Кирилл Кащеев
Потомокъ. Князь мертвецов
Глава 1
Череп в зазеркалье
– Сегодня самый важный день в моей жизни!
Он посмотрел в зеркало и с нажимом повторил:
– Самый важный день моей жизни! Сегодня!
И встретил собственный напряженный взгляд, в глубине которого прятались разом и страх, и предвкушение.
Бережно провел гребнем по тщательно уложенным темно-русым волосам, повернул голову, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. В большом настенном зеркале отразился юноша неполных шестнадцати лет, не слишком высокий, хоть и низкорослым не назовешь, изрядно широкоплечий.
Дмитрий Меркулов, сын коллежского советника Аркадия Меркулова и Рогнеды, в девичестве кровной княжны Морановны из рода Белозерских, неприязненно воззрился на свое отражение. Черты собственного лица его устраивали – пусть они и не блистали особой красотой, но в них сквозило древнее благородство рода покойной матушки (по крайности, Мите хотелось так думать!). Зато в коренастой фигуре, увы, не было ни грана модных в высшем свете тонкости и изящества. Сполна сказывалось отцовское наследие. Отец нынче, конечно, человек значимый, потомственный дворянин и многих орденов кавалер, но происхождение имел вполне плебейское – отец его, Митин дед, был всего лишь городовым! О чем сам Митя предпочел бы забыть, только вот отец ни в какую не соглашался. И вспоминал, и говорил, и гордился, и от Мити требовал того же.
Митя повернулся перед зеркалом, оглядывая себя с боков. Коренастость можно списать на долгие занятия греблей да облагородить правильно скроенной одеждой, но… Вот в одежде-то все и дело!
Митя попытался одернуть сюртук и застонал от ощущения полной и абсолютной безнадежности! И полугода еще не прошло как Его Императорское Величество, Александр III Даждьбожич, наградил отца имением и отправил из Петербурга в Екатеринославскую губернию создавать первый в империи губернский Департамент полиции, объединяющий полицию, жандармов и порубежных стражников. Назначение отца считали ссылкой, наказанием за то, что осмелился обвинить в воровстве – страшно подумать! – самого императорского племянника, одного из Великих Князей, Кровного Внука Даждьбога-Солнца! Увы, верно обвинить, но тем хуже для нечуткого и неделикатного сыскаря – так считали в свете. Сам же отец и матушкины родичи Белозерские видели в новой должности ступеньку для грядущего триумфального возвращения, и не только отцовского. Дальше начинались не просто сложные, но еще и постоянно меняющиеся политические расчеты, от которых у Мити голова шла кругом. А ведь настоящий светский человек должен разбираться в интригах двора. Или хотя бы убедительно делать вид, что разбирается.
Сам Митя от глухой провинции ничего хорошего не ждал и был совершенно прав! Ну, почти… Нет, жизнь его оказалась не такой скучной и однообразной, как он думал, а вовсе наоборот, бойкой и оживленной: то толпа бродячих мертвецов в имении, а то и вовсе грабительский набег на губернский город варягов на боевых пародраккарах! Пришлось ввязаться в расследование нескольких убийств, хотя он клялся никогда не идти по стопам отца. И началось сбываться обещанное дядюшкой Белозерским мрачное предназначение, от которого Митя с подростковых лет бегал, как слабый Даныч от лесного пожара. Но и это все было ерундой по сравнению с главной бедой!
Отправляясь из Петербурга в провинцию, Митя вез с собой полный, тщательно и любовно подобранный гардероб. Тончайшие сорочки от Калина, перчатки и жилеты от Генри, сюртуки от Иды Ладваль… А еще ботинки, шейные платки и множество иных мелочей, без которых человек не может считать себя одетым! И всё это, всё… Нет, не так. ВСЁ-О-О! Погибло, пропало, было безжалостно растерзано… не мертвецами и не варяжскими налетчиками, а одним, всего одним совершенно живым и здешним подлецом!
Попытки восстановить утраченное оканчивались, увы, ничем. Будто злой рок преследовал Митю!
Он снова с отвращением одернул жилет и выровнял рукав сюртука. И то и другое было куплено в лавке готового платья. Товар оказался из недурных тканей и даже модного кроя – хозяин клялся, что все привезено из Берлина, и Митя, после долгого изучения, ему поверил. Но, помилуйте Предки, это же было готовое, да-да, готовое платье, как у какого-нибудь… приказчика, а не сшитое портным по меркам, как следует каждому порядочному человеку!
И он вынужден это носить, ведь не ходить же ему голым, не поймут!
Вот где ужас, вот где страдание! Уж лучше бы и впрямь – голым!
А те, кто виновен в этой муке, убийцы и погубители Митиного гардероба (а также изрядного количества живых людей, но то дело иное…), так вот, эти мерзавцы и негодяи еще и мести сумели избежать! А все отец: доказательства ему нужны, видите ли! Достаточно глянуть на физиономии господина Лаппо-Данилевского, Ивана Яковлевича, и тем более сынка его, Алешки, чтоб понять – по ним петля плачет!
Митя почувствовал, как густая, точно патока, и такая же темная ненависть поднимается в его душе. Отражение в зеркале дрогнуло, стекло подернулось мутной пеленой, как бывает в туалетной комнате от горячей воды. В плавающем за стеклом тумане вспыхнули два тусклых огонька, начали стремительно разгораться, озаряя глядящий с той стороны… череп. Череп пялился на Митю пылающими в пустых глазницах огнями, а безгубый рот кривился в предвкушающей усмешке.
Митя шарахнулся от стекла и судорожно рванул жесткий ворот сорочки. Замер, упираясь рукой в стену и тяжело дыша. В сторону зеркала он старался не глядеть. Постепенно дыхание его успокоилось. Он выпрямился, решительно направился снова к зеркалу и принялся застегивать ворот сорочки, морщась от ощущения слишком грубых швов под пальцами.
– Ничего… Все еще будет… хорошо. У меня. А кой-кому будет… плохо… И это тоже… будет… хорошо… – сквозь зубы бормотал он, повязывая шейный платок – один из немногих уцелевших петербургских.
Туман за стеклом снова начал медленно, вкрадчиво сгущаться… но Митя мрачно зыркнул, зеркало мгновенно очистилось и замерло, добропорядочно демонстрируя его хмурую физиономию и безупречный узел шейного платка.
– Смотри у меня! – предостерегающе буркнул Митя, сколол платок булавкой с навершием в виде мораниного серпа, повернулся на каблуках и направился вон из комнаты.
– Па-а-адумаешь… – прошелестел у него за спиной… кажется, женский или, скорее, девичий голос, но так тихо, что можно решить – показалось. В зеркале мелькнула тень – будто черное крыло взмахнуло, ветерок качнул края тяжелых бархатных портьер, и все стихло.
Глава 2
Греческий завтрак
Митя торопливо сбежал вниз по лестнице и направился к столовой. Обычно он не спешил – последние полтора месяца отношения в семействе Меркуловых были весьма холодны. Но сейчас лихорадочное нетерпение гнало его вперед, заставляя позабыть обо всех семейных неурядицах. На миг замешкался, привычно сожалея, что нет лакея, готового распахнуть дверь, – и вряд ли отец когда-нибудь согласится такого лакея завести! Толкнул дверь сам и вошел.
– Отец… Тетушка… Кузина… Ингвар…
– Опаздываешь, – проворчал отец, бросая на Митю хмурый взгляд.
Тетушка Людмила Валерьяновна лишь сильнее поджала и без того узкие губы, а семилетняя Ниночка воинственно нацелила в его сторону торчащие рожками косички.
Семейство недвусмысленно демонстрировало, что в доме Митя по-прежнему persona non grata[2]. Впрочем, тетушка его не жаловала с первого же дня, как перебралась из Ярославля, и всячески это демонстрировала. Отсутствие поддержки со стороны отца заставило ее притихнуть ненадолго, но потом случился набег варяжских находников-виталийцев на город, а сразу после него – Митин побег. Отец и сын Меркуловы в который раз рассорились, а тетушка воспрянула духом.
Так что теперь единственный, кто покосился на Митю сочувственно, был Ингвар, младший брат управляющего. Великие Предки, а ведь еще недавно они с Ингваром на дух друг друга не выносили! Какая горькая ирония!
– Прошу прощения. – Митя старательно растянул губы в принужденной улыбке и уселся рядом с Ингваром.
В столовой воцарилось уже привычное за минувший месяц молчание.
Оставалось утешаться тем, что сам стол улучшился изрядно. Завтрак в доме коллежского советника Аркадия Валерьяновича Меркулова подавали на французский манер – когда все блюда разом выставляются на стол. Митя расправил белую, до хруста накрахмаленную салфетку с вышитым на углу отцовским вензелем и хищно нацелился на главное украшение стола – горделивый омлет. На его роскошном бело-желтом поле нежно золотились поджаристые кружочки картофеля и багровели острые, одуряюще пахнущие колбаски, приправленные анисом. На соседнем блюде кузнецовского фарфора кружевом были выложены ломтики соленой свинины – если поглядеть такой на просвет, все видно, как сквозь папиросную бумагу. На следующем блюде истекал прозрачной слезой острый сыр, пересыпанный зеленью, и дышали свежим жаром тоже чуть зеленоватые кусочки оливкового хлеба.
Рот наполнился голодной слюной – Мите потребовалась вся светская выучка, чтобы переложить себе на тарелку всего пару ломтиков свинины и сыра, подавив непристойное желание навалить всего и побольше.
– Всё же я не знаю… – протянула тетушка, провожая ломтики таким взглядом, будто Митя нагло стащил сыр с ее собственной тарелки. – Не кажется ли тебе, Аркадий, что это слишком остро? И непривычно… А все непривычное вредно для желудка!
– Ох, Людмила, к чему только не приходилось привыкать моему желудку! – хмыкнул отец, с явным удовольствием отправляя к себе на тарелку долму в виноградных листьях.
Если отец имел в виду переваренную размазню, которой их пичкала тетушка в первые дни после приезда, то привыкнуть к ней решительно невозможно.
– Тем более надо поберечься, – покачала головой тетушка и тут же прикрикнула на потянувшуюся к блюду Ниночку: – Это не для детей! Ешь вон кашу!
– А Митька взял! – обиженно пробубнила Ниночка. – И этот тоже…
Тетушка скользнула неприязненным взглядом по тарелкам Мити и Ингвара, но ничего не ответила, лишь нервно скомкала салфетку.
– Да и как мне называть эту новую кухарку? Гошей?
– Ты вполне можешь звать ее Георгией, – невозмутимо предложил отец.
Полная черноглазая гречанка Георгия появилась в доме две недели назад. Просто рано утром вошла во двор особняка на Тюремной площади, волоча нагруженную продуктами корзину. «Это ваш кириос кухарку ищет?» – равнодушно глядя на сунувшегося наперерез сторожа Антипку с высоты своего немалого роста, спросила она и, не дожидаясь ответа, направилась прямиком на кухню. Через час Антипка и обе горничные – Маняша и Леська – уже драили сковородки, чтобы те соответствовали строгим требованиям кирии Георгии. Сама Георгия тем временем мариновала телячьи медальоны, с молчаливой величественностью античной статуи игнорируя тетушку, пронзительно вопрошающую, что та себе позволяет и кто ее прислал.
Вечером, когда из присутствия вернулся отец, выяснилось, что кухарку отыскал он, и не где-нибудь, а в тюрьме, среди посаженных за долги. Тетушка была возмущена в первую очередь тем, что обитательница тюрьмы наверняка научит плохому обеих горничных. Насчет Маняши Митя уверен не был, ее тетушка привезла с собой, а Леську он притащил в дом сам и точно знал, что та раньше промышляла мелким воровством. Осведомлять об этом тетушку он не стал, а пошел в столовую, к уже накрытому обеденному столу. Те самые медальоны пахли завораживающе, а Ниночка извертелась от нетерпения в ожидании десерта, и… Георгия осталась. «На испытание с урезанным жалованьем! – как величественно объявила тетушка. – Поглядим, как ты справишься!»
