархий было пронизано этой озабоченностью: в нем содержался запрет на выписки из книг Священного Писания, поскольку при этом допускаются ошибки, искажения, которые «простолюдины, не ведая, принимают за истину»[31]. Такое же отношение было и к народному творчеству, лубку. Даже в середине века по распоряжению министра народного просвещения П. А. Ширинского-Шихматова от 23 мая 1850 г. «лубочные картины», не проходившие ранее никакой цензуры, приравняли «к афишам и мелким объявлениям», подведомственным надзору полиции[32].
При министре народного просвещения С. С. Уварове (занимал должность в 1833–1849 гг.) обращенная к массовой аудитории периодика удостоилась особого внимания со стороны властей. Были введены в практику правила для издателей, ограничивающие их предпринимательские возможности и книжную торговлю. Главное правление училищ решило не допускать широкого развития дешевых изданий для народа, которое, по мнению этого органа, «приводит низшие классы некоторым образом в движение и поддерживает оное как бы в состоянии напряжения», что «не только бесполезно, но и вредно»[33]. Обострение внимания к этой проблеме было связано с ростом информационного потока, который стал выходить на все большую аудиторию. Представители власти пытались решить возникавшие при этом вопросы с опережением во времени.
Проблемы народной литературы, просвещения народа приобрели в свете уваровской триады (православие, самодержавие, народность) политическую окраску. Министр в этом вопросе занимал своеобразную позицию. Он хорошо видел наметившуюся демократизацию информационного процесса. В докладе императору 10 марта 1834 г. он замечал: «…вкус к чтению и вообще литературной деятельности, которые прежде заключались в границах сословий высших, именно в настоящее время перешли в средние классы и пределы свои распространяют даже далее». В то же время в министерство от многих лиц «начали поступать прошения о позволении им периодических изданий вроде выходящих в чужих краях под названием Penny Magasine, Heller Magasine и проч.».
Эту проблему Уваров сформулировал так: «Полезно ли допускать введение и укоренение у нас сего рода дешевой литературы, которой цель и непосредственное следствие есть действование на низший класс читающей публики?» – и вынес на обсуждение Главного управления цензуры. Сам же министр пришел к выводу, что дешевая литература препятствует умственному развитию, представляя собой поверхностное чтение, поэтому считал, что «необходимо отклонить введение у нас дешевых простонародных журналов». Николай I поддержал его: «Совершенная истина, отнюдь не дозволять»[34].
Бюрократический аппарат решил взять в свои руки руководство народным чтением. Общими усилиями ведомств и особенно церкви стали готовиться популярные сборники: «Нравоучительные разговоры для воспитанников удельных училищ», «Книга для чтения воспитанников сельских училищ» и др., выходила религиозная нравоучительная литература[35].
17 марта 1850 г. председатель «Комитета 2 апреля 1848 года» делал доклад императору о народной литературе. Поводом к этому событию послужил выход в свет в Москве 11-м изданием одного из наиболее распространенных народных романов – «Повести о приключении английского милорда Георга». Комитет предложил министру представить соображения: «Каким бы образом умножить у нас издание и распространение в простом народе чтения книг, писанных языком, близким к его понятиям и быту, и под оболочкою романтического или сказочного интереса, постоянно направляемых к утверждению наших простолюдинов в добрых нравах и в любви к православию, государю и порядку». 16 марта Николай I начертал на докладе: «Согласен»[36].