Клэр Хьюз
Шляпы

Полная версия

Глава 2
Шляпы и власть

Для определенных слоев общества символическая роль шляпы гораздо важнее, чем ее роль модного аксессуара или утилитарное назначение – защита от ненастья. Для особ королевского рода, духовенства и военных головные уборы составляют самую красноречивую часть их гардероба, сигнализируя об общественном статусе. В этих социальных сферах и владелец головного убора, и его визави имеют четкие представления о том, что следует или не следует носить. Они руководствуются сложными кодами, отсылающими к культурной традиции (хотя эти связи не всегда исторически достоверны). Даже когда символическое значение покрытия головы не вполне ясно, обычно существуют неосознанные предположения о том, что головной убор определенного вида будет вызывать уважение, указывать на верноподданнические чувства или сообщать о священном сане. Мы начнем эту главу с разговора о том, как британская монархия, покрывая голову, старалась соответствовать общественным требованиям.

Непростые головы

«Все что я хочу это тишина и покой и немного веселья а я привязан к этой жизни сказал он сняв свою корону у королевской жизни много досадных недостатков» (sic!), – говорит Берти, принц Уэльский, обращаясь к мистеру Салтина в романе Дейзи Эшфорд «Малодые гости»^[47],^[48]. Будь то корона, чепец или шляпа из магазина Лока, шляпа – это наименее необходимый предмет гардероба, но при этом самый влиятельный. «Из всех мишурных вещиц, которые Власть использует, чтобы крепче связать своих Подданных, ничто не служило своей цели лучше, чем шляпа, – заключает историк Майкл Харрисон. – Назови ее короной или тиарой… она все равно останется шляпой»^[49]. Когда миссис Тэтчер приехала в Россию, чтобы встретиться с Горбачевым, Филип Сомервилл изготовил для нее огромную шляпу из меха чернобурой лисицы. Она произвела фурор, и пресса разразилась хвалебными отзывами. Политики или монархи, все нуждаются в представительных аксессуарах, чтобы скрыть свою сущность простого смертного, и хотя в дальнейшем мой рассказ пойдет о шляпах, а не о коронах, короны, даже когда их снимают, преследуют головы королевских особ.

«Вопрос о шляпах, – писал Фредерик Уиллис в 1960 году (как раз когда они начали исчезать), – крайне важен. Снимите с полисмена его шлем, и вы подорвете его авторитет… отмените шелковую шапочку банковского посыльного, и вы нанесете сокрушительный удар по финансовой системе Великобритании»^[50]. Апокалиптическое видение Уиллиса вытекает из целой жизни, прожитой при шляпах. А ведь до недавнего времени шляпы были предметами, обладавшими существенными иерархическими, экономическими и даже религиозными значениями, подчинявшимися строгому этикету. В случае королевской власти в игру вступают различные факторы. С одной стороны, функция шляпы сходна с той, что выполняет униформа, – это почти что знак отличия, как корона или шлем. Ее надевают, потому что так «принято» на некоторых публичных мероприятиях. Но шляпа, в отличие от короны, также привносит с собой современность – это часть индивидуального образа в определенный момент времени. Как и все мы, члены королевской семьи хотят носить шляпы, которые им нравятся, которые соответствуют их представлению о себе. Наряду с этими двумя факторами также очень важен третий: мода. Монархи могут следовать или не следовать моде, они даже могут ее задавать. Может показаться смешным, если вы наденете шляпу в соответствии с «последним писком моды», но еще хуже – надеть нечто вышедшее из моды. О шляпах нужно принимать решения, и независимо от того, каково решение, его результатом является публичное зрелище. Стив Лэйн, королевский болванщик, рассказал мне, как предлагаемые стили проходят через планировщиков, дизайнеров, камердинеров, а затем передаются на рассмотрение самой королеве, прежде чем будет сделан выбор. Королеву делает свита.

