Колин Гувер Без надежды

31 августа 2012 года. Пятница 16:50

– Джек едет с тобой? – Я открываю дверцу машины, чтобы Карен забросила остальной багаж на заднее сиденье.

– Да, едет. Мы вернемся домой… точнее, я вернусь в воскресенье, – поправляется она.

Для нее болезненно называть себя и Джека «мы». Мне неприятно это слышать, ведь мне нравится Джек. Я знаю, он любит Карен, так что я не понимаю подобный заскок. За двенадцать лет у нее была пара бойфрендов, однако как только парень начинает строить серьезные планы, она сбегает.

Карен захлопывает дверцу и поворачивается ко мне.

– Ты знаешь, я тебе доверяю, но пожалуйста…

– …не забеременей, – доканчиваю я. – Знаю, знаю. Последние два года ты все время это говоришь перед отъездом. Я не забеременею, мама. Всего лишь вусмерть укурюсь и наширяюсь.

Она со смехом меня обнимает.

– Умничка. И не забудь хорошенько бухнуть!

– Не забуду, обещаю. А на выходные возьму напрокат телик, буду лопать мороженое и смотреть всякий треш по кабельному.

Отстранившись, она сердито смотрит на меня.

– Вот это уже не смешно.

Я со смехом снова ее обнимаю.

– Веселись. Желаю тебе продать кучу всяческих травяных препаратов, мыла и настоек, и что еще вы там делаете.

– Люблю тебя. Если понадобится, звони мне с домашнего телефона Сикс.

Я закатываю глаза – подобные инструкции она оставляет мне каждый раз перед отъездом.

– Пока! – говорю я.

Она садится в машину и выезжает на дорогу, оставляя меня без родительского надзора на все выходные. Большинство подростков уже достали бы мобильники и строчили приглашения на самую улетную вечеринку года. Только не я. Вместо этого иду в дом и собираюсь испечь печенье, потому что для меня это верх бунтарства, на который я способна.

Обожаю готовить выпечку, правда, получается у меня не очень. Обычно к концу у меня на лице и в волосах остается больше муки и шоколада, чем в готовом продукте. Сегодняшний вечер не стал исключением. Я уже напекла кучу печенья с шоколадной крошкой, брауни и чего-то еще не имеющего названия. Я сыплю муку в смесь для немецкого шоколадного кекса, и вдруг кто-то звонит в дверь.

Мне, конечно, следовало бы знать, что делать в подобных ситуациях. В дверь ведь постоянно звонят, верно? Но только не в мою. Я таращусь на нее, не зная, чего ждать. Звонок раздается во второй раз, я отставляю мерную кружку, убираю волосы с глаз и подхожу к двери. Открыв ее, я даже не удивляюсь при виде Холдера. Ладно, удивляюсь. Правда, не сильно.

– Привет, – говорю я.

Больше ничего на ум не приходит. Даже если бы я что-нибудь придумала, вряд ли смогла бы произнести это по той простой причине, что у меня перехватило дыхание! Холдер стоит на верхней ступеньке крыльца, сунув руки в карманы джинсов. Его волосы все еще нуждаются в стрижке, но, когда он проводит по ним рукой и убирает с глаз, мысль о стрижке кажется исключительно неуместной.

– Привет.

Он неловко улыбается и выглядит взволнованным, что ему безумно идет. Он явно в хорошем настроении. Пока, по крайней мере. Кто его знает, когда он снова психанет и начнет спорить.

Я смущенно хмыкаю. Знаю, следующим пунктом нужно пригласить его войти, но если только мне этого по-настоящему хочется. Однако мои присяжные еще не определились по данному вопросу.

– Ты занята? – спрашивает Холдер.

Я оглядываюсь на невообразимый бардак, который устроила на кухне.

– Типа того.

И это не ложь. Я и в самом деле невероятно занята.

Он отводит взгляд и кивает, затем указывает на машину за спиной.

– Ага. Я тогда… пойду.

Он спускается на одну ступеньку.

– Нет! – слишком быстро и громко произношу я.

Звучит почти отчаянно, и я смущаюсь. Я не понимаю, зачем он здесь и почему не уходит, и мое любопытство побеждает. Отступив в сторону, распахиваю дверь.

– Входи, но тебе, возможно, придется поработать.