Пока, несмотря на постоянное недовольство тетушки, Георгия справлялась превосходно.
– Если бы она хотя бы не вела себя так, будто все лучше меня знает! – жалобно протянула тетушка. – И ведь совершенно не слушает! Я ее хотела научить овсяный кисель варить…
Ингвар закашлялся. Митя посмотрел на него с превосходством, плеснул в стакан лимонной воды и протянул бедному невоспитанному плебею. Сам Митя в тот момент омлет отрезал, так даже не обронил. Настоящая светская выучка способна преодолеть даже тетушку, грозящую овсяным киселем.
– Спасибо… – Ингвар судорожно припал к стакану и выпил его в пару крупных глотков.
– Тетушка, могу я попросить у вас чаю? – ласково протянул Митя.
Восседающая у самовара Людмила Валерьяновна выпрямилась оскорбленно, смерила Митю негодующим взором и… позвонила в колокольчик.
– Налей баричу Дмитрию чаю, – сухо приказала она вбежавшей на звонок горничной.
Леська, та самая девчонка, подобранная Митей в фабричном бараке, мелкими шажками проследовала мимо него к самовару. Бедра, обтянутые ладной темной юбкой, едва заметно покачивались, белоснежный накрахмаленный бант от завязок фартука торчком стоял над попой, волосы, чисто вымытые и собранные в высокую, украшенную наколкой прическу приоткрывали нежную шею. Манерно отставив мизинчик, Леська повернула краник самовара. Бережно донесла чашку с блюдцем до Мити и… со стуком водрузила чашку перед ним, так что чай выплеснулся, разведя на блюдце небольшое коричневое озерцо.
– Ох! – Леська с нарочитым испугом вскинула руки к щекам. – Извиняйте, паныч! Такая я неуклюжая, несграбная такая… – и всхлипнув злорадно – да-да, она всхлипнула фальшиво и явно злорадно! – кинулась вон из столовой.
Митя вздохнул и отпил – с мокрого донышка чашки капало.
«Никто меня не любит, все на меня обижаются… Что-то в этом есть привлекательное – быть главным злодеем в доме!» – и он украдкой показал чахнущей над кашей Ниночке язык.
– Мама, а Митька рожи корчит! – мгновенно наябедничала девчонка.
На Митю оглянулись: отец – устало, тетушка – подозрительно. Митя лишь удивленно дрогнул бровями и жестом утомленного светского льва снова поднял чашку.
– Он правда… – расстроенно выдохнула Ниночка.
Тетушка посмотрела на дочь строго, отец попросту отвернулся, и только во взгляде Ингвара – честном взгляде природного германца – тлела укоризна. Хоть малость, а приятно. Митя удовлетворенно улыбнулся и вновь принялся за омлет.
Дверь открылась, и внутрь сунулась встрепанная голова Антипки.
– Извиняюсь за беспокойство, барин… Там это… барин Урусов пришли и ожидают.
– Неужели господин Урусов не может без тебя обойтись? В конце концов, это он твой подчиненный, а не ты – его! – возмутилась тетушка.
– Княжич, Людмила… – негромко обронил отец.
– Что?
– Он княжич Урусов. Я уверен, что зря бы его светлость меня беспокоить не стал.
– А он того… и не велел! Беспокоить! – радостно откликнулся Антипка. – Он до барича Дмитрия пришел.
– Дмитрий? – Отец удивленно оглянулся.
Отчаянно стараясь не показывать неуместной поспешности, Митя убрал салфетку и поднялся.
«Сегодня самый важный день моей жизни! Самый важный…» – стучало в висках.
– С вашего разрешения, тетушка… отец… – Он коротко поклонился и выбрался из-за стола.
