Колин Маккалоу
Падение титана, или Октябрьский конь
Бо́льшая часть службы Цезаря проходила в западной части Нашего моря – в Испаниях, в Галлиях. Восток для него ограничивался провинцией Азия и Киликией. Ни в Сирии, ни в Египте, ни в удаленных от побережья районах необъятной Анатолии он еще не бывал.
Ближе всего он подошел к Египту, посетив Кипр за несколько лет до того, как Катон аннексировал его. В то время островом правил Птолемей Кипрский, младший брат тогдашнего правителя Египта Птолемея Авлета. На Кипре Цезарь развлекался в объятиях дочери Митридата Великого и купался в морской пене, из которой возникла его прародительница Афродита (Венера). Старшей сестрой его любовницы была Клеопатра Трифена, первая жена Птолемея Авлета и мать Клеопатры, занимающей сейчас египетский трон.
Одиннадцать лет назад, когда Цезарь был старшим консулом, он заключил сделку с Птолемеем Авлетом и теперь подумал о нем почти с нежностью. Авлету нужно было, чтобы Рим подтвердил его право на египетский трон, он очень хотел получить статус «друга и союзника римского народа». Цезарь, как старший консул, с удовольствием наделил его этим статусом в обмен на шесть тысяч талантов золотом. Тысяча талантов ушла Помпею, тысяча – Марку Крассу, а четыре тысячи дали Цезарю возможность сделать то, в чем сенат ему отказал, – набрать и вооружить необходимое количество легионов, чтобы покорить галлов и сдержать германцев.
О Марк Красс! Как он рвался в Египет, сплошь покрытый, по его мнению, золотом и россыпями драгоценных камней! Снедаемый ненасытной алчностью, Красс добивался аннексии этой страны. Ему воспротивились восемнадцать старших центурий, верхушка торгового Рима, которые сразу поняли, что выиграет от этой акции один только Красс. Сенат мог считать, что он полностью контролирует Рим, но фактически правили им дельцы-плутократы. Рим был прежде всего экономическим организмом, опиравшимся на коммерцию в международном масштабе.
В конце концов Красс отправился искать свои горы золота и самоцветов в Месопотамии и погиб в Каррах. А царь парфян захватил там семь римских орлов. Цезарь знал, что когда-нибудь он пойдет в Экбатану и вырвет их из вражеских рук, что приведет еще к одной огромной перемене. Поглотив Парфянское царство, Рим, уже владеющий Западом, будет править и Востоком.
Показавшаяся вдали сияющая белая башня прервала течение мыслей Цезаря. Он стоял, восхищенно глядя, как она приближается. Знаменитый маяк Фароса, острова, словно бы отсекающего обе гавани Александрии от моря, был чудом света. Три шестиугольные секции, одна меньше другой в диаметре, уносились ввысь на триста футов. Их облицовка из белого мрамора слепила глаза, а на вершине постоянно горел огонь, отражаемый далеко в море во всех направлениях благодаря оригинальному устройству из тщательно отполированных мраморных плит (хотя днем огонь был почти не виден). Цезарь много читал о фаросской диковине и знал, что те же плиты защищают пламя от ветра. И ему очень хотелось подняться по шестистам ступеням и взглянуть на все самому.
– Хороший денек для входа в Большую гавань, – сказал ему лоцман-грек, неоднократно бывавший в Александрии. – Буйки будут отлично видны. Это заякоренные куски пробки, слева красные, справа желтые.
Цезарь читал и об этом, но вежливо наклонил голову к моряку, будто слышал впервые.
– В Большую гавань ведут три пролива – Стеганос, Посейдеос и Таврос, – продолжил словоохотливый лоцман. – Стеганос назван по имени скалы «Спина свиньи», которая расположена у конца мыса Лохий, где стоят дворцы. Посейдеос назван так, потому что он смотрит прямо на храм Посейдона. А Таврос назван в честь скалы «Рог быка», которая лежит у острова Фарос. В шторм – к счастью, они здесь редки – невозможно войти ни в ту ни в другую гавань. Мы, лоцманы не из местных, опасаемся заходить в гавань Евноста – там повсюду песчаные наносы и мели. Вот видишь, – продолжал он болтать, размахивая рукой, – рифы и скалы разбросаны на многие мили кругом. Маяк – это очень удобно для иноземных кораблей. Говорят, потребовалось восемьсот талантов золота, чтобы его построить.