Поколебавшись, он снова поднимается по ступенькам, входит, и я закрываю дверь. Прежде чем неловкость переходит все границы, иду на кухню, беру мерный стакан и продолжаю готовить. Словно и нет здесь некоего импульсивного сексуального парня.

– Готовишься к благотворительной распродаже выпечки? – Он обходит вокруг барной стойки, изучающе разглядывая разложенное на столешнице изобилие десертов.

– Мама уехала из города на выходные. Она противница сладкого, так что в ее отсутствие я отрываюсь.

Он со смешком берет печенье, но сначала вопрошающе смотрит на меня.

– Угощайся. Только учти: то, что я люблю печь, не означает, что я профи в этом деле.

Просеяв остатки муки, высыпаю их в миску.

– Значит, дом в твоем полном распоряжении, и ты проводишь вечер пятницы за выпечкой? Типичный подросток, – смеется Холдер.

– Что тут скажешь? – пожимаю плечами. – Я бунтарка.

Повернувшись, он открывает шкафчик, смотрит на его содержимое, и закрывает. Делает шаг влево, открывает другой и берет стакан.

– Молоко есть? – спрашивает он по пути к холодильнику.

Перестав замешивать тесто, я наблюдаю, как он по-хозяйски наливает молоко в стакан, словно находится у себя дома. Отпив, он поворачивается и, поймав мой взгляд, ухмыляется.

– Нельзя же предлагать печенье без молока. Плохая из тебя хозяйка.

Взяв еще одно печенье, он с молоком идет к барной стойке и садится.

– Приберегаю хозяйственность для званых гостей, – огрызаюсь я, поворачиваясь к столешнице.

– Упс. – Он смеется.

Я включаю миксер на самую большую скорость, чтобы на пару минут иметь благовидный предлог не разговаривать с Холдером. Пытаюсь представить, как я выгляжу, чтобы не искать взглядом отражающую поверхность. Более чем уверена, что я вся сейчас в муке. Помнится, волосы у меня сколоты карандашом, а спортивные штаны ношу уже четвертый день подряд. Еще я неумытая. С невозмутимым видом пытаюсь стряхнуть муку, понимая однако, что это дохлый номер. Ну и ладно, навряд ли я сейчас выгляжу хуже, чем когда лежала на диване с впившимся в щеку гравием.

Выключив миксер, нажимаю кнопку, удерживающую венчики для взбивания. Подношу один ко рту и облизываю, затем подхожу с другим к Холдеру:

– Хочешь? Это немецкий шоколад.

Он с улыбкой берет венчик.

– Как мило с твоей стороны.

– Умолкни и облизывай, а не то оставлю себе, – беру из шкафчика свою чашку, но затем наливаю в стакан воду. – Хочешь воды или будешь и дальше притворяться, что тебе нравится эта веганская гадость?

Он со смешком морщит нос и толкает ко мне свой стакан.

– Не хотелось показаться невежливым, но я уже не могу сделать и глотка этого чертова пойла. Да, воды. Пожалуйста.

Усмехнувшись, я ополаскиваю стакан, наполняю водой и отдаю Холдеру. Сажусь напротив, откусываю брауни и смотрю на гостя. Жду, когда он объяснит, зачем приехал, но он молчит. Просто сидит и смотрит, как я ем. Не задаю вопросов, потому что мне нравится воцарившаяся между нами мирная атмосфера. Гораздо лучше, когда мы оба молчим, поскольку все наши разговоры в итоге оканчиваются ссорой.

Холдер встает и без объяснений идет в гостиную. С любопытством осматривается, особое внимание уделяя фотографиям на стенах. Подойдя поближе, неспешно изучает каждый снимок. Я наблюдаю за ним, откинувшись на спинку стула.

Он, как всегда, не торопится, все его движения выглядят выверенными, словно Холдер заранее тщательно планирует каждую свою мысль и действие на несколько дней вперед. Так и вижу, как он в своей спальне записывает слова, которые собирается произнести на следующий день, – уж очень избирательно он их всегда использует.

– Твоя мама выглядит молодо, – говорит он.

– Потому что она молодая.

– Ты на нее не похожа. В отца пошла? – Обернувшись, он смотрит на меня.

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Не помню, как он выглядит.

Повернувшись к фотографиям, Холдер проводит пальцем по одной из них и в лоб спрашивает:

– Он умер?

Мне начинает казаться, будто он знает, что мой отец жив. Иначе не говорил бы об этом так небрежно.

