К. В. Лукашевич
Дядюшка-флейтист
Маленькие уши и пытливые глаза
А маленькие детские уши все слышали, пытливые серьезные глаза видели все, и стриженая голова думала много-много…
В небольшой квартире Петровых все затихло. Из-за перегородки слышался ровный, звучный храп хозяйки, а из комнаты хозяина – шуршанье бумаги да скрип пера.
Наташа ворочалась на диване и никак не могла заснуть. Она все думала об этом «Коле», из-за которого сегодня поссорилась тетка с дядей и которого тетя Маша называла то «полупомешанный братец», то «дядюшка-идиот», то «почтенный родственник». В голове девочки неотступно стояли слова: «Он больной, одинокий, несчастный. Люди животных жалеют, а родной брат умирает зимой под забором…» Наташа как будто видит пред собою этого несчастного… Из-за него сегодня у дяди Пети показались на глазах слезы, когда он просил взять его на кухню. И чего тетенька и Липочка не согласились? Какие безжалостные! Неужели им все равно? Девочке так его жаль, что маленькое сердчишко тревожно стучит и сжимается болью, а призрак этого одинокого, голодного дядюшки не дает ей заснуть целую ночь.
Наташа видела его два раза, когда он приходил к Петровым на кухню. Он очень походил на дядю Петю, только голову держал как-то странно, набок, и не мог выпрямить да правую ногу беспомощно волочил за собою.
«Почтенный дядюшка» был маленького роста, с белокурой бородкой, кроткими, голубыми глазами и, должно быть, не очень еще старый. Обедал он всегда на кухне, и когда тетенька выходила, то дядюшка поспешно вскакивал с табурета, суетился, дрожащими руками хватал посуду, предлагал ее помыть, поддерживал тетю Машу под локти и говорил: «Тихохонько, осторожнее, Марья Ивановна, не оступитесь». При этом он весь сгибался, говорил тихо, и губы его дрожали. Тетя Маша с ним никогда ничего не говорила, даже не смотрела на него.
Видела Наташа, как раз дядя Петя сунул «почтенному дядюшке» две папироски и серебряную монету, а тот так торопливо все спрятал, точно боялся, что у него это отнимут.
Лежит Наташа на диване и думает, думает без конца… Вспоминает она, как дядя Петя говаривал не раз, что они все неудачники, что судьба забила его, Колю и Мишу – покойного отца девочки. Эта самая судьба представлялась ребенку в виде полной, высокой бабы, которая своими большими, толстыми руками немилосердно колотила дядю Петю, Колю и Наташина папу. Девочке было их жаль, хотелось бы отнять от этой злой бабы, но что она, маленькая и слабая, могла сделать? Уткнувшись в свою жесткую подушку, Наташа начинала беспомощно тихо плакать.
Наташа была сирота. Матери она не знала: та умерла, когда Наташа появилась на свет. Жизнь малютки-девочки с больным отцом была нерадостная. Наташа не знала ласк и любви матери и не видела счастливого детства. Она была очень болезненная, молчаливая, апатичная… Отец любил ее, по-своему жалел, но рано покинул этот мир. Два года тому назад его не стало, и перед смертью он умолял брата Петра не покидать бедную сироту, у которой не было ни души на свете.
Дядя Петя взял малютку и привез ее в свою семью. Марья Ивановна тогда очень сердилась и ни за что не хотела оставить у себя Наташу.
– Пожалей, Машенька, сиротку… – умолял Петр Васильевич. – Я брату перед смертью обещал… Не исполнить такой обет – грешно! Нас Господь накажет! У девочки никого нет на свете. Не на улице же ее бросить! Подержим недолго. Я стану хлопотать в казенное место поместить.
Девочку оставили в семье.
Тетка и Липа не обижали Наташу, т. е. не морили ее голодом, не били, не мучили. Но ведь бывают иные обиды, такие же горькие и чувствительные. Наташу не любили, не жалели, угнетали нравственно; она была в семье лишняя, нежеланная…
– Чего ты тут под ногами вертишься? Отойди, сядь в сторону! – кричала тетка, если девочка попадалась ей на дороге. – Не греми, сиди тише, – говорила она, если Наташа нечаянно производила шум.
– Пожалуйста, не приставай с твоими глупыми вопросами! – обрывала девочку Липа при малейшей попытке говорить. – Ну, чего ты на меня так смотришь? Ведь я не картина! – вдруг набрасывалась она, заметив устремленные на нее большие детские глаза.
Тихо, точно тень, бродила маленькая Наташа по квартире, но всего чаще она сидела за диваном на скамеечке и молча наблюдала за происходившим в доме.
Тетка и Липа считали Наташу глупой, чуть ли не дурочкой. Но если бы они когда-нибудь могли заглянуть в ее маленькую душу, поинтересовались бы, о чем молят ее большие грустные глаза, прислушались бы хоть раз к сиротским слезам в длинные зимние ночи!
