Князь Процент
Жёлтый

Миле нравится этот обмен впечатлениями. Потянувшись к телефону, цитируем выписанный отрывок: «Мое воображенье вертится на подмостках перед глазами разума, сидящего в удобном кресле. Всё делается в угоду мне. Целый мир – театр мой…»

Следом мы обращаемся к последнему завершенному роману Набокова. Зачитываем Миле разговор героя с его двоюродной бабкой:

«– Довольно кукситься! – бывало, восклицала она. – Смотри на арлекинов!

– Каких арлекинов? Где?

– Да везде! Всюду вокруг. Деревья – арлекины. Слова – арлекины. И ситуации, и задачки. Сложи любые две вещи – остроты, образы, – и вот тебе троица скоморохов! Давай же! Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!»

– Смотри-ка, – говорим мы нашей бесстыже рассевшейся в джакузи обнаженной любовнице, – как интересно. Между этими текстами Набокова полвека, а какое сходство образов, идей.

Кто-то рассказывал, будто лучше всего мужчину характеризует то, что он говорит после секса. Что ж, давайте выпишем нам характеристику зануды. Впрочем, согласно признанию многих женщин этот зануда отлично трахается. Занудство этому способствует. В каждой позе мы остаемся едва ли не час. Женщинам попросту некуда деться. Наши любовницы кончают от безысходности.

(Здесь Канцлер демонстрирует характерную и для Акемгонима Горгоноя уморительную по уровню наивности уверенность в том, что он способен доставить оргазм любой партнерше. Кажется, об имитации женского оргазма писатель и его персонаж знать не знают.)

Совокупляемся еще час. Мила кончает под нами. После этого она исполняет качественный для любительницы запойного чтения минет.

Опять болтаем. Мила интересуется обстановкой у нас дома. Она не знает про развод. Полагаем, эта весть испортит наши с Милой шашни. Узнав, Мила захочет быть номером один. Всё бы ничего, однако есть старое донжуанское правило. Не делай первой женщину, бывшую у тебя второй. Видишь ли, она изучила твои фокусы. Она в совершенстве знает, как ты изменяешь первому номеру. Хрен ты развлечешься, когда за спиной эдакий номер один. Даже если ты будешь верен, она изведется подозрениями. Тебя она изведет сильнее. Бывшие любовницы женатых мужчин не отличаются уверенностью в себе. Итак, вторая не должна становиться первой.

Отвечаем, что дома у нас всё хорошо. Мы не врем. Дома, правда, отлично: там мы спим и едим.

Мила рассказывает, как стажировалась в Италии. В Риме у нее сгорела квартира. В Перудже она была любовницей увлекавшегося сарацинскими картами деда. По ее словам, тот владел роскошной коллекцией. Теперь у Милы кабинет в российско-итальянской стоматологической поликлинике.

Покидаем гостиницу в одиннадцатом часу. Офис наверняка пуст. Это хорошо: поработаем с документами, не отвлекаясь.

Идти нам пятнадцать минут. После четырех оргазмов на двоих мы жизнерадостны. Подмигиваем встречным хорошеньким женщинам. Мол, нечего шляться по темноте, красавицы.

Рядом с офисом мы вспоминаем, что давно не проверяли телефон. Там много пропущенных звонков. Большая их часть сделана после 20:00. Перезванивать мы будем в девять утра. Мяч останется на чужой половине: в девять утра редко кто берет трубку. Эдак половина звонков и теряется.

Обнаруживаем в телефоне фотосессию Жени. Абсолютно голая, она сделала фото в разнообразных позициях. Мы перечисляем Жене оставшуюся часть гонорара. Пересылаем фотографии Боре и выставляем на друга расходы.

Офис не совсем пуст. Нас поджидает Катерина. Мы и забыли о ее апелляционной жалобе. Бедняжка писала, интересовалась, следовало ли ей ждать дальше, а мы не отвечали. Катерина не выглядит грустной. Кажется, она рада возможности пообщаться.