Мужчины королевских кровей

История королевских шляп фактически начинается с Ганноверов, которые, как утверждает Линда Колли, хотели распространить «весьма привлекательный миф о том, что члены королевской семьи такие же, как и все, но при этом другие»^[51] – обычные, но волшебные. Все же за этой переменой в образе монархии стоял драматический прецедент. В 1660 году Карл II, восстановленный на престоле после десяти лет республиканского правления, снял шляпу, въезжая в Лондон, желая избежать впечатления мистической отстраненности монарха и подчеркивая служение своему народу. Согласно протоколу только король мог не снимать головного убора в обществе, однако по такому случаю Карл II держал своего «бобра» со скромным плюмажем в руке (ил. 1). Начиная с XVI и до появления в XIX веке цилиндра и котелка, знатные мужчины Европы носили подобные темные шляпы из бобрового фетра, треуголки и двууголки, без отделки, с плюмажем или обшитые галуном. Шляпа Карла II на этом изображении представляет собой старинную шляпу кавалера. Треуголки и двууголки, которые впоследствии превратились в элемент военной формы в Европе и Северной Америке XVIII века, стали излюбленными фасонами монархов, особенно в Северной Европе. Георг III в 1779 году учредил виндзорскую униформу: синий китель с красной и золотой отделкой и треуголку, которую носил он сам и все его придворные. Однако он любил удивлять своих подданных, иногда облачаясь в костюм буржуа и простую фетровую шляпу; на самом деле он следовал тенденции к упрощению одежды. Георг III с большей легкостью мог переключать вестиментарные коды, чем французские монархи. Филип Мансел в книге «Одетые, чтобы править» описывает, как отсутствие воинственности во французском придворном костюме навредило образу власти. В целом статусные шляпы отличались от прочих обилием галунов, кокард и плюмажей. Перья в самом деле играли в этой истории непропорционально большую роль: монархия – это тоже своего рода шоу-бизнес. Георг IV, в отличие от своего отца, не ограничивал себя в количестве позолоты и перьев, как мы видим по эскизам для его коронации. Пышно взбитая прическа принца (в действительности это парик^[52]) означала, что его редко можно было увидеть в шляпе, но цилиндр, лежащий рядом с ним на портрете кисти Томаса Лоуренса 1822 года, свидетельствует о его осведомленности в моде.

Ил. 1. Въезд Карла II в Уайтхолл. 1660

Женщины королевских кровей

До того момента, когда женщины вышли в общественные пространства, такие как улицы, магазины и парки, в середине XVIII века, выбор женских головных уборов сводился к чепцам в помещении и капюшонам на улице. Для верховой езды, однако, женщины из высшего общества уже давно носили мужские шляпы. Женщины, в отличие от мужчин, не были стеснены семантикой шляп в качестве символов статуса и власти и потому обладали большей свободой в изобретении новых фасонов. Мария-Антуанетта или, точнее, ее модистка Роза Бертен фактически положила начало модным шляпкам, исполняя их с таким щегольством, которое мало кому удалось превзойти. Шарлотта, супруга Георга III, не стала следовать ее примеру, хотя она сделала столь любимые французской королевой страусиные перья частью придворной прически, и эта традиция соблюдалась вплоть до 1939 года. Гораций Уолпол отмечал милую маленькую тиару Шарлотты, и, судя по портретам, она не любила пышность в головных уборах.

Женские головные уборы могут быть изобретательными, но также и вызывать неловкие ситуации, посылая нежелательные сигналы. Портрет Шарлотты кисти Лоуренса 1790 года вызывает тревожное, меланхолическое настроение из‐за петель черной ленты, обвивающей седые волосы стареющей королевы, – такое украшение избрал сам художник. Миссис Пейпендик, хранительница гардероба королевы, вспоминает, как Шарлотта сопротивлялась такой прическе и отказывалась позировать Лоуренсу^[53]. Шарлотта возненавидела этот портрет, а Георг отверг его с яростью, посчитав непокрытую голову супруги нарушением протокола. Хотя сам по себе портрет был исполнен великолепно, художник совершил ошибку в оценке соотношения личного и публичного: украшения сообщают нам о Шарлотте и ее печалях больше, чем она сама могла предположить.

Ил. 2. Чепец королевы Виктории. Ок. 1880

При достаточном количестве пышного декора и мастерстве художника членам королевской семьи, как правило, удавалось создать величественный образ, но с появлением фотографии все стало совершенно иначе. Хотя портретные фотографии могут быть отретушированы, монархам было суждено стать жертвами моментального снимка. Королева Виктория позировала для дагерротипа и была настолько шокирована результатом, что собственноручно стерла изображение своей головы и шляпки. Капоты нисколько ее не украшали. Во время ее визита в Париж в 1855 году французы изумились ее огромному белому чепцу, перегруженному перьями, развевающимися лентами, и ридикюлю с вышитым на нем пуделем (комплимент принимающей стороне?).

