К. В. Лукашевич
Ужасные дни
– Зачем ты его, Маришка, принесла? Пусть бы сидел на дворе, – говорила сапожница, качая грудного ребенка, а другой, годовалый, цеплялся за ее подол и хныкал.
– Он очень ревет, – возражала Марина, сажала его на пол и убегала.
С некоторых пор в доме мещанки Андреевой стали ходить слухи, что Василиса, мать Марины, разбогатела. Достала ли она хорошую работу, перестал ли пить ее муж – неизвестно, она никому о том не говорила, но хвасталась соседкам, что «справила себе сапоги и теплую кацавейку; из своей старой перешила Марине да купила, по случаю, две подушки». Многие видели эти: обновы и хвалили.
– Как спать-то мягко, тётенька, точно в гнезде, – говорила Марина зашедшей к ним сапожнице.
– А ты в гнезде спала что ли? – улыбаясь, спросила та.
– Не спала… Только знаю, что птичкам мягко.
– Как у вас теперь хорошо в углу, – заметила сапожница.
Мать и дочь окинули довольным взглядом свой бедный угол. Выцветшая ситцевая занавеска, стол, два стула, сундук и на нем нечто вроде постели с двумя подушками в темных ситцевых наволочках – все казалось им и нарядным и привлекательным.
Марина с гордостью провела рукой по подушке, и на лице ее мелькнула счастливая улыбка.
– Целых пять лет, голубушка моя, собиралась купить подушки… Да муженек-то у меня пропащий. Если бы он не пил, мы бы могли жить без крайности…
– Тяжело жить! Ох, как тяжело! Все дорого: и мясо, и дрова, и хлеб… Вот у меня и не пьет муж, а подумать страшно, коли какая беда…
– У тебя муж больной, детей куча… Одной бабе не справиться, конечно. Бог милостив… Как-нибудь… Не горюй!
Соседки поговорили и разошлись. Не знали бедные, что беда-то гонится за ними.
III
Много ужасных дней видела на своем веку многострадальная Гавань, но таких, какие были пережиты в ноябре 1895 года, давно не запомнят и старожилы.
В тот холодный, ветреный день, с которого мы начали свой рассказ, все жители Гавани были сильно перепуганы. Под вечер раздались пушечные выстрелы. «Будет ли наводнение, или ветер утихнет, вода уйдет?.. Ждать ли наводнения?» – вот те вопросы, которые тревожили и мучили всех.
В доме мещанки Андреевой жильцы тоже находились в тревоге.
– Матушки-светы, ветрище какой, дух захватывает!.. Мосты горой вздуло ходить нельзя…
– Страшное будет наводнение! – проговорила одна из старушек торговок, возвращаясь в свой угол и с оханьем, со стонами принимаясь раздеваться.
– Наказание Господне!.. Что-то будет!.. Не к добру вчера у нас половица трещала, – подтвердила ее товарка, подымаясь с постели.
– Полноте вам пророчить!.. Ничего не будет, – сказал набожный старичок, входя в комнату.
– Все говорят, что страшное будет наводнение… Слышите, опять пушка выпалила? – испуганно проговорила молоденькая папиросница.
– Убрать бы вещи… – сказал кто-то.
– Вода везде достанет… – возразил раздраженный голос.
– Вяжите в узлы и тащите на чердак!
– Всего не унесешь… Да и хозяйка не позволит… Небось, она, ведьма, заперлась в мезонине и знать ничего не хочет!.. Бесчувственная она!..
– Мама, свяжи подушки… Спрячь их скорее. Карлушка сказал, что огромное наводнение будет. Я боюсь, мама, боюсь… – твердила испуганно Марина.
– Молчи! Я тебе задам и с твоим Карлушкой! – прикрикнула Василиса и сердито вытащила из-под головы мужа подушки… Он, совсем пьяный, спал на сундуке и храпел на всю комнату.
– Мама, вода сюда придет. Я боюсь. Мы утонем, – ныла Марина.
– Замолчишь ты или нет?!
Василиса шлёпнула девочку по голове, кинула на пол кацавейку и подушку,
– Ложись спать! Сейчас ложись, – строго сказала она дочери.
Та присела на пол, охватила руками драгоценную подушку и, всхлипывая, испуганно посматривала кругом. Старичок вышел на улицу и тотчас же вернулся.
– Кажется, ветер стихает… Э, полно, что горевать раньше времени… Утро вечера мудренее, – успокоительным голосом проговорил он.