Мы усаживаем ее за наш компьютер. Стоя рядом, указываем, как исправить недостатки в тексте жалобы. Наши руки дважды соприкасаются около клавиатуры.

В решающие секунды мы не понимаем женщин. Тогда и они себя не понимают. В любом случае Катерине рано быть нашей. Мы не исключаем, что будем вспоминать эти прикосновения. Вспоминать, лежа рядом с Катериной после траха.

Закончив с жалобой, мы отправляем помощницу домой на такси. Шутим, что с радостью подвезли бы ее лично. Ссылаемся на большое количество других жалоб.

Пару часов работаем с документами. Стены офиса подрагивают: мы врубаем «ZZ Top» и крутим басы до упора. Зажжем рок в этой дыре.

Глубоко за полночь едем домой на такси. Дома хорошо: там мы спим и едим.

Едучи домой после секса, мы каждый раз вспоминаем актера Зельдина. Он играл в театре до ста лет. Мы бывали на его спектаклях. Зельдин написал автобиографию, где цитировал мемуары еще одного советского деда – писателя Бориса Васильева. Оба полагали, что на момент издания воспоминаний ехали с жизненной ярмарки.

Так вот, а мы едем с потрахушек. Из окна такси видим разноцветное мелькание ночного города. Редкий светофор задерживает машину в поздний час.

Завтра лишь вторник, и многие рестораны уже темные, пустые. Наше внимание привлекает одно работающее заведение. Автомобиль огибает угол здания, и мы секунду глядим в распахнутую дверь кафе. Обои там бордовые, потолок словно купорос, а господствует лихорадочный имбирный цвет. Он будто выливается из нескольких подвесных ламп. Лампы эти выглядят как не успевшие поседеть грязные одуванчики.

Такси едет дальше – ночное кафе пропадает из вида.

На улицах встречаются какие-то бедолаги. Эй, бедолаги, как же мы потрахались сегодня! Что можно делать ночью в центре города? Только искать решение своих половых невзгод. Ребята, снимите номер в гостинице и потрахайтесь. Наш вам совет. Снимите номер и хорошенько потрахайтесь. Это то что нужно. Можете нам поверить. Ведь мы едем с потрахушек».

Брак Канцлера Промилле

Следующую виртуальную сессию я начинаю с вопроса о том, насколько правдиво эссе Канцлера. Учитывая литературные наклонности моего клиента, я подозреваю, что в сочинении имеются художественные преувеличения.

– Таким образом мы проводили будни до эпидемии, – говорит Промилле. – Конечно, были нюансы. Выпадали дни без судебных заседаний. Часто мы обедали не с доверителями, а прямо в кабинете. Иногда не занимались сексом. Или вот незадолго до пандемии ездили к стоматологу. Не к Миле, разумеется. В целом же картина соответствовала написанному.

Я интересуюсь, доволен ли мой клиент таким распорядком, и Канцлер отвечает утвердительно. Промилле нравится, как выстраивается его общение с внешним миром. За счет зоны комфорта Канцлеру удается избегать лишних контактов с незнакомыми людьми, а также с навязчивыми малозначительными клиентами и с большинством коллег.

– Как же вы управляете коллективом, если избегаете общения с ним? – спрашиваю я.

– Мы избегаем не всякого общения. Лишь общения, инициированного другими. Но мы поддерживаем контакт со всеми работниками. С каждым адвокатом, юристом, помощником. Даже с курьерами. Еженедельно мы выделяем пару-тройку часов для этого. По очереди вызываем сотрудников и хорошенько накачиваем.

Уточняю, что Промилле имеет в виду.

– Есть два стиля руководства, – говорит мой клиент. – Первый заключается в том, что руководит начальник. Второй предполагает, что руководят начальником. Нам ближе первый. Однако Канцлер всегда был интровертом. Начальники-интроверты часто оказываются под каблуком у сотрудников. Чтобы этого не случилось, важно перехватывать у младших коллег инициативу.

