К. В. Лукашевич
Босоногая команда
Серый дом с зелеными ставнями и его обитатели
Семен Васильевич Кривошеин с женой Татьяной Петровной уже давным-давно, как говорится, с незапамятных времен, жили в уютном сереньком домике с зелеными ставнями, на конце 15 линии Васильевского острова.
В околотке все знали Семена Васильевича и почему-то называли его «советником». Может быть потому, что он и на самом деле состоял в чине надворного советника. Так называли его деды, отцы, так называли за глаза и ребятишки. Все относились к нему с большим уважением и очень интересовались его своеобразной жизнью.
– Восемь часов… «Советник» на службу пошел, – говорили соседи, видя, как рано утром бодрый старик (летом в драповой, порядком выцветшей, а зимой в ватной, шинели и в красном с зелеными полосами, вязаном шарфе) отправлялся пешком на службу. Он служил где-то далеко в центре города, за Невою, в одном из министерств.
– Скажите на милость! Как время-то летит… уже «советник» со службы идет… четыре часа, – встречали на Васильевском острове Семена Васильевича, возвращавшегося со службы, и проверяли часы.
Так проходило много-много лет.
У Кривошеиных только и была одна дочь, Агния, девица уже немолодая, молчаливая, всегда чем-нибудь недовольная и раздражительная. Она почему-то особенно не любила детей.
Семен Васильевич и Татьяна Петровна прожили всю жизнь душа в душу и до старости лет сохранили друг к друг самые нежные чувства. Он ее называл то «Темирочка», то «седая богиня», а она его – «Симушка».
Они были люди старинных понятий и взглядов и большие домоседы.
Одна только Агния вносила в эту тихую жизнь некоторое недовольство и споры.
Отец относился к ней часто шутливо, называя ее «принцессой», но все-таки во всем уступал – он жалел, что вся ее жизнь прошла без всяких развлечений, в нужде и заботах… Старушка мать просто побаивалась своенравной девушки.
Семен Васильевич происходил из старинного дворянского рода и очень гордился этим, только дворянскую гордость понимал по-своему.
В свободные минуты он клал заплаты на свои сапоги и обувь своим, чинил мебель, исправлял посуду, домашние вещи и заговаривал преимущественно с дочерью:
– Ничего, матушка, что дворяне и в VI книге записаны, а всякую черную работу сами делаем и трудом не гнушаемся…
– Может быть, вам, папенька, копаться в этой грязи и доставляет удовольствие, а у меня от такого унижения вся душа изныла. Не всякий способен переносить с легким сердцем такую жизнь, – раздраженно отвечала дочь.
– Зато в долги не лезем, легкой наживой не занимаемся… – Зато у нас порядочного человека в доме не бывает.
Кроме ваших грязных босоногих мальчишек, никто не заходит.
– Знакомства-то, матушка, дорого стоят… Надо принять, надо угостить, а нам не из чего… Жалованья от Царя по заслугам маленькое получаем, на него и живем. Да еще чины, ордена идут… Пенсию, как умру, тебе оставлю… – внушительно продолжал старик.
– Вы думаете, очень это хорошо, что заслуженный пожилой человек связался с босоногими мальчишками?.. Все про это говорят, удивляются и осуждают вас.
– Эх, матушка, если все разговоры-то слушать – это и жить не стоит. Мне до других дела нет… Другие и хуже меня живут, – я их не осуждаю. Около меня мальчишки дурному не научатся… Я их жалею, – они темные, голодные, у них мало радостей…Люблю я таких мальчишек, – и баста.
– Ну, папенька, оставьте, пожалуйста, эти тяжелые разговоры, – они ни к чему не приведут и меня расстраивают, – резко возражала дочь, вставала и уходила.
Небогато, но чисто было в квартире Кривошеиных, состоящей из двух комнат и кухни.