Альберт ограничивался униформой, но как же было королеве примирить моду – к которой она была отнюдь не равнодушна – и приличия, которых требовал ее высочайший пост? Вмешалась судьба, и вдовство обеспечило ей униформу: белые чепцы с лентами и платья из черного крепа шли ей и ее растущим объемам (ил. 2). Пусть этому наряду недоставало утонченности и шика, он был экономичен, удобен и стал национальным символом ценностей, характеризовавших целую историческую эпоху. Но наше представление о моде включает также понятие об изменчивости, и образ Виктории – кукла на чайник, увенчанная бантом из лент, – стал казаться чем-то далеким и невыразительным.

Ил. 3. Принц (впоследствии король Эдуард VII) и принцесса Уэльские. 1882

Иконы стиля

На авансцену вышла отличавшаяся красотой и чувством стиля принцесса Александра. Она и Эдуард, тогда еще принц Уэльский, как пишет в его биографии Джейн Ридли, «исполняли декоративную представительскую роль, которой избегала королева Виктория. ‹…› Если бы монархия перестала выполнять свои общественные функции, положение королевы Виктории оказалось бы под угрозой»^[54]. Супруги Александра и Эдуард были общительны, модно одевались и имели вкус к шляпам, хотя не отличались высоким ростом. Валери Камминг отмечает: «хотя большинство членов династии Ганноверов стараются укрепить наследную линию, выбирая высоких и привлекательных партнеров… трон неизменно занимает миниатюрный монарх»^[55]. Шляпы вытеснили чепцы к концу XIX века, а шляпное дело потонуло в цветах и перьях, но Александра благоразумно избегала избытка украшений. Она предпочитала небольшие шляпки и канотье, кокетливо сидевшие на ее сложной прическе (ил. 3). Они не были дешевы: взглянув на свой первый счет от модистки, принцесса воскликнула: «Господи, прости мне эту экстравагантность!»^[56] Модная индустрия с готовностью ее простила.

К счастью для пышнотелого Эдуарда, английское портновское искусство достигло в то время своего расцвета. Цилиндр добавлял ему роста, элегантности и солидности. Униформа получала все большее распространение по мере того, как расширялись функции империи, а церемониальные головные уборы обрастали плюмажами, чем Эдуард пользовался сполна. Он ввел в английскую моду хомбург (ил. 4), закрепил котелок как элемент городской одежды, восприняв в штыки кампанию против котелков, запущенную профессиональным журналом, и удивлял общество тем, что носил котелок с фраком, на европейский манер. Королевская чета искусно совмещала различные функции одежды: функцию униформы, самовыражения и игры с модой. Однако, хотя сам он предпочитал эксперименты, от других Эдуард требовал строгого соблюдения протокола. Когда он заметил, что его дворцовый эконом входит во дворец в котелке, он вышел из себя. «Но, сир, – взмолился бедолага. – Вам не приходится ездить на автобусах». «Автобусы! – рявкнул Эдуард. – Что за вздор!»^[57]

Племянница Эдуарда, принцесса Патриция Коннаутская, точно была себе на уме. В Кенсингтонском дворце хранится крошечная корона принцессы, в которой она выглядела изысканно, пусть и несколько непочтительно (ил. 5). Этот жест должен был подготовить ее родных к дальнейшему диссидентству: она вышла замуж за простолюдина. Принцесса Мэй, будущая королева Мария, тоже дистанцировалась от фривольного и модного двора. Она была серьезной и застенчивой и стремилась походить на королеву Шарлотту, предпочитая простые шляпки с небольшими пучками перьев, которые носила высоко, словно корону. Этот стиль ввела Александра, а Мария превратила во вневременную величественную униформу. Ее фирменный ток на парадной фотографии по случаю Серебряного юбилея правления Георга V в 1935 году (ил. 6) неподвластен моде, в отличие от элегантной, но неудачно подобранной шляпы, скрывающей лицо герцогини Кентской, или выбранной герцогиней Йоркской шляпы с перьями. Мария пыталась запретить перья на официальных приемах, но Георг V был щепетилен до мелочей, и дворцовая жизнь, по словам Чипса Ченнона, все также требовала «большого количества перьев и охорашиваний»^[58].

Ил. 4. Эдуард VII в шляпе хомбург

Ил. 5. Принцесса Патриция Коннаутская. 1901

Ил. 6. Серебряный юбилей правления Георга V. 1935

Отношения между Александрой и Марией не были близкими, но, как кажется, они пришли к некоторого рода шляпному перемирию – соглашению покончить со шляпами. Королева Мария и ее фрейлина, леди Синтия Колвилл, должны были прибыть на чай к Александре в Сандрингемский дворец. Леди Синтия записала в своих мемуарах, что выбрала свои «самые парадные жакет и шляпу для поездок за город» для десятиминутной прогулки к главному зданию. Явилась Мария и воскликнула: «Но Вы не можете ехать в шляпе!» Сама королева была одета «как на праздник и без шляпы». Леди Синтия поспешно сняла шляпу, и, когда они подъехали ко дворцу в парадной карете, их встретила Александра в великолепном чайном платье, также без шляпы. Леди Синтия, в твиде и с испорченной прической, с изумлением обнаружила, что ее посвятили в некий тайный ритуал «облачения к королевскому чаепитию»^[59].

«Разоблачение магии»

Георг V, нелюдимый и питавший отвращение к моде, годами заказывал одинаковые костюмы – эту монотонность изредка нарушал слегка менявшийся фасон шляпы. Бережливость сослужила ему дурную службу во время Делийского дарбара 1911 года. Невысокий и худощавый, он въехал в Дели верхом на некрупной лошади, а за ним следовала королева Мария, на этот раз разряженная в пух и прах. В шлеме и военной униформе Георг выглядел не парадней обыкновенного генерала. «Толпы зевак глазели на королеву во всем ее великолепии, – пишет Джессика Дуглас Хоум, – и пришли к выводу, что она, должно быть, оставила Его Императорское величество в Англии»^[60].

Ирония в том, что из всех монархов Новейшего времени наибольший интерес к головным уборам и их символике проявлял некоронованный Эдуард VIII. Он утверждал, что не питал особого пристрастия к шляпам, и «прилетел самолетом без шляпы»^[61] на похороны своего отца, что при жизни привело бы короля в ярость. В действительности же он ввел в повседневный обиход не меньше шляпных фасонов, чем его дед. Когда он появился в обществе в кепи для гольфа, кепи стали последним писком моды, когда он надел берет, их смели с полок магазинов. Введенный им котелок синего цвета не прижился, «как и соломенная шляпа канотье, – добавляет он с некоторой нежностью, – которую я намеренно старался возродить, памятуя о судьбе шляпной промышленности в Лутоне»^[62].

«У мужчин все легко и просто, – заметил Стив Лэйн. – Шляпа, плюмаж, несколько медалей, и они готовы»^[63]. Однако после Октябрьской революции в России, мировой войны и нескольких лет форменной одежды как повседневной такие атрибуты выглядели безнадежно «руританскими»^[64]. Даже когда мужчины королевской семьи стремились соответствовать буржуазной норме, переодеваясь в гражданские костюмы, они все равно казались реликтами отжившего мира. Но Эдуард, пусть и худощавого телосложения, выглядел стильно. Обладая внешностью кинозвезды и элегантной спутницей, он казался досягаемым и современным. Стань он королем, Эдуард VIII, возможно, возродил бы головные уборы на радость шляпникам. Георг VI, яблоко от той же яблони, отличался, однако, чрезвычайной застенчивостью и был обречен выглядеть невыигрышной заменой брату.

Ил. 7. Королевская семья. 1948

Когда в 1936 году Эдуард VIII отрекся от престола, выйти из кризиса монархии помогла Елизавета Боуз-Лайон. Супруга Георга VI возродила королевский стиль и вновь сделала его модным. Вопрос выбора нарядов и шляпок может показаться несущественным, но когда Елизавета явилась на национальной арене в кринолинах и живописных шляпах в разгар войны, скандал, связанный с Эдуардом VIII, показался лишь случайным отклонением от общего курса благодетельной монархии с женским лицом. Модельер Норман Хартнелл и Оге Торуп, королевский шляпник, создали новый образ королевы. «Почему нам так нравятся перья? – говорит Торуп. – Отчасти из‐за их исторических ассоциаций с королевской властью… мужчины тоже ими пользовались, но их привлекательность по сути женственная»^[65]. Женственность лежала в основе привлекательности Елизаветы. В отличие от простой элегантности герцогини Кентской, она предпочитала декоративную старомодность рюшей и воздушных плюмажей. Вопреки всем возможным правилам моды, она еще больше укоротила свой небольшой рост многоярусными шляпами^[66], создавая очарование сказки среди сурового современного мира. Все в безжалостных 1970‐х казалось старым и уродливым, писал один журналист, кроме королевы-матери^[67].

Подобно многим миловидным мамам девочек-подростков, Елизавета одевала свою дочь как взрослую. За исключением роста, они имели мало сходства во внешности, но лишь спустя годы правящая королева вышла из-под влияния стиля своей матери (ил. 7). Королева со всей серьезностью относится к своей символической роли, и, как кажется, ее длительный отказ от шляпок с полями объясняется желанием быть заметной. Это желание, вероятно, получило подкрепление в 1991 году во время визита в Америку, когда после выступления президента Буша ей пришлось стоять у микрофона, который никто не догадался настроить по высоте. Все, что удалось заснять телевизионным камерам, – это широкие поля шляпы и возглас оператора: «Я снимаю говорящую шляпу!» Наиболее органично и по-королевски Елизавета II выглядит в треуголке во время церемонии выноса знамен (Trooping of the Colour) и в традиционном головном уборе ордена Подвязки с пышным плюмажем. Возможно, пищу для размышлений ей также дали игривые имитации армейских головных уборов, которые носила принцесса Диана в 1980‐х годах. Как бы то ни было, автор обзора пяти десятилетий королевских шляпок, опубликованного во французском журнале Le Figaro по случаю Бриллиантового юбилея правления Елизаветы II в 2012 году, заключает, что королева нашла свой стиль в фасоне «шевалье», который по сути своей является украшенной перьями касторовой шляпой, какие носили влиятельные женщины еще со времен Тюдоров.

Ил. 8. Королева Елизавета II

Покачивая своими величественными перьями (ил. 8), эта шляпа совершила счастливое «плавание» сквозь все «хорошие и приятные события» (слова Уолтера Бэджета), в которых в наше время требуется участие монархов. Она вписывается в тенденцию королевских головных уборов становиться устойчивыми символами. Ширли Хекс, автор многих шляпок королевы в ранние годы ее правления, высказала сожаление, что теперь, кажется, осталась лишь одна шляпа… semper eadem^[68]. Интересно, как будущие монархи будут лавировать между высокой модой и достоинством своего высокого поста. «Хотелось бы нам, чтобы будущая королева Англии была модной? – задался вопросом шляпник Стивен Джонс после юбилея 2012 года. – Нет. Нам бы хотелось, чтобы она выглядела как принцесса». А как же обстоит дело с принцами? В действительности у мужчин все не так легко и просто, как заметил однажды Стив Лэйн. Начиная c принцессы Александры женщины королевских кровей сами придумывали удачные фасоны шляп, умело сочетая знаки своего высокого поста, личные предпочтения и отсылки к актуальным модным тенденциям. Они делали это так, как им было удобно, с творческой свободой, которой мужчины были лишены. Если военная служба – не ваше призвание, что же делать венценосному мужчине со шляпами? Что ж, у королевской жизни по-прежнему есть недостатки.

Священные шляпы

Короны и королевские шляпы, когда дело касается исполнения служебных обязанностей, имеют много общего с головными уборами священнослужителей. Они предназначены для того, чтобы производить впечатление, демонстрировать авторитет и власть и вызывать уважение. Они могут сигнализировать о том, находится их обладатель при исполнении своих служебных обязанностей или нет; но, как мы быстро понимаем, переходя к разговору о церковном облачении, их указание на служебный (или священный) статус может вызывать споры. Церковные головные уборы часто неудобны в ношении, хотя и не настолько, как короны.

