Кирилл Неплюев
Демоны Петербурга
От автора:
Данная книга является художественным вымыслом, все имена, события и фамилии вымышлены, автор не несёт ответственности за возможные совпадения.
Произведение изобилует отсылками к эзотерическим, религиозным и философским воззрениям народов Запада и Востока, и может показаться весьма странным для людей, не обладающих элементарной теоретической базой в данном вопросе.
Тем не менее, я старался для всех. Приятного чтения!
************
Я лежал на холодном асфальте внутреннего двора дома-колодца под сырым и тяжёлым питерским небом. Неприветливые и тоскливые серые стены, на которых, будто вены на старческих руках, вспучились рваные трещины, окружали меня со всех сторон вертикалями холодного камня. Под свинцовыми облаками плыло октябрьское небо, навевавшее глубокую тоску и чувство разочарования во всём, что происходило со мной со дня моего рождения и по день сегодняшний. Словно метеоры, прорезающие космос, откуда-то сверху серебряными иглами стремительно падали холодные капли дождя. Город, пропахший тленом, старостью и увяданием, хранящий в своих подвалах запах смерти и боли, стал моей тюрьмой в последние годы. Он всегда был тяжёлым и неприятным, несмотря на фасады и картинки, и у меня, прожившего в нём всю сознательную жизнь, не вызывал в зрелости уже ничего кроме депрессии и желания просто лежать в анабиозе, лишь изредка прерываясь на алкоголь, чтобы забыться.
После удара прошли считанные секунды. Окружающий шум начал постепенно стихать, уступая место гулкой тишине, будто в уши затолкали вату. Руки и ноги не двигались. Тело было полностью парализовано. Падавшие на лицо капли дождя не беспокоили, а наоборот, скорее напоминали о том, что я по-прежнему что-то чувствую. Когда всё случилось – боли практически не было. Резкая вспышка тут же сменилась какой-то практически осязаемой пустотой вокруг, окутавшей меня со всех сторон, словно кокон.
Я не был жив, я не был мёртв. Очень странное, непонятное ощущение – когда не можешь ни взлететь, ни утонуть, и будто водомерка замираешь на поверхности ничего, не в состоянии двигаться. Не так себе я это представлял, когда добрую сотню раз думал о подобном сценарии в последние несколько лет. Апатия, сонливость, онемение во всех членах, и медленно накрывающая меня темнота. Пасмурное небо постепенно погружалось во мрак, будто заливаемое расплескавшейся откуда-то смоляной волной.
Когда-то давно, задавая себе вопрос – чего бы я не хотел в этой жизни (потому как ответ на вопрос чего бы я хотел был более очевиден и приземлён), я пришёл к выводу, что больше всего я бы не хотел в конце своего пути уйти разочарованным. Когда тебя спрашивают – какой была твоя жизнь, а ты в ответ в сердцах машешь рукой и отворачиваешься, пытаясь скрыть подступившие слёзы. Людям с удобной судьбой, везением во всём и тепличными условиями всегда легко рассуждать о позитивном взгляде на вещи, а также о том, что «всё зависит от тебя». Что, конечно же, не так – я пришёл к выводу, что все события в жизни были предначертаны ещё до моего рождения, и повлиять на них даже при большом желании навряд ли можно чем-то кроме своего отношения к происходящему. Может, именно это и требуется от человека в процессе его духовного и личностного созревания, но я не смог. Эти люди с лёгкими судьбами выводили простенькую философию, до смешного примитивную в своей поверхностной трактовке, и также изнывали от мелких неурядиц, фокусируясь на малозначительном и неважном как на чём-то существенном. Они не ели горя полной ложкой, и оттого не понимали, что такое – пережить действительно тяжелейшие тёмные часы личных трагедий.
