Кларк Эштон Смит
Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи
Пока он пребывал в таком состоянии, Визафмал взял его в поездку по Ульфалору, необходимую по политическим причинам. Жители дальних провинций и полярных областей отказывались верить в реальность такого чудовища, как Элвор, и новый правитель счел разумным наглядно продемонстрировать всем двурукий, двуногий и двуглазый феномен, чтобы снять любые сомнения в законности собственных прав на трон. Во время поездки они посетили немало удивительных городов, сельскохозяйственных и промышленных центров Сатаббора. Элвор увидел рудники, где трудом миллионов аббаров добывались бесчисленные количества металлов и минералов, используемых в Ульфалоре. Их чистые, почти беспримесные залежи выглядели поистине неистощимыми. Поэт видел огромные океаны, которые вместе с несколькими внутренними морями и озерами, питаемыми из подземных источников, были единственным источником воды для стареющей планеты, где уже много веков никто не слышал о дожде. Морская вода после очистки от нежелательных элементов доставлялась по всей суше с помощью системы трубопроводов. Видел он и болота на северном полюсе, покрытые зловещими звероподобными зарослями, куда никто даже не пытался проникнуть.
В поездке они встречали многих жителей дальних земель, но внешне обитатели Ульфалора выглядели одинаково по всей стране, за исключением одной или двух рас низших аборигенов, среди которых не было альфадов. Повсюду поэт встречал такое же надменное и жестокое любопытство, как и в Сарпуломе. Постепенно он привык, а разнообразные удивительные зрелища и небывалые представления, которые он наблюдал ежедневно, помогали ему отвлечься от тоски по утерянной Земле.
Когда они с Визафмалом вернулись в Сарпулом после нескольких недель отсутствия, оказалось, что многие верховные жрецы сатабборских богов и богинь проявляют недовольство и мятежные настроения, особенно жрецы Кунтамози, Космической Матери, высоко почитаемой обоими способными к размножению полами. Кунтамози считали источником всего сущего, родительницей солнца, луны, самого мира, звезд, планет и даже часто падавших на Сатаббор метеоритов. Но ее жрецы полагали, что чудовище, подобное Элвору, вряд ли могло быть порождением божественной утробы и само его существование – своего рода святотатство, а правление еретика-чародея Визафмала, основанное на явлении этого урода, прямо оскорбляет Космическую Мать. Жрецы не отрицали чудесного исполнения пророчества Абболехиолора, но придерживались мнения, что оно вовсе не гарантирует вечного правления Визафмала и никак не доказывает, что его одобряет кто-либо из богов.
– Не стану скрывать, – сказал Визафмал Элвору, – что положение у нас обоих сейчас несколько шаткое. Я намереваюсь доставить из своего поместья во дворец аннигилятор пространства, поскольку он может мне понадобиться, и не исключено, что некая иная планета вскоре может оказаться для меня куда благотворнее, чем родной мир.
Впрочем, способный ученый, проницательный чародей и просвещенный король как будто не осознавал, насколько близкая угроза нависла над его правлением, – или же, по обыкновению своему, предпочитал выказывать саркастическую сдержанность. Он не проявлял ни малейшего беспокойства, лишь обеспечил Элвору постоянную охрану на случай, если поэта попытаются похитить ввиду финальной оговорки из пророчества.
Через три дня после возвращения в Сарпулом, когда Элвор стоял на балконе в своих покоях, глядя на крыши города, а охранники лениво болтали за его спиной, он вдруг увидел, что улицы потемнели от толп народа, в основном аббаров, молча стекавшихся к дворцу. Во главе толпы шли несколько альфадов, хорошо различимых даже с такого расстояния благодаря яркой расцветке. Помня о словах короля, встревоженный Элвор отправился на поиски Визафмала по бесконечным извилистым лестницам, что вели к королевским покоям. Другие обитатели дворца тоже увидели приближающуюся толпу, и во дворце воцарились безумная суматоха и волнение. Преодолев последний лестничный марш, Элвор, к своему удивлению, обнаружил, что покои уже заполонило множество аббаров, которые проникли во дворец с другой стороны, с обезьяньей ловкостью взобравшись по колоннам и лестницам. Сам Визафмал стоял у открытой решетки аннигилятора пространства, установленного около его ложа. В руке он держал королевский жезл, направив его красный конец на ближайшего аббара. Когда это создание прыгнуло на Визафмала, размахивая оружием с несколькими крюкообразными лезвиями, король сжал жезл, приведя в действие потайную пружину, и тонкий розовый луч света свалил аббара наповал. Ничуть этим не смутившись, за первым аббаром последовали другие, и король невозмутимо, словно проводя некий научный эксперимент, поражал их смертоносным лучом, пока на полу не выросла гора мертвых тел. Но место погибших занимали следующие, а некоторые начали швырять свои крючья в короля. Ни одному не удалось попасть в цель, но, похоже, Визафмала все это утомило: он шагнул в аннигилятор и закрыл за собой решетку. Мгновение спустя раздался чудовищный грохот, подобный тысяче громовых раскатов, и механизм исчез вместе с Визафмалом. Что с ним стало и в каком мире – возможно, еще страннее, чем Сатаббор, – он впоследствии предавался своим научным фантазиям и причудам, поэт так никогда и не узнал.
Элвор даже не успел осознать, что король подло бросил его на произвол судьбы. Все верхние и нижние этажи огромного здания заполонила вторгшаяся толпа, с яростными криками преодолевая сопротивление придворных и рабов. Дворец захлестнуло вздымающееся море из мириад альфадов и аббаров, бежать было некуда. Несколько мгновений спустя Элвор оказался в плену у группы аббаров, которых исчезновение Визафмала скорее привело в ярость, чем испугало или обескуражило. По овальным и вертикальным красным отметинам на темных телах поэт признал в этих аббарах жрецов Кунтамози. Связав Элвора веревками из кишок животного, похожего на дракона, его повели прочь из дворца по улицам, вдоль которых выстроились не сводившие с него взгляда и что-то бормотавшие зеваки, к зданию на южной окраине Сарпулома, где, как рассказал ему в свое время Визафмал, располагалась инквизиция Космической Матери.
Здание это, в отличие от большинства строений в Сарпуломе, было со всех сторон окружено стенами, возведенными из огромных серых кирпичей из местной глины, которые не уступали по прочности гранитным блокам. Элвора провели в длинный пятиугольный зал, куда свет проникал через узкие щели в потолке. Здесь он предстал перед судом жрецов под председательством напыщенного, чем-то похожего на понтифика альфада – Великого инквизитора.
Зал переполняли хитроумные и гротескные пыточные орудия, стены до самого потолка были увешаны приспособлениями, которым позавидовал бы Торквемада. Некоторые из них, очень маленькие, предназначались для воздействия на отдельные нервы, а другие, гораздо крупнее, – для сдирания кожи целиком при помощи механизма, похожего на ворот.
Элвор мало что понял из предъявленных ему обвинений, сообразив лишь, что речь идет все о том же, о чем говорил Визафмал: его, Элвора, считали чудовищем, которое никогда не могла бы зачать и тем более произвести на свет Кунтамози, и само его существование в прошлом, настоящем и будущем – страшное оскорбление для божества. Темный зловещий зал, полный адских орудий, дьявольские лица инквизиторов и пронзительный, нечеловеческий гул их голосов, нараспев зачитывающих обвинение, повергали Элвора в такой ужас, какой не мог бы присниться даже в самом кошмарном сне.
Наконец Великий инквизитор, сосредоточив злобный взгляд трех немигающих глаз на поэте, начал произносить приговор, лишь изредка делая паузы, обозначавшие, видимо, отдельные статьи и наказания, которым следовало подвергнуть землянина. Статьи эти не заканчивались, но Элвор почти ничего не понимал, что, возможно, было и к лучшему.
Когда напыщенный альфад замолчал, поэта повели по бесконечным коридорам, а затем вниз по лестнице, уходившей в недра Сатаббора. Коридоры и лестница освещались тусклым сиянием, напоминавшим свечение разлагающейся материи в гробницах. Спускаясь вместе со стражами из числа низших аббаров, Элвор слышал доносившиеся откуда-то из-под далеких сводов стоны и вопли несчастных созданий, которых инквизиторы Кунтамози подвергали невообразимым мучениям.
Наконец они добрались до последних ступеней лестницы. Внизу, в центре пола, зияла бездна, дно которой невозможно было различить. На краю стояла лебедка с намотанной на нее огромной бухтой черного каната.