Георг VI, понимавший, что короны не только метафорически, но и в реальности причиняют боль, заказал для своих дочерей две диадемы с мягкой подкладкой для церемонии своей коронации. В венчании на царство есть религиозный аспект: корона, возлагаемая понтификом или архиепископом на миропомазанную голову монарха, намеренно тяжела, символизируя принятие священных обязанностей, разделяемых с семьей и палатой лордов. Даже Наполеон признавал, принимая свою корону из рук Папы Римского и помещая ее себе на голову, что только лишь Церковь может бросить вызов королевской власти. Папа Римский – единственный обладатель трех корон. Когда священнослужитель становится кардиналом, Папа, образно говоря, посылает ему шляпу. Папская тиара, кардинальская шляпа и митра епископа служат более как эмблемы власти, чем как головные уборы, и, как и короны, их можно часто видеть на щитах и гербах, на вывесках пабов и памятниках.

Однако сведения о церковных головных уборах туманны. Облачение священнослужителя следует рассматривать в социальном контексте, но, поскольку изменения в нем происходят медленно, исследователи обращают внимание на странности, а не на повседневные явления. Сами представители духовенства также не считали одежду важной частью своего служения, а после Реформации в церкви Великобритании предписаний было немного: священнослужители меняли или исключали элементы облачения по своему усмотрению. Хотя церковная одежда намеренно отличалась от повседневной, она не была единообразной подобно военной форме.

Большая часть облачения священнослужителя выглядит пышно, поскольку восходит к древним временам. Величественная корона Папы Римского вначале выглядела как простой фригийский колпак. В Риме не носили иных шляп, кроме широкополого петаса и плотно сидящего на голове колпака-пилея, который надевали в путешествиях или для работы на открытом воздухе. Эти два фасона стали, соответственно, шляпой кардинала римской католической церкви и биреттой; последняя превратилась в четырехугольную шапочку, которые носили англиканские священники как до, так и после Реформации. Самым долгоживущим церковным головным убором была митра, даруемая католическим прелатам Папой Римским, тогда как в протестантской Великобритании епископы получают ее от монарха. Как и папская тиара, вначале это был простой белый конический колпак, но затем он отрастил два «рога». Как и в случае с тиарой, форма и орнамент не имели значения для богослужения. Мой интерес к римским католическим головным уборам (весьма богатая тема) ограничивается в этой книге теми фасонами, которые послужили образцами для молодой англиканской церкви Великобритании: образцами, которым следовали или же противостояли.

Капюшон и квадратная шапочка составляли канонический набор головных уборов английских католических священников. Капюшон больше не имел никакой функциональной нагрузки, хотя и был полезен в холодных церквях. Джанет Майо отмечает, что в Англии каноническое облачение времен Реформации важно, поскольку «именно оно было принято в качестве богослужебного одеяния, когда старый порядок приказал долго жить»^[69]. Оно стало источником беспокойства, даже в условиях разрыва связей с католической церковью. В 1559 году епископу, с тревогой просившему совета, указали, что шапочки можно оставить, стихарь же сочли папистским. Когда королева Елизавета I выпустила указ, согласно которому духовные лица должны были носить квадратные шапочки, они вызвали возбужденную реакцию в обществе, как это часто бывает, когда одежда подвергается государственному регулированию. Елизавета лишь хотела, чтобы духовенство носило «отличающиеся одежды», и шапочка не несла никакого сакрального значения, как и не имела связи с католическим обрядом. Однако прежняя ассоциация все-таки осталась, и пуритане выказали яростный протест, настаивая на шляпах из бобрового фетра. Спор разрешился тем, что пуритане вышли из состава официальной церкви, а квадратная шапочка осталась в употреблении.

В католической церкви высшее духовенство облачено в головные уборы во время богослужения; согласно протестантскому канону «никто не должен покрывать свою голову в церкви или часовне, кроме случаев, когда есть какая-либо немощь». В обеих церквях женщины покрывали головы. Как можно себе представить, для духовенства и прихожан колебания между католицизмом и протестантизмом во время правления Тюдоров, потрясения гражданской войны и пуританского междуцарствия вызывали не только духовные переживания, но и сарториальные хлопоты. Прежде церкви были весьма похожи ни городские площади, где все ходили в шляпах, беседовали, а также молились. Мужчины в шляпах прогуливаются и беседуют в церквях на картинах голландских художников XVII века. Когда же Пипс упоминает возражения против шляп в церкви в 1670‐х годах, мы понимаем, что ситуация изменилась. Введение права на женитьбу для духовенства означало, что священнослужители получили иной социальный статус (приходский священник теперь был также семейным человеком и требовал уважения в этом качестве). Вопрос о том, носить ли христианам шляпы и почему, стал еще более запутанным.