Кирилл Берендеев
Поход Мертвеца
Опоздавшие к богу
– Сколько?
– Четырнадцать лет, – невысокий, тонкий, как тростник, советник шел стремительно, не оборачиваясь, будто сам с собой говорил. – Завтра исполнится. Надеюсь, вы быстро доберетесь до храма огня в Тербице. Прямой путь туда занимает неделю. Но посылать по нему вас опасно, хоть мы и получили радостные вести. Голубь принес: верные нам дружины отбили атаку отщепенцев князя, долго преследовали их, уничтожили не меньше тысячи, – второе лицо в государстве, наконец, повернулся к Мертвецу, худое, показав бледное лицо изборожденное складками, покрытое тенью сомнений и тревожных дум. – Ты ведь сможешь провести царевича окольными тропами к храму?
– Он хоть себя сумеет защитить?
– Как любого отпрыска княжеского рода, его обучали искусству воина с семи лет. Наемник, ты должен это знать, ты родился в нашей стране.
– Мило, что напомнили. Я покинул ее в два года, – и улыбнулся левым уголком губ.
Коридор кончился, они вышли на широкий двор подле крепостной стены: тяжелого строения, сложенного из гранитных кирпичей высотой в половину человеческого роста и шириной в косую сажень. Крепость, построенная в незапамятные времена, пережила столько осад и приступов, что и сосчитать трудно, вся история ее испещрена метами прошедших битв за обладание Опаи, столицы кривичского царства.
Посреди мощеной грубым булыжником площади сколотили небольшое возвышение, сейчас на нем находился темник, несколько сотских и печатников, все в парадном облачении: в темных плащах, подбитых горностаем. Перед ними около полусотни отроков, не достигших и семнадцати, в серых одеждах обращаемых. Колкий ветер гулял по двору, наемник поежился холоду воспоминаний, воспроизводимых перед ним. Десять лет назад, даже месяц тот же, только страна другая. А слова, они не меняются.
– Юноши, избранные хранителями города, к вам обращаюсь я в годину суровых испытаний. Отныне вы защита и опора не только столицы, но и всей Кривии, всей, и прежде всего той, что отдана ныне на откуп мятежникам. Трудами, чистыми помыслами и душами вы избраны в стражи, и теперь осталось вам произнесть клятву верности, чтоб стать достойными гражданами. Повторяйте за мной: «Верой и правдой, мечом и умением…».
Стоявшие в последнем ряду зашевелились.
«Куда тебя, как ты думаешь? – спросил один, его друг пожал плечами. – Искренне надеюсь, что на стену, и кормят хорошо и уж до Опаи точно враг не дойдет. А ты? – Мне в дозор. – Зачем же? – Лучше стоять наверху, – кивок в сторону темника, – чем тут, ожидая своей участи. В дозоре быстрее всего получится переменить плащ и заслужить звание».
Советник поторопил его. Мертвец, запахнувшись, прошел площадь, и, склонив голову, вошел в узкую дверь, оказавшись перед узкой винтовой лестницей смотровой башни. На самом верху их ждали. Бездержавный управитель Кривии, седовласый мужчина средних лет в простой льняной рубахе и жилете нараспашку, несмотря на холод конца зимы, пустыми глазами встретил вошедших и снова уткнулся в разложенную на грубом столе подробную карту окрестностей. Подле него стоял верховный жрец бога огня, лишь золотая заколка в высокой прическе выдавала его звание, и плечистый дородный охранник, прятавший кинжалы на поясе и в высоких сапогах. Ветер гулял меж узких окон, которые никто не спешил закрывать. С противоположной стороны стола находились губной староста города с церемониальным ключом от застенков на поясе, а подле него мальчик, по виду лет десяти, кутающийся в теплый плащ и мнущий шапку в руках. Он то порывался нацепить ее, то прятал за спину.
Мертвец остался на пороге, советник подошел к господарю, представляя вошедшего. Отец кивнул наемнику, а затем в два шага оказался подле сына, обнял, излишне крепко прижав к себе, а затем резко отстранил, так что мальчик едва устоял на ногах. Наемник пристально смотрел на это проявление чувств.
– Ты тот самый человек, что в прошлом году привез лжепророка в Кижич, устроив смуту нашим врагам? – неожиданно обратился к наемнику жрец. Мертвец кивнул. – За это отдельное тебе спасибо – тамошний орден теперь перестал поставлять Бийце своих мечников.
– Скажи, – перебил его господарь, – чем занимался ты все это время?
– Убивал чудовищ. За это неплохо платят, что здесь, что в Урмунде.
– Но разве чудовища не исчезли сотни лет назад? – вмешался жрец. Наемник пожал плечами:
– Смотря какие. Некоторые не переведутся до самого судного дня.
– От них ты и будешь ограждать мое сокровище, – без предисловий произнес Тяжак. – Вот он, будущий царь над страной нашей. Знаю, Пахолик, на непростые времена придется твое царствование, да уж что поделать, не нам выбирать. Нам всем сражаться. Ну что, наемник, повидал моего сына, что скажешь теперь?
Мертвец долго молчал, разглядывая сперва одного, затем другого. Перевел взгляд за окно, по-прежнему размышляя. Распогодилось, в свинцовой пелене туч стали появляться просветы, снег перестал крошить. В городе он таял, едва касаясь почвы, еще не пришедшей в себя после холодной, но малоснежной зимы, но в лесу, что раскинулся в миле от крепости, все еще лежал чернеющими сугробами. Какой-то всадник в темно-синем плаще торопился в город, верно, вестовой.
– Мне не все ясно, – наконец, произнес он. – Господарь, ты думаешь пустить нас лишь втроем в Тербицу?
– Вижу, тебе объяснили не всё. Вы поедете с Дориношей, телохранителем царевича, окольной дорогой. Путь пройдет через Сизую долину, а добравшись до заставы в Тернополье, вы повернете на запад, проедете лесами к Тербице, так, чтоб к исходу второй недели выйти на тракт возле деревни Обара. Никто, кроме здесь собравшихся, не знает, куда и кто отправится, все думают, царевич с воинством отправился на коронацию еще неделю назад. Горожане проводили его, не ведая, что через день мой сын тайком вернулся назад, а обоз отправился далее, отвлекать внимание дозорных князя Бийцы на себя. Теперь понятно, почему вы едете втроем окольной дорогой, в одеждах простецов?
Наемник кивнул, снова вглядевшись в царевича. Что-то ища в его лице, знакомое, понятное – то было ведомо только ему и осталось с ним. И тот же неотрывный взгляд был подарен телохранителю.
– Теперь понятно. А ты, господарь, отчего не отправился с караваном?
– Нельзя оставлять столицу без управителя в такие дни, – вдруг резко произнес жрец. Остальные, будто сговорившись, закивали, шапки заходили вверх-вниз, сгибаясь под собственной тяжестью. – Дозоры Бийцы замечались нашими отрядами в четырех днях пути от столицы, они подбираются все ближе, они ищут слабые стороны, того и гляди войско князя двинется с Косматых гор в наши пределы.
– Прости, что задаю новый вопрос. Но от Косматых гор до Тербицы всадникам пять переходов.
– Они совсем недавно подходили к Тербице, да все и полегли. – Наемник кивнул, значит, слова советника правда. – В городе тьма пеших, да тысяча всадников, туда он не сунется. А вот дорогой может случиться всякое, оттого я и посылаю вас кружным путем и без всадников…
– Я понял, тебя, господарь.
– Но сомнения, я гляжу, остались, – заметил управитель. И обращаясь к сыну: – Пахолик, покажи ему, как ты владеешь мечом.
Стоявшие подле княжича молча расступились. Мальчик вышел вперед, поклонился, как положено, не слишком проворно вынул из ножен короткий меч, сделал несколько замахов, какие обычно показывают отроки, начавшие обучение ратному делу. А после бросил меч, целясь в филенку входной двери. Лезвие врезалось в камень стены в ладони от цели; оружие со звоном упало на пол. Смутившись, Пахолик подбежал за ним, да отец оказался проворней, сам поднял и подал меч сыну, похлопав по плечу.
– Еще два вопроса, – сухо произнес Мертвец, не глядя на господаря, – сколько мне выплатят сейчас и когда отправляться?
Крепость все трое покинули подземным ходом, а далее городскими задворками, закоулками добрались до опушки леса, где их поджидали сам бездержавный управитель да жрец. На сборы господарь дал сутки, за это время наемник успел услышать об истории оставленной им очень давно родины многое: нужное и нежеланное. Как умерла царица, и престол остался свободен, как ее муж не мог взойти на трон, ибо не принадлежал роду князей Кривии, а сыну их еще не исполнилось четырнадцати, чтоб короноваться по законам царства. Подговоренный деньгами и посулами Совет объявил Тяжака управителем земель при малолетнем царевиче, но решение стало поперек горла двоюродному брату умершей, князю Бийце. Он заявил права на трон и в короткий срок поднял смуту по всему юго-западу. Его претензии поддержали в соседнем царстве, из Кижича к засевшему в Косматых горах воинству князя шли обозы с оружием, провиантом, отправлялись добровольцы, переходили границу недовольные, еще при отце царицы изгнанные из страны, а теперь, подкупленные обещаниями, решившие вернуться и отмстить. Войско выходило разношерстным, плохо обученным, первый год с ним справлялись легко, не воспринимая как серьезную угрозу. Даже изгонять Бийцу из страны не желали, будто давая ему время одуматься и, склонив выю, придти самому сдаваться и не перечить управителю. Но годы следующие вышли, как назло, недородными, худыми, налоги пришлось поднять чуть не вдвое, народ возроптал. Находились смутьяны, в том числе и жрецы, что винили во всех бедах управителя и его самодурство. К восставшим переходило все больше народа, справляться с ними становилось все труднее, самым сильным ударом стал переход первого города на сторону Бийцы – а вскоре и вся область окрест Плевелья присягнула ему на верность. Тяжак после долгих уговоров отказался от единоличного господарства в пользу Совета, назначил новых наместников. Не помогло – наместники открыто противились Тяжаку, города на западе открывали ворота Бийце. Завершение смуты виделось в спешной коронации отрока, это должно было успокоить возмущенных смердов. Если только другой претендент, стоявший с войском в пяти переходах от Тербицы, но не в силах все эти два года взять ее, каким-то образом не сумеет пробиться в залы храма огня раньше. Ведь простецам все едино, кто правит страной, так случалось и прежде: смуты исчезали, стоило одному из претендентов покрыть голову короной. Неудивительно, что Тяжак, прежде оттягивавший коронацию насколько возможно, сперва до двадцатилетия сына, потом до шестнадцатилетия, теперь поспешил объявить о торжествах.
Во время сборов случился казус. Наемник прибыл на лошади, а в Кривии искони принято ездить на конях, пришлось менять верную подругу на четырехлетнего жеребца господаря. Явно слишком дорогого для простых горожан, спешивших в храм бога врачевания, что в деревне Обара, дабы отмолить отрока, страдающего падучей. Такое объяснение поездки, придуманное жрецом бога огня, не пришлось по душе никому, но от наряженного в белые одежды мальчика уж точно отвадилось бы и самое пристальное внимание. Скрепя сердце Тяжак согласился, щедро одарив напоследок сына заговоренными амулетами, целебными кольцами и цепочками. Обняв последний раз, отпустил, мальчик тяжело, будто уже вжившись в роль, взобрался на коня, поерзал в седле и кивнул. Странно, за все время прощания Пахолик не произнес ни единого слова, да и прочие старались говорить поменьше, будто за ними могли наблюдать чьи-то недобрые глаза.
Жрец благословил царевича, телохранитель тронул коней, тягостное расставание завершилось.
Конь, везший самую легкую ношу, торопился вперед, будто окрыленный свободой, двое других, нагруженных еще и провизией, не поспевали за ним. Дориноша хотел поспешить, да Мертвец остановил его, коснувшись руки. Телохранитель обернулся.
– Я все это время вспоминал, откуда мне знакомо твое лицо, – произнес наемник вполголоса. – Ты давно служишь Тяжаку?
– Десять лет. Он доверил мне своего сына.
– Ты ведь не местный. – Тот кивнул. – Из Урмунда?
– Как и ты. Но я не знаю тебя, наемник. Лишь слышал разные байки о твоих подвигах, за которые господарь решил пригласить тебя. Скажу сразу, идея эта мне не по душе.
– Мне тоже. Даже не потому, что нас всего двое на две недели пути мимо чужих дозоров. Я вспомнил тебя. В свое время ты был палачом в армии Урмунда, десять лет назад, помнишь? А я оказался твоим пленником.
Дориноша резко остановил коня, пристально вглядываясь в наемника. Наконец кивнул.
– Ты плохо сработал тогда. Надеюсь, сейчас будешь работать лучше. – Телохранитель, не ожидавший подобного окончания фразы, только молча кивнул. Мертвец ударил в бока жеребца, догоняя царевича. Конь Дориноши всхрапнул, устремляясь следом, телохранитель поравнялся с попутчиком.
– Я могу объяснить, почему так вышло, – негромко произнес он. Воспоминания давили, не давая словам воли. Но наемник не обернулся, только головой покачал.
– Спрошу, когда придет время, – и, подгоняя коня, приблизился к Пахолику. Тот обернулся, слышал или нет последние слова, сказать сложно, на взволнованном мальчишеском лице отображалось столь сложное переплетение эмоций, что выделить одну не представлялось возможным. Тут и тревога за неопределенное будущее, и какой-то бурлящий восторг, детское веселье по случившемуся приключению, волнение после расставания с отцом и еще многое, что намешалось в юной душе, и что никак не могло найти себе выхода, лишь краснея пятнами румянца на щеках.
– Ты слишком спешишь, царевич, – начал Мертвец, но тот перебил, едва переводя дыхание, произнес сам:
– Прошу, называй меня княжич, так всем проще.
Больше суток наемник не слышал голоса царевича. Казалось, сегодня Пахолик и вовсе не сможет ничего произнести, волнение так перехватывало горло, что и эти слова он произнес с трудом, часто дыша. Дориноша подъехал, с ним мальчик почувствовал себя немного спокойней, румянец начал спадать.
– Как скажешь, – молвил Мертвец. – Но не отрывайся далеко от нас. – Пахолик кивнул, зачастил с обещанием, и тут же смолк. – За Озерами будет деревня, половина которой опустела, жители перебрались на другой берег ручья. Там мы и заночуем. И еще – в первые дни я стану закупать товары в лавках, вас с Дориношей здесь, верно, хорошо знают.
– Должно быть, – немного помолчав, ответил мальчик, теперь, когда все трое коней перешли на медленный шаг, он взял себя в руки окончательно. – Отец часто возил меня на охоту в эти края, за Озерами дивные леса, стародавние угодья моего деда… Мне не нравилось, – вдруг решительно добавил он.
– Отчего так?
– Травить зверей не по мне, нечестно. У нас и собаки и пики и нас много, а лоси да вепри, они что… да, грозная животина, но одна. Если б один на один, но отец никогда не отпускал меня, да и подобное считается уделом смердов. Наверное, я говорю что-то не то. У меня сухотка с детства, на правой руке, ведуны ее лечили, вроде побороли, да видишь, Мертвец, я все больше левой, а как правой вчера бросил меч, так и не попал. Я специально правой удары показывал… жаль, не сообразил, что ты не знаешь, думал тебя удивить, а вот не вышло. Левой я куда лучше и мечом и кинжалом владею.
– Теперь буду знать. А как двумя руками?
– Мне привычней одной… но я тебе покажу, обязательно. Ты сомневаешься во мне, я вижу.
– Нет, княжич, я думаю о нас с Дориношей.
– Наемник! – голос отрока прозвенел металлом. – Ты забываешься. Я не тот старый пророк, которого ты вез в Кижич, я могу постоять за себя, – и снова бросился вперед, погоняя коня.
– Прости княжич, ты прав.
Днем сбавили ход, а к вечеру остановились у Озер, передохнуть. Царевич не привык к долгим переходам, конечно, он не показывал виду, да подобное не скроешь. Хорошо, отец положил в переметные сумы все, что могло и не могло понадобиться, в том числе и растирки. Наемник улыбался уголком губ, невольно вспоминая схожую историю со старым пророком, Дориноша косо посматривал на него, но Мертвец молчал, промолчал и телохранитель.
Ближе к полуночи они добрались до опустевшей части деревни, когда и собаки брехать перестали, погрузившись в непроницаемо черные сны. Небо высыпало на удивление яркими звездами, крупные скопления их то здесь то там пятнали молочной белизной черноту над головой. Захолодало, деревья окутал иней.
Стараясь не оставлять заметных следов, троица пробралась к ближайшему амбару с прелым сеном, там, а не в промерзшей насквозь избе, они и заночевали. Кони некоторое время тихо ржали, переговариваясь, а после так же забылись кратким сном. На заре, немного припозднившись по нынешним временам и местам, встали, наскоро перекусив, поспешили в путь. Царевич, собираясь, все хотел показать наемнику свои финты и выпады, всю ловкость левой руки, тот еле отговорил. Мальчуган угомонился ненадолго, а едва деревушка скрылась за холмами, снова пришпорил коня, понуждая других поторапливаться, загоняя коней. Как съехали с хоженой дороги на старый проселок, стал донимать Мертвеца вопросами о наемничьем прошлом. После ночевки в заброшенной деревне, верно, впервые в жизни случившейся, все в нем искрило, каждый нерв напрягся, лицо светилось, глаза горели. Будто впервые на волю вырвался. Да и конь, под стать царевичу, каурый трехлеток, тоже куда-то спешил, торопил товарищей и седоков, рвался, застоявшись за ночь.
Когда они въехали в реденький березовый лесок, Пахолик немного утишил бег коня. Поравнявшись с наемником, благо небыстро зараставшая заброшенная дорога еще позволяла проехать парой, поинтересовался, сколько он людей убил, не чудищ, это ладно, а людей. Мертвец пожал плечами, разве ж такое считают.
– А первого? Когда и как случилось, расскажи. Ведь все говорят, такое не забывается.
– Такое и не вспоминается, – неожиданно произнес Дориноша. – Если голова все еще на плечах.
– Он прав, княжич. Но дело такое, я расскажу. Неизвестно ведь, вдруг и тебе придется мечом поработать в дороге. – Пахолик взвился, хотел достать клинок, его едва удержали. Не дай бог, коня поранит.
Мертвец попросил меч княжича, тот передал ему, глаза снова засияли как самоцветы, что скажет, как оценит.
Наемник повертел его в руке. Клинок хорошо выделан, равновесный, легкий, самый раз под юную руку. Очень острый, чтоб даже слабый удар мог пробить кожаный доспех. Царевич принял меч, смотря наемнику в глаза.
– Добрая сталь, – ответил он, по-своему улыбнувшись. – Тебе самый раз будет. Когда я только начал воевать, мне чуть тяжелее дали да короче, обычный воинский гладис. Им я своего первого и зарубил.
Кони сбавили шаг, будто тоже прислушивались к разговору. Наемник долго молчал.
– Я служил в армии Урмунда, шестой «Железный» легион. Это на самом востоке республики, много южнее тутошних мест. Мне тогда едва восемнадцать исполнилось, я год, как стал солдатом, прошел обучение. Первое время ждал с нетерпением отправки и наконец – нас направили подавлять восстание кочевников. Шестой легион шел впереди, наша центурия, то бишь сотня, замыкала движение, чтоб враг сзади не напал. Кочевники такие, для них редколесье как дом родной, из-за любого куста выскочат, в любую яму спрячутся. А часто и сами такие ямы делали, нападали скопом: то на передовые, то на замыкающие отряды. Оружие слабое, одеты в тряпье, но трудно всегда начеку быть. Вот в тот раз, только заночевали – тревога. Выскочил я из палатки, в чем был, вокруг чернота, только ругань, крики да звон клинков. И тень передо мной. Враг, друг, кто разберет. Огня зажечь не успели, так и сражались в полной темноте. Этого, первого, я долго победить не мог, все не решался нанести смертельный удар, хоть и легко было. А на втором отыгрался, разом голову снес. Только потом понял, что это свой, потом, когда светать стало. – Пахолик икнул, вздрогнув всем телом, но слушал не отрываясь. – Да, та ночь сыграла с нами в игру. От центурии тридцать человек осталось, противников полегло куда как больше, но и они, ворвавшись, принялись своих резать. Темно, жутко, крики, посвист, рев труб… будто помрачение на всех нашло.
Наемник замолчал.
– А дальше что? – нерешительно произнес княжич после долгого молчания. Мертвец пожал плечами.
– За отбитую атаку нас благодарили. Мы молчали, что тут скажешь, прошлое не воротишь, убитых самими товарищей не вернешь. Ну, с тобой, княжич, подобного не случится, нас всего трое, разберемся.
– Дориноша сказывал, он тоже в армии Урмунда служил. – Телохранитель заметно переменился лицом, услышав эти слова. Глянул в лицо Мертвеца, но тот смотрел куда-то вперед. – Но, кажется, на севере, вблизи наших границ.
Нового вопроса не последовало, телохранитель перевел дыхание. И указал на реку, предложил перейти ее сейчас, по броду, а не двигаться до моста. С ним не спорили, пересекли неширокую речушку, выбрались на заливной луг и быстро добрались до нового леска. Там и дали коням роздых. Ну а царевич, коли выдалось свободное время, немедля достал меч и принялся показывать приемы. Мертвец смотрел по обыкновению молча, потом подал кинжал в сухоточную руку. Обернулся к Дориноше.
– Кто справа от него встанет, ты или я?
– Мне привычней, – ответил телохранитель, бросая взгляд в сторону наемника. – Столько лет учил. После перелома ключицы все пришлось заново восстанавливать.
Мертвец резко обернулся.
– Так, давай начистоту. Что у царевича еще неладно, о чем с самого начала надо предупреждать? Падучая, о которой господарь поминал? Голова слабая после падения с коня? Глаза в темноте не видят? Уши закладывает? Может, порок сердца или желчь разливается…
– Не смей так про нашего правителя! – вдруг рявкнул Дориноша и тут же замолк. Царевич, сделав выпад, так и замер, обернувшись на проводников. Телохранитель кивнул своему ученику, велев продолжать работу, и произнес, едва разлепляя губы: – Нет у него ничего боле, кроме сказанного. А если что, может себя защитить.
– От ребенка или старца. Не дай боги его мечом кто посильнее рубанет.
– Не забывайся, наемник, мы же не…
– Если бы не, – шипя, произнес Мертвец. – Расчет только на то, что ягней проскользнем мимо постов да дозорных и схоронимся в крепости. А там авось народ утихомирится. Кто же всерьез-то…
Пахолик подскакал вплотную, а потому слова наемника, если не все, так последние, ему прекрасно слышны были. Мальчик побледнел, но сдержался. Долго хрипло дышал, глядя на Мертвеца, потом выдавил:
– Вижу, отец либо заплатил мало, либо у тебя руки дрожат две недели пути со мной провести. Я царевич Кривии, я себя защитить сумею, Дориноша мне в помощь, а вот ты… зря тебя отец выбрал. Не надо гнаться за такими, надо же, целую сотню в одиночку одолел. Сам еще говорил, что не деньги и не слава тебе нужны, не того ты ищешь, да и верховный жрец огня тоже видел, что не то, так и сказал напоследок…
Мертвец побледнел до синевы, а затем громко расхохотался.
– Прости меня, княжич. Ты прав, не за тем пришел на зов господаря, отца твоего. Но дело свое я поклялся до конца довести, и доведу, чего бы мне это не стоило.
– Именно так. Вот это у тебя в глазах сидит, ожидание костлявой. Я видел такое прежде, когда дед умирал, он тоже, как ты, приготовился и все ждал, ждал. Отказался от всего, всех прогнал, а потом… – Слов не хватило. Пахолик отвернулся, сглатывая горькую обиду и не глядя на наемника, произнес: – Сколько тебе отец должен? Я рассчитаюсь прямо сейчас.
– Княжич, я тебя не покину до самой коронации. Да и деньги господарь мне уже…
– У меня пятьдесят монет, хватит? – неслушающимися пальцами царевич вынул кошель из сумки, бросил в Мертвеца и ударил в бока коня пятками. Мгновение – и скрылся меж дерев, только топот копыт замирал еще какое-то время вдали.
– Ублюдок, – процедил Дориноша и лягнул своего жеребца, поспешая за Пахоликом. Через миг наемник остался один. Медленно слез с коня, подобрал кошель, взвесил, не раскрывая, и поехал следом.
Часа два прошло, прежде чем он нагнал попутчиков. Коня не подгонял, оставшись в одиночестве, тот сам рвался вперед. Мертвец сидел, пристально оглядываясь по сторонам, одной рукой держа поводья, другую положив на рукоять меча.
Попутчиков застал на переправе. Лес лишь немного расступился, пропуская через себя реку, куда полноводней и шире, чем та, которую они переходили поутру. Здесь коням приходилось переплывать студеные воды, и тот, что вез Пахолика, отчаянно воспротивился подобному. Оступился, едва не скинув с себя седока, заржал грозно. Царевичу пришлось сойти и смотреть, как Дориноша принялся раздеваться, намереваясь перевести коней за собой. Видно, устал искать другую дорогу – судя по конским следам, покрывавшим берег во многих местах, переправу они разыскивали не меньше часа, но ничего подходящего не сыскивалось. Река чернела неизведанной глубиной, по глади скользили блестки ледяного крошева, приносимые, верно, ручьями. Стынью веяло от воды, сама мысль о путешествии вплавь заставляла неприятно ежиться.
Мертвец подъехал, спрыгнув с коня, остановил телохранителя. Велев царевичу вернуться в седло, взял под уздцы коня и как был, вошел в воду.
Холод удушьем ухватил за горло, наемник прокашлялся, но продолжил идти, не оборачиваясь, не произнося ни слова. Конь несколько раз дернул поводья, но подчинялся беспрекословно. Оба поплыли к середине реки, конь смиренно заржал. Наемник обернулся: да, с остальными оказалось куда проще, они повиновались тому, кто решительней. На другом берегу, выбравшись, долго обнюхивали друг друга, будто проверяя, все ли в порядке. Мертвец вынул кусок кошмы и принялся растирать коней. Воды реки лили с него, наемник не обращал на это ни малейшего внимания. Пока не подошел Дориноша.
– Тебе б обсохнуть тоже. Там, за холмом, будет скит, думаю, стоит остановиться. – Мертвец покачал головой.
– Нет, лучше не рисковать. Скитники люди особые: или разговором измучают или на порог не пустят. Тем паче стоит царевичу там показываться, скитник, человек старый, и без пыток указать может.
– Ты на всех так? – произнес подошедший Пахолик. – Только таких, как себя, вокруг и видишь.
– Как я, вокруг как раз и нет. И хвала богам, что так, иначе и жить невозможно.
– Это точно… Мертвец, я вынужден поблагодарить тебя за коня, но не следует так геройствовать. Мы сейчас обсохнем и двинемся в путь.
– Тебе следует обсушить ноги, княжич, да сапоги…. – он хотел добавить что-то, но замолчал, возвращая кошель с деньгами. Царевич кивнул в ответ. – Ты прав, геройствовать не следовало, прости за это. Хотел загладить дурное слово, – и выругал себя, что позабыл начисто, как говорить с ребенком. Он не Дориноша, когда последний раз доводилось нянчить дитя… горло сдавило снова, будто запоздалая волна прошлась.
– Принимается, – прохладно произнес Пахолик, взбираясь на коня. – Сколько нам до привала, Дориноша?
Миновав кружным путем скит, выбрались на старый тракт. Мертвец ехал впереди, чуть подотстав, за ним двигались союзно Пахолик и телохранитель. Точно мирянин, ищущий намоленный монастырь, где бы его кровинку отпустила тяжкая немочь. Пахолик и в самом деле выглядел не лучшим образом, брызжущий фонтан страсти в нем разом поугас, ровно перекрыли животворный родник. Сейчас он как никогда прежде походил на того болящего, коим его желал представить миру отец.
– За поворотом будет колок, там можно обсушиться, – произнес телохранитель, отрывая Мертвеца от череды неприятных мыслей, проносившихся одна за одной. Наемник, обернувшись, кивнул и тут же замер, знаком повелев остальным остановиться. А затем повернул коня.
– Где твой колок, он близко?
– Что случилось? – царевич спросил недовольно. – Себя показываешь?
– Точно, княжич, показываю. По дороге кто-то движется, много. Надо поскорее сходить. Дориноша, веди.
Колок оказался рядом, даже ближе, чем предполагал телохранитель, они чуть не проскочили махонькую вершинку, где подтаявший снег мешался с прошлогодней листвой и едва слышно журчал ручей. Колок сильно зарос тальником и осинником, быстро спустившись к самому истоку, они схоронились, зажав лошадям морды.
По прошествии совсем недолгого времени мимо проскакало несколько конников, затем еще и еще. Царевич поднял голову, но телохранитель тут же вжал его в прель, закрывая собой. Конский топот продолжался, Мертвец, подобравшись к краю вершинки, выглядывал, недовольно хмурясь. Затем, когда топот стал стихать, отдаваясь лишь по земле, спустился.
– Около сотни. Одежды не ваши, герб черный с желтым, разрезанный красной молнией.
– Бийца! – зло произнес телохранитель.
– Надо спуститься чуть ниже, там хоть осинник погуще, остановимся, переждем. Утром я попробую разведать, что и как.
– Попробуй, – царевич поднялся и повел коня следом. – Только сперва поясни, чего ж ты эту сотню врагов пропустил. Мог бы выйти, объясниться с ними по-свойски. Ты ж ведь прежде так и делал. Тебя ведь одного против целой прорвы послали, как на убой. Или годы вдруг стали не те? – Мертвец невольно улыбнулся, Пахолика передернуло. – Ну что молчишь, отвечай!
– А меня и правда на убой послали. Не ждали возвращения. Но ты хочешь знать, как я убил ту банду разбойников. За две ночи. Главаря и наложниц зарезал в первую, пробравшись в палатку, пока охрана зевала. Уходя, собак потравил, чтоб сбить охоту. Нового вожака головорезы так и не избрали, друг дружке кишки бы выпустили, если б не я. Так что искали, но с оглядкой. Следующей ночью я снова пробрался в лагерь, снял охрану, да и перерезал всех потихоньку, одного за другим. Где-то за полчаса.
Пахолик хотел что-то ответить, но поперхнулся словами. Долго откашливался, сел на пенек, прикрытый войлоком, стал снимать сапоги. Не выдержал, глядя, как раздевается наемник.
– И этому человеку отец заплатил за мою охрану. Всегда меня охраняли честные, как горный хрусталь, люди, вот хоть Дориношу возьми, хоть кого… – Телохранитель поежился.
– Все верно, княжич, все так, – наемник отвернулся, выжимая рубаху. Обнаженное тело Мертвеца говорило лучше любых слов, царевич несмело разглядывал спину, ноги, покрытые рубцами и шрамами, куснул губу. Наемник развесил над костерком одежду, сам сел, закутавшись в попону, точно холод его сторонился, и достал немного вяленого мяса.
– Накройся, негоже так…
– Мне не холодно.
– Негоже перед царевичем непотребство показывать, – хмуро произнес телохранитель, но отрок тронул рукой Дориношу: не стоит так говорить.
Долгое время сидели молча, пока костерок не стал единственным светочем посреди быстро темнеющего вечера, и звезды снова не высыпали на небосклон. Удивительно, вроде солнце весь день не появлялось на небе, будто не желая видеть землю, а после его ухода за горизонт облака куда-то исчезли, обнажив сияние далеких светил. Мертвец, одевшийся и обогревшийся, еще раз предложил сходить в разведку, вряд ли эта сотня далеко пошла, разве что нервы дозорам попортит.
– Очень близко к столице, мы еще ста миль не одолели, и вот тебе, – задумчиво произнес Дориноша, закапывая в землю остатки ужина и присыпая холодным песком вперемежку с гниющими травами. – Не думаю, что просто разведка. Как считаешь? – обратился к наемнику он, глядя на царевича. Мертвец потер шею, затем пожал плечами.
