Кларисса Гоэнаван
Идеальная смерть Мияко Сумиды
Мияко накрыла мою ладонь своей.
– Хватит! – тихо попросила она.
Фуми-нэ, сидевшая рядом с ней, молчала.
– Я наелся, – объявил я, поднявшись. – Спасибо за ланч.
Когда мы с Мияко наложили слой грунтовки, время ужина уже прошло. Я повел ее в соседнюю кафешку-якитори, где мы объелись куриными шашлычками, а потом вернулись в студию прибраться.
Фуми-нэ велела мне проводить Мияко домой. Мияко пробовала возразить, но моя сестра настаивала.
– Считай, это нужно не тебе, а мне, – сказала она Мияко. – Уже поздно, и я хочу быть уверена, что моя молодая помощница благополучно добралась до дома. Если откажешься, мне совесть не позволит тебя нанять. Ты еще хочешь у меня работать? Ну, после пробного дня?
– Да, конечно.
Моя сестра сдержала слово и официально наняла Мияко помощницей. В первый день пострадали лишь топ и юбка Мияко, покрывшиеся пятнами белой краски.
– Ничего страшного, я купила их на распродаже в Синдзюку, – сказала она, когда я провожал ее домой. – Если взглянуть под определенным углом, тебе не кажется, что пятна наносили специально?
Я покачал головой. Такая мысль не возникла бы ни у кого.
– Если хочешь, могу нарисовать что нибудь в тон пятнам, – предложил я. – Но я не такой талантливый, как моя сестра. Результат не гарантирую.
– Все получится. Я тебе доверяю.
Я тебе доверяю… От ее слов стало больно.
– Зачем тебе деньги? – полюбопытствовал я. – Ты ведь не задолжала «черным» кредиторам или что-то подобное?
Мияко склонила голову набок:
– А ты как думаешь?
– Зная тебя, предположу, что деньги нужны на книги. Любовные романы кончились.
– Точно, точно, – закивала Мияко.
– Книг много не бывает.
– И это точно. Вопрос в том, куда их ставить.
– Купи новый стеллаж.
– А если для него нет места?
– Купи новый дом.
Мияко кивнула:
– Да у тебя целый план. Сейчас прикину, сколько часов мне нужно для этого работать.
Мы оба засмеялись и наконец дошли до ее жилого комплекса.
Улица пустовала, ночную тишину нарушал лишь шелест листьев. Я потянулся и поднял голову. Полная луна озаряла холодное темное небо.
В детстве я фантазировал, представляя себе лунных жителей. Мама рассказывала мне сказку о принцессе Кагуе, которую старый бездетный резчик бамбука нашел в светящемся стебле. Старик назвал девочку Кагуей, она выросла красавицей и покорила сердца многих мужчин. Кагуя оказалась принцессой с Луны и в итоге вернулась домой, оставив приемных родителей в слезах.
Кагую считают принцессой, но я всегда представлял ее феей в развевающемся платье. Легкая, как пушинка, она по воздуху переносилась с крыши на крышу, пока не упорхнула на Луну. Одна крыша, две, три…
– Твоя сестра – красавица, – сказала Мияко, напугав меня.
– Ты уже много раз об этом говорила, – напомнил я.
– У Фуми-нэ модельная внешность и высокий рост. – Мияко посмотрела на меня. – Она почти с тебя ростом. Какой рост у тебя, Рюсэй?
– Около шести футов[2].
– Значит, твоя сестра пять футов девять дюймов[3]. Немало для девушки.
Я усмехнулся, понимая, что веду себя по-идиотски. Мияко не представляла, как близко подобралась к правде о Фуми-нэ.
– Что смешного? – удивилась Мияко.
– Ничего, – покачал головой я. – Ты всегда что думаешь, то и говоришь?
Мияко пожала плечами:
– А это плохо?
– Нет, это твое качество у меня одно из самых любимых. Не меняйся!
Мияко притихла, наверное, смутившись.
– Вот мой дом, – проговорила она, останавливаясь, – Можешь возвращаться.
Я обвел взглядом скромное четырехэтажное здание с белыми стенами. Входные двери жались друг к другу и, вероятно, вели в однокомнатные квартирки.
– Ты одна живешь? – спросил я.
Мияко кивнула:
– Дом моих родителей слишком далеко от кампуса. Мне не хотелось тратить много времени на дорогу.
– Понятно, – буркнул я. – Ну, до завтра. Спокойной ночи, Мияко!
– Спокойной ночи, Рюсэй!
Мияко улыбнулась и давай подниматься по лестнице. Я притворился, что ухожу, но через два шага оглянулся. Мияко смотрела на меня. Мы оба расхохотались.
– Иди уж! – крикнула она.
Я помахал ей, сделал восемь шагов и обернулся в последний раз. Мияко входила в квартиру на втором этаже, третью справа. Вдруг номер ее квартиры – двадцать три, такой же, как у студии Фуми?
По пути домой я заглянул в мини-маркет за бутылкой умэсю[4]. Ликер я выпил один в своей комнате. Во время утренней уборки Фуми наверняка увидела бутылку, но, как всегда, не сказала ни слова.
За ликером я размышлял о том, что узнал о Мияко за день. Она плохо рисует, покупает одежду на распродаже в Синдзюку и не любит детей.
Первые робкие шажки на долгом пути. Но если не останавливаться, однажды они при ведут меня к сердцу Мияко Сумиды.
Дорогой Рюсэй!
Как твои дела? Надеюсь, все в порядке.
В это время года в Токио уже начинается листопад. На улице холодно и ветрено, особенно ночью. Одеваешься ты легко, поэтому, пожалуйста, хотя бы шарф повязывай, чтобы не простудиться.
Я в деревне, где выросла моя прабабушка. Ехать я побаивалась: деревня отдаленная, до нее можно добраться только пешком, да и прежде меня в эти края не заносило. Но здесь очень красиво и мирно. Деревня на вершине горы, воздух прохладный и свежий. Жителей немного, семей тридцать, в основном фермеры.
Остановилась я у дальней родственницы, которая открыла здесь медицинскую клинику. Во второй половине дня она дает бесплатные уроки для местных детей. В обмен на кров и питание я взяла на себя часть повседневной работы в этой своеобразной школе. Ученики у нас разные, от шестилеток до подростков, которые либо вот-вот уедут из деревни, либо останутся здесь навсегда.
Мою тетю – я называю ее так, хотя на деле она ближе к кузине, – зовут мисс Суги. Сорокалетняя, незамужняя, она здесь единственный доктор. По слухам, она работала в Токио, в большой университетской больнице. Иногда сюда приезжают волонтеры, в основном студенты университетов, но сейчас мы вдвоем с мисс Суги, потому работы много.
Встаю я в районе пяти утра и занимаюсь уборкой. На мне дом, в котором расположена клиника, и соседний, в котором живем мы с мисс Сути. По ее словам, в наш дом при необходимости подселяют больных, хотя сейчас в стационаре никого нет. Еще я готовлю и составляю планы уроков, занимаюсь огородом и домашними животными. У клиники две своих коровы, четыре козы и дюжина цыплят. Представляешь, я научилась доить коров и коз. Сперва было тяжеловато, но я привыкла.
Уроки начинаются после обеда, когда большинство учеников возвращаются домой с полей, где помогают своим семьям. Они приходят в полдень, вместе едят, потом делятся на группы и выполняют задания, которые мы им даем.
Я заметила, что по уровню подготовки они на годы отстают от нас в их возрасте. Но мисс Суги говорит, что этого достаточно. Мол, большинство наших учеников проживут всю жизнь в деревне и унаследуют семейные фермы. Кое-кто устроится на фабрики, где нужно лишь начальное образование.
Ученики, мечтающие перебраться в большой город, попадаются редко. Уехавшие родную деревню не навещают. Мисс Суги надеется, это потому, что новая жизнь накрывает с головой, а я опасаюсь, что те люди не могут найти постоянную работу, а вернуться домой ни с чем стыдятся.
Еще я учительствую – веду уроки рисования. Помнишь, Фуми-нэ вечно смеялась над моими рисунками? Признаю: таланта твоей старшей сестры у меня нет, но за несколько месяцев она прекрасно меня подготовила. Результат налицо. Кое-что из советов Фуми-нэ я передала своим ученикам. У некоторых из них явные способности к рисованию. Я предложила мисс Суги съездить в город на арт-рынок и продать их работы. Ей моя мысль понравилась, только непонятно, как спустить рисунки с горы. Об этом нужно подумать, но сама возможность интригует.
После окончания уроков клиника затихает. Обычно я занимаюсь уборкой, а мисс Суги готовит ужин. Вечерами мисс Суги вяжет. Она и меня пробовала научить, но я совершенно безнадежна. Интересно, это как-то связано с тем, что я бесталанная художница?
Уже перевалило за полночь, завтра мне рано вставать, так что на этом я закругляюсь. Скоро напишу тебе снова.
Мияко
3. Погожим июльским днем
Через год после первой встречи я присутствовал на прощании с Мияко. Когда я приехал, в похоронном бюро уже собралось немало посетителей. Первой из знакомых я увидел Сачико. Она всхлипывала, стиснув белый платочек. Чи подошла к ней и обняла. Глаза у обеих девушек покраснели и опухли от слез. Неподалеку стояли Тоши и Дзин в неудобных черных костюмах. Заметив нас с сестрой, они неловко поклонились, и мы ответили тем же. Странно было видеть их такими серьезными.
– Давай зайдем в зал, – сказал я сестре.
В зале было тесно от посетителей. Одетые в черное, они смотрели на гроб, украшенный гвоздиками и хризантемами. На алтаре стояла обрамленная фотография Мияко. Казалось, снимок взяли со студенческого билета – Мияко на нем не улыбалась.
Вглядываясь в фото, я наконец понял: гибель Мияко я не осознаю, даром что пришел проститься. Для меня она временно отсутствовала, как было последние несколько месяцев. Девушка на фотографии совершенно не напоминала знакомую мне Мияко. Закрыв глаза, я услышал ее резкий, упрямый голос, ее несдержанный смех. Я вспомнил, как прошлым летом во второй раз позвал ее на свидание.
Мы читали в университетском парке, и Мияко проговорила:
– Те девчонки решили, что у нас свидание. Почему ты ничего им не сказал?
Я оторвался от книги. Мимо шла стайка девушек. Они косились на нас, хихикали, присвистывали. Я узнал в них старшеклассниц из своей школы.
Тем летом на улице было хорошо – свежо и ветрено. Мы решили читать не в библиотеке, как обычно, а в парке. Мияко собрала волосы в пучок простой черной резинкой, но ветер его растрепал.
– Они сплетничать начнут, – посетовала Мияко.
– Угу, – промычал я и поднял голову. – Это же классно! Сплошные плюсы, да?
Мияко зацокала языком:
– Потому что меньше девчонок станут тебя доставать?
Я продолжал читать, вернее, делать вид, что читаю, не усваивая ни одного слова на странице.
Подавшись к Мияко, я уловил клубничный аромат: она всегда пользовалась одним и тем же шампунем.
– Ну, что думаешь? – прошептал я. – Эти сплетни следует пресечь?
Мияко отстранилась и пожала плечами:
– Каким образом? Мы побеседуем с каждой из девчонок?
– Нет, я… Я не об этом, – проблеял я.
Мияко заглянула мне в глаза, и у меня снова подскочил пульс. Глубоко вдохнув, я вспомнил признание, которое столько раз проговаривал бессонными ночами. Слова вырвались сами собой.
– Ты мне нравишься, – выпалил я.
Мияко нахмурилась.
– Я хочу встречаться с тобой. Стань моей девушкой! – частил я.
Мияко молча заливалась краской. Ну, это, по крайней мере, лучше, чем безразличие.
– Не смешно, – наконец произнесла Мияко.
– Я и не пытался тебя рассмешить.
Я нервно сглотнул.
Мияко поднялась:
– Довольно, Рюсэй, ты перегнул палку.
– Мияко, настроен я серьезно, и ты это понимаешь.
«Прекрати!» – говорила ее напряженная поза, а я не мог.
– Пожалуйста, давай хоть попробуем! – не унимался я.
– Нет! – отрезала она. – Я же говорила, что ничего у нас не получится.
Мияко развернулась, и ушла без оглядки.
Потрясенный до глубины души, я попробовал сосредоточиться на книге. Нужно же как-то успокоиться… Нет, бесполезно. Погожим июльским днем я во второй раз признался в своих чувствах любимой девушке, а она отвергла меня, и глазом не моргнув.
Обратная поездка в Уэно казалась нескончаемой. Целую вечность пассажиры садились на автобус, целую вечность водитель кружил по улицам. От скрипа дверей на каждой остановке меня замутило, от шумных подростков в хвосте салона заболела голова.
