Кирилл Павлов
Распечатано на металле

Рабочий день начался. Конвейер поехал, но на сей раз на нем были не трубы, а огромные артиллерийские пули. Я даже придумала аллюзию: для простой пушки эти снаряды были как пули для пистолета. Ладно, соберись, 1029, несознательная «ты» делала это, и у тебя, и у нее одно тело – мышечная память должна помочь. Ладно, будь что будет. Я прикоснулась к этому гигантскому куску металлических сплавов со взрывным механизмом внутри и аккуратно подкрутила что-то, после чего конвейерная лента поехала дальше. Получилось! Ух, ну понеслась. Я постепенно привыкла к работе, и мои руки делали все за меня, а значит, настало подходящее время для того, чтобы попытаться поговорить с коллегами. Это противоречило дисциплине нашей фабрики, но я уже вписалась во все это, и мне было на нее настолько фиолетово, что даже если бы за это расстреливали, то я бы все равно говорила. Я произносила что-то автоматически. В моих словах был смысл, но он был сложен. Наверное, я сама не понимала всей ситуации. Я не могла кричать, потому что на меня постоянно кто-то смотрел. Однако я ощущала, как понемногу в головах этих людей что-то развинчивается.

Начался обеденный перерыв. Все отправились в помещение для персонала, а меня попросили принести со склада немного сырья, чтобы после продолжить работу. Я заглянула в базу данных и обнаружила, что нужное мне сырье лежит в секции номер 18, которая находится в дальнем углу основного склада. Я была там единожды, но это запомнилось на всю жизнь. Путь был очень длинным, но я знала, что я справлюсь. Прямо. Направо до упора. Чуть-чуть левее. И прямо до упора. Сюда не заходят даже сотрудники склада – тут лежат то ли очень старые запасы материалов, то ли какое-то сырье, вышедшее из оборота. Я удивилась, когда неподалеку услышала пение какого-то старого мужчины. Он пел протяжно и аккуратно подстраивал ноты. Это был «Мой орнамент на груди…» Я боязливо выглянула из-за полки. Конечно же, я снова увидела черный силуэт, но я присмотрелась немного и разглядела достаточно старого мужчину в парадной военной форме, увешанную наградами, которые для меня были просто кучей разноцветных красивых ленточек. У него был золотой аксельбант, добавлявший ему статности и благородности. На его лице выделялись не морщины, как обычно это бывает у пожилых людей, выделялся его левый глаз. На левом глазу у него была повязка, как у пирата. На нем она смотрелась брутально. У него было прямоугольное жесткое лицо со шрамом на правой щеке. Губы выцвели. И либо, и губы были серыми как пепел. Прическа была по-армейски уложена вправо, волосы уже начали седеть. Он так проникновенно пел, что мне не хотелось его прерывать, но я заметила то, что отличало его от любого солдата – он достал из своего кармана черно-белую фотокарточку. Я не могла разглядеть того, что было на ней, но, скорее всего, это было семейное фото. Он ощупывал ее своими пальцами и потирал лицо, тяжело вздыхал и чесал свои короткие седые усы. Я имела неосторожность оступиться – раздался громкий звук. Он резко из кобуры пистолет и навел его на меня. Я подняла руки. Я знала, что он тоже пробудился – никому не разрешено хранить фотокарточки, никому. Часовой хочет убить память, а фотографии о многом напоминают.

– Кто ты такая? И какого черта ты здесь делаешь?! – его крик показался мне знакомым, мне нравился его голос.

– Я работник этой фабрики, и меня послали сюда за сырьем для снарядов.

– Бери и уходи! Ты меня не видела!

– Нет, вы не поняли. Я и так не собиралась вас сдавать.

Он немного опешил, но его пистолет все еще был наведен на меня.

– Все равно! Убирайся к чертовой матери!

– Вы очень красиво поете. Я давно не слышала, чтобы кто-то так красиво пел. Я почувствовала, как вам это нравится – петь.

– Да потому что это я придумал эту долбаную песню! Я придумал эти строчки! Я сделал то, о чем они меня попросили, и как они мне отплатили?! Отправили в изгнание, в сраное ничего с долбаным ничем! Это все, что я получил.

Он кричал, но я заметила, как он несколько раз попытался заставить себя опустить руку с пистолетом. Я хотела спросить про фотокарточку, но это могло плохо кончиться как для меня, так и для него.

– Я не желаю вам зла, напротив, вы мне очень нужны. Я обещаю вам, я не пойду к Опеке и не обращусь к Комитету. Я знаю, что не даю вам никаких гарантий, но если вы верите, что в этом мире еще не все потеряно, то вы не нажмете на курок.

Он тяжело и быстро дышал. Он хотел вымолвить хоть что-то, но не смог. Физически. Его лицо в последний раз изобразило злость. Он попытался нажать курок, но он не смог. Его тело, как и мое иногда, не подчинялось его разуму. Он опустил пистолет и вернул его обратно в кобуру. Он сел на стул и задумался. Я стояла на месте, пока он не нарушил тишину.

– После смены я найду тебя. Но пока что, ты меня не видела.

Я кивнула ему. Он удалился куда-то в темное для меня место на складе. Я не стала его останавливать, лишь забрала нужное сырье, вернулась в цех и оставила его рядом со станком. Я никак не могла осознать того, что именно он написал эту песню. Но кто он такой? Я всегда думала, что эту песню написал сам Часовой. Стоп, моя голова, в ней снова что-то зазвучало. Я начинаю вспоминать этого человека. Черт, я должна вспомнить.

Через пять минут поисков я все-таки кое-что вспомнила. Происходило это накануне революции. Я стояла за дверью и подглядывала в замочную скважину. За большим столом с какой-то картой стоял Часовой, рядом стоял мужчина, которого я встретила сегодня. На тот момент у него еще не было повязки на глазу, да и был он моложе. Волосы его уже начали седеть, но в нем все еще кипела жизнь. Часовой стоял спиной ко мне, и из-за этого я не могла разглядеть его лица. Я видела лишь его фирменную красную мантию, на рукавах которых был узор в виде засечек часов. На спине же красовались золотые часы, замершие на отметке 12. Мне трудно было понять, что Часовой и мужчина делали, но я более-менее отчетливо слышала их разговор.

– Мои люди совсем скоро будут готовы к наступлению. Вы подготовили план? – спросил Часовой.

Он басил, говорил грозно. Казалось, будто кто-то дует в горн.

– Да, конечно. Основной отряд зайдет с севера, после чего диверсионный отряд подорвет заряды, и мы нанесем им поражение, отвоевав северный район. Территории в пригороде уже поддержали нас, так что не исключена помощь с других фронтов. Город будет наш. – это был благородный голос того же мужчины, только без хрипа и скрежета.

– С чем мы можем столкнуться?

– Мэра поддержат несколько взводов полиции и отряды ополченцев, однако преимущество будет на нашей стороне. Если мы сможем грамотно окружить город и захватить всю промышленность, то мы выиграем эту войну.

– Нам нужно взять под контроль все посты снабжения и склады как можно скорее.

– Наша задача не уничтожить город, а именно взять его под контроль. Мы не должны расходовать на сооружения много взрывчатки, она пригодятся нам для дальнейшего ведения боя.

– Я понимаю… Но в экстренной ситуации мы должны быть беспощадны. Не скупитесь на бесчеловечные приказы. Вы в первую очередь военный, а не человек.

– Я буду действовать согласно обстоятельствам, господин Часовой.

– Хорошо, господин Юзерфаус.

Юзерфаус… Теперь я знаю фамилию. Осталось узнать имя.

– Вы свободны. Пока что. – сказал часовой и махнул в сторону Юзерфауса рукой.

После этого я отошла от замочной скважины. Все, что было дальше, для меня было как тумане.

То, что я смогла вспомнить фамилию, – уже хорошо. Так значит, у этого человека есть ответ на вопрос, кем я была до революции. Но все-таки я пропустила обеденный перерыв и работать я буду голодная. Мы с коллегами местами на производстве. Я отработала четыре из семи часов в состоянии сильнейшего изнеможения. Я не знаю, как я вообще проработала так долго. Один из моих коллег осмыслил то, о чем я говорила днем. Я еле различила негромкий щелчок – он активировал взрывной механизм. Я обладала инстинктом самосохранения, чего не могу сказать об остальных сотрудниках. Я рванула с места и прижалась к полу, чтобы меня не задело осколками. Боже, боже, боже! Резкий звук. Ударная волна. Куча осколков. Парочка все-таки задела мне спину. Я стиснула зубы и еще несколько секунд лежала без движения. Я не хотела осматривать место происшествия, потому что знала, что ничего хорошего не увижу. Мое любопытство взяло верх. Блять…

По всему цеху были разбросаны осколки машины и человеческие останки. Ноги, руки, чьи-то мозги. Одному бедолаге оторвало половину тела, и он еще некоторое время мучился перед смертью. Лента восстановлению, естественно, не подлежала, а на месте взрыва осталась вмятина. Нам еще и повезло, что готовые снаряды унесли из цеха незадолго до происшествия, иначе цех бы не уцелел. Я думаю, что я буду благодарить Христа за такое стечение обстоятельств еще очень долго. В моей голове снова что-то зашевелилось, но я была занята тем, что доставала из своей плоти осколки. Я подавила это воспоминание. Сотрудники отдела принялись заметать следы инцидента и старались договориться со свидетелями. Я поняла, что если не соглашусь на их условия, то вновь проснусь через год в своей кровати. Мне пообещали неделю отпуска за то, что я никому не расскажу о случившемся. Я согласилась и отправилась за своими вещами. В комнате персонала я удалила оставшиеся осколки и переоделась в привычную одежду. На улице уже был вечер, я не знала, как доберусь до дома, но раз Юзерфаус сказал, что ему есть, о чем со мной поговорить, то значит, он придумает, как это провернуть.

Я вышла с фабрики. За углом раздался странный звук. Мне показалось это плохой идеей, но все-таки я пошла туда. Из-за угла высунулась рука, схватила меня за плечо и затащила за угол. Мне приставили лезвие к горлу. Это была офицерская шашка.

– Тихо! – услышала я голос Юзерфауса.

Я молча решила осмотреться. Справа лежали трупы двух патрульных из Опеки. У одного было порезано горло, а второму вспороли живот. Почему-то они оба мне были знакомы. Тот, у которого был вспорот живот, был тем самым патрульным, который распустил шов на моей щеке. Я узнала него по номеру значка. У меня феноменальная зрительная память. Второй… Откуда я знаю второго? Это же тот самый патрульный, который убил меня тогда в архивах. Я успела взглянуть на него в самый последний момент и запомнила. Но здесь они явно были не из-за меня, а второй вообще не должен был помнить меня. Но это совпадение меня насторожила. Юзерфаус тащил меня куда-то, где нас никто не увидит. Мы чуть было не попали в прожекторы смотрящих, но успели ускользнуть. Я заметила, что чем темнее было на улице, тем громче «гром» раздавался в небесах и тем больше было Смотрящих. Я представит не могла, что же происходит ночью.

– Куда мы идем? – спросила я.

– Тихо! Я сам до конца не знаю. У тебя есть место, где можно спрятаться на время?

– Моя квартира.

– Отлично, веди меня. Но так, чтобы мы не попались им на глаза.

– Это трудно, когда у тебя клинок приставлен к горлу.

Он тяжело вздохнул и убрал шашку. Я повела его самыми темными переулками города. Смотрящий наблюдал за одним из проходов. Нужно было обходить. Проблема состояла в том, что я не знала другой дороге. Я боялась, что синдром возьмет надо мной верх прямо перед Юзерфаусом. Тогда нас обоих прикончат. Мы пошли незнакомой дорогой. В глазах снова потемнело, снова головная боль, снова паническая атака. Не хочу! Нет! Прошу! Я не хочу здесь находиться! Я упала в лужу лицом и накрыла голову руками. Я знала, что могу задохнуться, но не могла справиться с этим состоянием. Меня будто разрывало на части, я думала, что вот-вот умру.

– Твою ж мать… – услышала я.

Я видела свет – прожектор был рядом. Я, сама того не осознавая, начала ползти вперед. Я чувствовала себя так, словно я пациент, который упал со стола во время операции без анестезии. Я пыталась ползти, но ощущала, как мое тело сжалось. У меня не было с собой ничего. Моя судьба была не завидна, но меня схватили чьи-то руки. Я обернулась. Это был Юзерфаус. Он взвалил меня на спину и побежал. Я закрыла глаза, чтобы не приходилось привыкать к происходящему вокруг. Я чувствовала, как этому старику тяжело, но он пересиливал себя, чтобы спасти наши жизни. Я была уверена, что он даже не чувствовал боли в спине – только тяжесть моего тела. Спустя какое-то время, я пришла в себя и почувствовала себя в безопасности. Мир вокруг меня стал таким простым. Лишь легкая головная беспокоила меня. То же самое было и с Мартином. Один в один. Внезапно Юзерфаус остановился и скинул меня. Он закричал и схватился за спину

– Господин Юзерфаус?! – вскрикнула я.

– Как-как?! – проговорил он сквозь боль. – Не важно. Уходи быстрее, пока можешь. Я найду способ выбраться из этого дерьма.

Я почувствовала, как мое сердце встрепенулось. Это не просто так. Мое лицо налилось кровью, и я ощутила прилив адреналина. Я была полна решимости. Юзерфаус был готов пожертвовать собой, чтобы спасти меня. Я не могла его бросить. Моя рука все еще немного болела, но я подхватила Юзерфауса и побежала.

– Ты что творишь?!

Он был ошарашен этим. Я никак не ожидала, что буду способна поднять взрослого мужчину. По ощущениям в нем было около восьмидесяти килограммов, а я весила всего шестьдесят. Я неслась так быстро, что не заметила, что мы почти уже около моего дома. Резкий поворот вправо, дверь – и мы уже в подъезде. Я тяжело дышала. Я помогла Юзерфаусу встать на ноги. Он держался за стену. Я тоже опиралась на стену, чтобы без сил не свалиться на пол. Я так устала, но я была счастлива как никогда. Юзерфау поддерживал меня за локоть. Мы с трудом поднялись в квартиру. Я открыла дверь и прямо в одежде уселась на пол. Юзерфаус пересадил меня на кровать, а сам уселся на единственный стул напротив. Мы где-то с минуту сидели и просто молчали, пытаясь прийти в себя, пока он не прервал тишину.

– Откуда?

– А? – я не поняла, о чем он спрашивает меня.

– Откуда ты знаешь мою фамилию?

– Я расскажу… Сейчас. Отдышусь. – я все еще восстанавливала дыхание.

– Что ж… Ты и вправду отличаешься от того скота, который ходит по улицам. Ни один не поступил бы так, как ты. Они не ценят людей, они считают себя и других машинами. Мы ценим, и это отличает нас от скота. Мы способны думать и понимать. – он произносил это твердо и четко, словно он репетировал этот разговор.

– Не вини их. Они стали такими, но не хотели этого. Они сражались за другое. Не важно, за что, но точно не за это.

– Но они не сопротивляются, они даже не пытаются ничего поменять, а их насилуют и физически, и психологически каждый день. Часовой надругался над нашей памятью и нашим городом. Он переврал все, что только можно.

– И вы же тоже в этом участвовали. Вы командовали ополчением в дни революции, и именно вы подготовили план наступления. Мы все виноваты в том, что сейчас происходит.

– Да, но… но… – было видно, что он не хотел это признавать, у него не было оправданий, но он почему он вынужден тогда был это сделать. – Часовой держал в плену моего сына. Его освободили после революции… А откуда ты знаешь про план?

– Я участница революции. Я пряталась за дверью, когда вы с Часовым обсуждали план первой атаки. Я помню вашу фамилию, но не помню имени.

– Господи, какой идиот подпустил кого-то к двери… Пожалуй, это уже не так важно. Мое имя – Отто фон Юзерфаус. Я был главнокомандующим во времена революции. Я признаю, что виновен перед сотнями убитых по моим приказам людей. Я должен все исправить.

– Давно вы к этому стремитесь?

– Около полумесяца.

– Дайте угадаю, вашего сына забрали в армию?

– Я… Да, его забрали в армию.

– И вы хотите мстить за то, что его отняли у вас?

– Нет. Месть – удел слабых людей.

– Тогда зачем вам это, мистер Отто?

Я не хотела причинять ему боль, но я хотела, чтобы он принял сам себя и обуздал свое истинное «я».

– Я начну с предыстории. Когда-то у меня было все: семья, дети, военная карьера. Я был на высоте… Мы с Часовым были друзьями. Я так считал. Я знал кое-что из его биографии. Об этом знали немногие.

– Что именно? – это было важно для меня – я родилась не так давно и не помню прошлого правителя.

– Часовой – не первый в своем роду, кто захватил власть в этом городе.

– А кто был до него?

– Его дед – Георг. Он пытался построить идеальное общество, в котором все будут равны и смогут жить так, как им угодно. Во всяком случае, он так говорил. И на деле Георг был действительно хорошим правителем, но он очень не нравился буржуазии, которая в результате свергла его. Его четвертовали на главной площади. Буржуазное правительство не оправдало себя. Элита набивала себе брюхо, пока люди умирали от голода. Я, честно сказать, тоже относился к элите. И Часовой. У его семьи было огромное состояние за границей. Это и позволило им сохранить свое место в обществе. Чуть позже Часовой объявил революцию. Я же лишь боролся за свою семью – это все, что у меня было. Я потерял глаз во время одной из атак, думал, Часовой оценит мою «верность» и не возьмется за меня. К сожалению, я ошибался. Сначала от меня отвернулась жена – ей промыли мозги, и она ушла в работу с головой. Потом умерла моя дочь. Она была девочкой с убеждениями. Она объявила голодовку, но ее никто не поддержал. Даже тогда, когда она умирала от изнеможения рядом с памятником героям революции… Мой сын – это все, что у меня осталось. Он не поддался влиянию Часового, но его просто забрали у меня люди из Опеки. Они сказали, что он отправится на фронт. Так я потерял все. Я решил бороться за то, чтобы больше не было таких, как я. Я хочу уничтожить свой вид. Понимаешь, о чем я?

– Да… я понимаю. Вы прошли это все, и все еще помните каждую строчку нашей истории?

– Память ныне стоит дороже, чем что-либо. Поэтому наши с тобой жизни так ценны. Кстати, как тебя зовут?

– Я… я не помню своего имени. Я даже не смогла справиться с синдромом отрицания реальности, поэтому пока что вы можете звать меня 1029.

Я наконец отдышалась и решила сделать чаю, чтобы немного разрядить обстановку, но в шкафчиках я не нашла ничего, кроме кофе «Заря». Но вкус он как жженая грязь, но выбирать не пришлось. Молока я даже не надеялась найти. Я поставила чайник. Я налила нам по чашечке этой гадости, и мы сделали по паре глотков. Нам нужно было смочить горло. Стало чуть легче, и я смогла собраться с мыслями. Я почувствовала голод. Я проверила свои запасы, но ничего, кроме пары небольших ломтиков хлеба и какой-то крупы, дома не было. Господин Отто протянул мне небольшой мешочек с какой-то приправой и предложил добавить ее в кашу. Он попросил сделать порцию и для него. Сказал, что в долгу не останется. Я вскипятила воду, и через несколько минут каша со специями уже была готова. По консистенции она была похожа на клей. Пахло не так уж плохо, но это было заслугой специй. У меня было всего две миски и две старые ложки. Мне было стыдно предлагать эту посуду господину Отто, но мы оба умирали с голода. Я поставила перед ним порцию. Мы начали есть. Крупа не скользила по языку и не растворялась во рту, она прилипала ко рту. Жевать было очень трудно. Если бы не приправа, вкус бы и вовсе не чувствовался. Я надеюсь, бессознательная «я» не ела это каждый день.

– Простите меня, господин Отто. Вышло просто отвратительно.

– Ничего. Едал и похуже. Но, если бы я не был сейчас голоден, я бы не стал это есть.

– Боюсь представить, что едят работники непоказательных фабрик.

– Ничего, очевидно.

– Чем они питаются?

– Чем придется… Ну или верой в великую победу великого Часового.

Я думаю, он тоже понимал, что это не шутки. Но от осознания этого легче уж точно не становилось. Я насильно впихивала в себя эту субстанцию. Если бы у моего организма был выбор, то он бы даже не стал переваривать это. Уже на пятой ложке мне стало плохо, и еда попросилось наружу. Я не могла позволить себе этого сделать. Я сказала Отто, что отойду ненадолго, зашла в туалет и закрылась там. В моей аптечке были таблетки для сдерживания рвоты. Я знала, что буду чувствовать себя отвратительно. Но мне хотя бы не пришлось чувствовать себя изнеможенной от голода. Было забавно, что это лекарство выписывали без рецепта, а иногда отдавали просто так. Часовой знал, что с едой было что-то не то. Но не для приближенных. Я проглотила таблетку и уже хотела запить ее водой из-под крана, но в ней было столько хлорки. Такой воде место в бассейне. Я выплюнула воду и запила таблетку своей собственной слюной. Мой организм точно меня не предал бы. Я решила почистить зубы, чтобы убрать изо рта остатки каши. Я достала щетку. Если бы она не стояла в стаканчике со всякими приспособлениями для гигиены, то я подумала бы, что ей чистили сортиры. Она потрепалась и пожелтела, на ней было много сколов. Я даже не знала, сколько ей лет. К счастью, у меня был зубной порошок. Я набрала его на щетку и принялась буквально драить свой рот. Было неприятно. Казалось, что порошок стирал мою эмаль. Эти несколько минут позволили мне понять одно – вот так живет образцовый работник. Вот это получает гордость города за свою работу.

Мне стало страшно за всех, кто работает на заводах или учится. Что с нами сделали?.. Война ли сделала это с нами или так было всегда? Как я могла не замечать этого? Почему не реагировала?.. О нет, я же привыкла к этому. Нет! Я была чем-то средним между роботом и животным… Боже мой, этого просто не может быть…

Я взглянула на себя в зеркало. Я заметила, что на моем лбу начали появляться морщины. Мне было 28 лет. Я хотела запомнить свое лицо таким, какое оно есть сейчас. По сравнению с собой 25-летней я немного похудела. Господин Отто постучался ко мне.

– 1029? С вами все хорошо? – обеспокоенно спросил он.

В горле встал ком, но я все-таки нашла в себе силы ответить.

– Да-да, все в порядке. Мне стало плохо. Я уже выхожу.

Я вышла из уборной, и мы вернулись за стол. Я рассказала Отто обо всем, что произошло со мной с того дня, когда я пробудилась. Я рассказала даже о своей аномальной регенерации, но не рассказала о маме. Я побоялась. Я почувствовала, что с Отто мне не стоит говорить о матери.

– То есть ты хочешь сказать, что воскресаешь раз за разом?

– Да… Не совсем. Видишь календарь – 12-ый год после революции, еще вчера я была в 11-ом. Я каждый раз пропускаю целый год жизни.

– Я не встречал подобного… Хм, я думаю, информация об этом есть в государственных архивах.

– А где находятся эти архивы?

– В башке Часового, где же еще?

Я попыталась что-то вспомнить об этом. Я погрузилась в воспоминания очень глубоко, но все словно было окутано густым туманом. Я бросила взгляд на рану, полученную с утра. Теплое молоко. Мне не мешало бы порадовать свои рецепторы хотя бы и выдуманными вкусами.

Я погрузилась в детство. Мне было около двенадцати. Я находилась не в городе, а в одной из деревень неподалеку. Я видела маму, которая доила корову в легком платьице и соломенной шляпке. Я сидела рядом и плела венок из цветов. Я понимала, что происходит, потому что когда-то проходила это в школе.

– Тебе не напечет головушку, воробушек? – мамин голос все еще заставлял меня непроизвольно улыбаться в реальности.

– Нет, мам. Солнце сегодня яркое, но не жаркое.

Я посмотрела на небо, солнце действительно светило необычайно ярко. Давно я не видела такого солнца. Только тогда, когда я вспоминала о том, как мама улетела куда-то. Я бегала по зеленой траве, меня ничто не заботило. Мама поймала меня и начала щекотать. Я боялась щекотки. Я искренне смеялась. Как мама. Я надела ей на голову венок. Она была еще прекраснее, чем обычно. Я спряталась в тени. Мама взяла стакан, зачерпнула молока из ведра и протянула его мне.

– Вот, воробушек, попей. Оно горячее. Это полезно для тебя.

Видимо, еда и вправду влияет на здоровье людей. Если люди будут питаться чем попало, они же просто передохнут.

– Спасибо, мам!

Я взяла стакан и сделала глоток. Густое и нежное молоко обволакивало язык. Оно утоляло жажду и придавало сил. Я прижалась к маме и уснула.

Это было все, что я вспомнила. Я сидела с каменным лицом, но из глаз лились слезы.

– С вами точно все хорошо, 1029? – спросил Отто.

– Да… даже очень хорошо.

В дверь постучали. Стук был жестким. Кто-то ломился в мою квартиру. Грубый мужской голос произнес:

– Гражданка! В вашем доме включен свет после одиннадцати часов вечера! Вы нарушили закон Великого Часового от третьего месяца двенадцатого года после революции. Откройте нам дверь и сдайтесь немедленно, иначе мы выломаем дверь.

Блять! Абсурдные законы. Я даже не в курсе. Нужно валить отсюда как можно быстрее. Я собрала сумку, открыла окно и забралась на крышу. Я окрикнула Юзерфауса и помогла ему выбраться. Спину ему все еще ломило, но я приказала ему спуститься по водосточной трубе и слиться с толпой. Я услышала, что в мою квартиру вломились и начали обыскивать. Я забрала все вещи, которые вызывали подозрения. Волноваться было не о чем. Я собиралась пойти за господином Отто, но вдруг я услышала сигнал рации.

– Подозреваемого нет дома, прошу направить пару смотрящих для вычисления подозреваемого.

Я повернула голову и увидела, как пара смотрящих уже двинулась в сторону моего дома. Они пытались обнаружить меня прожекторами издалека. Если я сейчас же не убегу отсюда, меня поймают. Я побежала по крышам в противоположную от света сторону. Я удивлялась тому, что в моих легких все еще оставался воздух и что я вообще могла бежать. Свет приближался, но я оказалась быстрее и продолжала бежать. Я бежала в сторону своего завода и надеялась переночевать в своем убежище. Я топала по крышам очень звонко.

Мне казалось, что сердце сейчас взорвется, но я уже почти была на месте. Вот он – дом напротив!.. Блять! Линия электропередач обрезана. Если я не смогу перебраться на ту сторону, меня поймают. Я должна действовать решительно, я прыгну туда! Прямо в окно! Во всяком случае, выбора у меня нет. Я выжала из себя последние силы для ускорения, и вот он – прыжок. Я лечу! О нет… Я недолетаю, я сейчас упаду с четвертого этажа… Я должна умереть, иначе ничего хорошо не выйдет. В последнюю секунду я достала ножичек… Сука! Блять! Громкий хруст. Он сопровождался криками от боли и матами. Мне было так больно, что сердечный приступ или пуля в голову казались гуманной смертью. Уверена, мой крик был громче выстрелов. Я поняла, что не чувствую ног и левой руки. Как-то я умудрилась перевернуться на бок. Я окинула взглядом свое тело. Два открытых перелома в районе колен. Кровь струилась фонтаном. Еще чуть-чуть и подо мной образовался бы целый океан. На руке был закрытый перелом. Наши врачи смогли бы меня спасти. Я должна была это сделать. Я сжимала в правой руке ножичек. Она тряслась. Я знала, что, если перерезать горло, можно умереть быстро. Но будет очень больно. Одно резкое движение – и кровь хлынула из шеи. Я чувствовала, как боль постепенно сходит на нет. Последним, что я увидела, было то, что на меня упал свет от прожектора смотрящего. Я закрыла глаза и вновь погрузилась во тьму.