– И то правда, дедушка. Больше Бога не будем! Как Он укажет, так и станется, – ответила торговка.
– И пушек что-то не слыхать, дедушка… Должно быть, ветер вернулся, – заметила папиросница.
Мало-помалу затихли толки, разговоры и споры в углах дома мещанки Андреевой; казалось, затих и ветер. Все скоро заснули, и послышались храпы и свисты на все лады.
… В два часа ночи страшный порыв ветра, какой-то отчаянный гул и неистовый шум, частые выстрелы с крепости разбудили всех этих людей и всю заснувшую Гавань.
Гулко, зловеще отдавались эти выстрелы: они говорили о несчастье.
В подвалах, в лачугах, в нижних этажах Гавани поднялись тысячи перепуганных обитателей с сознанием скорой неминуемой беды. Всюду слышались отчаянные, душу раздиравшие крики: «Наводнение!»
В доме мещанки Андреевой происходил невообразимый переполох. Все поднялись, бегали, кричали, спорили, наскоро хватали и укладывали вещи. Ничего невозможно было понять в этой суматохе.
Василиса изо всей силы трясла и толкала пьяного мужа. Марина плакала, цеплялась за платье матери и кричала;
– Мама, побежим!.. Я боюсь воды. Мы утонем… Побежим скорее!..
– Молчи! Собирай вещи… Завяжи в мой большой платок! Ах, Господи, что я буду делать с этим несчастным?! Не разбудить его. Да вставай же ты, пьяница!
В углу, напротив, папиросница с братом одевали своего идиота, тот не давался и кричал.
Все жильцы метались, убирали свои вещи, связывали и складывали узлы повыше. Пушечные выстрелы раздавались чаще и сильнее; с дома сорвался кусок железной крыши и, ударяясь со страшной силой, хлопал по стене. Маленький домишко весь вздрагивал и, казалось, вот-вот разлетится на мелкие куски.
Марина побледнела как полотно, вся дрожала и испуганно посматривала кругом. Она увидела, что три брата-немца направляются к двери…
– Карлушка, возьми меня, Немца и подушку, – умоляюще просила девочка,
– Иди, иди, после возьму…
– Карлушка, Мишу вытащи… Возьми меня… Миленький, возьми!
– Ладно. Отойди от двери.
Кто-то открыл дверь, и в то же мгновение раздался громкий, пронзительный крик:
– Вода! Вода! Спасайтесь!
Грозная стихия холодной свирепой волной хлынула в подвал; она врывалась в нижние этажи, в лачуги, всё беспощадно губя, унося, подхватывая в своем порыве.
Что затем произошло – не поддается никакому описанию. Кто раз видел этот панический ужас подвальных бедняков, эту борьбу за жизнь, кто слышал эти отчаянные крики о помощи, о спасении – тот во всю жизнь не забудет.
– Матушки-светы! Весь двор затонул! Куда бежать?.. Спасите, православные! – кричали торговки-старушки, бегая по воде.
– Бегите скорее! Зальёт… Ребят тащите… – раздавались голоса.
И продрогшие, посинелые люди, по колени в воде искали кто вещи, кто близких, кто чужих. Каждый думал о погибели. На дворе слышалось ржание лошадей, крики извозчиков, стук дрожек, плач и стоны. Все это сливалось в один невообразимый гул. Вода все прибывала.
– Господи, спаси и сохрани! – слышался чей-то отчаянный вопль…
– Потоп! Настоящий потоп! Наказание Божие! Все погибнем!
На улице было темно. В полумраке огромные волны носились по улицам, срывая и унося все, что попадалось на пути. Брёвна, доски, мебель, обломки вещей, мостков, сорванные крыши носились на гребнях волн, ударялись о дома, о двери, об окна; стекла разбивались вдребезги, и вода стремительно врывалась в жилища бедняков. Тут она портила и губила всё нажитое тяжелым трудом многих лет, скопленное грошами.
Вся Гавань, казалось, затонула. Ужаса, горя и страданий не передать словами.
При появлении воды в подвале Марина не помня себя от ужаса, схватив кота и позабыв о подушке, бросилась по лестнице наверх. Она стучалась и просилась к хозяйке, но та заперлась и никого не пускала. Девочка прижалась в угол к какому-то выбитому окну и долго не могла прийти в себя от пережитого страха. Там, внизу, на дворе, в темноте плескались волны, слышались крики, стоны, плач, споры и гул. И вдруг в этой темноте раздался душераздирающий женский голос:
