Клэр Элиза Бартлетт
Мы правим ночью
Посвящается моей бабушке Лорен Боулинг, служившей в ВВС США и никогда не позволявшей мужчинам, доминирующим в патриархальном обществе, – да и никому другому – диктовать, как ей жить.
Claire Eliza Bartlett
WE RULE THE NIGHT
Тext сopyright © 2019 by Claire Eliza Bartlett
Cover art copyright © 2019 by Billelis. Cover design by Karina Granda
Cover copyright © 2019 by Hachette Book Group, Inc.
© В.М. Липка, перевод на русский язык
© ООО «Издательство АСТ», 2020
1
Ночь нам не помеха
Ревна даже не понимала, что их ждет война. Пока не остановился завод.
Не обращая внимания на шторм, надвигавшийся с запада, она, как хорошая гражданка, сидела у ленты конвейера. Ее до краев переполняла организованная промышленная какофония. Мимо проплывали сверкающие фрагменты боевых жуков – подергиваясь, дрожа от страха, демонстрируя едва заметные признаки магии. Когда лента сбавила обороты, над общим гулом раздался голос контролера: «Девочки!»
Шипение, грохот и стук смолкли. Пальцы Ревны застыли в промасленных костях ноги, которая корчилась и вздрагивала, словно капризничала. Сердце у нее в груди бешено заколотилось, но она постаралась успокоить живой металл, чтобы ему не передалась охватившая ее тревога. За три года ее работы на заводе машины еще ни разу не останавливались.
Ревна оттолкнула кресло на колесиках от рабочего места и двинулась на нем вперед, ориентируясь на голос контролера. Машины, только что безостановочно выплевывавшие ноги, панцири и антенны, теперь застыли и высились вокруг, словно деревья. Она обогнула гигантский штамповочный пресс и увидела миссис Родойю, которая стояла в дверях своего кабинета, сложив на животе руки. Остальные работницы тоже подтягивались, бросая конвейеры и клепальные машины и ныряя под кранами, чтобы добраться до места сбора. Когда они все собрались перед штамповочным прессом, хватаясь друг за друга скользкими пальцами, миссис Родойя глубоко вздохнула и сказала:
– Собирайте вещи. Мы эвакуируемся.
«О господи», – машинально подумала Ревна, хотя добропорядочным девушкам Союза не полагалось думать о боге. Для эвакуации у них могла быть одна-единственная причина – Эльда. Перед ее мысленным взором предстали полчища мужчин в серо-голубых мундирах, марширующих в дыму, несущих суровые милости завоевателей. Но в Таммин эльды входить не станут – они сотрут его с лица земли с помощью Драконов из огня и стали.
Когда они являлись, их целью всегда становились заводы.
Миссис Родойя велела всем вернуться на рабочие места и взять с собой комплекты жизнеобеспечения для экстренных случаев, одобренные Военным министерством. Ревна взяла свой, пристегнула ремнем к спинке кресла и покатила к заводским воротам. Она вполне могла ходить сама, однако ее способность день ото дня стоять на протезах вызывала у миссис Родойи сомнения, а добропорядочной девушке Союза полагалось прислушиваться к мнению контролера.
Работницы выстроились парами у двери, каждая сжимала в одной руке комплект жизнеобеспечения, в другой – ладонь партнерши. Ревна подъехала к концу колонны. Ей некого было взять за руку и не от кого услышать, что все будет хорошо. Она направлялась не в убежище для добропорядочных граждан, Защитников Союза, а в альтернативное – для второсортных и неработающих. Там у нее будет возможность забраться в сырой подвал и поиграть с младшей сестренкой Лайфой, стараясь не замечать беспокойства в каждой черточке маминого лица.
До слуха Ревны донесся негромкий гул, будто на нее летела туча взбесившихся комаров. Узорный воздушный флот Эльды. У нее екнуло сердце. Убежище для граждан первой категории располагалось в пяти минутах ходьбы, однако ей, чтобы добраться до своего, требовалось десять, а мама работала еще дальше. Больше всего Ревне хотелось, чтобы рука, сжимающая ее ладонь, была маминой.
Хотя мама придет к ней в убежище, напомнила она себе. Там они будут вместе и наверняка в большей безопасности, чем на улице с эльдами и их аэропланами.
Миссис Родойя открыла заводские ворота и сосчитала проходившие мимо пары, отмечая каждую кивком головы. Затем схватилась за деревянные ручки кресла Ревны и без лишних вопросов покатила его перед собой. В душе девушки аллергической реакцией клокотал гнев, смешиваясь с волнением, от чего она почувствовала тошноту. Она могла каждое утро отправляться на работу – если уж на то пошло, попросту ходить на работу. Ее ноги – протезы из живого металла – врачи тамминского завода называли чудом. Но миссис Родойе не было дела до того, что думала ее подопечная или доктора. «Ну же, поторапливайтесь. Скорость для нас важнее гордости, правда?» – говорила она вначале во время тренировочных рейдов. Кто-нибудь другой на месте Ревны заехал бы ей кулаком, но девушка не хотела потерять работу. Она давала им с мамой возможность откладывать немного денег и получать дополнительный паек для Лайфы.
– Я вас немного провожу, – сказала миссис Родойя. – Но только до развилки, потому что мне нужно позаботиться о других девочках. Дальше вы сами.
Эти слова она произносила во время каждой учебной тревоги, однако теперь ее голос, когда она созывала остальных, звучал резковато и чуть ли не срывался на визг.
– Быстрее, не мешкайте.
Работницы завода пошли вперед. Миссис Родойя с Ревной двинулись за ними, слегка накренившись в тот момент, когда заднее колесо кресла девушки налетело на камень на обочине дороги.
С заводских конвейеров форпоста Таммин сходили ноги, панцири, ружья, шлемы – все, в чем нуждалась набравшая обороты военная машина Союза. Все было в масле и грязи: кирпичные стены, окна и уличные фонари, которые никто больше не зажигал. Даже пропагандистские плакаты, и те покрывались слоем сажи через пару дней после того, как расклейщицы развешивали их на стенах завода. Мимо Ревны один за другим мелькали образы Груши, добропорядочной девушки Союза в патриотичной красной форме, уже забрызганной маслом и грязью. «НЕ БОЛТАЙ! СПЛЕТНИ МЕШАЮТ СОЗДАВАТЬ БОЕВЫЕ МАШИНЫ», – гласил один из плакатов, на котором она сердито прикладывала к губам палец. Следующий уверенно заявлял: «НОЧЬ РАБОТЕ НЕ ПОМЕХА». «УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА – ЗАЛОГ ХОРОШЕЙ ПОДГОТОВКИ», – сообщал третий.
Теперь это все казалось Ревне комичным. Она столько раз проходила путь к убежищу во время учений, что теперь могла бы добраться туда даже во сне. Однако в реальной жизни существовали неожиданности. В реальной жизни были Драконы.
Негасимые заводские огни вокруг них медленно потухли, и в сумерках безоблачное небо над головами показалось глубоким. На нем яблоком с фермерского сада висела луна – налившаяся, жирная, окруженная звездами. То тут, то там стремительно неслись паланкины, на передках которых с мрачным видом сидели офицеры. Ни армии, собиравшейся защищать Таммин, ни отряда боевых жуков, выстроившихся и готовых драться, не было и в помине. Жителям придется пережидать нападение в убежищах, надеясь, что, когда они оттуда выйдут, от города еще что-то останется.
Колонна девушек заволновалась – охватившая их тревога нарастала с каждой минутой.
– Спокойно, – сказала миссис Родойя.
Во время учебных тревог сохранять спокойствие казалось делом простым, но сейчас, когда от зданий отскакивало эхо гула воздушного флота, это было куда труднее. Ревна сжимала руки в кулаки до тех пор, пока они не перестали дрожать. «Не будь такой трусихой», – сказала она себе. Но она давно позабыла, что такое храбрость. Порой ей казалось, что вместе с ногами врачи заодно ампутировали ей и мужество.