У нас в фирме принято много работать. Мы стараемся, чтобы люди были загружены. Чтобы голов не поднимали. В более-менее свободные дни мы тренируем коллег. Вызываем, громим за проделанную работу, даем новую. Высказываем замечания насчет манеры общения и дресс-кода. Короче, наезжаем. Нас трудно взять под каблук. Хотя эдакое наше поведение требует известной силы воли. Гораздо интереснее в свободные минуты читать Esquire.

Хорошо ли Канцлер себя чувствует, имея связь с тремя любовницами одновременно, спрашиваю я. Мой клиент замечает, что любовниц пять: помимо фигурирующих в эссе есть еще две, но они профессионалки, и к ним нужно записываться заранее. Однако в самоизоляции Промилле вживую с женщинами не общается. Так он говорит – я же подозреваю, что с упоминаемой на этих страницах бывшей моделью Playboy его связывают не только маникюр и педикюр.

Что до самочувствия среди такого числа женщин, то оно, по словам моего клиента, великолепное. Ни одна из любовниц не присутствует в жизни Канцлера в объеме, который напрягал бы его. Я спрашиваю, напрягает ли Промилле объем присутствия женщины, характерный для брака.

– Вопрос слишком общий, – отвечает Канцлер. – Наша семейная жизнь в этом отношении была комфортной. Грех жаловаться, честное слово.

– Извините за откровенность, но не помеха ли наличие законной супруги отношениям с другими женщинами?

– Промилле не изменял Марине. Впрочем, мы лишены некоторых предрассудков. При желании изменили бы. Просто не хотелось, а так все условия были. Готовых лечь под Канцлера женщин навалом. В Москве куча гостиниц. У нас старая пустующая квартира в Алтуфьеве. Промилле думал открыть там массажный салон. «Мягкие ручки» или что-то подобное. Но писать книгу было интереснее, чем ухлестывать за юбками.

– Вы сожалеете о разводе?

Я долго подвожу беседу к этому вопросу. Стараюсь задать его не в лоб, а плавно прийти к нему. Таким образом я пытаюсь подвигнуть моего клиента скорректировать запрос на терапию. Завершение отношений с Мариной кажется мне более актуальной проблемой, чем творческие противоречия. Я рассматриваю концентрацию Промилле на этих противоречиях как способ замолчать проблему развода и уйти от необходимости прожить расставание с женой.

Канцлер отвечает отрицательно, и я задаю следующий вопрос:

– А что в отношениях с бывшей супругой вызывает у вас сожаление?

Мой собеседник размышляет несколько секунд и говорит:

– То, что этих отношений хватило на единственную книгу.

В ответ на просьбу раскрыть этот тезис Промилле поясняет, что ему комфортнее писать при наличии женщины, которая занимается с ним сексом (он предпочитает периодичность раз в два-три дня), сопровождает в путешествиях (раз в два-три месяца, если говорить о периоде времени до пандемии) и организует ремонт в квартире (раз в два-три года). Марина удовлетворяет этим потребностям Канцлера на протяжении большей части его работы над романом. В середине этой работы Промилле полагает, что супруги хватит и на следующую книгу. Однако Марина начинает давать сбои: отговаривается от секса жалобами на болезненные состояния и капризничает при обсуждении направлений очередного путешествия. После прочтения супругой романа мой будущий клиент понимает: в Марине ломается кое-что важное – некая функция толерантного отношения к Канцлеру, как он выражается. Вскоре супруги разводятся.

– Вы общаетесь с бывшей супругой сейчас? – спрашиваю я.

– Мы поздравляем ее с какими-то важными датами, – отвечает Промилле. – Она нас тоже.

– Вы не хотите общаться с Мариной?

– Канцлер желает ей всего хорошего. Однако знать подробности утомительно. Канцлер и в браке-то не хотел знать подробности. Они мешали концентрироваться на романе. Зачем нам эти мытарства? – задает Промилле вопрос, который, судя по всему, кажется ему риторическим.

Я просматриваю заметки и спрашиваю повторно:

– Но о разводе вы всё же не жалеете? Даже несмотря на соответствие Марины вашим требованиям в течение большей части совместной жизни?