– Что ж… Выйду, хотя бы поздороваюсь… – В глазах отца мелькнуло любопытство.
«Ты же на меня злился! Не разговаривал! Неужели еще хотя бы на один день тебе зла не хватит?» – уныло подумал Митя, направляясь к гостиной.
Глава 3
Ранний визит княжича
– Аркадий Валерьянович! Митя! – Урусов поднялся им навстречу из кресла.
– Душевно рад, Петр Николаевич! Не желаете ли позавтракать? У нас новая кухарка – гречанка. Просто чудо что такое!
– Не сомневаюсь. Одно из достоинств здешней губернии – множество народов сюда съехались, все со своей кухней: тут тебе и армянская, и татарская, и греческая, и испанцы с немцами отметились. В любом помещичьем доме такое подают, что и в лучших ресторациях Петербурга не попробуешь. Однако вынужден отказаться. Я пришел выполнить обещание, данное Дмитрию еще до варяжского налета. – Княжич улыбнулся Мите. – Раньше-то никак, все последствия набега разгребали.
– И что же вы обещали моему сыну?
Отец улыбался. Улыбался благожелательно, с душой и явной симпатией к своему лучшему сыскарю, да еще и происходившему из Кровной Знати, улыбался, как хозяин – приятному гостю… И только тот, кто знал его хорошо, заметил бы, что под добродушной любезностью прячется острая, словно заточенный клинок, настороженность. Митя вдруг почувствовал, будто под ребрами точно комок льда намерз. Урусов ведь ничего не понимает! Княжич, он такой… княжич! Пусть и слабая, но Древняя Кровь! Привык, что Кровные, пусть даже малокровные, вроде него, – намного сильнее и опаснее обычного человека. Кто может угрожать одному из Кровных Внуков Симаргловых, способному натравить на врага хоть зверя, хоть птицу… кроме такого же Кровного Внука другого Великого Предка? Уж точно не отец – сын городового, пусть и выслуживший дворянство. Урусов чувствовал себя в безопасности: так чувствует себя в безопасности ребенок, не зная, что под его кроватью неспешно и неслышно струится готовая к броску гадюка!
– Петр Николаевич обещал отвести меня к лучшему здешнему портному, – торопливо выпалил Митя, отчаянным волевым усилием заставляя себя остаться на месте, а не метнуться между отцом и княжичем.
– Вы лично собираетесь заниматься гардеробом моего сына… ваша светлость? – Отец вопросительно приподнял брови – точно гадюка приподнялась на хвосте.
– Мы с Митей вместе дрались с виталийцами, прикрывая гимназисток. Если мой боевой товарищ нуждается в такой мелочи, как рекомендовать хорошего портного… – Урусов изобразил сложный жест, без слов говорящий о том, что боевой товарищ – это очень много, хороший портной – вовсе не мелочи, но Урусову не в тягость, а ссориться с начальством он, конечно же, не желает… но только при условии, что начальство не будет зарываться! Всего-то едва заметно расправил плечи, повернул голову, приосанился… и вот уже не подчиненный взирает на начальство, и даже не княжич Древней Симаргловой Крови глядит на простолюдина, а боевой мангуст припал к земле, готовый атаковать змею.
Митя сусликом застыл между ними, переводя взгляд с одного на другого…
Сусликом! Змея, мангуст, суслик… Хорошо хоть не хорек! Тьфу, Великие Предки, а все Урусов с его Силой! А еще малокровным считается, С-с-симарглыч, Повелитель Зверей и Птиц!
Митя аккуратно выдохнул – недостойно светского человека дышать шумно и заметно, даже если только что стряхнул с себя морок, навеянный чужой Древней Кровью.
Отец… отец тоже вздохнул – шумно, не стесняясь, его грудь ходила ходуном, на миг он оперся на спинку кресла и тут же выпрямился, не сводя с Урусова тяжелого испытывающего взора – так что княжич едва заметно подался назад, будто хотел испуганно попятиться и с трудом удержал себя от этого. И поглядел на отца изумленно!