Цезарь использовал своих легионеров в качестве гребцов: это было хорошим упражнением, снимало приступы раздражения, удерживало от ссор. Римские солдаты не любили находиться вдали от твердой земли, и многие ухитрялись в течение всего плавания ни разу не посмотреть через борт корабля на воду: кто знает, что может оттуда вынырнуть?
Лоцман решил вести все корабли по проливу Посейдеос – сегодня он был самым спокойным из трех. Стоя один на носу, Цезарь любовался открывшейся панорамой. Великолепие красок, золото статуй и колесниц на фронтонах, ослепительно-белые стены бесчисленных зданий, купы деревьев и пальм. Несколько разочаровывало то, что весь этот вид был удручающе плоским, за исключением зеленого холма высотой футов двести и прибрежного нагромождения скал, образующих полукружие весьма поместительного амфитеатра. В прежние времена на месте театра стояла крепость Акрон, что означает «скала».
Город слева от театра выглядел намного богаче и грандиознее, – видимо, это Царский квартал, решил Цезарь. Обширный комплекс дворцов, стоявших на возвышениях с пологими ступенями, утопал в садах и пальмовых рощах. Но правее картина менялась. Всю прибрежную линию акватории занимали верфи, ремонтные доки, причалы, склады, тянущиеся до самого основания дамбы Гептастадий, соединяющей остров Фарос с материком. Эта насыпная дамба длиной в милю была прошита в центре двумя высокими арочными проходами для кораблей, обеспечивая таким образом связь Большой гавани с гаванью Евноста. Не там ли, кстати, прячутся сейчас суда Помпея? По эту сторону гигантской, облицованной мрамором насыпи их вроде бы не видно.
Плоская панорама не позволяла определить размеры Александрии, но Цезарю было известно, что если учесть и часть города, разросшуюся за старыми стенами, то население Александрии составит три миллиона человек, это самый большой город в мире. В Риме, в пределах Сервиевой стены, обитал один миллион жителей, в Антиохии – больше, но никто не мог соперничать с Александрией, а ведь со дня ее основания не прошло еще и трехсот лет.
Вдруг на берегу началось какое-то движение, появилось около сорока военных кораблей, на каждом – вооруженные люди. «О, молодцы! – подумал Цезарь. – За четверть часа – от мира к войне». Среди кораблей было несколько массивных квинквирем с большими бронзовыми таранами на носу. Все квадриремы и триремы тоже были снабжены таранами, но половина из них была с низкой посадкой, не позволяющей выходить в открытое море. Наверное, это таможенные суда, патрулирующие семь рукавов Дельты Нила, решил он. На подступах к Александрии римские транспорты никого не встретили, но это не значило, что их не заметили чьи-то острые глаза с высокого дерева в низовьях Дельты. Иначе чем объяснить мгновенную готовность египтян?
Хм. Своего рода комитет по приему гостей. Цезарь приказал горнисту трубить «к оружию», затем сигнальщики замахали флажками, предписывая всей римской флотилии остановиться и ждать. Цезарь приказал слуге уложить на нем складки toga praetexta, надел corona civica на свои редеющие светло-золотистые волосы, обул сенаторские кальцеи темно-бордового цвета с серебряными пряжками в форме полумесяца – знак старшего курульного магистрата. Очень внушительный, он стоял и смотрел, как к его флагману приближается беспалубное, но ходкое судно, на носу которого возвышался сурового вида мужчина.
– По какому праву ты входишь в гавань Александрии, римлянин? – крикнул человек, как только его корабль подошел на расстояние в пределах слышимости.
– По праву любого мирного человека, желающего купить воды и провизии! – крикнул в ответ Цезарь.
– В семи милях западнее гавани Евноста есть ручей, там ты можешь взять воду. А провизию мы сейчас не продаем, так что уезжай!
– Боюсь, я не могу этого сделать, добрый человек.
– Ты хочешь войны? Нас уже сейчас больше, чем вас, а это лишь десятая часть того, что мы можем выставить!