Может, эльды полетят дальше, может, просто разведают обстановку или сбросят бомбы на другую цель? Ревна знала, насколько эгоистично надеяться, что кто-то другой умрет вместо тебя. Но она думала не только о себе. Каждая минута тишины давала маме возможность ближе подойти к убежищу.
Когда они дошли до конца улицы, на окраине города раздался первый взрыв. Задрожала земля, их окатил громоподобный грохот. Две девушки закричали. В ушах Ревны застучала кровь, заглушая вой летательного аппарата. Баланс между порядком и паникой тут же нарушился, и те, кто шел впереди, прибавили шагу.
– Спокойно, девочки.
Неужели миссис Родойе обязательно надо это говорить?
– Налево, – скомандовала она; они повернули и влились в поток рабочих, хлынувший с заводов и, склонив головы, поспешно ринулись к предписанным убежищам. УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА, вероятно, и в самом деле ЗАЛОГ ХОРОШЕЙ ПОДГОТОВКИ. Несколько мужчин и женщин с ружьями в руках бросились вперед. Каждый Защитник Союза обязательно обучался обращению с этим оружием, некоторых из них назначили бойцами немедленного реагирования, и они должны были во время бомбардировок при первой же возможности вести ответный огонь. Раньше мама тоже прекрасно владела стрелковым оружием, но потом папу арестовали, и их семья утратила статус Защитников Союза. Теперь их ружья сжимали совсем другие руки.
Небо опять сотряс громкий треск, земля вновь содрогнулась. Эльды подошли ближе. Сумерки заволокло дымом, и Ревна услышала негромкое жужжание, будто где-то рядом летел пчелиный рой. Потом учуяла в воздухе резкий запах горящего металла и слегка наморщила нос. Открытый огонь в заводском городе всегда опасен.
Колонна остановилась. В передних рядах кто-то ахнул.
– Девочки… – произнесла миссис Родойя.
На дороге стоял человек – мужчина в серебристой шинели.
У Ревны вздрогнули протезы из живого металла. Благодаря шинели и голубой звезде, приколотой под ее воротником, его можно было узнать безошибочно. Он входил в подразделение «Скаров» – Особый контрразведывательный отряд военного времени. В последний раз Ревна видела представителя «Скарова» в тот день, когда увели отца. А потом много лет думала, что они придут и за ней. Контрразведывательный отряд то появлялся в Таммине, то исчезал, доставив письма и припасы. А время от времени он забирал людей.
Человек мазнул взглядом по их группе и рявкнул:
– Чего встали?! Шагайте дальше! Думаете, у вас вся ночь впереди?
Жужжание над головами стало громче.
По сравнению с офицером «Скарова» угроза со стороны Дракона была хоть и не столь непосредственной, зато более страшной в плане последствий. Девочки впереди рискнули обойти скаровца. А когда он ничего в ответ не предпринял и лишь закатил глаза, колонна двинулась быстрее. На этот раз Ревну ничуть не расстраивало то, что миссис Родойя толкала перед собой ее кресло.
На свете не нашлось бы даже двух людей, которые сошлись бы во мнении относительно возможностей членов «Скарова». Поскольку СПЛЕТНИ НЕ СПОСОБСТВУЮТ СОЗДАНИЮ БОЕВЫХ МАШИН, этот вопрос они с девочками обсуждали только когда рядом не было контролеров. И хотя оставшийся после ареста отца шрам на сердце все еще не зарубцевался, она не могла припомнить ни одного доказательства магии, которой якобы обладали его офицеры. Ревна слышала, что они могут читать мысли, принимать другой облик и узнать имя девушки, просто заглянув ей в глаза. Она во все это не верила. Однако когда скаровец на нее посмотрел, не смогла отвести взгляд. У него были карие глаза необычного оттенка, почти рыжие в гаснущем свете дня. В голове Ревны пронеслись тысячи страхов и признаний. Офицер «Скарова» опустил глаза на ее протезы, торчавшие из штанин рабочих брюк, и на мгновение спесивая надменность на его лице сменилась выражением более знакомым, но от того не менее противным – жалостью. Кресло проехало мимо него и покатило дальше.
Жужжание вокруг стало выше и настойчивее. Девочки в передних рядах побежали.