Я чувствовал, что череп на затылке расколот. Чувствовал по странной прохладе, сочившейся вовнутрь откуда-то снизу. Тибетские ламы произносили слова мощного заклинания над только что умершим, чтобы пробить покойному череп и выпустить душу наружу, помогая ей уйти в эмпиреи из бренного мира. Я поймал себя на мысли, что именно эта ассоциация приходит в мою разбитую об асфальт голову, из которой наверняка вытекла большая лужа крови – холодные потоки снаружи, как открытое окно, разрешают выпустить из тела то, что на протяжении моей жизни было заперто в клетке из костей. Чувства – обоняние, осязание, слух, зрение – постепенно уходили из угасающего мозга, оставляя тело наедине с последними мыслями созерцать великое таинство. Дух после освобождения от телесной оболочки, как говорят просвещённые, должен получить мимолётное провидение высшей действительности, прежде чем уйти в тонкие планы. Но то, что я чувствовал, было больше похоже на погружение в сон. Сознание работало иначе, чем за пять минут или пятнадцать лет до этого – ушло напряжение мыслей, хаос в голове, разорванные картинки и беспокоящие со стороны шумы – словом всё то, что при жизни годами пытаются отработать в себе йоги, успокаивая мозг и замедляясь. Но чего-то особенного, каких-то мистических переживаний или набившего оскомину света в конце туннеля я не видел даже близко. Странное ощущение, ни на что не похожее. Видимо, остатки разума пытаются ещё за что-то зацепиться.
Когда-то несколько лет назад у меня была ситуация, связанная с риском для жизни. Пребывая в бессознательном состоянии, я успел нацеплять большое количество разобщённых снов, и тянувшееся время показалось мне вечностью. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что погрузился в темноту всего на несколько секунд, а вынырнул из неё из-за ощущения страшной боли в сломанной ноге. Воистину, время нелинейно и воспринимается по-разному, в зависимости от состояния сознания на текущий момент.
Интересно, как концепция души у древних египтян предполагала наличие у каждого человека или животного, помимо физического и духовного тела, ещё и сердца, эфирного духа, образа и имени. И египтяне считали, что именно человеческий двойник – не тот, что был прозван доппельгенгером значительно позднее, в эпоху европейского романтизма – а именно двойник-душа, особняком отстоящий от мироощущения мозгом внутри живого физического тела, уносил чистое и неискажённое сознание из головы с собой в посмертие. Может поэтому, думал я, я до сих пор могу что-то осознавать и понимать, причём без излишней шелухи? Странно только, почему столь отвлечённые мысли отодвинули эмоциональный негатив и трагичность последних мгновений куда-то в сторону, освободив место для бесчувственного безразличия и внимательности ума. Наверное, это произошло из-за умирания нервной системы, включая лимбическую, и разрушения мозга. Откуда я это понял? Понятия не имею. Я даже слов таких не знал пару минут назад. Информация будто сама пришла в руки.
В то же время, я решительно не понимал, какие процессы происходят сейчас в раздробленной голове и чего ожидать дальше. Когда-то давно один знающий человек поведал мне историю про верования индейцев Центральной Америки, считавших, что в момент появления человека на свет с ним рождается его тональ – энергетический двойник, в течение всей жизни неотступно следующий по пятам и имеющий тонкую связь с носителем души и физического тела. И в отличие от духа-хранителя нагвали – он не был зооморфен или териоморфен по своей сути, хотя и мог являться в образе животных и птиц, а скорее олицетворял астрального близнеца-духа, судьба которого была неразрывно связана с судьбой человека. И возможно, его сознание и моё сознание сейчас были одним целым, если предположить, что под индейской мифологией были серьёзные основания? А может, это последние нервные импульсы, подаваемые в умирающий мозг за микросекунды перед смертью? Кто знает…
Почему я так много размышлял в последний миг о душе, сознании и посмертии? Интересный вопрос, который стал венцом вопросов в моей голове. Я никогда не был материалистом. У меня было разное отношение к проявлению Бога на Земле и к Высшим силам в частности в разные периоды моей жизни. Но я всегда знал, что Он существует, Он стоит за спиной и внимательно наблюдает. Я чувствовал Его присутствие в своей жизни, хотя были периоды, особенно в последние годы, когда я был ожесточён и озлоблен, не принимая того, что со мной произошло – будто небо насмехалось надо мною и издевалось, мучило, терзало из какого-то одному ему понятного удовольствия.
