Проклятая игра – Клайв Баркер

Итак, перед нами первый роман, написанный Клайвом Баркером после умопомрачительных Книг крови, вышедший, наконец, с более-менее сносным переводом на русский язык. Сносный – это потому, что перевод Наталии Осояну (я не берусь судить вообще, а руководствуюсь только данным конкретным случаем) напоминает в основном перевод машинный, язык её лишён гибкости и жизни, строчки текут перед глазами как бесконечный поток киселя, усыпляющий и лишающий любого интереса к повествованию. Когда я читала Архив Буресвета в её же переводе, меня также напрягала эта унылая монотонность, мешающая насладиться интересным сюжетом. Короче говоря, я чуть не заснула при чтении отдельных глав, а на подобные посягательства в угодья Морфея способен, пожалуй, лишь один только Улисс , и это кое о чём да говорит.Баркер тоже постарался всеми силами уничтожить любое любопытство во мне, читателе. Его роман Проклятая игра – что-то среднее между классическим сплаттерпанком и около философской притчей. Да, здесь будет много мыслишек о божественном, о смерти и жизни и о всякого рода мизантропии. Но, кажется, мыслишки эти порядком устарели и приелись.Сюжет не менее кислый. Частенько он и вовсе пропадает из поля зрения и приходится ждать, пока нить повествования, нарезвившись в оврагах и под кустами, снова не выползет на нужную тропку.Товарищ Мамулян (оказавшийся в итоге русским, бууу, как страшно) – неведомый бессмертный чёрт, творящий непотребства по воскрешению мёртвых аки Иисус. А ещё хитёр и умён во всех делах, касающихся картишек. Вот так, в картишки, Мамулян променивает преприятный бафф (+1000 к удаче) на тело, душу и всё, что посередине, некого мазурика Уайтхеда. К слову, дело происходит в разбомбленной Варшаве в 1946 году.

Это вся (почти) предыстория, остальное – додумайте сами. Баркер предпочитает оставить происходящий бред сивой кобылы под тюлью таинственности и загадочности.Главный герой тут будет зек Марти Штраус. Можно сказать, зек бывший, так как получил условно досрочное и был доставлен в особняк упомянутого выше Уайтхеда в качестве телохранителя. Я ни разу за всю книгу не увидела, чтобы Марти исполнял свои прямые обязанности, а именно охрану нанимателя. Босс, как правило, сидел в своём высоком кабинете, жуя клубничку, пока Марти занимался физкультурой, гулял с собачками или пил пивас перед телевизором (чтоб и у меня такая работа была!).У босса есть доча Карис (мне всегда хотелось прочитать её имя как Кариес). Мадама донельзя экзальтированная, да ещё и героиновая наркоманка. Общается высокопарно и с намёками. А ещё имеет таланты как у Мамуляна. Конечно же Марти в неё безвольно влюбляется (не без «помощи» шести лет в исправительном учреждении), а значит будет спасать её от папаши, злых магов-русских и восставших из мертвецов зомби.Первая половина книги представляет из себя «работу» Штрауса в поместье. Это такая невыносимая скука, что лишь моя железная воля позволила дочитать её. На деле, нападение Мамуляна на крепость Уайтхеда в середине романа могло бы стать основной развязкой. Но не стало.

Спустя несколько мгновений мы снова будем следить за нытьём Марти, Уайтхеда, Карис и прочих немёртвых граждан. Но, нужно это признать, со второй половины дело пошло веселее, ведь мы наконец-то выбрались из унылого особняка и нам позволили побродить по Лондону и предместью.Не ждите, что Баркер откроет перед вами все карты и ответит на каждый появляющийся вопрос. Здесь присутствует эта нарочито таинственная запутанность, которая только раздражает. Да, временами мелькают необычные, занимательные образы, но они бледнеют на фоне царящего уныния. Господин Баркер, вы пытаетесь меня удивить зомби-собаками и маньяками-трансвеститами? Пфффф…Вся книга – это про то, как один старый дед ходит за другим старым дедом и ноет: «А ты мне должен, пойдём со мной. Ты мне должен. Пошли-пошли.» Что конкретно этот Мамулян хотел-то??? Они выглядят как старая гей-пара в ссоре. Там даже намёки есть в книге, что Мамулян хочет Уайтхеда во всех смыслах этого слова.Это был невероятно сомнительный опыт чтения Клайва Баркера, которого я считала своим писателем. Могу только сетовать и разочарованно качать головой. Первый блин, что называется, оказался комом. На мой взгляд, книга затянута и не продумана. Я думала, что Адам Нэвилл невнятен и бесконечен, но, как оказалось, согрешить может любой писатель.

В жизни любого крупного автора была «начальная точка» – то, с чего и началась его карьера. Это необязательно должен быть кассовый роман (более того – первый роман может оказаться провалом), даже не факт, что он может быть опубликован (многие писатели недовольны своими ранними вещами – и препятствуют их переизданию) – но он в любом случае есть. И в этой работе «как в капле воды» отражается сам автор – начальный вектор, то, откуда человек вышел (ну а куда он дошел мы, вроде, и так знаем). Проклятая игра – это своеобразный Баркер до Баркера – тот самый Баркер, который писал еще наедине с собой, без оглядывания на публику (хотя будем честны, уж кто-то, а Баркер всегда настолько наедине с собой, что это даже как-то пугает).

Проклятая игра выступает здесь как-бы с двух ракурсов (сюжетный ракурс в деталях я постараюсь вообще не рассматривать): 1. Она выдает основную канву повествования, которую автор счел наиболее приемлемой; 2. По ней видны технические приемы (в разной степени разработанности) – которые у начинающего писателя просто не могут быть отточены до блеска. Получается, что автор как-бы раскрывается весь, и у него не хватает техники замаскировать самого себя. Идеальный сферический Клайв Баркер в вакууме.

Какой же этот Баркер ab ovo? Он разный, странный, узнаваемый, но все-таки непривычный.

1. Всегда руководимый своим полетом фантазии (тут важно подчеркнуть – фантазия несет Баркера, а не он несется на своей фантазии – в отношении со своим, весьма-весьма богатым воображением, он находится явно в пассивном залоге), тут он почти не узнаваем. Произведение отличает какая-то несвойственная для Баркера строгость и академизм. Тут нет полета фантазии именно сюжетного – хоть в частностях Баркер остается Баркером, но именно в основной канве, похоже, он уже примерно знал, чем все закончится (у меня есть теория, что Клайв вообще не продумывает свои произведения, и пишет их «по наитию» – это, кстати, его слабая, как романиста, сторона (но хорошая для автора рассказов)). Похоже, что университетская традиция классической английской литературы (напомню, по образованию он филолог-классик, Ливерпульский университет) еще не выветрилась у него из головы – и он, хоть и номинально, может даже интуитивно, но старается ей следовать;

2. Частности выдают его с головой – зомби-собаки, импланты в половые органы, грязь, кал, темнота, поедание самого себя – все это пишет именно он, и здесь «руку не пропьешь» – то, что будет возведено в эстетическую категорию у позднего Баркера, у раннего просто проба пера – но пера уже совершенно точно узнаваемого, и ни с кем не перепутываемого;

3. Не до конца выветрилась и традиция английской философии – вообще, даже если молодой автор и считает, что ни на кого не ориентируется – это, конечно, не совсем так. Книги, прочитанные в голове, все еще сидят там – и только после того как ты вывалишь накопленный багаж, на стенках начинает образовываться что-то свое. Если б я хорошо знал английскую литературу конца XIX-до третьей четверти (включительно) ХХ века, наверное, я бы узнал очень много вопросов, поднимаемых во время повествования. Но я, наверное, все-таки к счастью, не настолько образован – а значит могу не превращать свое чтение в бесконечное «А вот эта мысль у такого-то писателя взята, а вот эта у такого-то философа» и просто наслаждаться повествованием;