Первая комната, в одно окно на улицу, полузадернутое синей занавеской, когда хозяина не было дома, принадлежала Семену Васильевичу и называлась не иначе, как «кабинетом».
Эта комната была точно маленький музей: все стены ее, два стола и бюро красного дерева были сплошь заставлены, завешены всякой всячиной, которая попала сюда не по выбору, а случайно. Тут были всевозможные картинки, писаные масляными красками (старик был сам художник-любитель), вырезанные из книг, снятые с коробок – все в самодельных рамках. Тут были кости и черепа, негодное оружие, статуэтки, вазы, разные коробки, ящики и масса других обломков и непонятных вещей.
Половину комнаты занимало таинственное, наполненное заманчивыми предметами бюро, в которое, кроме хозяина, никто никогда не заглядывал. В углу направо стоял низкий, клеенчатый диван, служивший Семену Васильевичу постелью, затем два стола, этажерка-угольник и около окна – огромное старомодное кресло, обитое клеенкой. Вот и все…
Другая комната в два окна называлась «залой», там стояли диван и два кресла, обитые тиком, маленькое фортепиано, рядом – старинный бикс, по стенам – разные картинки, под потолком, вблизи окон, – множество клеток с птицами, а на окнах – цветы, именно плющи, которые обвивали окна и тянулись по стенам.
Самым уютным уголком этого дома была кухня, в ней и обедали хозяева. Что это была за кухня! Такую кухню можно иметь только там, где нет прислуги. Два окна ее выходили в хозяйский сад, и весною, как только распахивали окна, ветки сирени уже тянутся лиловыми и белыми цветочками, они будто просятся в букеты и распространяют тонкий, нежный аромат.
В стороне стояла плита под черным колпаком, большая ширма отгораживала кровати хозяек; в углу – массивная божница с двумя горящими лампадами, вблизи нее – полукруглый комод с медными ручками, немного подальше – большой дубовый стол… Все полки с посудой оклеены вырезанными из бумаги белыми, затейливыми фестонами; на окнах – белоснежные занавески; часы-кукушка, которая, выскакивая, куковала каждый час; везде чистота, порядок, и на всем – печать заботы и домовитости… Сейчас было видно, что здесь за всем следит с любовью внимательный глаз хозяев.
Очевидно, тут жили люди на крошечные средства, но в обстановке их не чувствовалось крайности, а безукоризненная чистота и безыскусственность даже делали этот уголок привлекательным. Каждая вещь служила тут много-много лет. Все было чинено и перечинено руками хозяев; тут вещи считались друзьями – старыми, милыми, которыми дорожили и которых любили, и с которыми было связано много воспоминаний, как будто с одушевленными предметами. Вот маленький, круглый, как шарик, самовар, – кран его давно сломан и восстановлен из какой-то белой, кривой палочки, а на крышке, вместо шишечек, – две синие бусы. Вот черный фаянсовый чайник, с оловянным носком… Корзинка с крышкой, в которой Агния носит провизию, – вся в жестяных заплатах, а ручка ее обмотана красным лоскутом… Склеенные тарелки, собственного изделия ширма, собственной работы одеяла… Да если начать перечислять весь труд, все поправки, то, пожалуй, каждая вещь в этом мирном жилище выдвинулась бы вперед и много рассказала бы о своей долгой службе и о том, сколько забот и любви видела она от хозяев…
Жизнь в маленьком сером доме изо дня в день текла тихо и однообразно. Обитатели его вставали очень рано: летом с восходом солнца, зимой – когда еще было темно.
Татьяна Петровна варила в кухне на тагане кофе, Агния убирала квартиру, Семен Васильевич чистил клетки с птицами.
В семь часов Семен Васильевич появлялся в кухне в халате и нес с собою газету «Сыны Отечества», Агния клала ему на стул вышитую подушку, – он садился, Татьяна Петровна отделяла ему несколько сухарей и ставила стакан кофе.
– Темирочка, а где же мои прихлебатели? Без них никак нельзя… Зовите моих прихлебателей… – говорил старик.
– Сидите, маменька, я позову… – и Агния уходила на двор.
– Со двора, как ураган, врывались две собаки и кот и, ласкаясь, окружали хозяина.
– Папенька, не бросайте на пол куски… за вами, как за малым ребенком, не наубираешься… – замечала Агния.
– Симушка, не давай им булок, тебе самому мало. Их ведь булочками не накормить, им овсянка есть, – говорила старушка.
– Без друзей нельзя, Темирочка… Они обидятся, если я один все съем… К тому же, Каро должен сделать «носовую».
– На вас, папаша, смотреть досадно, – вставляла свое словечко Агния.
– А ты не смотри… Правда, мой верный пес?
Умный рыжеватый сеттер умильно поглядывал на хозяина черными глазами, поворачивал на бок голову и громко хлопал хвостом по полу… Другая собака, Резвый, маленькая черная дворняжка, становилась на задние лапы и служила с самым печальным видом.
Семен Васильевич клал Каро на нос сухарь и говорил: «По моему указу пожаловать тебе сей сухарь с тем, чтобы ты почитал всероссийскую азбуку. Аз… Буки… Веди… Добро… Есть!..» При слове «есть» Каро ловко подбрасывал сухарь и ловил его прямо в рот. Семен Васильевич говорил, что Каро «сделал носовую».
Резвый читать всероссийскую азбуку не умел и получал сухарь за то, что служил на задних лапках и умел на них пройтись по всей кухне.
Огромный серый кот Мусташ садился сзади Семена Васильевича на кресле, и когда тот, обмакнув сухарь в кофе, подносил ко рту, то кот тихонько трогал его лапкой.
Мусташ получал сухарь, размоченный в молоке.
– Полно тебе их кормить, Симушка. Одно баловство! Самому ведь мало… – сокрушалась Татьяна Петровна.
– Нельзя, Темирочка, обидеть закадычных друзей.
Вскоре после кофе Семен Васильевич уходил на службу. А Татьяну Петровну и Агнию поглощало домашнее хозяйство, работа – вся эта суета, которой так много у каждой хорошей хозяйки.
С тех пор как помнят «советника» в тех местах, помнят его окруженным детьми, большею частью, мальчиками, детьми бедными, оборванными, босоногими…
С первым теплым днем весны открывалось окно в кабинете «советника». Ребята, как мухи, липли к этому, будто сладкому для них, окну… Около этого окна пускались мыльные пузыри и обсуждались очень важные ребячьи дела.
Зимою, куда реже, но все же проходили заседания «босоногой команды» в кабинете; по праздникам маленький кабинет изображал из себя бочонок, набитый селедками… Весело было и в тесноте!
Летом, в праздничные дни, старик отправлялся обыкновенно с ребятами за город. Видя это шествие, взрослые обыкновенно говорили:
– Вон «советник» опять куда-то пошел со своей «босоногой командой».
Великое змеепускание
Целую неделю «босоногая команда» находилась в большом волнении. Целую неделю мальчишки каждую свободную минуту что-то строгали, клеили, мастерили и волновались без конца.
Сам «советник», этот большой ребенок, был занят и волновался не меньше «босоногой команды». Его кабинет и маленький двор были завалены какими-то щепками, мочалами, бумагой.
Приходя со службы, наскоро пообедав, старик спешно принимался за работу. Степа и курносый Гришка ему часто помогали.
Они были не на шутку заняты и обсуждали серьезно дело со всех сторон.
– Важный хвост! – восхищался Степа, связывая длинные мочалы одну с другой.
– Ты только подожди… подожди!.. – взволнованно говорил «советник», склеивая огромные листы бумаги. – Мы около хвоста трещотку такую привяжем… Она затрещит…
– У-у-у-ух, дяденька… Знатно! – только и мог произнести Гришка, качая своей встрепанной головой.