Ответ Канцлера рассудочен, эгоцентричен и очень характерен для него. Любой брак, утверждает мой собеседник, приходит к точке, в которой супругам лучше развестись. Многие не находят сил и предпочитают страдать, пока мужчина не умрет.

– Почему именно мужчина? – интересуюсь я.

– Средняя продолжительность жизни мужчин гораздо ниже, – говорит Промилле. – Есть совсем уж неприличные примеры. В минувшем году Канцлер был на свадьбе. Там оказался полный комплект бабушек жениха и невесты. Полный комплект: четыре бабушки. Дедушек мы не заметили. Поспрашивали тихонько, и что вы думаете? Все дедушки скончались. Четыре бабки сидели, шушукались, произносили тосты. Четыре деда уже перегнили.

Начиная семейную жизнь, мой будущий клиент уверен, что разведется. Состоя в браке, он полагает, что их с Мариной отношений хватит на две книги. Однако ничего не изменишь, утверждает Промилле, да и так получается неплохо: один роман лучше, чем ни одного.

Через неделю Канцлер сообщает мне, что пишет повесть. К этому времени мы всё чаще обращаемся к событиям его детства, и нет ничего удивительного в том, что главный герой новой книги – мальчик младшего школьного возраста. Я предлагаю Промилле делиться со мной главами этого текста, чтобы мы использовали их в терапевтических целях. Вскоре я получаю первую главу повести, которая (повесть, не глава) снабжена эпиграфом из «Ричарда III»:

«Ведь Кларенс – говорун и может вас

Растрогать, если говорить дадите».

– Это не большая автобиография, чем изображающие Христа картины Гогена, – говорит мой клиент. – Помните такие? Художник там норовил вместо Божьего Лика изобразить собственную физиономию.

(Рассказчик из тех читателей, что видят в любом художественном тексте автобиографию. Это убогонькое мнение часто основывается даже не на каких-нибудь дешевых аргументах, а на пахучей субстанции, которую такие господа называют ощущением. «У меня ощущение, – произносит один из них, принюхиваясь, – что перед нами автобиография. Да-да, текст явно автобиографический». Особенно забавно, если говорящий почти ничего не знает о жизни автора, а то немногое, о чём он осведомлен, отличается от содержания книги. В плохонько работающей голове такого субъекта известные ему биографические сведения об авторе и описанные последним события дополняют друг друга.

К счастью для подобных читателей, тупость сама по себе не считается преступлением.)

«Геша из Марракеша»: глава первая

Больше всего на свете Геша любил читать.

У изголовья его дивана висела книжная полка. Мама боялась пыли и не разрешала вешать другую. Наверху полки располагались цветочные горшки, и книги можно было ставить только внутрь.

Цветы были всюду: на шкафу, столе, подоконнике. Даже толстенный палас, на котором Геша играл в солдатиков, украшал цветочный рисунок. Цветы удивляли красотой, говорила мама, а воздух благодаря им делался чище, особенно ночью. Геша пытался удивиться этой красоте – тщетно.

Мама заставляла его поливать цветы. Эдак Геше удавалось топить мошек и жучков. От них шевелилась земля вокруг растений. Геша боялся насекомых.

Он нашел способ использовать здоровенные вьюны, которыми мама уставила полку. Покрытыми листьями и неприятной влагой длинными стеблями Геша замаскировал томик «Анжелики». Этот томик он после девятилетия раскопал в сарае. Там в пыльном и грязном шкафу хранилась библиотека дяди Юры.

Дядя Юра с родными приехал из Казахстана. Тем летом он помогал родителям Геши строить дачу. Их сарай был забит вещами дяди Юры.

«Анжелику» издали на газетной бумаге. Книга пахла сыростью и оказалась немного загажена мышами. На переплете красного цвета был рисунок женщины с обнаженной грудью. Увидев обложку, Геша понял, что не мог бросить «Анжелику» в сарае. Ужаснее было разве что оставить там гнить живую маркизу ангелов.