Кондиционер работал на полную мощность, морозя пассажиров, но я прислонялся к окну и грелся на полуденном солнышке.
На очередной остановке в автобус сел мужчина средних лет в костюме с потрепанным кожаным портфелем в руках. Оглядев салон, он выбрал свободное сиденье передо мной. Едва поездка продолжилась, новый пассажир достал из портфеля газету.
На первой странице стояла дата – 21 апреля 1990 года.
Мияко Сумида погибла три дня назад, а жизнь шла своим чередом. Отцветала сакура, окаймляя улицы нежным оттенком сладкой ваты. Школьники в форме ели ванильное мороженое у дороги. Птицы клевали что-то в парке.
К моему окну пристал лепесток. Я обвел его указательным пальцем, но вот автобус тронулся, и лепесток с резным краем упал на землю.
– Рю, ты как, ничего? – спросила сестра.
– В порядке, – после секундной заминки ответил я, упорно глядя в окно. – Разумеется, я в порядке.
Фуми-нэ вздохнула, и я покосился на нее. Она нервно теребила пальцы. На одном ногте у нее облупился лак. На ноготь я не смотрел сознательно: сестра расстроится, поняв, что я заметил скол. Она очень старалась поддерживать безупречную внешность. «Внешняя красота – первый шаг к внутренней красоте и душевной гармонии», – любила повторять она.
На очередной остановке вошла целая ватага парней, судя по форме, из футбольной команды местной школы. Они стояли у двери и громко болтали, двое посматривали на Фуми, но та их не замечала.
– У тебя новые поклонники, – шепнул я.
– Угу, – буркнула Фуми, не удосуживаясь поднять на них глаза.
Пристальные взгляды сестры, устремленные в никуда, я всегда считал причудой, но сегодня Фуми-нэ меня встревожила. Я взял ее за руку:
– Фуми-нэ, а ты сама в порядке?
– Не знаю. – Она повернулась ко мне: – Неожиданно получилось, да? Мне вот кажется, я еду в студию и буду ждать Мияко. Кажется, она вот-вот там появится.
– Давай так и поступим, – проговорил я, глядя перед собой. – Поехали в студию!
Сестра кивнула, и я сжал ей ладонь.
Автобус развернулся и проехал мимо озаренной солнцем лужайки. Малыши играли в салки – носились друг за другом с хохотом и криком. На руку мне упала теплая слеза – сестра беззвучно плакала, пока я считал малышей. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Не успел я досчитать, автобус медленно повернул еще раз.
Фуми-нэ потянула меня за рукав:
– Я неважно себя чувствую.
Едва мы сошли с автобуса, Фуми-нэ оперлась на мою свободную руку. В другой я держал наши коден гаэси[5].
– Потерпи еще немного! Студия совсем рядом.
Сестра кивнула. Черное платье не гармонировало с цветом ее лица. Оно ее бледнило.
Траурную одежду мы купили, когда скончался предыдущий пастор нашего приюта. Умер он мирно, прожив долгую, плодотворную жизнь. На похоронах нас просили не плакать, но слез не сдержал никто.
Тогда я не представлял, что надену траурный костюм в обозримом будущем. Кроме сестры, живых родственников у меня не было. Дружил я со сверстниками, вместе с которыми приближался к расцвету жизни – окончанию учебы, поискам работы, женитьбе, появлению детей. А вот Мияко Сумиде уже не расцвести.
Мы с сестрой свернули в проулок, где находилась студия. Там, как всегда, царила тишина.
– Рю! – Фуми-нэ легонько ткнула меня локтем. – Что за женщина общалась с тобой в похоронном бюро?
– Мать Мияко. Она хотела что-то со мной обсудить, но чуть позже.
– Как думаешь, в чем дело?
– Даже не знаю. – Я перемахнул через деревянный забор и открыл дверь. – Может, вставим новый замок?
– Нельзя, – покачала головой Фу ми. – Склад принадлежит Кендзи.
– С таким же успехом можно сказать, что он принадлежит тебе. Кендзи не появляется уже несколько лет. Он не вернется.
– Это не меняет того, что склад – его собственность, – уперлась Фуми. – Ты же не станешь менять замок в доме, который годами стоит запертым?
Я уставился на складское помещение. Переустройство этого района – вопрос времени. Пока оно не началось, эта студия будет моей отдушиной. Я провел в ней много времени с сестрой и с Мияко. Мы работали, пререкались, смеялись…
Эх, вернуться бы в те дни!
Фреска для приюта была не единственным проектом, в котором участвовали мы с Мияко. Принцип моей сестры – браться за любую работу, которая приносит деньги. Как следствие, мы выполняли множество случайных заказов, порой от других художников. Однажды нам поручили обрамить работы фотографа для его персональной выставки.
– Склад-то огромный, – проговорила Мияко, вставляя фотографию в черную рамку. – Аренда высокая?
– Мы не арендуем его.
У Мияко глаза на лоб полезли.
– Он в собственности Фуми-нэ?
– Нет, она не так богата, – засмеялся я. – Иначе не вкалывала бы как проклятая. Один человек позволил пользоваться складом до его возвращения. Но сейчас уже не факт, что он вернется.
Мияко не сводила с меня глаз, ожидая продолжения.
– Однажды он просто исчез, – сказал я. – Нам с Фуми-нэ он оставил записку о том, что какое-то время будет отсутствовать, а мы можем использовать студию по своему усмотрению при условии, что не тронем велосипеды.
– Странно… – Мияко посмотрела на два ржавых велосипеда в углу. – Кто владелец этого склада?
– А что? – спросил я после небольшой паузы.
– Не хочешь – не говори. – Мияко взяла очередную фотографию и приготовилась вставить в раму. – Просто есть время слушать, а владелец – человек, похоже, интересный.
От такого я даже слегка позавидовал Кендзи, понимая, что глупо и мелко ревную, а еще что придаю слишком большое значение любопытству Мияко. Впрочем, времени правда было предостаточно. Поэтому я рассказал Мияко о Кендзи Исихаре.
4. Луговая клубника теплым летним днем
Кендзи жил в том же приюте, что и мы с сестрой.
– Фуми-нэ говорит, что в детском приюте все так же, как в зверином, – начал я. – Мол, щенят разбирают быстро, но чем старше они, тем меньше шансов обрести хозяев.
– Жестко она, – отозвалась Мияко, глядя на меня во все глаза.
– Да, но это правда. Малышей быстро усыновляют.
Когда наши родители погибли в ДТП, мне было семь, моей сестре – пятнадцать. Еще немного, и ее не взяли бы в приют. Пятнадцатилетку не удочерит никто. Несколько семейных пар интересовались мной. Мной одним. «Мальчик он милый, воспитанный», – нахваливал меня пастор потенциальным родителям. «Мы всегда мечтали о таком сыне, – отвечали они. – Хочешь жить с нами, Рюсэй? Мы будем твоей новой семьей».
Только я не желал жить без сестры, поэтому отвергал их всех. Я не желал менять единственного по-настоящему родного человека на чужаков. Да и несправедливо было бы, если бы новую семью обрел только я.
– Не думала, что ты такой заботливый, – проговорила Мияко, а я уставился вдаль.
– Ошибаешься! Не был я заботливым, я был обузой. Если бы подумал хорошенько, понял бы, что сестре лучше без меня.
– Откуда такие мысли?
– Я хотел жить с Фуми, поэтому она забрала меня с собой, когда после совершеннолетия ей пришлось уйти из приюта. Сестра достигла бы большего, не виси я у нее на шее. А так она день и ночь вкалывала, чтобы меня прокормить.
– Но ведь то решение приняла Фуми, – проговорила Мияко после небольшой паузы. – Уверена, ей тоже хотелось жить с тобой.
Я не ответил. Я не рассказал Мияко, как просыпался среди ночи и видел, что сестра плачет. Фуми-нэ зажимала рот ладонью, чтобы заглушить всхлипы. Не рассказал я, как Фуми-нэ смотрела в пустоту, с головой погрузившись в собственные мысли. «Что тебя так угнетало? Жалеешь, что взяла меня с собой? Что в приюте меня не оставила?» Эти вопросы возникали у меня вновь и вновь, но я не мог заставить себя их задать. Я слишком боялся ответов.
– Так что с Кендзи? – спросила Мияко.
– Родился он в Окинаве и нам рассказывал, что жил на берегу океана. Я не спрашивал, что стало с его родителями, но в Токио Кендзи приехал к дяде, владельцу этой студии.
Пару лет он жил у него, потом дядя умер от какой-то болезни. Другие родственники опекать его не пожелали, и он попал к нам в приют. Кендзи говорил, что его дядя занимался ремонтом велосипедов.