– Это ужасно! У нас не квартира, а хлев какой-то! Это ни на что не похоже! – слышались в зале от времени до времени отчаянные возгласы Агнии.
– Ну что тебе, Агнесочка, пусть их себе занимаются, – возражал ей кроткий голос матери.
– Да что это, право, маменька… папашиным затеям конца нет… Точно малый ребенок! Что только не придумает! Даже смотреть неприятно!!! Ведь этой грязи век не наубираешься!..
– Ты бы пошла пройтись, – советовала мать.
– Пожалуйста, не ворчи, «принцесса на горошенке», я ведь тебя не трогаю и к себе в помощницы не зову, – отзывался добродушно отец из своего кабинета.
Агния умолкала… А за перегородкой в комнате Семена Васильевича кипела спешная работа.
В следующее воскресенье, на гаванском поле, которое тянулось огромной, зеленой площадью в конце Васильевского острова, было назначено «великое змеепускание». Сам «советник» так и сказал своей «босоногой команде», чтобы они все готовили змеи, что в воскресенье будет «великое змеепускание». И к такому важному событию старик сам готовил «гигантского змея».
Пришло воскресенье… День был отличный, а легкий ветерок точно нарочно хотел покровительствовать веселой затее.
В этот день с самого раннего утра в бедных закоулках, углах и подвалах, где по большей части ютились горе да нужда, с веселыми мыслями поднялись со своих жестких подушек многие дети… поднялись и вспомнили… Вспомнили «великое змеепускание»… Радостно забились сердца, заблестели счастьем глаза.
«Босоногая команда» показывалась из калиток в воротах небольших домов.
Ветер качал верхушки деревьев, поднимавшихся из-за старых заборов и сулил успех «змеепусканию».
Пришел полдень… Сколько раз пробегали и мальчики и девочки мимо любимого серого домика, они заглядывали в окно, но оно было задернуто синей занавеской; дети жадно припадали к щелкам забора, но и в саду было тихо.
Ожидание и волнение истомили «босоногую команду». Вдруг все ожило и заволновалось…
Марфуша первая увидела и пронеслась не помня себя по 15 линии.
– Вышел!.. Вышел… Идет!.. – прерывистым голосом сообщала она по всей улице и, сама не зная почему, неслась, как стрела, по направлению к гаванскому полю.
Туда же бежали и мальчишки со змеями… Только некоторые поджидали «советника» и шли ему навстречу.
Он вышел из калитки серого дома. За ним вышли Степа и Гришка и двинулись с огромным змеем посреди улицы. Они с гордостью посматривали по сторонам.
«Советник» шел по деревянным мосткам.
Толпа около змея все больше и больше увеличивалась… Даже взрослые люди останавливались и с улыбкой смотрели то на великолепного зеленого с красными разводами змея, то на мальчишек, несших его, то на «советника».
– Ишь ты! Чудак «советник», право, чудак! Опять со своими мальчишками пошел. Сегодня змея запускать пошли. И охота ему забавляться! – судили и рядили взрослые.
А на гаванском поле ребятишки сгорали от нетерпеливого ожидания.
– Идет! Идет! – радостно крикнул кто-то.
Целая толпа со змеями в руках и без змеев с радостным гулом бросилась к показавшемуся из-за угла «советнику», а вслед за ним – к гигантскому змею, который торжественно несли Степа и Гришка.
– Вот так змей! Это, можно сказать, настоящий змей.
– Как ты, дяденька, долго! Уж мы тут не дождемся…
– Хвостище-то! Ну, знатный хвост!
– Смотрите, ребята, по змею-то разное зверье намалевано…
– Хвост-то поболе сажени будет…
– Эва хватил! И все три считай…
Восторги, восклицания, одобрения так и слышались со всех сторон.
Да что дети… – тут и многие старики, взрослые мастеровые и фабричные с нескрываемым удовольствием и с простодушным восторгом смотрели на эту затею, с детства близкую их сердцу.