Конец каната обвязали вокруг лодыжек Элвора, после чего инквизиторы спустили его головой вниз в пропасть. Стены здесь, в отличие от коридоров, не светились, и поэт ничего не видел, но чем ниже он опускался, тем ужаснее становилось его неудобство и острее – некие ощущения неясной природы. Ему казалось, будто он проходит сквозь какую-то субстанцию из множества волосков; бесчисленные нити цеплялись за его голову, тело и конечности, словно крошечные щупальца, вызывая острый зуд. Вещество это окутывало его все сильнее, пока он не повис, точно застряв в сети, и тогда множество волосков впились в него миллионом микроскопических зубов, а зуд сменился жжением и глубокой, судорожно пульсирующей, пронзительнейшей болью, сильнее, чем пламя аутодафе. Намного позже поэт узнал, что субстанция, в которую его погрузили, на самом деле представляла собой росший на стене подземный организм, наполовину растение, наполовину животное, с длинными подвижными усиками, чье прикосновение крайне ядовито. Однако в тот момент непонимание природы происходящего стало едва ли не самым страшным из его переживаний.
Провисев какое-то время в мучительной паутине и уже теряя сознание от боли и неестественной позы, Элвор вдруг почувствовал, что его тащат наверх. Тысячи тонких нитевидных щупалец отрывались от тела, причиняя невыносимые страдания. От боли он лишился чувств, а когда очнулся, оказалось, что он лежит на полу у края пропасти и жрец тычет в него многочисленными остриями своего оружия.
Несколько мгновений Элвор разглядывал жестокие лица своих мучителей в тусклом свете стен, смутно размышляя о том, какая адская пытка станет следующей в процессе исполнения объявленного ему бесконечного приговора. Естественно, он предполагал, что испытания, которым он только что подвергся, – это еще цветочки по сравнению с теми, что предстоят, но раздумья эти внезапно прервал оглушительный грохот, будто рушилась и разваливалась на части вселенная. Пол, стены и лестница раскачивались, будто в конвульсиях, свод обрушился дождем разновеликих каменных обломков, и некоторые сбросили в пропасть нескольких инквизиторов. Остальные инквизиторы сами в ужасе попрыгали через край, а двое оставшихся уже были не в состоянии исполнять свой долг – оба лежали рядом с Элвором с разбитыми головами, из которых вместо крови сочилась густая светло-зеленая жижа.
Элвор понятия не имел, что произошло, – он знал лишь, что сам от катаклизма не пострадал. Ему было не до научных гипотез – от перенесенных мучений его тошнило, кружилась голова, а все тело распухло, покраснело и от укусов горело адским огнем. Ему, впрочем, хватило сил и присутствия духа связанными руками нашарить оружие, брошенное инквизитором. После многих утомительных попыток Элвору удалось одним из пяти острых лезвий перерезать путы на запястьях и лодыжках.
Прихватив с собой оружие, которое, как он подозревал, еще могло ему понадобиться, Элвор зашагал вверх по подземной лестнице. Ступени отчасти завалило обрушившимися камнями, а в некоторых площадках, стенах и лестничных маршах зияли огромные дыры, что основательно затрудняло подъем. Наверху Элвор обнаружил, что от здания остались только разрушенные стены и большая яма посередине, откуда вырывались облака испарений. С неба упал громадный метеорит, уничтоживший инквизицию Космической Матери.
Элвор был не в состоянии оценить всю иронию случившегося, но по крайней мере понял, что у него появился шанс на свободу. Все инквизиторы, которых он видел, лежали раздавленные, их головы и конечности торчали из-под огромных каменных блоков, и Элвор предпочел, не теряя времени зря, убраться оттуда подальше.
Была ночь, в небе висела лишь одна из трех лун. Элвор тронулся в путь через засушливую необитаемую равнину, лежавшую к югу от Сарпулома, рассчитывая пересечь границу Ульфалора и добраться до одного из независимых королевств южнее экватора. Он помнил рассказы Визафмала: тот как-то раз помянул, что народы этих королевств более просвещенные и менее подвержены влиянию жрецов, чем в Ульфалоре.
Всю ночь Элвор шел, словно в тумане, а порой и в полубреду, страдая от боли в распухших конечностях и начинающейся лихорадки. Залитая лунным светом равнина покачивалась и плыла перед глазами, нескончаемая, как пейзаж из гашишных грез. Наконец взошли еще две луны, но в своем нынешнем состоянии Элвор даже не мог понять, сколько их на самом деле. В основном ему чудилось, будто их больше трех, и это тревожило его до крайности. Много часов он, шатаясь на ходу, пытался решить эту проблему и наконец перед самым рассветом впал в полное беспамятство.
О дальнейшем путешествии у него не сохранилось никаких воспоминаний. Некая сила гнала его вперед, несмотря на совершенно неживые мышцы и абсолютную пустоту в голове. Позже он не помнил ничего ни о пустынных землях, по которым часами брел сначала под лучами рубиново-алого рассвета, а затем под раскаленным, как печь, дневным солнцем, ни о том, как на закате, по-прежнему сжимая в руке пятиконечное оружие мертвого инквизитора, пересек экватор и вошел в Оманорион, владения императрицы Амбиалы.
IV
Когда Элвор очнулся, была ночь, но он понятия не имел, что это вовсе не та же самая ночь, когда он бежал от инквизиции Космической Матери, и что с тех пор, как он упал без сил и без чувств на границе Оманориона, прошло немало сатабборских дней. В лицо ему светили теплые розовые лучи трех лун, но он не знал, восходят светила или заходят. Так или иначе, он лежал на весьма удобном ложе, не столь неуютно длинном и высоком, как то, на котором он впервые пришел в себя в Ульфалоре. Ложе стояло в открытом павильоне, над ним склонялось множество гротескных, но по-своему прекрасных цветов, что росли на обвивающих колонны лианах или в расставленных на полу диковинных металлических вазонах. В воздухе ощущалась сладковато-пряная смесь экзотических ароматов, чем-то напоминавших красный жасмин, но они нисколько не тяготили, а напротив, вызывали ощущение глубокой, приятной истомы.
Когда Элвор открыл глаза и повернулся на бок, из-за цветочных ваз вышла женщина-альфад, не столь высокая, как жители Ульфалора, – почти с него ростом, – и обратилась к нему на чужом языке, звучавшем мягче и не столь нечеловечески. И хотя Элвор не понял ни слова, он ощутил в ее голосе нотки или оттенок сочувствия, какого никогда не получал ни от кого в этом мире, даже от Визафмала.
Поэт ответил ей на языке Ульфалора и обнаружил, что его поняли. Они продолжили беседу, насколько позволяли лингвистические способности Элвора. Он узнал, что разговаривает с императрицей Амбиалой, самодержавной верховной правительницей Оманориона, обширного королевства, граничащего с Ульфалором. Она рассказала ему, что несколько ее слуг, охотясь на местные дикие, свирепые звероподобные плоды, нашли Элвора без сознания возле зарослей смертоносных растений, где эти плоды росли, и принесли в ее дворец в Ломпиоре, столице Оманориона. Там, пока он неделю лежал без чувств, его лечили медикаментами, которые почти полностью исцелили его болезненные опухоли – подарок волосатых ядовитых организмов из пыточной бездны.
Императрица любезно воздержалась от расспросов и нисколько не удивилась анатомическим особенностям Элвора. Но все в ее поведении свидетельствовало о живом и искреннем интересе: она ни на миг не сводила взгляда с пришельца. Пытаясь скрыть смущение и желая надлежащим образом объясниться со столь добросердечной хозяйкой, он постарался рассказать ей все, что мог, о своей истории и приключениях. Вряд ли она поняла хотя бы половину, но даже этого хватило, чтобы все три ее глаза изумленно округлились; она увлеченно слушала повествование этого поразительного Улисса, а стоило ему замолчать, она тотчас же просила его рассказывать дальше. Гранатовый цвет рассветного неба сменился рубиновым, затем киноварью, но Элвор все продолжал говорить, а императрица Амбиала внимательно слушала.
При полном свете Антареса Элвор увидел, что с сатабборской точки зрения его гостеприимная хозяйка весьма изящна и привлекательна – нежные и мягкие переливчатые оттенки кожи, пышные формы рук и ног, пусть и наличествовавших в обычном для Сатаббора числе. Черты ее лица передавали весьма широкий спектр выражений и чувств, хотя чаще всего она пребывала в грустной задумчивости, причину которой Элвор понял значительно позже, когда, в достаточной степени овладев здешним языком, узнал, что она тоже поэт. Ее постоянно тревожили смутные желания чего-то экзотического и далекого, и ей крайне наскучила жизнь в Оманорионе, особенно местные мужчины-альфады – никто из них не мог по праву похвалиться, что пробыл ее возлюбленным хотя бы день. Вероятно, тайна ее первоначального интереса к Элвору заключалась именно в его биологическом отличии от этих мужчин.