– Остановитесь… – закричала миссис Родойя.
Дракона Ревна не увидела, но услышала его глубокий, вонзающийся в душу крик. Потом у него в брюхе открылся люк и вниз посыпались бомбы. Звук напоминал брачный клич какого-то кичливого создания. Создания, принесшего с собой огонь и пыль. Улица рядом с ними полыхнула взрывами.
Когда их накрыла жаркая волна, Ревна вскинула руки. Миссис Родойя выпустила ручки ее кресла, и мир зашатался, словно пытаясь от них избавиться. На спецовку градом обрушилась галька, разрывая одежду в клочья, один камешек вгрызся в руку. Кто-то схватил Ревну за плечо, она открыла глаза. Над ней склонилась миссис Родойя, беззвучно шевеля ртом.
– Ревна, – прочла девушка по ее губам.
Из уст контролерши хлынул поток слов, теряясь в тумане и высоком вое, который стоял у Ревны в ушах. Потом контролерша повернулась, бросилась по дороге за остальными и исчезла в дыму.
В горле у девушки застрял ком из паники и пыли. Над дорогой угрожающе накренились дома. Украшенные пропагандистскими плакатами, плещущимися на ветру, они уже выглядели наполовину разрушенными. Девушка попыталась медленно и глубоко вдохнуть, но разве ей это под силу, когда со всех сторон угрожает разгромленный Таммин? Она закрыла рукой рот. Надо определить проблему, как не раз учил ее папа. Ясность мышления прокладывает путь к подлинному пониманию. Он любил говорить, что проблему нельзя решить, не зная, в чем она заключается.
Проблема заключалась в следующем: миссис Родойя убежала. Если Ревна хочет добраться до убежища, ей придется идти самой. Раньше, когда над головой было ясное небо, а Драконы представляли собой лишь умозрительную угрозу, одолеть этот путь ей было бы совсем не трудно. Она попыталась выехать на улицу, но колеса застряли на булыжной мостовой.
Эта проблема была не единственной: если она не попадет в убежище для второсортных граждан в ближайшее время, его закроют и она останется на улице.
На короткий миг город затих. Может, эльды со своим Драконом уже ушли? Может, всего лишь передали привет и двинулись дальше к настоящей цели? Но она могла просто не слышать, как они ныряют в туман, чтобы прийти за ней. В сером полумраке мира она никого не видела и не слышала. А это означало, что и ее тоже никто не увидит, если она использует Узор. Тот затаился шестым чувством в голове, где-то в районе затылка. Невидимые струны, пронзавшие мир и переплетавшиеся, словно нити, плотно прилегающие друг к другу на ткацком станке. В тех местах, где Узор разметали бомбы, эти нити висели лохмотьями, но уже тянулись друг к другу, пытаясь заделать дыру. Ревна не только чувствовала их, она даже могла их ухватить. Они трепетали от переполнявшей их магической энергии. Если она пустит в ход свои способности, то окажется рядом с мамой.
Но Узор, как проявление волшебства, был вне закона. Если магия искр несла в мир энергию, то использование Узора эту энергию искажало. В итоге Союз объявил его незаконным и аморальным. Но сегодня от него зависело, жить ей или умереть. И какая разница, повлияет Узор на полотно мира или нет, если тот и без того давно превратился в хаос?
Благонадежная дочь Союза, та хорошая девушка, что послушно внимала содержавшимся в пропагандистских плакатах призывам, даже думать об этом не стала бы. Свою жизнь она оценила бы ниже благосостояния родного края, и совсем не из-за страха перед Контрразведывательным отрядом или же длительным сроком заключения на острове-тюрьме. Она сделала бы это из любви к Союзу. Но вот Ревна Союз не любила. Он отнял у нее отца и заставлял работать маму по двенадцать часов в день. А ее саму поселил в грязном подвале для граждан второго сорта вместо прочного бетонного бункера, в котором обитали другие работницы завода. Для Союза она была бременем.
Ревна подняла себя с кресла и пошла по улице, обходя валявшиеся на дороге обломки и вытянув руки, чтобы в любой момент ухватиться за нить Узора, если споткнется.