Сама идея материалистов о том, что после смерти есть лишь ничем не обременённая пустота, противоречила моему наблюдательному уму, в течение жизни по крупицам собиравшему картину мира. Смерть не могла быть полным уничтожением личности даже с научной точки зрения, не говоря уже о духовной. Даже самые закоренелые материалисты – учёные-физики и астрономы – приходили к выводу о существовании сверхдоминантного разума во Вселенной, о существовании Бога. Посмертные ожидания и верования человека, безусловно, в первую очередь диктовались той средой, в которой человек родился, жил и получил воспитание, но с возрастом к ясно мыслящим приходило и чувствование, заставлявшее пересмотреть свои взгляды на мир. Лишь невежественный разум и лень ума мешали материалистам понять, увидеть, прочувствовать нечто более тонкое, чем физическое окружение в разрезе «здесь и сейчас». Я был не из таких.
Но в тот вечер я шагнул вниз с крыши. Пять лет затяжной депрессии, связанной с непрекращающимися трагедиями в жизни, не вылечились ничем. Из этой ловушки в принципе вылезти практически невозможно, кто бы что ни говорил. В тот вечер мне позвонили из больницы и сообщили, что умер мой отец. Последний человек, который был со мной все эти годы и всеми силами поддерживал меня. Это он продлевал мне жизнь необходимостью заботиться о нём. Отец страдал от онкологии, причём годами лечился безуспешно. Я понимал, что это всё. Но бросить его не мог. Когда это случилось, я был дома, в своей крохотной квартирке в старом питерском доме с видом на канал Грибоедова. У меня не было сил, ни моральных, ни физических, чтобы приехать в больницу и провести с ним оставшиеся часы его жизни.
Последние дни я практически не мог прийти в себя. Ночами почти не спал. Измученный, засыпал беспокойным сном под утро, просыпался совершенно разбитым. Только удавалось что-то поесть, как тут же снова клонило в дремоту. Я ушёл с работы на длительный больничный, физически не в силах ходить на неё. Энергия была на нуле, настроение – хуже некуда. Единственным спасителем – точнее, средством для продления агонии – стал алкоголь. Этот допинг хоть как-то поднимал меня на ноги. Но у него была обратная сторона – на следующий день я чувствовал себя ещё хуже, чем в предыдущий. И чтобы совсем не съехать с катушек, пил снова и снова. В какой-то момент спать без снотворных и обезболивающих перестало получаться вовсе. Я подсел на таблетки. Голова стала мутной, я практически перестал выходить на улицу. Меня повсеместно преследовало ощущение близкого конца, но мне было наплевать. Я молил Бога, который меня не слышал, чтобы он забрал меня. Но он был нем. И я очень злился, погружаясь в болото депрессии и печали всё сильнее.