– Так они принадлежали дяде Кендзи? – спросила Мияко, показав на два ржавых велосипеда в углу.
– Один из них дядин, другой – самого Кендзи, но после дядиной смерти он к нему даже не подходил. – Я глянул на велосипеды, с незапамятных времен стоявшие у стены. – Говорил, одному кататься было бы слишком грустно.
– Получается, Кендзи унаследовал эту студию, когда повзрослел?
– Да. – Я размял шею. Мы так долго сидели над фотографиями и рамками, что у меня все тело затекло. – Кендзи примерно одного возраста с Фуми-нэ. В приюте они были самыми старшими, наверное, потому так здорово ладили. После ухода из приюта с деньгами у нас было туго. Съемную квартиру в Токио мы позволить себе не могли. Уезжать из столицы сестра отказывалась категорически и селиться слишком далеко от моей школы не хотела. К счастью, Кендзи пустил нас пожить у себя в студии.
– Вы жили здесь?
– Ага. Спали в спальных мешках и так далее. Ночами мерзли, – рассказывал я, смеясь. – Потом заказов у сестры прибавилось, и мы перебрались в нашу нынешнюю квартиру. Но работать Фуми-нэ до сих пор приходит сюда. Говорит, вне дома получается продуктивнее.
– Наверное, ей нужно больше места. Картины-то у нее огромные.
– И это тоже, – кивнул я.
– А где сейчас Кендзи?
– Исчез, – ответил я. – Он в шутку обещал накопить денег и посетить все мекки серфингистов на свете. Вдруг этим он сейчас занимается? Серфит на Бали, на Гавайях, на Золотом Береге? – Я пожал плечами. – Кендзи слегка не в себе – не поймешь, где у него шутка, где не шутка. Но он очень изобретательный и волевой. Где бы он ни был, уверен, с ним все в порядке.
– Угу. – Мияко вытерла пот со лба. – По твоему, он влюблен в Фуми-нэ? Поэтому разрешил ей пользоваться студией?
– Нет, это исключено, – усмехнулся я.
– Почему?
– Исключено, и все.
Мияко пристально на меня посмотрела:
– Вообще-то ты не догматик, но сестру опекаешь чрезмерно. Думаешь, никто, кроме тебя, не способен заботиться о ней и сделать ее счастливой?
– В каком смысле?
– Ты намеренно не даешь ей завести бойфренда. Фуми-нэ умная, талантливая, красивая. Для такой, как она, бурная личная жизнь совершенно естественна, – заявила Мияко. – Нельзя запрещать ей пробовать новое и расширять горизонты. Нельзя запрещать ей принимать собственные решения.
– Она и принимает собственные решения, – парировал я. – Собственные глупые решения.
– Ты просто вредничаешь. – Мияко скрестила руки на груди.
– Не без причин.
– Правда? Не объяснишь, каких?
Я промолчал, и Мияко тяжело вздохнула:
– И долго ты собираешься цепляться за сестру?
– Вечно, если понадобится. – Я осекся, сообразив, что говорю как сущий деспот. – Слишком долго цепляться не планирую.
– Сам только что про «вечно» говорил. По-моему, это довольно долго.
– Я имел в виду, что собираюсь заботиться о Фуми, пока она не встретит достойного человека. Но он должен быть по-настоящему достойным.
Мияко покачала головой:
– Возможно, Фуми-нэ наделала ошибок в прошлом; возможно, она периодически делает их и сейчас. Но она не ребенок. Не нужно защищать ее от всех и вся. Хочешь проявить себя хорошим братом – просто будь рядом с ней, когда понадобишься.
– Не могу так. – Я поднял голову. – Возможно, дело в эгоизме, возможно, в моем занудстве, но я не хочу, чтобы Фуми-нэ причиняли боль.
Мияко отвела взгляд и тихо вернулась к работе, будто мои слова ее расстроили. Неужели она поняла их не так? Может, прозвучали они шокирующе, только, пустившись в объяснения, я выдал бы тайну сестры. Я вставил в раму очередную фотографию. Стопку мы разобрали только на треть.
– Я очень тебе завидую, – призналась Мияко. – Твоя сестра красивая, умная, добрая, а еще она любит тебя. У меня есть старший брат, но я вечно представляла, каково иметь старшую сестру. Мы ходили бы вместе по магазинам и делились одеждой. Ночами я пробиралась бы к ней в комнату поболтать о девичьем. Она и косметикой со мной делилась бы.
– У тебя слишком бурное воображение, – заметил я.
– Наверное… – Мияко пожала плечами. – Просто с братом ничем подобным не займешься.
– А ты пробовала? – спросил я, немного помолчав.
– Конечно, нет!
– Так, может, стоит попробовать.
– Не говори ерунду! – вскинулась Мияко. – Ну а ты, Рюсэй? Ты никогда не хотел брата?
Слова Мияко сильно меня задели. Обидеть она не хотела – откуда ей знать правду? – но разве от этого легче? Я не собирался распространяться на эту тему, по крайней мере пока, и прежде не откровенничал ни с кем, только не после случившегося с Фуми-нэ. Но ведь это Мияко. Вдруг она поймет? Я нервно сглотнул.
– Могу я кое-чем с тобой поделиться?
– М-м? – Мияко склонила голову на бок.
– Речь о моей сестре, – начал я, пряча глаза. – Она родилась мальчиком.
Мияко нахмурилась:
– Не смешно.
– И не должно быть.
– Хочешь сказать… – Мияко не договорила, сообразив, в чем дело. – Ясно.
– Поэтому мне не слишком хочется, чтобы Фуми-нэ с кем-то встречалась, – проговорил я. – Может, найдется человек, который полюбит ее такой, как есть, но шансы невелики. Не хочу, чтобы мою сестру обижали снова и снова. Кроме нее, родных у меня нет.
Я ждал ответа Мияко, но она молчала. Повисла долгая неловкая пауза.
– Мияко, ты по-прежнему мне завидуешь?
– Да, – проговорила она. – У тебя есть и брат, и сестра.
Я улыбнулся – такое скажет только Мияко!
– Вообще-то я всегда воспринимал Фуми-нэ как сестру, а не как брата. Мне даже в детстве так чувствовалось. После ее восемнадцатилетия мы собрались уезжать из приюта, и она заявила, что впредь намерена быть собой. У меня от счастья чуть крылья не выросли.
Вспомнился тот разговор. Мы с Фуми-нэ складывали вещи в нашей комнате, готовились к отъезду из приюта. Поднимать такую тему было наверняка тяжело, но сестра настроилась решительно.
– В тот день Фуми-нэ посмотрела мне в глаза и сказала: «Рю, я хочу раскрыть лучшее в себе. И не ради кого-то другого, а ради себя самой». Мне подумалось, что такое решение может принять человек очень сильный и красивый. Я очень горжусь сестрой.
Мияко накрыла мою ладонь своей:
– Уверена, Фуми-нэ тоже очень гордится тобой.
Я кивнул:
– Спасибо за толерантное отношение. Нам было нелегко. Фуми-нэ здорово досталось… – Я замялся. – Ежедневная дискриминация – это одно; боюсь, ее и в школе обижали. Но это дело давнее, я в ту пору был совсем маленький и могу ошибаться.
– Тяжело же ей пришлось.
– Да, но прятать настоящую себя еще тяжелее.
– Точно.
– О лучшей сестре я и мечтать не мог. Порой чувствую, что не заслуживаю Фуми-нэ. Она столько работает, чтобы я учился.
Мияко сжала мне руку:
– Она хороший человек, да?
– Фуми-нэ всегда говорила, что в жизни у нее две цели. Первая – чтобы я окончил университет и устроился на работу в приличную компанию, – сказал я. – Теперь это и моя цель. Я должен найти высокооплачиваемую работу в отделе продаж или в консалтинговых услугах, чтобы сестра больше не беспокоилась о деньгах и не разрывалась между заказами.
– Здорово! Ну, а другая цель какая?
– Попробуй угадать, – посоветовал я, пряча глаза.
– Я не телепат.
– Знаю, но… – Я замялся, не представляя, какие слова подобрать. – Фуми-нэ всегда мечтала накопить денег и пройти…
– Операцию по смене пола?
Я удивился тому, как просто Мияко об этом сказала.
– Да, что-то подобное, – пробурчал я. – Ради этого Фуми-нэ еще и на ночную работу устроилась.
– Чем она занимается?
Об том я тоже распространяться не планировал, но слова уже сорвались с языка:
– Фуми-нэ – хостес.
– Ясно, – тихо проговорила Мияко. – Что же, она очень красивая и обаятельная. Уверена, у нее много клиентов.
Я посмотрел прямо на Мияко: ясные, лучистые глаза блестели.
– Ты тоже очень красивая.
– Ну, не надо меня утешать! – засмеялась Мияко.
– Я не для этого так сказал.
Мияко густо покраснела. Фотографии она разбирала машинально и чуть не уронила рамочное стекло.
– Осторожнее! – сказал я, тайком обрадовавшись.
– Ничего страшного, – отмахнулась Мия ко. – Так Фуми-нэ близка к достижению своей второй цели?
– Точно не знаю. За столько лет она должна была скопить достаточно, даже с учетом украденного экс-бойфрендом. Порой я гадаю: почему она не исполнит свой план? Но деньги для нас – тема болезненная, поэтому спросить я не решаюсь.
Мияко наложила фотографию на раму:
– А вдруг Фуми-нэ хочет оставить все как есть? Вдруг она поняла, что идеальна и без операций?
Мияко вновь огорошила меня своими рассуждениями. Как человек, знакомый с моей сестрой лишь неделю, может так здорово ее пони мать? Со стороны Мияко казалась грубоватой и бесцеремонной, я никогда не подумал бы, что в душе у нее столько сострадания. Я гадал, как она стала такой и суждено ли мне это узнать.
Ржавые велосипеды Кендзи так и стояли в студии, но выглядели куда хуже, чем в день, когда к нам впервые пришла Мияко.
Велосипеды не на замке, через забор перепрыгнуть элементарно – я подумал о том, какой конец их ожидает. Их украдут или они сами собой рассыплются? Когда-то они были очень хорошими, но, оставленные на милость стихий, потеряли вид. Впрочем, меня эти велосипеды успокаивали – они отражали ход времени и доказывали, что в итоге ничто не вечно.
– Рю, не сиди там без дела! – крикнула сестра из кабинета. – Помоги мне перебрать те картины.
Я поднялся и ослабил галстук:
– Что именно ты ищешь?
– Картины Мияко.
В горле встал комок.
– Зачем они тебе?
– Ну, не знаю, – ответила Фуми. – Просто хочу посмотреть. Так ты поможешь?
Я повесил пиджак на спинку стула и вошел в тесный, отгороженный хлипкими пластиковыми перегородками кабинет. В углу стоял стул, с одной стороны – стол с двумя складными стульями, повернутыми лицом к лицу, с другой – высокая стопка картин. К ней я и подошел, чтобы помочь сестре перебрать картины. В основном там были ее работы, но попалось и несколько моих.
– Когда ты вот эту написал? – спросила Фуми, откладывая одну картину в сторону. – Не помню ее.
Я глянул ей через плечо. На картине была луговая клубника теплым летним днем. Бескрайний луг с красной спелой клубникой, и больше ничего… У меня аж сердце заболело.
– Рюсэй, она прекрасна! Откуда взялась задумка?
– Из календаря, – соврал я, не желая признавать, что изобразил Мияко, точнее, аромат ее волос, ее шампуня, название которого так и не выяснил.
Пару месяцев назад я наведался в супермаркет и перенюхал весь имевшийся в продаже шампунь – наверное, из желания отыскать хоть кусочек Мияко. Увы, ничего похожего не попалось.
Пока запах я помнил четко. Но что случится потом? Он начнет выветриваться из памяти, пока не забудется окончательно? Воспоминания о нем деформируются и рассыплются, как ржавые велосипеды?
Фуми-нэ положила картину на пол, и дальше мы искали в тишине.
– Смотри, Рюсэй! Вот работа Мияко! – воскликнула Фуми-нэ.
На картине, которую обнаружила сестра, две головы изображались рядом друг с другом. Головы получились чересчур симметричными, а цветам не хватало глубины.
– Ее первая работа. – Фуми-нэ смотрела на картину, грустно улыбаясь. – Похоже, это мы с тобой.
– Что?! – На сердце мне лег камень.
– Мияко делала успехи. Вот, смотри. – Фуми-нэ показала картину, на которой два «студийных» велосипеда изображались без ржавчины.
Впечатляющей такую работу не назвал бы никто, но от предыдущей она отличалась выгодно. Рисующей я не видел Мияко никогда, значит, практиковалась она под руководством Фуми-нэ в мое отсутствие.