За спиной прогрохотал взрыв, и сквозь вату в ушах она услышала пронзительный крик. Сердце гнало по венам не кровь, а жидкий ужас. Где-то там мама, возможно, пытается пробиться к убежищу по перекрытым дорогам через блокпосты бойцов «Скарова». Вскоре оно закроется. Но если она туда доберется, а мама нет…
Мир загудел. Дракон сделал еще один круг. На обращенное вверх лицо Ревны снегом посыпался пепел, к вспотевшему лбу прилипли маленькие снежинки.
Соседний старый дом, наполовину сложенный из бревен, как-то осел, будто те сотни лет, что он стоял, в одночасье взяли реванш. За его окнами полыхнуло пламя. С кровли вниз полетела дранка. Ревна застыла как вкопанная.
Рядом мелькнуло размытое серебристое пятно, офицер «Скарова» схватил ее за руку и потащил за собой. Его пальцы впились в плечо так глубоко, что наверняка оставят синяк.
– Идем! – заорал он.
Его голос показался девушке бесконечно далеким. Ревна поплелась за ним, спотыкаясь и задыхаясь от набившегося в рот пепла, горячего и горького.
Она не понимала, как лучше поступить: держаться к нему ближе или же оттолкнуть. Ее руки вцепились в шинель офицера. Она попыталась произнести «моя мама», но когда открыла рот, не смогла выдавить ни звука. Уши без остатка заполнились биением ее сердца.
Мир стал темнеть. Огромная тень рассеяла пепел и пыль – смерть, потянувшаяся за последним поцелуем. Ревну, будто тисками, охватила уверенность. Уверенность, что она сейчас умрет. Вероятно, это был ее удел – вполне возможно, что именно этого от нее и ждал Союз. Только вот сама она ничего такого совсем не хотела.
Облако развалилось на части. Небо рухнуло вниз.
Она не думала ни об изяществе, ни об искусности. Не думала, расстреляют ее потом или нет. Ей хотелось жить.
Ревна потянулась к тому самому чувству, которое таилось в районе затылка. Схватила две нити и обхватила скаровца за пояс. Затем что было сил дернула.
Они стрелой ринулись вперед. Ревна сжимала ладони в кулаки до тех пор, пока ногти не впились в кожу. Нити в пальцах скользили, пытаясь вырваться и соединиться обратно с Узором. Девушка не смела их выпустить. Теперь она парила в собственной разреженной вселенной из пыли, дыма и хаоса и не знала, жива она еще или уже мертва.
Скаровец завопил и вонзил ей в руку пальцы. Жива. Она явно была жива. Нити Узора выскользнули из руки, и мир рванулся вверх им навстречу.
Первой упала Ревна, тяжело ударившись о кучу битого камня и перевернувшись на спину. Рядом повалился офицер «Скарова», подняв облако пыли. В спину девушки впились обломки кирпича и давно засохшие куски строительного раствора. Икры и культи прострелила боль. Грудная клетка агонизировала. Фантомные ступни горели. Она несколько раз моргнула сквозь застилавшие взор слезы. Боль – это хорошо; боль означала, что она не сломала спину при падении. Ревна попыталась сползти с кучи битого камня, но лишь впустую царапнула руками по гравию и кирпичной пыли.
Протезы. Неужели они сломались? Она нащупала ремешки. Окружавший ее дым потревожила какая-то тень. Скаровец поднялся на ноги и стал отряхивать шинель, не сводя с нее взгляда своих странных глаз.
Надо было понять, что прятаться без конца не получится. Все, кто владел магией Узора, считались злом. Как ей в голову могла прийти мысль, что она особенная? Какое она имела право разрушать мир?
«Его разрушили и без того», – подумала Ревна. Потом вдогонку пронеслась еще одна мысль: «Я никогда не хотела заходить так далеко. Не хочу умирать. О господи, я не хочу умирать». Но бога нет, и молиться некому. Так говорят законы Союза.
Скаровец шагнул вперед, наклонился и схватил девушку за протезы. Когда они выгнулись и ободрали ей кожу на культях, она застонала. Он же их сломает!