Спусковым крючком моего оскотинивания и дороги к гибели стали трагические события прошлых лет. Тогда, в день, перевернувший с ног на голову всю мою жизнь и поделивший её на «до» и «после», мы в срочном порядке повезли ребёнка в больницу. Второй остался с дедушкой и бабушкой на даче. Мы ехали по трассе в город, чтобы показать врачу нашего малыша, у которого в одночасье резко подпрыгнула температура почти до сорока. Ребёнок кричал, мы были на грани нервного срыва. И погода… гроза и дождь, почти ничего не видно. Каждый раз, вспоминая этот день, я всё сильнее и сильнее утверждался во мнении, что всё происходящее с нами – неслучайно. Дорога была практически пустой. Почему та фура шла в нашу сторону именно в этот момент? Тогда мы налетели на брошенное кем-то автомобильное колесо на обочине. Какой-то недоумок оставил его лежать, частично положив на проезжую часть. Просто бросил и уехал. Мы налетели на него на всей скорости, машину швырнуло на встречную полосу…
Я до сих пор не могу простить себе своей невнимательности и ошибки. Многие годы после я испытывал тяжелейшее чувство вины за гибель моей жены и сына. Мне «повезло» выжить в тот день. Но я бы очень хотел тысячу раз погибнуть сам, лишь бы они были живы. Нашу машину буквально разорвало на две части. Мои родные погибли на месте. Мне переломало ногу, руку, нос, также я получил сильный тупой удар в грудную клетку, хоть рёбра и остались целы. К несчастью, я тогда быстро пришёл в себя, и крича от боли, буквально вывалился на проезжую часть из рваных лохмотьев, оставшихся от автомобиля. Я видел тот ужас, в который превратились тела моих родных, и лучше бы я тогда умер. И немногочисленные люди… они останавливались, и большинство из них просто стояли и снимали на телефон.
В больнице, когда меня выхаживали врачи, я хотел умереть. Я был погружён в такую кромешную черноту, что мне казалось, она поглотит меня в прямом смысле. В те дни я готов был покончить с собой, но, прикованный к кровати, был практически неподвижен.
Отец и мать, к счастью, были рядом. Они временно взяли моего второго ребёнка к себе. А я даже не попал на похороны своей жены и сына…
Я с трудом пережил тогда горечь утраты. Но жизнь будто всеми силами желала растоптать меня, унизить, накормить самыми страшными событиями, какими только возможно. И спустя год я лишился второго ребёнка. В день, когда это произошло, скончалась и моя мать от обширного инфаркта. Она так и не смогла перенести стресс. Я ей даже в некотором роде завидовал – меня-то природа наградил сильным сердцем. А сына моего убил какой-то выродок. Он выкрал его из двора дома, где я оставил его всего на пять минут, чтобы зайти в квартиру, и задушил через пару кварталов, когда мальчишка умудрился вырваться и начал кричать. Мразь подняла руку на восьмилетнего ребёнка, не остановившись перед самым страшным.
Его тогда долго искали. Но не нашли. Единственное, что удалось сделать – это получить качественный портрет с одной из камер наблюдения, под которую попал убийца. Я видел это лицо. Какой-то зэк-рецидивист, судя по виду. И абсолютно безумные и злобные глаза. Будто одержимый демоном – ничего человеческого ни во взгляде, ни в чертах лица. Кошмар, да и только. Я долго не мог прийти в себя тогда и начал очень серьёзно пить, чего раньше практически не делал. Я не понимал, как Бог мог допустить такое, и почему он так ненавидит меня. Почему он забрал моих близких, почему послал в мою жизнь такую череду событий. И почему сейчас он стоит в стороне и никак не проявляет себя даже в полунамёках и знаках. Тогда я начал очень сильно сомневаться.
После этой трагедии и я, и мой отец впали в отчаяние, ожесточение сердца и темнейшее уныние. И тут же о себе дала знать онкология – болезнь плохого настроения и нежелания жить. Мы продали почти всё, что у нас было, чтобы обеспечить отцу лечение. Он долго болел, долго лечился, под конец стал сильно мучиться и практически всё время находился либо во сне, либо в абсолютно мутном состоянии сознания. Его обкалывали наркотическими препаратами, из-за чего плыл мозг, и разум туманился настолько, что отец в какой-то момент стал узнавать меня в лучшем случае через раз. Я почти каждый день навещал его, когда он уже не мог жить у себя дома и переехал в хоспис.
В день, когда он погрузился в сон и больше из него не вышел, я уже не смог приехать к нему. Я был настолько морально истощён, что единственное, на что меня хватило – это напиться в одиночестве, сидя в кровати и глядя на настенные часы, мерно высчитывавшие минуты. В какой-то момент часы на стене остановились. И меньше чем через минуту телефон завибрировал на прикроватной тумбочке. Уже тогда я всё понял. В этот вечер я остался совсем один в этом поганом мире. Брошен, забыт и раздавлен, будто червь в придорожной грязи.
Я забрал с собой бутылку с остатками дешёвого бренди, сунул ноги в тапочки и, не одеваясь в верхнюю одежду, вышел на лестницу, просто захлопнув за собой дверь. Поднялся по гранитным ступеням на пятый этаж, затем – по крутой металлической лестнице на чердак. Прошёл под крышей по деревянному пыльному полу, загаженному голубями, и через окошко вылез наружу.
Было очень холодно, дождливо и ветрено. Мерзкий и унылый город, в котором серые стены, серый асфальт и серое небо – привычный пейзаж в своей естественной цветовой гамме под восемь месяцев в году – навевал чувство тоски.
Я прошёл в уже ставших мокрыми тапочках по крашеной в красно-коричневый цвет крыше, покрытой кровельным железом, и подошёл к краю. Внизу зиял чёрный квадрат внутридомового двора-колодца, и ни одной живой души на улице не наблюдалось. Лишь в окнах напротив, в основном наглухо занавешенных тяжёлыми шторами, местами горел свет.
Допив бренди прямо из горла, я швырнул бутылку вниз, а затем, сдавленный до удушения чувством разочарования во всей окружающей меня Вселенной, шагнул следом…
Лёжа на асфальте изломанной куклой и медленно умирая (а может и быстро, просто я не чувствовал времени), я поймал себя на мысли, что жизнь моя была настолько беспросветным дерьмом, что сейчас я не чувствую сожаления, что всё закончилось. Я лишь испытывал горечь от того, что так всё сложилось, и что меня терзали так долго.
В какой-то момент чувство тревожности, страха перед неизвестным, эмоциональное напряжение стали отступать, а перед глазами поплыли бессвязные картинки, не вызывавшие никаких ассоциаций или отклика. Моя амигдала – мой встроенный мучитель последних лет – отказывал в ногу с остальными отделами мозга. Эмоции стремительно отступали.
Спустя мгновение или, быть может, вечность у меня пропал слух. Я перестал слышать вообще что-либо и погрузился в абсолютную тишину. А затем начало темнеть в глазах. Практически застывшая картина пасмурного неба, оживляемая лишь едва заметными каплями, падающими почти вертикально, постепенно уходила во тьму.
Хик! Сознание сконцентрированным шаром поднимается к темечку, к Сахасраре. Или это я поднимаю его? Пхет! Всё кончено. Время возвращаться домой.
***
Эта смерть была осознанной. Я понял, что произошло, потому как волей-неволей пришлось подготовить своё сознание к подобному сценарию в течение последних лет моей жизни. Вероятно, тибетские ламы похвалили бы меня, белого человека из духовно полого материального европейского мира, за знание элементарных вещей, описанных в «Бардо Тодол». Но мне было абсолютно всё равно в этот момент, если честно. Я просто видел и понимал, как ломаются привычные картинки мира перед глазами. И мне было легко пережить этот опыт, в отличие от тех, кто пришёл бы сюда неподготовленным даже элементарно. Эти бы в панике метались, не понимая, почему они ничего не чувствуют, не могут прикасаться к предметам и их голоса не слышат окружающие. В «Книге мёртвых» такие переходы называются «Чикай Бардо» – когда неосознанный человек попадает в междумирье в полузабытье, его накрывает страх и чувство жалости к себе. А после – начинаются страшные видения, исходящие от бессознательной части его собственного «я». В общем, участь этих душ незавидна.
Очень странное ощущение – когда полностью уходит боль и приходит спокойное безразличие. Кажется, я никогда ранее – по крайней мере, при жизни – не испытывал подобного. У меня каждый день что-то болело, меня постоянно что-то беспокоило, откуда-то извне накатывало чувство тревожности. Даже в юные годы, не говоря уже о кошмаре последних лет. Сейчас я погрузился в нечто мне доселе незнакомое.