– Я уже навоевался всласть, но, если ты настаиваешь, могу осилить еще одну войну, – сказал Цезарь. – Мы увидели хорошее представление, но есть по крайней мере пятьдесят способов, чтобы тебя сокрушить. Даже без моих остальных кораблей. Я – Гай Юлий Цезарь, диктатор.
Задиристый александриец пожевал губу.
– Хорошо, можешь сойти на берег, кто бы ты ни был, но твои корабли пусть останутся там, где стоят.
– Мне нужен полубаркас на двадцать пять человек, – крикнул Цезарь. – И лучше не мешкай, иначе нарвешься на неприятности, – с усмешкой добавил он.
Александриец гаркнул что-то гребцам, и суденышко отвалило.
За спиной Цезаря возник озабоченный Публий Руфрий.
– Кажется, у них очень много моряков, – сказал он, – но даже самые зоркие среди нас не смогли заметить на берегу ни одного солдата, кроме нескольких человек у дворца, – царская стража, я думаю. Как ты намерен поступить, Цезарь?
– Сойду на берег с моими ликторами. В лодке, которую мне подадут.
– Позволь мне спустить на воду наши лодки и послать с тобой солдат.
– Ни в коем случае, – спокойно отмел предложение Цезарь. – Твоя обязанность – держать наши суда вместе, следить, чтобы им не причинили вреда, и останавливать глупцов вроде Тиберия Нерона, чтобы они не поотрубали себе ноги своими же мечами.
Вскоре после этого большой полубаркас с шестнадцатью гребцами пристал к борту. Глаза Цезаря пробежали по ликторам, возглавляемым верным Фабием, проверяя их внешний вид. Да, все медные бляшки на широких черных кожаных поясах горят, малиновые туники чистые, без морщинок, бардовые кожаные калиги правильно зашнурованы. Фасции парни обнимают нежнее, чем кошки котят, красные кожаные ремешки завязаны крест-накрест, топорики грозно поблескивают среди тридцати красных прутьев. Удовлетворенный Цезарь легко, как юноша, прыгнул в лодку и устроился на корме.
Полубаркас направился к пирсу, соседствующему с театром, но вне стен Царского квартала. Там бесновалась толпа. Горожане, размахивая кулаками, на жуткой смеси греческого с македонским грозились убить иноземцев. Когда лодка причалила и ликторы вышли на пирс, толпа попятилась и застыла, очевидно пораженная спокойствием и величественным видом вновь прибывших. Потом опять зазвучали угрозы. Когда двадцать четыре ликтора построились в колонну по два человека, Цезарь без чьей-либо помощи вышел из лодки и остановился, поспешно поправляя складки тоги. Вскинув брови, он надменно посмотрел на толпу:
– Кто тут главный?
Оказалось, никто.
– Вперед, Фабий, вперед!
Ликторы вошли в толпу, как нож в масло. Цезарь следовал за ними. Это лишь словесные угрозы, думал он, улыбаясь налево и направо. Интересно. Выходит, молва не врет: александрийцы действительно не любят римлян. Но где же Помпей Магн?
В стене Царского квартала замечательные ворота: боковые пилоны сверху соединены прямоугольной перемычкой, везде позолота, многоцветие красок. На воротах изображены какие-то символы, странные двухмерные сцены. А вот и стражники! Руфрий был прав, они неплохо смотрятся в греческом снаряжении: полотняные латы с нашитыми серебряными пластинами, яркие пурпурные туники, высокие коричневые сапоги, серебряные шлемы с наносниками и плюмажем из конских крашеных хвостов. Прекрасно, но не для боя, а скорее для уличных потасовок. Заинтригованный Цезарь покачал головой. Наверное, хроники этого царского дома не врут. Всегда есть толпа александрийцев, которая может войти во дворец и заменить одного Птолемея другим – все равно какого пола.
– Стой! – крикнул начальник стражи, хватаясь за рукоять меча.
Цезарь прошел по коридору из ликторов и послушно остановился.
– Я хотел бы увидеть царя и царицу, – сказал он.
– Ты не можешь видеть ни царя, ни царицы, римлянин. Разговор окончен. Вернись на свой корабль и уплывай.