– Прекратите, – взмолилась она, кашляя и сплевывая пепел.
Его руки скользнули вверх и схватили ее за талию под самой грудной клеткой. Она больше не переживала из-за протезов: как бы он не сломал ее саму.
«Я же тебя спасла, – пыталась она ему сказать, – прошу тебя». Но не могла вымолвить ни слова. Он рывком поставил ее на ноги и приказал:
– Шагай!
В его голосе звенела сталь. Он схватил ее за плечи и подтолкнул в нужном направлении. Ей оставалось только подчиниться.
2
Я с радостью отдаю сына
Линне стояла по стойке «смирно» у двери кабинета полковника и осыпала себя проклятиями. Сквозь тонкие стены доносился голос Кослена, который яростно распекал несчастного лейтенанта Таннова, и она могла уловить отдельные слова: честь, позор, идиотизм. Ох уж эта чертова кровь, которая текла в жилах Линне. Стоило ей расслабиться, как ее охватывал страх. Но секрет ее пребывания в армии в том и заключался, чтобы никогда не терять бдительности.
Так было раньше. А потом она сглупила, позабыв об осторожности, и теперь стояла здесь. Несколько человек, проходя мимо, окинули ее любопытными взглядами. Она проигнорировала их, как игнорировала освистывание тех, кто полагал, что в факте унизительного раскрытия ее биологического пола есть что-то смешное. Осознав, что игра окончена, она залезла под кровать Таннова и тайком хлебнула бренди, надеясь, что это немного ее ободрит. И хотя она хлебнула только раз, самое большее два, мысли у нее в голове перемешались, и она не понимала, от алкоголя или от страха. К вечеру серое небо сменилось кровавым закатом, с наступлением сумерек резко похолодало. Как всегда ранней осенью, на горизонте громоздились облака, нависая холодной темной тенью до тех пор, пока из них с воем не вырывались на волю первые бури. Крики прекратились. Линне пожалела, что у нее не было времени выкурить расидиновую сигарету. Эх, и почему она не прикончила бутылку Таннова?
Скрипнула дверь. Из-за плеча донесся голос лейтенанта:
– Рядовой, вас желает видеть полковник… – сказал он и осекся. – Э-э-э… мисс.
Мисс. Он произнес это слово с таким видом, будто совсем ее не знал. Они служили вместе три года. Таннов орал на нее, ругался, сыпал в ее адрес угрозами и наказывал. Вечером накануне его повышения по службе она застукала его под мухой. А потом застрелила эльда, положив ружье для устойчивости ему на плечо. Когда же она с ревом ринулась на бросившегося в атаку врага, он прозвал ее «львеночком», после чего эту кличку подхватил весь полк. Как-то раз они поклялись друг другу вместе получить медали Героев Союза. Однако теперь он отвел взгляд и благоразумно отступил в сторону, оставив перед ней открытую дверь.
«Вперед, солдат», – приказала она ногам. Это, по крайней мере, она могла сделать, хотя внутри у нее бурлил коктейль из ярости, тревоги и бренди. В кабинете полковника Кослена стоял запах пота, земли и масла. На столе валялись в беспорядке бумаги, последствия бюрократической войны. Когда Линне вошла, он стоял, сжимая и разжимая кулаки, похожие на два окорока. Полковник был мужчиной внушительного вида – высокий, широкоплечий, с бицепсами размером с голову Линне. Говорили, что до войны Кослен был пастухом: Таннов и его дружок Досторов шутили, что запах коз он любил куда больше, чем запах женщин. Линне же посмеивалась над его знаменитыми усами – вощеными и завитыми кверху. Они у него подергивались каждый раз, когда он говорил, вздыхал, терял самообладание или же когда сквозь заполнивший его разум мусор пробивалась какая-то особенно трудная мысль. Возвращаясь в казарму после очередного дисциплинарного взыскания, Линне прикладывала над верхней губой палец и двигала им вверх-вниз, описывая настроение Кослена.
Теперь над этой шуткой никто не стал бы смеяться, теперь смеются над ней самой. Кослен изучал ее круглое лицо, темные волосы, хрупкое тело, выискивая незначительные мазки, выдававшие в ней существо женского пола. Линне расправила плечи, не осмеливаясь заговорить.