Между тем змей, окруженный плотной глазеющей толпой, был принесен на середину поля.
– Знаете, ребята, сначала запустим ваши – мелкие… Посмотрим, как они сегодня будут держаться в воздухе! – схитрил Семен Васильевич, чтобы порадовать ребят.
Мальчуганы разбежались по полю со своими самодельными змеями, стоившими стольких забот и слез: не легко было достать ниток, еле добыли бумаги.
По огромному полю, в разных направлениям взвились и завертелись, где низко, где высоко, белые змеи с мочальными хвостами…
Ясное голубое небо; зеленое поле; оживленные группы бегавших детей, одушевление и громкий раскатистый смех, – когда один змей вырвался из рук мальчика и, подхваченный ветром, понесся по направлению к домам, – все это изображало такую жизненную, полную движения и прелести картину, которой нельзя было не залюбоваться.
И Семен Васильевич любовался затаив дыхание; он радовался, что эти босоногие ребятишки, из которых многие целыми неделями корпели в душных мастерских, на заводах и фабриках, согнув свои спины над тяжелой работой, дома ютились в сырых темных подвалах, а теперь, в теплый воскресный день, пользуются здоровым, хорошим развлечением и так счастливы, веселы.
Смотря на оживленные лица детей прекрасными, глубокими, черными глазами, старик сам молодел душой, блаженно улыбался и был счастлив не менее их.
Сбросив свою неизменную шинель на траву, Семен Васильевич громко захлопал в ладоши.
Дети примчались к нему со всех сторон.
– Ну, теперь мой громадина полетит. Я сам буду запускать… А кто же будет держать?
– Я, дяденька… Нет, – я… Лучше – я. Позволь мне, дяденька, миленький!.. – просили мальчики.
– Нет, ребятишки, не удержите. Надо кого-нибудь побольше…
– Позвольте мне, Семен Васильевич!..
– Из толпы выдвинулся молодой мастеровой.
– Вот и отлично! Держи, голубчик Игнатий. Небось, знаешь нашу затею?!
– Как же, Семен Васильевич! Ведь мы с вами не впервые… – и молодой парень улыбнулся по весь рот, обнажив белые зубы.
– В твоих богатырских руках, Игнаша, удержится наш Змей Горыныч…
– Верно, дяденька, что Змей Горыныч… Ишь какой! – со смехом подхватили дети.
– Отходи, Игнатий… Да полегоньку веревку отматывай, а потом, как разбежишься, так и пускай веревку скорее, – заботливо учил Семен Васильевич, держа прямо перед собой зеленого змея.
Игнатий побежал, отпуская веревку. Змей полетел…
– Летит! Вьется! Подымается!
– Хвост, ребята, у него трещит…
– Глупый, не хвост, а трещотка…
– Ишь, вьется-то как! Небось, голубчик, домой хочется…
– Ай, упадет! Ай, упадет!
– Опять взвился…
– Ух, как высоко! Вот так забрался… Вот так поднялся… Чуть виднеется.
– Прощай, Змей Горыныч! Кланяйся там.
– Покричим ему громче.
– Прощай… Назад ворочайся… Эй, змеюшка! – кричали ребята, стоя с разинутыми ртами.
Вдруг несколько шапок с криками «ура! ура!» полетело в воздух. Кто-то перекувырнулся от восторга, другие бегали, хохотали, хлопали в ладоши.
Долго продолжалось шумное веселье на гаванском поле. Все ребятишки поочереди носились со змеем-гигантом. Много было веселья и говору… Семену Васильевичу пора было домой. Жаль было расставаться… Змей все время держался где-то далеко-далеко, чуть ли не в самых облаках…
Потянули его к земле… Как красиво он спускался: то крутился, то держался прямо – и вдруг с жужжанием и треском грохнулся на землю.
Мальчики бережно понесли его домой, окружив «советника»… Толкам не было конца.