– Доложи их царским величествам, что я – Гай Юлий Цезарь.
Начальник стражи громко фыркнул:
– Ха! Если ты Цезарь, тогда я – Таверет, богиня-гиппопотам!
– Не следует всуе упоминать имена богов.
Стражник метнул на него сердитый взгляд:
– Я не грязный египтянин. Я – александриец! И мой бог – Серапис. А теперь уходи!
– Но я действительно Цезарь.
– Цезарь сейчас в Малой Азии. Или в Анатолии, или еще где-нибудь.
– Сейчас Цезарь в Александрии и очень вежливо просит аудиенции у их величеств.
– Хм, я не верю тебе.
– Хм, тебе лучше поверить, иначе гнев Рима обрушится на Александрию и у тебя не будет работы. Как и у вашей царицы с царем. Посмотри на моих ликторов, олух! И если умеешь считать, сосчитай их! Двадцать четыре, правильно? А впереди какого римского курульного магистрата идут двадцать четыре ликтора? Только впереди диктатора. Теперь пропусти меня и сопроводи в зал для аудиенций, – весело закончил Цезарь.
Несмотря на свой грозный вид, начальник стражи испугался. Надо же вляпаться в такую историю! Никто не знал лучше, чем он, что во дворце никого нет: ни царя, ни царицы, ни управляющего двором. Ни души, обладающей достаточными полномочиями, чтобы разобраться с этим заносчивым чужаком, путь которому и впрямь расчищают двадцать четыре ликтора. Вдруг это Цезарь? Конечно нет! Что делать Цезарю в Александрии? Тем не менее перед ним стоял римлянин, завернутый в нелепое белое одеяло с пурпурной каймой, с какими-то листьями на голове, с каким-то жезлом из слоновой кости на голой правой руке, между сжатой в кулак ладонью и согнутым локтем. Без меча, без лат, поблизости ни одного солдата.
Македонские предки и богатый отец помогли купить ему должность, но способность быстро соображать к этому не прикладывалась. Все же, все же… Он облизнул губы и вздохнул:
– Хорошо, римлянин, я проведу тебя в зал для аудиенций. Только не знаю, что ты будешь там делать. Во дворце сейчас никого нет.
– Правда? – спросил Цезарь, пропуская вперед себя ликторов, что заставило начальника стражи спешно послать человека, чтобы тот показал им дорогу. – А где же все?
– В Пелузии.
– Ясно.
Несмотря на разгар лета, денек выдался отменный. Никакой духоты, легкий бриз отгоняет жару, от цветущих деревьев исходит ласкающий обоняние аромат, какие-то колокольчики беспрестанно кивают головками. А дорога вымощена желтовато-коричневым мрамором, отполированным до зеркального блеска. Наверное, тут скользко во время дождя. Идут ли, кстати, дожди в Александрии?
– Восхитительный климат, – заметил он.
– Лучший в мире, – откликнулся стражник.
– Значит, я – первый римлянин, которого вы тут видите за последнее время?
– Во всяком случае, первый, который объявляет, что он поважней наместника. С год назад приезжал Гней Помпей. Требовал у царицы военный флот и пшеницу. – Александриец захихикал. – Очень невежливый молодой человек. Отказался войти в наше положение, хотя царица сказала ему, что в стране голод. О, она надула его! Шестьдесят транспортов набили финиками, и он их увез.
– Финиками?
– Финиками. И он отплыл, думая, что увозит пшеницу.
– О боги, бедный Гней Помпей-младший! Наверняка отец его был недоволен. Зато Лентул Крус, наверное, радовался. Эпикурейцы любят экзотические яства.
Зал для аудиенций, судя по его размерам, помещался в отдельном строении. Вероятно, при нем имелись комнаты для отдыха приезжающих с визитом послов, но определенно не для проживания. Это был тот же зал, в котором принимали Гнея Помпея: огромный, пустой, с отполированным мраморным полом, украшенным сложным многоцветным узором. Стены щедро покрыты позолотой либо расписаны странными плоскими фигурами и растениями. Пурпурное мраморное возвышение с двумя тронами. Один резной, из черного дерева и золота, – наверху; другой такой же, но меньших размеров, – ярусом ниже. Больше никакой мебели.