Так они стояли несколько долгих мгновений. Затем он вздохнул, жестом показав на свое удобное кресло.
– Садитесь, пожалуйста. Чаю хотите?
В ладонях Линне полыхнул жар. Три года он обращался с ней, как с солдатом. И вдруг она превратилась в девушку. В мисс. Ей стоило большого труда сохранить бесстрастное лицо. Если она согласится, ее низведут до статуса обычной женщины, аутсайдера, негодного для военной службы. Но если откажется, он может обвинить ее в том, что она не выполняет приказы.
Кослен подошел к серебристому самовару, втиснутому на боковом столике рядом с огроменным полковым радио. В последние два года, когда руководители Союза осознали, какими бедствиями грозит обернуться война, нерациональное использование бесценного металла стало серьезным правонарушением. Но офицерам всегда удавалось припрятать какую-нибудь милую безделушку.
Линне скользнула на жесткий стул, предназначенный для подчиненных полковника, положила запястья на стол и застыла.
– Благодарю вас, сэр.
Кослен хотел было подойти к ней, но передумал, повернулся и направился к своему креслу с таким видом, будто собирался сделать это с самого начала. Затем поставил перед ней чашку бледно-золотистого чая и сделал глоток из своей.
– Мисс, вы устроили в нашем полку самый настоящий бардак.
В его тоне чувствовалась преувеличенная вежливость. Джентльмену не полагается орать на леди.
– В самом деле, сэр?
Кослен нахмурился. Он втянул ноздрями воздух, и у него дернулись усы – медленно и словно задумчиво. Кослен мог унюхать, что от нее пахнет бренди. Не надо было ей прикладываться к бутылке.
Он на мгновение умолк, и по его глазам Линне поняла, что он колеблется. Наконец Кослен, по-видимому, принял решение.
– Я не собираюсь терять с вами время зря. Если вам не стыдно за свои поступки, подумайте хотя бы о той опасности, которой вы подвергли членов вашего отряда.
Линне плотно сжала губы. Если солдат смел пререкаться, его посылали драить сортир, хоронить убитых или стоять на часах самой глухой ночью.
Кослен, вероятно, принял ее молчание за раскаяние.
– Война, мисс, – не женское дело, – сказал он.
«Ну да, воюют обычно козопасы», – подумала Линне.
Пытаясь с собой совладать, она представила, как слова, которые она собирается произнести, катятся по железной балке, прочной и устойчивой. Если у нее дрогнет голос, Кослен решит, что она вот-вот расплачется, а не едва сдерживает гнев.
– Я служила честно. Сохраняя верность Союзу и полку.
– Вы отвлекли людей, – ответил Кослен, – они не могут тратить время в бою на то, чтобы заботиться о вашей безопасности. Неужели вы не понимаете? Явившись сюда, вы подвергли угрозе не только их жизнь, но и их разум, их способность к мышлению.
Трусы. Хотя Кослен отказывался признавать этот обман, она его видела. Мужчины опасались, что она больше не сможет делать свою работу. Боялись, что теперь ей никогда больше это не удастся. И все ошибки она допускала именно как женщина, а не как человек.
– Я восхищаюсь вашей отвагой. Вашим мужеством. К тому же Союз высоко ценит… тот энтузиазм, с которым вы продвигались по службе.
– Тогда почему бы вам меня не оставить?! – взорвалась она.
Вот черт, не надо было терять самообладание. Нельзя допустить, чтобы Кослен запомнил ее истеричкой, напоследок подтвердившей все его подозрения.
– Совсем недавно мы снизили призывной возраст. В который раз. А я могу воевать получше новобранцев.
Кослен стиснул зубы.
– На этой войне, мисс, у каждого свое место. И я уверен, что вам мы тоже подыщем какую-нибудь должность. Должность, которая подойдет вам, поможет бойцам сосредоточить усилия на выполнении задач, обеспечит вооруженным силам стабильность и мощь. Разве для Союза это будет не лучший вариант?