– Боевой товарищ, говорите… – недобро прищурился отец.
Мите вдруг стало жутко.
Набег виталийцев сделал Митю героем. Одним из тех, кто с оружием в руках встал на защиту города. Вот именно – одним из! Никто, кроме Урусова и еще одного человека, не знал, что мертвецов, вступивших в схватку с варяжскими находниками, поднял Митя. Урусов будет молчать: он считает Митю таким же Кровным, как и сам, разве что другого рода, а Кровная Знать свято хранит свои тайны. Тот, другой человек – тоже. А все остальные ничего толком и не поняли. Кто-то видел мертвецов, кто-то – самого Митю… Ему задавали весьма неудобные вопросы, но… неразбериха набега списала все. Никто не смог сразу понять, что случилось в тот день на площади у Мариинской гимназии. А потом все были слишком заняты, убирая последствия самого мощного за несколько десятилетий набега.
Отец тоже был занят. Ловил мародеров и тех немногих виталийцев, что сумели удрать. Вел допросы. Единственный, кому он не задал ни единого вопроса, был сам Митя, легкомысленно списавший отцовское молчание на ссору, и… радовался еще, дурак! Только сейчас, поймав напряженный отцовский взгляд, Митя задумался. Его отец. Мастер допросов. Способный вывести на чистую воду хоть Великого Князя, хоть мазурика… Запутать в собственных словах, подловить на неточностях, узнать скрытое, просто сличив допросы сообщников и свидетелей…
Как много за этот месяц отец успел узнать и понять? И о чем – догадаться?
Митя истово, от всего сердца взмолился, чтоб отцу было не до него! Пусть отец думает о долге, о службе, о чем угодно – но только не о нем! И тут же с ужасом понял: безнадежно! От разоблачения его спасало то, что другие жители города видели только свой, маленький кусочек произошедшего. И лишь к отцу в руки неизбежно должны были сойтись все нити. Площадь. Сын на площади. Мертвецы восстают на площади.
И тогда совсем по-другому выглядит прошедшие полтора месяца и каменное отцовское молчание!
Митя прикусил щеку изнутри – ему понадобилась вся воспитанная салонами Петербурга выдержка, чтоб не кинуться к отцу, не вцепиться обеими руками в лацканы его сюртука и не заорать: «Что ты знаешь? Что ты об этом думаешь? Что ты думаешь… обо мне?»
– Что ж… – Негромкий голос отца разбил воцарившееся в комнате молчание. Он оценивающе поглядел на Митю, затем на Урусова и криво улыбнулся: – Я рад, что у сына есть товарищи, тем паче – боевые. Развлекайтесь… – коротко кивнул, повернулся на каблуках и вышел.
– Митя… Успокойтесь. – с принужденным смешком сказал Урусов. – Вы в лице переменились…
Митя бросил быстрый взгляд в зеркало над камином: из круглого стекла на него пялилась рожа скелета с горящими в пустых глазницах огнями.
Он рвано выдохнул, закрывая лицо руками:
– Как думаете… отец видел?
– Не слепой же он, право слово! – одновременно с досадой и сочувствием буркнул княжич.
Митя сдавленно застонал.
– Мы идем? Или предпочтете отложить?
Митя медленно отвел ладони от лица. Выпрямился до хруста в спине. И гордо задрал подбородок:
– Конечно же, идем!
Все же сегодня – самый важный день его жизни! Ничто его не остановит! И он решительно направился к выходу.
– Спасибо, милая. – Урусов улыбнулся, принимая шляпу и трость у Маняши.
Горничная повернулась подать Мите его вещи, и тут вынырнувшая невесть откуда Леська аккуратно отодвинула Маняшу бедром и протянула Мите его шляпу и перчатки. С реверансом. Таким почтительным, таким трепетным, что это уже выглядело форменным издевательством! И где только научилась?
Урусов тонко усмехнулся, а Митя почувствовал, как его щекам становится жарко. Одарил Леську яростным взглядом – проклятая девка только безмятежно улыбнулась! – и ринулся вон.