Оставив Цезаря и его ликторов в пустом зале, начальник стражи поспешно вышел – наверное, поискать кого-нибудь, кто сможет их принять.
Встретившись взглядом с Фабием, Цезарь усмехнулся:
– Ну и ситуация!
– Мы бывали и в худших ситуациях, Цезарь.
– Не искушай Фортуну, Фабий. Интересно, что чувствуешь, когда сидишь на троне?
Цезарь быстро взбежал по ступенькам и осторожно сел на великолепное кресло. Его золотые, инкрустированные драгоценностями детали были удивительны при близком рассмотрении. Вот что-то похожее на глаз, со странно вытянутой треугольной слезой во внешнем углу. Голова кобры, жук-скарабей, лапы леопарда, человеческая нога, странный ключ, какие-то символы.
– Удобно ли тебе, Цезарь?
– Ни один стул со спинкой не может быть удобным для человека в тоге, поэтому мы сидим на курульных креслах, – ответил Цезарь.
Он расслабился и закрыл глаза.
– Устраивайтесь на полу, – сказал он немного погодя. – Кажется, ждать придется долго.
Два молодых ликтора вздохнули с облегчением, но Фабий покачал головой:
– Нельзя, Цезарь. Мы будем выглядеть нелепо, если кто-нибудь вдруг войдет.
Без водяных часов трудно было определить, сколько времени пробежало. Может, полдня, может, день. Ликторы совершенно измаялись, но их полукруг не ломался. Фасции поставлены на ступени, руки лежат на топориках. Цезарь не шевелился, погруженный в одну из своих знаменитых кошачьих дремот.
– Эй, сойди с трона! – выкрикнул молодой женский голос.
Цезарь открыл один глаз, но не двинулся.
– Я сказала, сойди с трона!
– Кто это смеет приказывать мне? – спросил Цезарь.
– Царевна Арсиноя из династии Птолемеев!
Услышав это, Цезарь выпрямился, но не встал, а лишь в упор посмотрел на девицу, подступившую к подножию возвышения. За ней следовали маленький мальчик и двое мужчин. Цезарь решил, что ей на вид лет пятнадцать. Полногрудая, рослая, с гривой золотистых волос. Голубые глаза, лицо могло быть вполне приятным, если бы его не портила злая гримаса. Высокомерная, мстительная, авторитарная особа. Одета в греческом стиле, но платье сшито из тирского пурпура очень темного цвета, при малейшем движении отливающего сливовым и малиновым. В волосах диадема, усыпанная драгоценностями, вокруг шеи потрясающей роскоши ожерелье-воротник, на голых руках избыток браслетов. Мочки ушей сильно оттянуты тяжелыми серьгами.
Мальчик выглядел лет на десять, не больше, и очень походил на сестру. То же лицо, та же кожа, тот же тирский пурпур. И греческая хламида вдобавок.
Ясно, что двое мужчин – своего рода воспитатели. Тот, что с покровительственным видом стоит возле мальчика, – пустое место, слабак. С другим, что при Арсиное, придется считаться. Высокий, хорошо сложенный, светлокожий. Взгляд умный, расчетливый, рот волевой.
– И куда же нам идти отсюда? – спокойно спросил Цезарь.
– Никуда, пока ты не падешь передо мной ниц! В отсутствие царя я правлю в Александрии, и я приказываю тебе сойти оттуда и пасть ниц! – отрезала Арсиноя. Она зло посмотрела на ликторов. – Вы все – тоже на пол!
– Ни Цезарь, ни его ликторы не подчиняются командам глупых царевен, – тихо сказал Цезарь. – В отсутствие царя я правлю в Александрии на основании пунктов завещания Птолемея Александра и вашего отца Авлета. – Он подался вперед. – А теперь, царевна, перейдем к делу. И не дуйся, как избалованный ребенок, иначе я прикажу одному из моих ликторов вытащить прут из его фасций и отстегать тебя. – Взгляд его остановился на стоящем рядом с ней человеке. – Ты кто?
– Ганимед, евнух. Воспитатель и телохранитель царевны.
– Ганимед, ты вроде похож на здравомыслящего человека, так что я буду разговаривать только с тобой.