Многие мистики, пережившие опыт выхода души из тела, утверждали, что после смерти сознание уходит наверх, в монаду, и поскольку более нет блоков в плотном пространстве физического восприятия, человеку открывается уникальный инструмент познания окружающего мира и познания себя – доступ к неограниченной информации Вселенной. Поговаривают, что человек начинает чувствовать, знать и понимать вообще всё – что было с ним, что будет, что происходит вокруг. Ведь в более высоких мерностях пространства работают несколько иные законы. Там нет ни расстояния, ни массы, ни системы координат, ни времени. Вселенная напоминает яйцо, не имеющее длины, ширины и высоты и сжатое в одну точку, бесконечно огромное и бесконечно малое одновременно. И потому временная шкала не играет роли, и душа может как заглянуть назад, так и вперёд, выражаясь соответственно человеческой мерности сознания. Это, кстати, лишний раз говорит о том, что события жизни предопределены. По крайней мере, я сделал для себя подобный вывод в первые доли секунды в процессе перехода. Впрочем, об отсутствии времени в тонких слоях говорят не только современники, прошедшие через трансцендентный опыт. В заключительной книге Библии – «Откровениях» Иоанна Богослова, ангел Господень также уверяет, что в посмертном мире времени нет и не будет.
Тем не менее, доступа к информации об устройстве мироздания я не получил, хотя мысли ускорились и ответы на некоторые вопросы начали приходить очень быстро. По причине, мне неведомой, моё сознание так и осталось практически заблокированным в рамках человеческого восприятия. Что же получается, думал я, мистики и духовные учителя врали? Или как всегда это только у меня всё не слава Богу? Мне кажется это крайне странным и неприятным. Обманутые ожидания всегда неприятны, чего уж там…
Когда всё было кончено, и я испытал невыразимую лёгкость, перед глазами начали плыть разноцветные сферы – все цвета радуги, от красного до фиолетового. Я так и не понял – это те самые буддистские цвета посмертных миров, которые должен выбрать человек для перерождения, или стремительные метаморфозы моего сознания. Но калейдоскоп быстро развалился на осколки, и окружающие меня картинки стали одновременно рушиться куда-то вниз, как разбитое зеркало.
А затем я начал стремительно подниматься вверх, в чёрное небо, наполненное тысячами звёзд. Внизу уже не было привычного города, не было видно планеты, солнца. Только надо мною – огромное светящееся нечто, на которое было невозможно и больно смотреть. А вокруг – звёзды и чернота. В миг, когда я понял, что направляюсь к Творцу, я почувствовал, как всё вокруг быстро и мелко вибрирует. Меня будто прошил разряд электричества, а из глаз словно брызнули слёзы. Я не нуждался в воздухе, но при этом не мог дышать, настолько перехватывало горло – точнее, то, что было на его месте в фантомном образе. Это не были слёзы боли и страдания, наоборот – всё кричало об избавлении, и будто душа моя ликовала, что ей удалось наконец вернуться домой. Подобные ощущения, только во стократ более слабые, я испытывал в миг сонастройки во время молитвы в церкви. Полагаю, каждый прихожанин храма, искренне верующий, а не пришедший соблюсти ритуал, переживал нечто подобное. Хотя, также предположу, что даже экстатические проявления в молитве во время метанойи не сравнятся с тем, что я испытывал, проходя через миражи разваливающихся на части материальных миров. Блаженство в апогее.
Я плакал. Моя израненная, покалеченная душа плакала навзрыд от пережитого и от избавления. Меня трясло так, что казалось, будто всё окружающее пространство резонирует. И это были слёзы радости и горя одновременно. Радости – от окончания скорбного пути, горя – от перенесённых мук и печалей. Очень странное ощущение, практически непередаваемое примитивным человеческим языком. Интересно, постигшие нирвану монахи испытывают нечто похожее? Если да, то тогда понятно, почему они оставляют своё тело и никто, по крайней мере, как мне известно, в него назад больше не возвращался.