4. Самый плодовитый период автора – 80-е, и начало 90-х, является, одновременно, еще и периодом его творческого подъема. Возможно в 90-е автор начал переживать кризис, но поздние произведения теряют свою органичность – Галили это незаконченный любовный роман, просто брошенный; Каньон холодных сердец оказывается в плену своей задумки, и как-то даже не в состоянии из него вырваться (история на фоне Голливуда оказывается подчинена этому самому Голливуду – фон съел персонажей, которые перед ним позировали); Книга демона вообще получилась на редкость беспомощная (тут понятно, что хотел сделать автор, но, увы, при всей моей любви – сделал он это плохо). Здесь же мы видим только ростки будущего подъема – автор нащупал свой путь, уже, вроде бы, пошел до него, но книга все-таки не блестит тонкими диалогами (автор еще не научился их делать – руку на рассказах он набьет позже), сюжетом (здесь мешает вбитый в голову академизм) или подчеркнутой эстетизацией мерзкого (да, рука в этом плане тоже набивается – здесь она явно не набита);

5. «Человек создан для счастья, как птица для полета», писал Короленко. Баркер бы согласился с этим, правда, думаю, заменив слово «счастье» словом «любовь». Если в рассказах Баркер еще может не скатываться на эту тему, то в крупной форме это уже невозможно. Причем любовь, как ни странно, именно в чистом понимании – проблемы главных героев именно в любви, как они променяли просто земное счастье на свои нечеловеческие силы, и как это закончилось для них. Темы любви, пусть и в весьма извращенной форме, центральные для творчества Баркера почти во всех его крупных произведениях – и уже по Проклятой игре становится понятно, что это именно какой-то элемент творческого видения автора;

6. Общая несмелость автора – герой, выходящий из тюрьмы, вполне стандартный способ (и самый примитивный) не замарачиваться с бэкграундом своего персонажа. Условные «злодеи» прописаны лучше – но и здесь чувствуется, что умения одним взмахом пера нарисовать «фон» персонажа автору еще не до конца хватает. Ну да мы, напомню, все-таки говорим о начинающем писателе.

Я, признаться, не знаю, какие чувства испытает человек, относящийся к творчеству данного писателя ровно, если ему в руки попадет эта книга. Подозреваю, что они не будут теплыми. Сложно «Проклятую игру» рассматривать иначе чем «пробу пера», чем она, собственно, и является. Фантазера-Баркера в ней еще нет, стилиста-Баркера в ней еще нет – он намечается, собирается прийти, но его пока нет. В итоге это лишь отчасти тот Баркер, которого я, в свое время, полюбил. Я не буду советовать эту книгу всем (трезво подумав, я скажу, что вообще не буду советовать Баркера всем – уж слишком он на любителя), но, если вы поклонник, и хотите пронаблюдать творческую эволюцию в целом талантливого, пусть и слегка с прибабахом, автора, это очень хороший шанс.