– Нет, со мной! – крикнула Арсиноя, лицо ее пошло пятнами. – Немедленно сойди с трона!
– Придержи язык! – резко оборвал ее Цезарь. – Ганимед, мне нужна резиденция для меня и моих старших офицеров, а также в достаточном количестве свежий хлеб, овощи, масло, вино, яйца и вода для войска, которое останется на кораблях, пока я не разберусь, что здесь происходит. Плохи дела, когда диктатора Рима встречают с тупой и бесцельной враждебностью. Ты понимаешь меня?
– Да, великий Цезарь.
– Хорошо! – Цезарь поднялся и сошел вниз по ступеням. – Вот тебе первое поручение: уведи подальше этих двух несносных детей.
– Я не могу этого сделать, Цезарь, если тебе нужно мое присутствие.
– Почему?
– Долихос – мужчина. Он может увести царевича Птолемея Филадельфа, но не царевну. Ей нельзя находиться в мужском обществе без присмотра.
– Есть ли здесь еще кастраты? – спросил Цезарь с кривой улыбкой: Александрия, кажется, презабавнейший город.
– Конечно.
– Тогда ступай с детьми, приставь к царевне Арсиное кого-нибудь вроде себя и поскорей возвращайся.
Царевна Арсиноя, выбитая из колеи властным окриком, хотела что-то сказать, но Ганимед твердо взял ее за плечо и вывел из зала. Мальчик Филадельф и его воспитатель тоже поспешили уйти.
– Ну и ситуация! – сказал Цезарь Фабию.
– Еще немного – и я бы взялся за прут. У меня просто руки чесались.
– У меня тоже, – вздохнул великий человек. – Все эти Птолемеи довольно своеобразны. По крайней мере, хоть Ганимед кажется вполне разумным человеком, но он, к сожалению, не царских кровей.
– Я думал, евнухи толстые и похожи на женщин.
– Те, кого кастрируют в детском возрасте, – да. А после наступления половой зрелости кастрация мало влияет на правильное развитие организма.
Вернулся Ганимед. На лице осторожная, но не заискивающая улыбка.
– Я к твоим услугам, великий Цезарь.
– Достаточно просто Цезарь. А теперь ответь, почему двор в Пелузии?
Евнух удивился.
– Идет война, – сказал он.
– Какая война?
– Война между нашим царем и нашей царицей. В начале года цены на продовольствие взлетели, и Александрия восстала. Обвинили царицу, ведь царю лишь тринадцать. – Лицо Ганимеда омрачилось. – Мира здесь давно уже нет. На царя большое влияние имеют воспитатель Теодат и главный дворцовый управляющий Потин. Это очень честолюбивые люди. Царица Клеопатра – их враг.
– Я так понимаю, что она убежала?
– Да, на юг, в Мемфис, к египетским жрецам. Ведь она является также и фараоном.
– Как и любой из Птолемеев, восходящих на трон?
– Нет, Цезарь, далеко не любой. Отец нашей царицы Авлет, например, не носил этого титула. Он свысока смотрел на жрецов, и те платили ему тем же. А ведь они имеют огромное влияние на коренных египтян. Авлет не учитывал этого. Царица же Клеопатра всегда была с ними дружна и даже жила в Мемфисе одно время. Вот жрецы и провозгласили ее фараоном. Царь и царица – это александрийские титулы. В Египте Нила – в настоящем Египте – эти титулы веса не имеют.
– Значит, царица-фараон убежала в Мемфис к жрецам. А почему не в другую страну, как ее отец, когда его скинули с трона? – удивленно спросил Цезарь.
– В чужие страны Птолемеи обычно бегут без гроша. Александрия больших сокровищ не копит. Поэтому если Птолемей не фараон, то денег ему взять негде. А Клеопатра, как фараон, велела жрецам Мемфиса дать ей денег. И получила достаточно, чтобы нанять в Сирии армию. Теперь она с войском стоит под Пелузием, на северном склоне горы Касий.
Цезарь нахмурился:
– Горы? Не думал, что тут есть горы. Во всяком случае, до Синая.
– Это просто высокая дюна.
– Ага. Продолжай.