– Я думал, дяденька, что он у меня из рук вырвется… Дюже сильный!
– А крутился-то как! Словно ястреб, право!
– Скажи, дяденька, как ты трещотку-то приделал?
Разговоров хватило не только на этот день, а долгодолго не могли забыть ребятишки «великое змеепускание».
Сам же зеленый Змей Горыныч до нового полета очень удобно пристроился в кабинете «советника» за диваном.
Поездка на лодке
Прошло всего одно воскресенье, в которое «босоногая команда» простояла у открытого окна… Следующее за тем опять сулило новую радость неизбалованной детворе, опять взволновало всех мелких жителей 15 линии.
«Советник» надумал ехать удить рыбу на взморье со своми «босоногими мальчишками».
– Дяденька, да на чем же мы поедем? – спрашивали дети.
– Я достал хорошую лодку у знакомого, но беда в том, что не могу всех вас забрать: лодка мала, усядется не более десяти человек, а вас всех наберется до двадцати…
– Уж больно мне хочется на взморье-то! – взмолился курносый Гришка.
– Ничего не поделаешь, дружище… Я думаю, каждому из вас хочется.
– Вестимо, хочется! – хором крикнули мальчуганы.
– Мы жребий кинем… Кому выйдет счастье… А не выйдет, надо молча покориться. Остальных в другой раз возьму.
Кинули жребий. Раскрыв свой билет, Гришка загоготал и тут же у окна перекувырнулся от радости три раза. Там стояло всего одно слово «ехать».
Попал и косоглазый Андрей, который в этот день, первый раз после неприятности с Марфушей, понуря голову, подошел к окну и стоял не шелохнувшись в стороне ото всех. Черные проницательные глаза «советника» все видели и знали, что творится в душе одинокого, озлобленного мальчугана.
– Здравствуй, Андрюша; вот и хорошо, что пришел… Бери-ка тоже билет, – ласково сказал Семен Васильевич.
Шибко застучало сердце мальчугана, когда он протянул руку к шапке. Он видел только колотушки, слышал попреки и бранные слова… Он не знал, что можно забывать дурное, любить, прощать и снова быть ласковым… Там, где он жил, за зло платили только злом. А тут вдруг вот что…
Руки его дрожали, когда он вынимал билет.
– «Ехать», – прочитали заглянувшие мальчуганы.
Андрей покраснел до слез и не мог выговорить ни слова.
– Вот и отлично! Ты приходи, Андрюша, пораньше, часов в пять утра и выйдем. Я сам ужо зайду, отпрошу тебя у дяди… Для меня отпустит…
Они отплыли от берега ровно в 5 часов утра. Семен Васильевич сидел на руле, четверо мальчиков, имея по одному веслу, старательно гребли; остальные приютились тут же в лодке…
Утро было чудесное, тихое и теплое. Нева отражала ярко-синее небо и блестела от солнечного восхода… На берегу просыпалась жизнь: подымался дымок из труб, начиналась езда, ходили люди.
Лодка тихо плыла против течения…
– Как хорошо! – сказал Семен Васильевич.
– Что хорошо, дяденька? – спросил удивленный Гришка.
– Посмотри кругом… Небо такое чистое, голубое. Воздух теплый, свежий. Нева красивая и широкая. Сколько на ней судов, барок, пароходов, лодок. Сколько фабрик, домов по берегу…
Мальчики озирались по сторонам.
Семен Васильевич взглянул на них и заметил, что они не понимают того, что чувствует он. «Бедность и тяжелая жизнь не могли нас научить любить природу и прекрасное», – казалось говорили их глаза.
– Андрюша, смотри, какой там на берегу тенистый сад, сколько там птиц чирикает по деревьям… Какая узорчатая решетка! Неправда ли, красиво?
– А мне и ни к чему, дяденька! – простодушно ответил Андрей.
Солнце уже порядком припекало, когда вся веселая компания пристала к берегу около Лахты. Перед глазами раскинулась песчаная отмель, далее – зеленый луг, а еще дальше – лесок… Лодку привязали, вытащили провизию, расположились на берегу и развели костер… С каким удовольствием закусили ребята вареными яйцами, огурцами и хлебом… Какими вкусным показался этот обед под открытым небом. Затем некоторые стали удить рыбу, другие бегали по берегу, собирали камушки и раковины, рвали цветы. Привольно и весело было на чистом воздухе, вдали от города.
– Ну что, где лучше – тут или в городе?
– Тут больно хорошо, дяденька, – хором ответили дети.
Рыжий Андрей подошел к «советнику» и дотронулся до руки… Семен Васильевич обернулся к нему. Некрасивое лицо забитого мальчика красили счастливая улыбка и какое-то особенное выражение… Старик понял эту молчаливую ласку, понял, что мальчик не умеет выразить того, что у него на душе… Он обнял его и прижал к себе.
– Что, друг Андрюша? Терпи, голубчик, и если тебя обидят, – прощай. Только сам будь добрее, легче будет…
– Дяденька, я больше не буду… – тихо-тихо прошептал Андрей, ему было отрадно и радостно в эту минуту.
– Вот я вам про то и говорю, ребятки… Как станете большими… Вот в такие-то благодатные деньки в праздники уходите подальше от города погулять. Ишь, какая благодать! Зелень, вода, птички, тишина… И на душе становится легко, и сам становишься добрее! Любуйтесь, дети, и подумайте, как чудесен Божий мир! Много в нем хорошего!
Целый день «советник» со своей «командой» провели на берегу. Варили уху. Хороша была ушица из свежей рыбки! Пекли в золе привезенный с собою картофель. Что может быть вкуснее?! Ходили в ближайший лесок, набрали там чуточку земляники, набрали все по букету цветов – «для тетеньки» и для «барышни Агнии Семеновны». Для своих домашних они связали по хорошему березовому венику.
– Либо париться… либо полы подметать… – объяснил Гришка.
Дело было к вечеру. Стали снаряжаться домой. Тут Степа очень порадовал старика.
– Смотри-ка, дяденька! – воскликнул он. – Смотри там… Будто и на самом деле… Как там любопытно… – и мальчик устремил вдаль свои задумчивые глаза, указывая рукой на взморье, где солнце скрывалось на горизонте.
Там было дивно хорошо!
Широко разлилась зеркальная поверхность едва волнующегося моря… Вдали какие-то суда распустили свои паруса и медленно двигались, маленькие лодочки сновали беспрестанно… А яркий, огненный шар солнца, бросая во все стороны прощальные лучи, закатывался, как бы утопая за этой водной ширью.
– Ты хотел сказать, Степушка, что там очень красиво? Правда твоя! На самом деле, такой картины ни один художник нарисовать не может! Господи, как хорошо! Глаз оторвать не хочется от такой красоты! – говорил умиленный Семен Васильевич.
И как всегда день, проведенный вместе со стариком, не пропал даром: в одном загрубелом сердце вспыхнула искорка.
Степа, живя в своем темном подвале, и представить себе не мог, что можно находить радость и удовольствие при виде моря, захода солнца, кораблей с распущенными парусами или зеленого леса… Теперь он сам не понимал, что делается с ним: ему хотелось все это охватить и прижать к себе; он чувствовал в себе огромную любовь и к дяденьке, и к товарищам «босоногой команды», и к лесу, и к морю, и к заходящему солнцу.
Домой Семен Васильевич с мальчиками вернулись уже поздно – усталые, но счастливые, с целым ворохом разговоров и воспоминаний, с букетами цветов и с зелеными вениками.
Так проходило лето. Часто растворялось гостеприимное окно. И чуть ли не каждое воскресенье несло новую затею «советника» и несказанно радовало «босоногую команду».