Должность. Он нес сущий бред, желая убедить ее занять какой-нибудь административный пост в городе, пока ее друзья отправляются на фронт. Медаль Героя Союза еще никто не получал, сидя за столом. У нее в глазах защипало, и впервые за все время Линне испугалась, что расплачется прямо перед полковником.
Пока ее судьба не решена окончательно, надо что-то сказать. Но что именно, она не знала.
Кослен вытащил папку с ее делом. Внимательно всмотрелся в фотографию и поднял на девушку глаза. Потом опять поглядел на снимок.
От волнения ее бронзовая кожа побледнела, и веснушки на носу проступили еще явственнее. На фото она выглядела вызывающе. Будто говоря каждому, кто на него смотрел: «Только попробуй меня недооценить».
– Это действительно я.
– Что вы, простите, сказали?
– Фотография. Я ее не подделывала, ничего такого.
– Понятное дело. Но мне кажется, что на самом деле вас зовут не Алексей Набиев.
Кослен взял гладкое перо со стеклянным наконечником, окунул его в чернильницу и перечеркнул вторую личность Линне. Стер из прошлого три года ее жизни, три года преданности и веры.
– С кем имею честь?
– Линне Алексеевна Золонов, – ответила она, намеренно опустив в конце фамилии а, свидетельствующее о принадлежности к женскому полу.
Перо в его руке прыгнуло и прочертило на странице жирную черную линию. Кослен выругался и поставил кляксу. Линне фыркнула, но тут же сделала вид, что закашлялась, – когда она увидела, что в чистом, не заляпанном чернилами углу страницы он нацарапал ее настоящее имя, ей стало не до смеха. Он снова внимательно посмотрел на снимок, на этот раз явно пытаясь увидеть кого-то другого. В линиях ее лица, в очертаниях фигуры Кослен старался разглядеть высокого, бледного отца Линне. Но он не найдет сходства. Она пошла в мать.
– Как зовут вашего отца?
– Алексей Ильич Золонов, – подтвердила она его догадку.
Генерал. Герой Союза. Заместитель командующего сухопутными войсками вооруженных сил страны. Его считали четвертым по степени могущества лицом в государстве. А дома он как-то раз пошутил, что хоть он и четвертый, зато может оказывать сильное влияние на первых троих.
Голос Кослена сорвался.
– А он… Отец знает, что вы здесь?
Линне немного помедлила с ответом, чтобы насладиться выражением откровенной паники на его лице.
– Разумеется, нет.
Отец обладал огромной властью, но даже ему приходилось подчиняться определенным правилам.
Кослен не отрывал глаз от своих каракулей. Она видела в них яростную борьбу – а может, что важнее, не в глазах, а в усах.
– Мисс, вы не могли бы подождать пару минут на улице?
– Могла бы, сэр, – ответила она.
Кослен этот ее укол проигнорировал. Направляясь к двери, она услышала потрескивание включаемого радио.
После душной атмосферы кабинета воздух снаружи казался чистым и бодрящим. Линне сделала глубокий вдох. Найди она достаточно убедительный аргумент, Кослен, возможно, передумал бы. Она могла бы назвать официально засвидетельствованное число поверженных ею врагов, сослаться на свой талант снайпера и рассказать, сколько набрала баллов на последнем экзамене для радистов. Потом напомнила бы, как когда-то спасла ему самому жизнь, проломив челюсть солдату Эльды. Хотя вспоминать об этом она не любила.
Ее мысли вмиг улетучились: Таннов по-прежнему болтался недалеко от входа. На его лице застыло терпеливое выражение солдата, которого в любой момент могут позвать назад, чтобы устроить очередную словесную порку. Рядом с ним стоял Досторов. Его стоический вид портила зажатая в зубах, докуренная до самого фильтра сигарета. Однажды он сказал, что пошел в армию только затем, чтобы сэкономить на расидине, и Линне не была уверена в том, что это шутка. Голову Досторова окутывало привычное облако едкого дыма. Кричащие краски заката за их спинами приобрели более глубокие тона. Парни наверняка могли бы сейчас найти для себя местечко и получше. Что они вообще здесь делают? Не теряй бдительность.