– Командующий Ахилла привел царскую армию к южному склону горы и там стал лагерем. А недавно Потин с Теодатом перегнали в Пелузий военные корабли. И повезли туда же нашего маленького царя. Похоже, будет сражение.
– Значит, Египет или, скорее, Александрия втянуты в гражданскую войну, – сказал Цезарь, расхаживая по залу. – Видел ли кто-нибудь здесь Гнея Помпея Магна?
– Об этом я ничего не знаю, Цезарь. Определенно он не в Александрии. Это правда, что ты победил его в Фессалии?
– О да. Разбил наголову. Некоторое время назад он покинул Кипр, и я полагал, что он направился в Египет.
«Нет, – подумал Цезарь, искоса наблюдая за Ганимедом, – этот человек действительно не знает, где сейчас находится мой старый друг и противник. Тогда где же Помпей? Может быть, его тоже послали к тому ручью в семи милях от гавани Евноста и он поплыл дальше, в Киренаику?»
Он вдруг остановился.
– Очень хорошо. Кажется, мне придется применить родительскую власть в отношении этих глупых детей и примирить их. Поэтому ты пошлешь двух гонцов в Пелузий. Одного к царю Птолемею, другого к царице. Я требую, чтобы они оба явились сюда, в их дворец. Это ясно?
Ганимед смутился.
– С царем я не предвижу никаких трудностей, Цезарь, но царица сюда не поедет. Как только она появится, толпа набросится на нее. – Он презрительно вздернул верхнюю губу. – Любимое занятие александрийцев – рвать на куски неугодных правителей. На рыночной площади, где много места. – Он кашлянул. – Должен добавить, Цезарь, что и тебе ради собственной безопасности никуда не надо бы выходить. Город сейчас во власти смутьянов.
– Хорошо, Ганимед. Делай, что можешь. А теперь покажи мне мои комнаты. И проследи, чтобы римских солдат хорошо накормили. Естественно, я заплачу за каждую каплю, за каждую крошку. Даже по вашим теперешним ценам.
– Итак, – сказал Цезарь Руфрию за поздним обедом в своих новых покоях, – мне пока ничего не удалось узнать о судьбе бедного Магна, но я боюсь за него. Ганимед о нем не слышал, однако я не доверяю этому человеку. Если другой евнух, Потин, стремится править через малолетнего Птолемея, то почему бы Ганимеду не делать ставку на Арсиною?
– Конечно, они поступили с нами низко, – заметил Руфрий, оглядывая помещение. – Сулили хоромы, а поместили в лачуги. – Он усмехнулся. – Особенно страдает Тиберий Нерон. Он выбит из колеи тем, что вынужден делить жилье еще с одним военным трибуном, а отсутствие приглашения отобедать с тобой и вовсе его убивает.
– И почему, скажи на милость, ему так хочется разделить трапезу с самым распоследним из римских эпикурейцев? Эти аристократы совершенно несносны. Да оградят меня боги от них!
«А сам-то он кто? – улыбаясь про себя, подумал Руфрий. – Такой же несносный аристократ. Правда, его несносность не связана с древностью рода. И его бесит необходимость брать на службу таких болванов, как Нерон, только потому, что тот патриций из рода Клавдиев. Но Цезарь не может сказать об этом, не нанеся мне оскорбления».
Еще два дня римский флот болтался на якоре с пехотой на борту. Только германскую кавалерию истолкователь повелений фараона с большой неохотой позволил высадить на берег и разместить за осыпающимися городскими стенами, на лугах возле озера Мареотида. Местные жители побаивались этих странных варваров, которые ходили почти голые, с татуировками и убирали свои ни разу не стриженные волосы в замысловатые узлы и валики на макушках. Кроме того, они ни слова не понимали по-гречески.
Проигнорировав предупреждение Ганимеда, Цезарь все эти два дня исследовал Александрию в сопровождении одних только ликторов, не обращая внимания на опасность. В Александрии обнаружились чудеса, достойные его внимания: маяк, Гептастадий, водопровод и дренажная система, стоянки военных кораблей, здания, люди.