Есть такой цветок – бувардия (bouvardia). Все, что о нем должен знать читающий человек, – это то, что в европейских языках сочетание ou в большинстве случаев является фонемой /у/, а не /о/: касается это, например, английского, французского и греческого… Греческий, говорят, на армянский похож, а одним из знаменитых армян стал Рубен Мамулян – американский режиссёр театра и кино. По английски его фамилия писалась как Mamoulian. Весь этот вводный лингвистический бред с сомнительными логическими связками я размещаю здесь затем, что то же самое сочетание латинских согласных встречается на всем протяжении книги. Но переводчик превратил их в «Мамолиан», и мне показалось, что что-то тут не сходится. Мамулян – главный монстр всей книги, которого сравнивают с самим дьяволом, повелителем мух, вместилищем ничто и распадающимся на легион частей, способных зажить своим собственным существованием…Быть Мамуляном куда логичней, ведь по истории «Проклятой игры», он был русским (!) солдатом во времена европейских империй, а в своём настоящем пел русские колыбельные. Если покопаться в лингвистическом материале, корень его фамилии вообще южно-славянский, как корни высокой лексики современного русского языка, вышедшие из того славянского, который обрёл сакральность в церкви, а изначально был южнорусским переводом греческого… Эти докапывания до имени мне захотелось вести параллельно с персонажами, которым также хотелось разгадать сущность злодея. И получилось куда увлекательней, чем у Баркера, который выдумал для него историю начала девятнадцатого века и историю современности, лишив ключевых точек судьбы на протяжении почти что двухста лет. В первой точке – война германцев, славян и (наверно) англо-саксов в девятнадцатом веке. Во второй точке – в двадцатом (вторая мировая). В последней точке у нас противостояние «армянского русского» Мамуляна, «британо-американского» Уайтхеда и типичного героя какого-нибудь нуара или российского шансона Марти Штрауса с явно германской фамилией. Первая же глава рассказывает о Мамуляне как о человеке, который ни разу не проигрывал в карты. Так он приманивал к себе жертв, которые по странным причинам начинали служить ему, но в виде оживших трупов. Название книги и легенда о Мамуляне как будто бы дают ответ, что все жертвы были проигравшимися должниками. Ничего подобного: Клайв Баркер мыслит куда более абстрактными категориями. Азарт – всего лишь приманка, как и миф о мастерстве и выигрыше. «Как ты можешь что-то уметь, если все это – стечение обстоятельств? Получается бессмысленно, разве нет?»Азарт – это то, что определяет слабость человека перед куда более могущественной силой. Карты Мамуляна то с эротическими картинками, то вручную нарисованная антикварная роскошь… Мамулян приходит в казино и никогда не играет. Нет, не в карточной игре скрыто управление судьбой.Многие персонажи книги названы символическими именами. Так, Мамулян – последний европеец и архитектор. Что-то связанное с его амбициозностью в поисках власти и кризисом империй как таковых строит его разочарованный со временем образ воина, совладельца олигархической империи, а в конце концов – всего лишь потерпевшего крах в любви человека с чистыми пальчиками. Война, бизнес, семейные отношения – повод для игры, расплатой в которой будет жизнь, отданная тьме. Мамолиан – убийца, который побеждает чужими руками, его война – бой по воле судьбы не казнённого дезертира, решившего спрятаться среди трупов.

«Он жил в муках, потому что видел только грязь и тело, потеющее от желания сотворить новые тела и новую грязь. Можно ли надеяться на чистоту в таком месте? Только если найти душу, которая разделит твои муки; любовь, вместе с которой можно ненавидеть мир.»Его «возлюбленный» Уайтхед – пилигрим и вор, лис и папа. Уайтхед получает секрет удачи, чтобы жить в своё удовольствие за чужой счёт, но, как ни банально, тоже ценой настоящей любви, подменяя истинную привязанность властной – предложением денег и подсиживанием на иглу с доступом к героину, если его дочь останется вместе с ним. Была тут и парочка американцев: молодых людей, вдохновленных религиозными речами типичного евангелического харизматика и наплевавшими на пуританство после первой же слабости.На таких абстрактных вещах и строится мир книги. Поэтому игра не буквальна – это всего лишь вера в судьбу, удачу… И любовь в такой ложной вере – это прощение выигрыша тому, кому ты захотел дать сыграть из тяги к киданию жребия. Человек, который принял выигрыш за удачу, в его глазах становится избранником. Один играет роль судьбы, а другой – роль восприемника господи удачи. Так Мамулян получает силу бессмертия, воскрешения мертвецов в мертвом виде и создания страшных иллюзий в управляемом сознании от монаха, частично осознавшего цену смерти. Он частично делится этим даром с соратниками ради обретения власти, богатства, удовольствий, когда на самом деле всем им нужно было совсем другое. Но для того, чтобы это сознать, требуется иная вера… Разбор структуры фантазийный составляющей ужасов Баркера и держит интерес при чтении. По событиям и диалогам «Проклятая игра» достаточно посредственна и представляет из себя просто ряд эпизодов различной степени отвратительности. В основном это расчлененка, постепенное гниение, результат процессов человеческой выделительной системы, самопожирание…Кстати, последнее – очень важная метафора для образа отчаявшихся в любви героев, извращение приводит к саморазрушению, в том числе самоедству, как наглядному выражением внутреннего мира. А там – пустота. Поэтому невозможно насытится. И странно, что явно фантазийные ужасы вплотную рисуют реальность: Баркер в своём абстрактном пласте романа демонстрирует достоверный психологизм. В этом, к сожалению, почти что единственный плюс романа.