– Понятия не имею. Я его с трех лет не видела.

Он возвращается в кухню и садится напротив.

– И это все? Никакой истории?

– Ну почему же, есть история. Просто не хочу рассказывать.

Уверена, что есть… вот только я ее не знаю. Карен ничего не известно о моей жизни до удочерения, а я не вижу смысла копаться в прошлом. Что такое несколько забытых лет по сравнению с тринадцатью превосходными годами?

Он снова улыбается, но вкупе с вопросительным взглядом улыбка кажется недоверчивой.

– Вкусное печенье, – искусно меняет Холдер тему разговора. – Зря ты преуменьшаешь свои пекарские способности.

Раздается писк, и я соскакиваю со стула и бегу к духовке. Открываю, однако кексу еще далеко до готовности. Повернувшись, вижу Холдера с моим мобильником в руках.

– Тебе эсэмэска. – Он смеется. – С кексом все в порядке.

Бросив на стол прихватку, сажусь на стул. Холдер беззастенчиво читает мои сообщения. Впрочем, мне все равно, так что пусть.

– Я думал, тебе не разрешают иметь мобильник. Или это была жалкая отговорка, чтобы не давать мне номер?

– Мне и в самом деле не разрешают. Телефон на днях дала лучшая подруга. Он только для эсэмэсок.

Холдер поворачивает мобильник экраном ко мне.

– Что это за сообщения, черт возьми? – Он снова смотрит на экран и читает: – Скай, ты прекрасна. Ты, наверное, самое совершенное создание во всей вселенной, и я прирежу любого, кто с этим не согласен.

Выгнув бровь, Холдер смотрит на меня, затем снова на телефон.

– О боже, они все такие! Пожалуйста, скажи, что не ты сама посылаешь их себе, чтобы поднять самооценку.

Я со смехом выхватываю у него мобильник.

– Хватит. Не порти веселье.

Он запрокидывает голову и смеется.

– О боже, я прав? Они все от тебя?

– Нет! – возмущенно восклицаю я. – Они от Сикс. Это моя лучшая подруга, которая сейчас находится на другом конце света и очень по мне скучает. Она не хочет, чтобы я грустила, вот и шлет мне приятные сообщения каждый день. Думаю, это очень мило.

– Нет, не думаешь. Они тебя раздражают, и ты их, скорее всего, даже не читаешь.

«Откуда он знает?»

Положив мобильник на стол, складываю руки на груди.

– У нее добрые намерения, – говорю я, не признаваясь, что сообщения Сикс меня и впрямь бесят.

– Они тебя губят. Эти сообщения раздуют твое самомнение до невообразимых размеров, и ты лопнешь. – Он берет мой мобильник и достает из кармана свой. Прокручивает информацию на обоих и набирает несколько цифр: – Нужно исправить ситуацию, пока ты не начала страдать от мании величия. – Он возвращает мне телефон, вбивает что-то в свой, затем убирает его в карман. Мой мобильник издает звук, оповещая о новой эсэмэске. Я смотрю на экран и смеюсь.

Твое печенье – отстой. И ты не такая уж и красивая.

– Лучше? – дразнит он. – Самомнения поубавилось?

Я со смехом кладу мобильник на стол и встаю.

– А ты знаешь толк в комплиментах. – Захожу в гостиную и оборачиваюсь: – Хочешь экскурсию по дому?

Он встает и идет за мной. Я нудно рассказываю о безделушках, комнатах и картинах, но Холдер, как всегда, неспешно и внимательно их разглядывает. Он останавливается перед каждой мелочью и не произносит ни слова за все время.

Наконец мы приходим в мою спальню. Я распахиваю дверь.

– Моя комната. – Я указываю на нее жестом Ванны Уайт из шоу «Колесо фортуны»: согнув руку в локте и держа ее ладонью вверх. – Будь как дома, но помни, что здесь нет совершеннолетних, поэтому держись подальше от кровати. Мне запретили беременеть в эти выходные.

Помедлив, он входит в комнату и склоняется ко мне.

– Только в эти выходные? Значит, планируешь залететь в следующие?

Я вхожу в спальню.

– Не-а. Наверное, подожду еще несколько недель.

Холдер осматривает комнату, медленно поворачиваясь, пока снова не оказывается лицом ко мне.

– Мне восемнадцать.

Я склоняю голову набок, недоумевая, зачем он упомянул этот незначительный факт.

– Мне тебя поздравить?

Он скашивает глаза на кровать, затем на меня.

– Ты сказала держаться подальше от кровати, потому что мне нет восемнадцати. Я лишь поясняю, что уже совершеннолетний.

Не нравится мне то стеснение в груди, когда он посмотрел на кровать.

– А. Вообще-то, я имела в виду девятнадцатилетних.

Развернувшись, он медленно подходит к открытому окну, наклоняется и высовывает голову, затем выпрямляется.

– То самое пресловутое окно?

Хорошо, что он не смотрит на меня: если б взглядом можно было убить, он был бы уже мертв. Какого черта он сюда заявился и несет чушь? Я в кои-то веки наслаждалась его компанией.

Холдер поворачивается ко мне, веселое выражение лица сменяется вызывающим, которое я видела уже не раз.

– Чего тебе надо, Холдер? – вздыхаю я.

Пусть либо объясняется, зачем приехал сюда, либо убирается.

Сложив руки на груди, он прищуривается.

– Я сказал что-то не то, Скай? Или соврал? Или придумал?

Из его насмешливых замечаний ясно, что он прекрасно знает, на что намекал фразой про окно. У меня нет настроения играть в эти игры. Мне нужно печь кексы. И есть.

Я распахиваю дверь.

– Ты прекрасно знаешь, что именно сказал, и получил ожидаемую реакцию. Доволен? Теперь можешь уходить.

Однако он не уходит. Опустив руки, он подходит к прикроватной тумбочке. Берет книгу, которую дал мне Брекин, и листает ее, словно и не было последних тридцати секунд.

– Холдер, я со всей доступной мне вежливостью прошу тебя: пожалуйста, уйди.

Он осторожно кладет книгу обратно, затем ложится – буквально ложится на кровать. Черт возьми, он лежит на моей кровати!

Закатив глаза, подхожу и сбрасываю его ноги. Если понадобится, я готова вытолкать его из дома взашей. Схватив запястья Холдера, пытаюсь его поднять, но он молниеносно притягивает меня к себе. И вот я уже лежу на спине, а он прижимает мои руки к матрасу. Все происходит так неожиданно, я даже не успеваю оказать сопротивление. Отчасти и не хочу – когда смотрю на него вот так, снизу вверх. Даже и не знаю: то ли звать на помощь, то ли срывать с себя одежду.

Холдер отпускает мои руки и проводит пальцем по моему носу.

– Мука, – говорит он со смешком, стирая ее. – Бесит.

Он снова садится, привалившись к спинке кровати, и кладет ноги на постель. Я все еще лежу на спине, таращась на звезды и впервые при взгляде на них чувствую хоть что-то.

Я не шевелюсь – вдруг Холдер чокнутый? В буквальном смысле псих, по которому больница плачет. Это единственное разумное объяснение его особенностей. А то, что я все равно нахожу его невероятно привлекательным, означает лишь одно – я тоже чокнутая.

– Я не знал, что он гей.

Ну точно, чокнутый.

Молча поворачиваю к нему голову. Что, черт возьми, можно сказать психу, который буквально отказывается покидать твой дом, а потом начинает нести чушь?

– Я побил его, потому что он засранец. Я понятия не имел, что он гей.

Положив локти на колени, Холдер смотрит на меня, дожидаясь какой-нибудь реакции. Или ответа. Но так и не получает, потому что мне нужно все обдумать.

Я снова поднимаю взгляд на звезды и пытаюсь проанализировать ситуацию. Если он не чокнутый, то явно пытается изложить свою точку зрения. Он приехал, незваный, чтобы обелить себя и очернить меня? Но зачем? Я тут одна, мое мнение ничего не значит.

Или же дело в том, что я ему нравлюсь. При этой мысли невольно улыбаюсь, но мне неловко и противно, что я рассчитываю на симпатию безумца. Хотя я это заслужила. Не надо было впускать его в дом, когда кроме меня здесь никого. Теперь он знает, что я все выходные буду одна. Если взвесить это решение, то оно, скорее всего, своей тяжестью утянет вниз «тупую» чашу весов. У нашей ситуации может быть два конца: мы либо придем к взаимопониманию, либо он убьет меня, расчленит на крохотные кусочки и запечет в тесте, как печенье. В любом случае я сожалею о том, что десерт еще не съеден.

– Кекс! – кричу я, вскакивая с кровати.

Бегу на кухню и по запаху понимаю – опоздала. Схватив прихватку, вынимаю кекс и разочарованно бухаю на стол. Он не слишком подгорел, можно, наверное, спасти его, облив глазурью.

Захлопнув дверцу духовки, я решаю найти себе новое хобби. Изготовление ювелирных украшений, например. Насколько это сложно? Взяв еще два печенья, возвращаюсь в спальню и отдаю одно Холдеру, затем ложусь на кровать рядом с ним.

– Значит, я слишком резко выразилась, когда назвала тебя мудаком-гомофобом, да? И ты совсем не невежественный гомофоб, проведший прошлый год в колонии для несовершеннолетних?

Он с ухмылкой сползает вниз, ложится рядом со мной и смотрит на звезды.

– Не-а. Вовсе нет. Весь прошлый год я прожил с отцом в Остине. Я совершенно не представляю, откуда взялись слухи о колонии.

– Почему ты тогда не защищаешься, если слухи лживы?

Он поворачивает ко мне голову.

– А ты почему не защищаешься?

Поджав губы, я киваю.

– Туше.

Потом мы молча сидим и едим печенье. То, что он говорил в последние дни, обретает смысл, и я все больше начинаю чувствовать себя как те люди, которых презираю. Холдер же мне напрямую сказал, что готов ответить на любые вопросы, а я вместо этого предпочла поверить слухам. Неудивительно, что он сердился на меня. Я обращалась с ним так же, как остальные люди со мной.

– Помнишь, ты сказал комментарий насчет окна? – говорю я. – Ты просто пересказывал сплетни, а не пытался задеть меня?

– Я же не сволочь, Скай.

– Ты назойливый. Уж в этом-то я права.

– Может, и назойливый, но не сволочь.

– Ну а я не шлюха.

– А я не мудак-гомофоб.

– Значит, мы все выяснили?

Он смеется.

– Ага, все.

Глубоко вздыхаю, готовясь к тому, что делаю очень нечасто – попросить прощения. Не будь я столь упряма, я бы даже смогла признать, что мое осуждение выглядело крайне оскорбительно и Холдер имел полное право злиться на меня за невежество.

Мое извинение получается очень коротким.

– Прости меня, Холдер, – тихо говорю я.

Он тяжело вздыхает.

– Я понимаю, Скай. Понимаю.

Мы лежим в молчании целую вечность, которая кажется недостаточно долгой. Смеркается, и я боюсь, что он скоро скажет, что ему пора уезжать – потому что больше сказать-то и нечего. Но я этого не хочу. Мне хорошо сейчас рядом с ним. Не знаю почему.

– Хочу тебя кое о чем спросить, – наконец говорит он, нарушив тишину.

Я молчу, потому что его слова не подразумевают ответа. Он всего лишь готовится задать вопрос. Он со вздохом перекатывается на бок, чтобы видеть мое лицо. Подпирает голову рукой, и я ощущаю его взгляд на себе, но продолжаю смотреть на звезды. Холдер слишком близко, я не могу смотреть на него, мое сердце бешено бьется в груди, и если он придвинется еще ближе, я просто умру. Вряд ли похоть способна вызвать такое сердцебиение. Оно сильнее, чем при беге.

– Почему ты позволила Грейсону так обращаться с собой на стоянке?

Хочется залезть под покрывало и затаиться. Я надеялась, он об этом не спросит.

– Я уже сказала тебе, что он не мой бойфренд, и фингал не его рук дело.

– Я не поэтому спрашиваю. Я видел твою реакцию. Он тебя раздражал. Ты даже выглядела скучающей. Я лишь хочу знать, почему ты позволяешь ему так поступать, если явно не хочешь, чтобы он тебя касался.

Его слова выводят меня из душевного равновесия, у меня перехватывает дыхание, на лбу выступает испарина. Мне неудобно говорить об этом. Меня удручает, как легко он читает меня, а я до сих пор его не понимаю.

– Мое отсутствие интереса было так заметно? – спрашиваю я.

– Ага. Даже с пятидесяти ярдов. Удивляюсь, что он не понял намека.

Я без раздумий поворачиваю к Холдеру лицо и подпираю голову рукой.

– Сама не понимаю. Не представляешь, сколько раз я его отшивала, а он все не унимается. Выглядит жалко и неприятно.