В какой-то момент я думал, что слившись с Абсолютом, который поглотит мою искру в бушующем океане Света, я вольюсь в него и перестану существовать как отдельная личность, обогатив познающего самого себя Творца полученным и пережитым мною опытом. Но будет это второй конец, на этот раз уже моего сознания, или только начало нового пути – меня в тот момент совершенно не заботило. Да и неважно это было, в общем-то. Я уже не держался ни за что, а взглянуть на самого себя, который был бы уже не мною, а чем-то бо̒льшим, мне не удалось – все мои знания и память о прошлом или грядущем опыте были для меня закрыты.
Меня заливало ярким, невыразимо белым светом, я даже попытался зажмурить глаза, которых у меня не было – просто по привычке. Настолько невыносимо было на это смотреть. А потом… всё кончилось. Все картинки будто рухнули в одну секунду, и я оказался один в кромешной черноте, совершенно не понимая, есть ли здесь верх и низ, замер ли я на месте или двигаюсь со скоростью света в каком-либо направлении. Чернота, глушь, и ничего более. Полагаю, именно подобный ужас переживают слепоглухие люди каждый день, каждую минуту своей жизни. Полный вакуум и ничего более. И непонимание, что же будет дальше. В этот момент мне стало по-настоящему страшно. И это был не физический страх, а гораздо более глубинный, труднообъяснимый. Я невольно закричал, но не услышал своего голоса. Вязкая и липкая смола окружающего пространства будто проникала в самую Суть. Мне казалось, что сейчас она окутает меня невидимым коконом и похоронит в этой мгле навеки. Меня накрыла волна отчаяния, что я уже не смогу отсюда выбраться и буду заживо похоронен в безвременье, потому как сознание по-прежнему оставалось со мной. Лишённый зрения, слуха, хоть каких-то ориентиров в пространстве, я оказался словно муха в паутине, оплетённая липкой нитью со всех сторон, таково было чувство безысходности и экзистенциального ужаса от происходящего. В этот момент мне показалось, что именно так должен выглядеть ад. Не библейский, написанный в дремучие времена для совершенно тёмных и необразованных землепашцев в наиболее понятной и доступной форме для объяснения. А иной – понятный только тогда, когда ты оказываешься в нём сам. В этот момент я больше всего на свете боялся, что зависну в таком состоянии посреди ничего и нигде на целую вечность, наедине с самим собой и глухой и чёрной пустотой вокруг.
Чувство всепоглощающей любви и восторга резко сменилось ужасом, и самым страшным было осознание, что ни в одной из множества прочитанных книг – автобиографических или религиозных – не было описано этого состояния и того, что будет дальше. Мне было настолько страшно, что в этот момент я уже искренне надеялся, что все пережитые видения – это галлюцинации, вызванные рядом нейробиологических эффектов в мозгу, включая недостаток кислорода. И что в какой-то момент я проснусь живой и на больничной койке. После пережитого необъяснимого, идущего откуда-то из глубины ужаса, я бы точно не стал думать о том, чтобы шагнуть с крыши второй раз – по крайней мере, сейчас я был в этом уверен. Равно как начал понимать наставления духовных учителей о том, что не нужно желать чего-либо слишком сильно, потому как никогда не знаешь, что за этим стоит и каковы будут последствия. Моей главной надеждой в эту секунду было то, что любящие и всепрощающие Высшие силы всё же бросили меня в эту ловушку – в черноту, где нет света (суть нет присутствия Бога), чтобы показать истину в сравнении. И за мои желания, и за моё уныние, и за мои прегрешения. И что они не оставят меня здесь до скончания времён мучиться в одиночестве в невидимой клетке. Тогда уж лучше хлипкая оградка, дешёвый камень и недолгая память, растворённая пустотой небытия, чем это.