Наташа росла, как былинка в поле: до нее никому не было дела. Утром она тихо вставала, сама мылась, одевалась в какое-то старье. Девочку ничему не учили, никто с ней не разговаривал; она знала твердо одно, что ей никогда ничего не позволяют. Если ее посылали в лавку или в булочную, то она шла, оглядываясь по сторонам, и спешила как можно скорее домой, – она была очень пуглива, страшилась уличного шума и даже боялась людей.
Если Наташа заболевала, то ее укладывали в кухне на сундук. Она лежала целыми днями одна, без жалоб, без просьб.
Был, правда, один человек, который как будто и жалел сиротку: дядя Петя изредка украдкой гладил Наташу по голове и просил для нее чего-нибудь у Марьи Ивановны. Но маленькая стриженая головка рано привыкла за всем наблюдать, все обсуждать по-своему. Наташа давно решила в своем умишке, что дядя Петя боится тети Маши и делает все так, как она хочет, а что тетя Маша делает все так, как хочет Липа. «За что обе они терпеть не могут родню дяди Пети? За что?» – спрашивала себя девочка и не находила ответа.
Жизнь в маленькой квартире шла изо дня в день однообразно, пусто и бессодержательно. Такая жизнь там, где есть молодые девушки, уже отходит в область преданий. Теперь молодые девушки стремятся быть полезными, учиться чему-нибудь, трудиться для своих и чужих по мере сил, сделать жизнь по возможности приятнее и счастливее. Липа же представляла собою жалкое исключение: целыми днями она или сидела у окна и что-нибудь жевала, или смотрелась в зеркало, или лежала с книгой на диване… Она полнела, скучала и придиралась к Наташе. А между тем, девушка училась в школе и могла бы жить счастливо, с пользою, и других сделать счастливыми, хотя бы ту же маленькую Наташу…
Лишь изредка молодая девушка принималась делать какие-нибудь никому ненужные бумажные розетки или садилась за рояль.
Наташа выглядывала из-за дивана и за всем наблюдала, даже многое умела угадать. «Сейчас Липочка будет приер дивиер (Молитву Девы) играть», – соображала девочка, если двоюродная сестра особенно грациозно поднимала над фортепиано руки. Липа всегда играла одну и ту же пьесу, твердо знакомую Наташе с мудреным названием «приер дивиер», как говорила девушка. Иногда Липа откидывала голову назад и поднимала глаза к потолку.
– Сейчас петь будет: «Люди добрые внемлите печали сердца моего», – догадывалась Наташа, и не ошибалась.
Так и тянулась эта пустая жизнь.
Петр Васильевич ходил на службу куда-то в канцелярию и работал с утра до ночи. Марья Ивановна хозяйничала дома: ходила на рынок, стряпала, стирала, гладила, шила и не могла наглядеться на свою любимицу Липочку.
Однообразие жизни Петровых нарушалось изредка, когда они уходили в гости или когда к ним собирались знакомые в торжественные дни. В ожидании гостей в маленькой квартире происходил разгром: все убирали, мыли, стряпали, переносили мебель из комнаты в комнату. Вечером приходили гости. Наташа, одетая почище, в платье, которое ей было по росту, должна была обносить гостей булками. Это были торжественные, неизгладимые из памяти минуты! Как боялась девочка сделать что-нибудь не так. Вытянув худенькую шею, приподняв голову, раскрасневшись, как зарево, она трепетавшими руками держала перед собой сухарницу с нарезанными булками и степенно шла за теткой, обносившей гостей чаем.
– Славная у вас девочка! – говорил кто-нибудь из гостей, погладив Наташу по голове.
– Это у нас сиротка, племянница мужа живет. Нельзя бросить – вот и ростам, воспитываем, жалеем, – нежным голосом отвечала тетя Маша.
– Вас Господь наградит за то, что сироту не покидаете, – говорили гости и снова гладили Наташу по голове, иногда даже целовали в щечку.
Других ласк девочка не видала в жизни и после этих вечеров долго находились как бы в тумане под влиянием радостного воспоминания.
Сидя за диваном или засыпая вечером, Наташа слагала в своей головке нескончаемые мечты и желания. «Когда я вырасту большая, – фантазировала она, – я найму себе точно такую же квартиру, как у тети Маши, и куплю себе точно такую же мебель, посуду и фортепиано и все… Стану играть „приер дивиер“ и петь „Люди добрые, внемлите печали сердца моего“… Затем позову к себе много-много гостей».
Девочке очень не хотелось бы приглашать тетеньку и Липочку, но на такой своевольный поступок она не решалась.
«Приглашу к себе в гости дядю Петю, тетю Машу и Липочку, куплю поджаристого ситного, ливерной колбасы и варенья – черной смородины… много-много… Липочка любит», – мечтала Наташа.
Она хотела в будущем подавить своей щедростью родственников, вероятно оттого, что ее всегда обделяли сладкими кусочками.
Впрочем, детские мечты не уходят дальше обыденной жизни, в которой растет маленький человек. За последнее время Наташа мечтала более всего о том, что, когда она вырастет большая, первым делом возьмет к себе жить «почтенного дядюшку», даст ему много есть и позволит спать в зале на диване, а не в кухне. «Куплю ему такое же пальто и шляпу, как у дяди Пети», – твердо решала Наташа.