Просить разрешения читать «Анжелику» возможности не было. Папа из-за фривольных сцен запрещал Геше даже книги о трех мушкетерах. Мама тщательно изучала комиксы, что выпрашивал единственный сын. Рисунки в историях о черепашках ниндзя казались ей жуткими. Комиксы об Индиане Джонсе были жестокими. Мама покупала Геше «Утиные истории». «Бамси» тоже внушал ей доверие и нравился самому Геше. Геша любил фантазировать, как съест волшебного мёда и поколотит насмешливых одноклассников.

Впрочем, иные, смеясь над запретами родителей Геши, таки давали ему почитать о черепашках. Случалось, что между уроками Геше перепадали и комиксы об археологе Джонсе.

Как-то первоклассником Геша выпросил у Бори Антипова номер «Черепашек». Рюкзак, где он припрятал комикс, будто жег спину. Когда мама, по обыкновению, встретила Гешу у лифта, его руки задрожали. Мама заметила это и дома велела открыть рюкзак. Найдя заветный комикс, она сказала:

– Фу, разве ты не помнишь, что я говорила про этих черепах? Кто дал тебе комикс и зачем?

Геша присел на свой диван и опустил взгляд. Мама устроилась рядом.

– Сынок, кто дал тебе комикс?

– Ребята из класса.

– Ты не помнишь, кто именно?

Геша опасался называть Борю: мама запрещала ему дружить с Антиповым. Она считала того хулиганом.

– Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь своей маме? Разве можно говорить маме неправду?

Геша зыркнул на часы. Вот-вот должна была начаться очередная серия «Трансформеров».

– Даже не думай, что посмотришь мультфильм про своих роботов! – сказала мама.

Геша вздохнул. Глаза мамы сузились, и она добавила:

– Ты где-то украл этот комикс?

Геша почувствовал, как его лицо вспыхнуло. Воровство было для Геши немыслимо. Он представлял себя убийцей-ниндзя или любимцем женщин, а вором – никогда.

Несправедливые обвинения каждый раз ставили его в тупик. Геша ощутил вину за то, что показался маме нечестным.

– Мама, я не украл! – крикнул он. – Комикс мне дал Боря Антипов!

– Я позвоню матери Антипова, – сказала мама. Ее глаза были злыми. – Я не хочу, чтобы мой сын был вором.

Она пошла в свою комнату, где был телефон.

– Мама, я не вор! – кричал Геша, идя следом. – Поверь мне, я не вор!

У Антиповых два часа не подходили к телефону. Геша пропустил «Трансформеров» и выслушал долгую речь о недопустимости лжи. Наконец мама Бори сняла трубку. Она позвала Борю, и тот сказал, что дал Геше комикс.

– Зачем ты взял у него комикс? Я же говорила, тебе еще рано такое читать! Это не для твоей психики, понятно?! – кричала мама, отправляя Гешу делать уроки.

«Анжелика» показалась Геше лакомее всех комиксов. Это была ужасающе запретная толстая книга о сладком грехе любви.

Однажды родители уехали в магазин, и Геша прочел несколько страниц «Анжелики». Тогда он узнал, что глаза маркизы ангелов были зелеными. У него был такой же цвет глаз. Это укрепило решимость Геши завладеть книгой.

Семья дяди Юры не пользовалась увезенной из Казахстана библиотекой. Геша собирался вернуть том на место, прочитав его.

На тех летних каникулах он спал хуже, чем всегда. Геша и обычно-то, без мыслей про «Анжелику», засыпал тяжело: его укладывали в девять. К этому моменту он не хотел спать, поэтому ворочался час-другой. Однако в единственной комнате дачного развалюхи-дома нужно было лежать тихо. Мама ругала Гешу за любое телодвижение, а папа ворчал. Геша замирал и мечтал о том, как будет читать «Анжелику».

Наступил последний день каникул. Смешно пятясь, родители носили вещи к машине. Геша зашел в сарай. Он захватил пакет, в котором хранил игрушки. Мама разрешала ему возить туда-сюда сколько угодно игрушек. По словам мамы, они развивали воображение.