Я открывал рот, пытаясь что-то сказать, и не слышал звуков. Я смотрел вокруг и вперёд, пытаясь уловить хотя бы полу-оттенок где-то вдалеке, посреди абсолютной черноты, и ничего не видел. Не слышал родных голосов, не слышал звуков пространства. Даже привычного в абсолютной тишине гула не было – потому как не было давления крови в голове.
– Почему здесь так темно? – крикнул я в пустоту. Не отсутствующим в моём энергетическом теле ртом, разумеется. Послал чёткую, громкую, оформленную мысль в угольную черноту, окружавшую меня со всех сторон. Мысль, больше похожую на вопль отчаяния.
– А куда ушёл тот свет, который ты нёс в себе? – раздался в голове мягкий бархатистый голос, и я вздрогнул. Меня будто подбросило вверх, если это применимо к окружающему вакууму пространства, настолько ответ был неожиданным. Я пытался кричать и плакать, но внутри была точно такая же пустота, будто вязкий смолистый кисель проникал всё глубже и глубже в самую Суть. Оглядевшись, как мне казалось, по горизонтали и вертикали, я увидел всё такое же прежнее ничто без намёка на присутствие живого разума.
Я был удивлён и поражён до глубины души, потому как меньше всего ожидал здесь увидеть или услышать кого-то, кто, к тому же, откликнется на мой зов. И я по-прежнему не понимал, что за сущность отвечала мне.
– Кто здесь? Покажись, прошу! – Точно так же возопил я, постоянно озираясь во мраке и совершенно не видя ни намёка на что-либо кроме заполнившей Вселенную черноты.
– Не так ты представлял конец Пути, верно? – Спросил меня голос, обретший в мгновение женские оттенки и какую-то насмешливость – впрочем, не злую.
Я ничего не ответил, озираясь и вслушиваясь в посторонние звуки и пытаясь понять, что происходит. Незримый собеседник молчал, выжидая.
– Покажись! Кто ты? – попросил я снова, и тьма передо мною задрожала и начала плавно принимать очертания силуэта. Сначала появилось пятно графитового цвета, выделявшееся на фоне кромешной черноты вокруг, затем оно стало обретать форму и светлеть. Я смотрел на эти метаморфозы пространства, заворожённый. Удивление и любопытство начали отодвигать страх куда-то в сторону. Фигура стала проявляться всё чётче, и в какой-то момент я увидел перед собой лик женщины, облачённой в просторные воздушные наряды. Мой таинственный собеседник делался всё светлее, а образ приобретал большее количество ранее невидимых деталей. В какой-то момент наряды сделались белоснежными, и создалось впечатление, что мой визави – будто звезда Сириус в ночном небе, яркое белое пятно посреди темноты. Stella Maris для заплутавшего в сердце моря средневекового моряка, звезда Исиды.
Светлый образ сформировался до мельчайших деталей, и я смог разглядеть лик женщины абсолютно неясного возраста, исполненный идеальных черт и пропорций, и при этом абсолютно не запоминающийся. Было в этом лице и этом наряде что-то библейское, будто бы женщина сошла с икон поздней школы иконописи. Приближаясь ко мне, будто паря в воздухе, она подняла наконец взор и взглянула мне в глаза. Цепкий, внимательный, удивительно умный взгляд, полный печали и радости одновременно. Трудно это описать. Такой взгляд обычно бывает у людей предельно глубоких в своём познании, и переживших притом разнообразный, богатейший и зачастую не самый приятный опыт. «Во многой мудрости много печали, и кто умножает знания, умножает скорбь» – так описаны слова царя Соломона в книге Екклесиаста. Именно эта фраза наиболее точно охарактеризовала бы её взгляд. Я лишний раз убедился в тот момент в известной мне истине, что глаза – зеркало души: вроде бы просто роговица, радужка, зрачок – а сколько всего они могут рассказать о человеке, о пережитом им опыте.