Сам город занимал сравнительно узкую полосу известняка, отделявшую море от огромного пресноводного озера, даже в очень знойные годы снабжавшего александрийцев вкусной питьевой водой. Расспросы позволили Цезарю заключить, что озеро питается нильской водой посредством каналов, связывающих его с самым западным, Канопским рукавом Нила. Поскольку Нил поднимался в разгар лета, а не ранней весной, озеро Мареотида избегало обычной участи озер, питаемых рекой, – застойности и москитов. Один из этих каналов длиной в двадцать миль был достаточно широк, чтобы пропускать в обе стороны баржи и таможенные корабли. Он всегда был забит судами.
Единственный канал, выходящий из озера Мареотида, заканчивался в Западной гавани неподалеку от городских ворот Луны. Ряд больших бронзовых шлюзных ворот, встроенных в его стены, поднимался и опускался с помощью системы блоков от лебедок, приводимых в движение волами. Водоснабжение города обеспечивали отлого спускающиеся трубы. От берега до берега канал также перекрывали шлюзы, что позволяло вычищать со дна ил.
Первым делом Цезарь взошел на Панейон, насыпной холм из земли и камней. Засаженный кустами и низкорослыми пальмами, он давно уже превратился в буйно разросшийся сад. Мощеная спиральная дорога вилась по его склонам до самого верха. Искусственные ручейки с водопадами стекали в водоотвод у подножия холма. С вершины его открывался вид на многие мили вокруг благодаря равнинному ландшафту.
Город был расчерчен словно по линейке, ни узких улочек, ни закоулков. Все улицы были широкими, но две из них казались намного шире всех дорог, какие приходилось видеть Цезарю, – более ста футов от одной водосточной канавы до другой. Канопская улица шла от ворот Солнца на востоке города к воротам Луны на западе. Царская улица – от ворот в стене Царского квартала к южной стене. Знаменитая на весь мир библиотека Мусейон находилась внутри Царского квартала, но другие главные общественные строения были расположены на пересечении этих двух улиц: рыночная площадь, гимнасий, суды, Панейон, или холм Пана.
В названиях районов Рима имелась своя логика – они повторяли названия семи холмов, на которых построен город, или долин между ними. Педантичные македонские архитекторы разделили раскинувшийся на равнине город на пять районов: Альфа, Бета, Гамма, Дельта и Эпсилон. Царский квартал находился в районе Бета. К востоку от него лежал район Дельта, где жили сотни тысяч евреев, которые проникли и южнее, в район Эпсилон, приют многих тысяч метиков – иноземцев с правами проживания, но не гражданства. Район Альфа объединял прибрежную полосу обеих гаваней Александрии, отделенную Канопской улицей от района Гамма, известного также как Ракотис – так звалась деревушка, на месте которой и возник этот город.
Большинство горожан, проживавших в пределах старых стен Александрии, были людьми в лучшем случае умеренного достатка. Состоятельные же александрийцы, все чистокровные македонцы, жили в прекрасных предместьях западнее ворот Луны, среди лугов и садов, рядом с обширным некрополем. Богатые иноземцы, в том числе римские торговцы, тоже жили вне стен, восточнее ворот Солнца. Расслоение, думал Цезарь. Всюду, куда ни кинь взгляд.
Социальное расслоение было очень жестким – никаких «новых людей» в Александрии!
В этом городе с трехмиллионным населением только триста тысяч являлись гражданами Александрии – все они были македонцами, потомками тех македонцев, что пришли сюда первыми, и они яростно защищали свои привилегии. Все высшие должностные лица государства были македонцами: истолкователь, писец, главный судья, управляющий казной, командир ночной стражи. Фактически македонцы занимали все ответственные государственные посты как в коммерческой, так и в политической сфере. Нижние слои горожан также разделялись по крови. Ближе всех к городской знати стояли смешавшиеся с македонцами греки, потом шли греки, потом евреи и прочие иноземцы. Самый низший класс составляли потомки греков и коренных египтян. А причина всех городских потрясений, как понял Цезарь, коренилась в постоянной нехватке продовольствия. Александрия, в отличие от Рима, свою бедноту не кормила и не собиралась кормить. Поэтому здешняя чернь была агрессивна и имела большую силу. «Хлеба и зрелищ» – замечательная политика. Корми толпу, развлекай толпу, и она позабудет о мятежах. Как же слепы эти восточные правители!