Геша достал «Анжелику» из шкафа. Он бережно положил книгу на солдатиков и завалил модельками автомобилей. Отнес пакет к машине, фантазируя, будто держал в руках и целовал настоящую Анжелику.

В свои девять лет Геша не целовался. Конечно, его целовали мама, бабушки, порой даже отец. Геша любил только мамины поцелуи, а еще хотел целоваться с девочками.

Впервые он почувствовал желание целоваться два года назад. Это случилось накануне первого в жизни Геши Дня знаний. Мама хотела отнести что-то учительнице, Римме Борисовне, и пришла в школу с Гешей. Римма Борисовна велела ему убрать стулья на парты. Тут-то в класс и зашла девочка – прехорошенькая. Геша запомнил лишь русые волосы девочки и не сумел бы описать ее.

За девочкой спиной вперед появилась ее мама. Геша подумал, что та разговаривала с кем-то. Ее собеседник, наверное, остался в коридоре. Она держала в руках шляпки цвета сока чистотела, которым Геша летом мазал бородавки на пальцах. Одна шляпка была меньше другой. Геша прежде не видел женских шляпок.

Он залихватски переворачивал стулья, ловя взгляды девочки. Закончив, Геша подошел к ней.

– Привет, – хотел сказать он. – Меня зовут Гена. Друзья зовут меня Геннадием.

Друзей у Геши не было. Он не ходил в детский сад. Ему не доводилось вот так знакомиться с женщинами. Геша хотел произвести серьезное и решительное впечатление. Слова про дружескую форму имени он где-то вычитал.

В глазах девочки, показалось ему, тоже кое-что читалось: удивление и симпатия.

Не успел Геша открыть рот, как подошла его мама.

– А это мой Геночка, – сказала мама, пригладив ему волосы. – Он у меня хорошенький и послушненький мальчик.

Геша попробовал уклониться от маминой руки. Взгляд девочки стал обычным, незаинтересованным. Она сказала:

– Ася.

Осень напролет Геша любил Асю. Та не больно-то выделяла его из мальчишек-одноклассников. Она была самой красивой девочкой их параллели. Геша жил с уверенностью, что Ася любила бы его, представься он решительнее. Он многократно проигрывал в голове сцену их знакомства. Всякий раз был лучше предыдущего.

(Пользуясь возможностью оставлять заметки на полях текста моего клиента, я пишу, что в одной этой небольшой главе теплоты и человечности больше, чем во всём романе «69 ± 1 = Ad hoc». Роман Канцлера вообще кажется мне одной из самых холодных книг, что я знаю. Я решаю поговорить с Промилле об этих своих наблюдениях.)

В декабре Геша решил написать Асе любовное письмо. Он попросил совета у мамы. Та сказала, что ему рано было засматриваться на девочек. Вечером Геша случайно услышал, как она рассказывала эту историю маме Аси. Гешу учили, что подслушивать телефонные разговоры было нехорошо. Тогда он сделал это впервые.

Итак, мама не собиралась помогать ему. Более того, мама возлюбленной Геши знала о его чувстве. Найди она у Аси письмо, его мама вызнала бы это. Нужно было зашифровать письмо и рассказать Асе ключ. Двоюродный брат Геши Митя кое-что рассказывал ему о шифровании. Кузен был старше на пять лет и разбирался в хитрых штуках.

Гешу завораживала присказка о розе и лапе Азора. Шифр он решил построить аналогичным способом, фразами-перевертышами. За вечер Геша сочинил два перевертыша. Один был «мертв втроем». Этот оказался с лишней буквой и не про чувства. Второй звучал еще хуже: «йогурт тругой». Впрочем, слово «тругой», быстро осознал Геша, писали через «д».

Тем же вечером Ася перенесла операцию на гландах. Операция прошла тяжело, девочку лечили несколько месяцев. Геша хотел позвонить ей, да так и не собрался. Потом Асю забрали из школы. Больше Геша ее не встречал.