Жизнь поэта во дворце Амбиалы, где его считали постоянным гостем, с первого же дня оказалась куда приятнее, чем в Ульфалоре. Не в последнюю очередь то была заслуга самой Амбиалы, которая произвела на него впечатление куда более умной женщины, чем жительницы Сарпулома, и, в отличие от них, относилась к нему с заботой, симпатией и восхищением. К тому же дворцовые слуги и народ Ломпиора, хотя наверняка и считали Элвора существом весьма необычным, оказались намного терпимее, чем ульфалорцы, и он ни разу не сталкивался с грубостью с их стороны. Более того, если в Оманорионе и существовали жрецы, они отнюдь не отличались той бескомпромиссностью, какую ему пришлось наблюдать к северу от экватора, и, похоже, не было никаких причин их опасаться. Никто в этом идеальном государстве не заводил с Элвором разговоров о религии; собственно говоря, он так и не узнал, есть ли в Оманорионе какие-нибудь боги или богини. Впрочем, помня о муках, на которые обрекла его инквизиция Космической Матери, этой темы он предпочитал не касаться.
Элвор быстро освоил язык Оманориона, поскольку обучала его сама императрица. Он все больше узнавал о ее взглядах и вкусах, о ее романтической любви к тройному сиянию лун и о цветах, которые она выращивала с такой заботой и удовольствием. Цветы эти были редкостью на Сатабборе – одни, напоминавшие анемоны, росли на вершинах неприступных гор высотой во много лиг, а другие, невообразимых форм намного диковиннее, чем у орхидей, произрастали в ужасающих джунглях у южного полюса. Вскоре Элвор удостоился чести услышать игру Амбиалы на местном музыкальном инструменте, сочетавшем в себе флейту и лютню. И наконец, когда он настолько изучил язык, что был в состоянии постичь некоторые его тонкости, она прочла ему со свитка из растительного пергамента одно из своих стихотворений, оду звезде, известной народу Оманориона под названием Атана. Ода эта, поистине изысканная, была насыщена высокими поэтическими фантазиями, и в ней слышалась полная грустной иронии тоска о невозможно далеких, недостижимых надзвездных областях Атаны.
– Я всегда любила Атану, потому что она такая маленькая и находится так далеко, – добавила Амбиала, закончив читать.
Расспросив ее, Элвор, к своему невероятному удивлению, узнал, что Атана – это та самая небольшая звезда, известная в Ульфалоре под названием Арот, которую однажды показал ему Визафмал, пояснив, что это – солнце его, Элвора, родной Земли. Звезда эта была видна лишь в редкие часы безлунной темноты, и даже тогда ее могли разглядеть только те, кто обладал исключительно острым зрением.
Когда поэт поделился этими астрономическими сведениями с Амбиалой, сообщил ей, что звезда Атана – его родное солнце, и рассказал про свою «Оду Антаресу», последовала необычайно трогательная сцена. Императрица обняла его всеми пятью руками и воскликнула:
– Разве ты не чувствуешь, как и я, что мы предназначены друг для друга?
В некотором замешательстве от столь неожиданного проявления чувств, Элвор вынужден был, однако, согласиться с Амбиалой. Несмотря на существенные внешние различия, между ними возникло полное взаимопонимание, какое редко случается даже между представителями одного эволюционного типа. К тому же Элвор вскоре сумел по-новому оценить и прелести ее облика, которые, если честно, поначалу не особо его привлекали. Поразмыслив, он понял, что пять ее рук, три ноги и три глаза – всего лишь избыток тех самых анатомических черт, которым человеческая любовь обычно придает немалое значение. Что касается радужной расцветки, то она куда симпатичнее, чем мешанина нелепых оттенков, украшавших образ человеческой женщины на многих картинах модернистов.
Когда в Ломпиоре стало известно, что Элвор – возлюбленный Амбиалы, никто не выразил ни особого удивления, ни осуждения. Несомненно, местные жители, особенно мужчины-альфады, которые тщетно добивались расположения императрицы, сочли ее вкусы странными, если не сказать эксцентричными. Но так или иначе, никто не сказал ни слова: в конце концов, это же ее любовь и никого другого она не касалась. Судя по всему, народ Оманориона в полной мере овладел свойственным обществу сверхцивилизации искусством не лезть в чужие дела.
