Кирилл Берендеев
Насильник и убийца
Глава 4
Следующий день проскочил в суете, потому изначально и договорился с Кожинским на послезавтра. С утра прошли заключительные слушания, удалось добиться обвинения только по двум пунктам из четырех, больше пяти лет дать не должны, пусть и рецидив. Оглашение приговора обещалось через две недели. Сентябрь получался удачным месяцем, только начался, а уже два дела завершились, оба хотя бы частично в пользу клиента. Эдак в октябре уйду на полмесяца в отпуск, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Правда, в конце дня ждало разочарование: во время нового допроса моего подзащитного, следствие предъявило ему еще одно обвинение, посерьезней. Одно оно тянуло лет на семь. Придется еще раз пройтись по свидетелям, прощай, выходные.
Да и с Шалым вышло некрасиво, непрофессионально даже. Надо взять себя в руки, пусть один вид его вызывает законное омерзение. Сколько у меня таких было, немного, но никогда прежде не пускал дело на самотек. Зря газеты только читал. Но представить себя на нынешнем месте никогда прежде не мог, ни в мечтах, ни в кошмарах. Теперь допрос покажет, какие у следствия козыри.
В десять был в СИЗО как штык. Кожинский уже прибыл, поджидали только меня в небольшой комнатушке. По слухам, раньше тут была пыточная, в пользу чего свидетельствовала хотя бы ее высота – четыре метра, против обычных для изолятора двух с половиной. Вместе с майором прибыл и его помощник, капитан Тетерин, он как раз занимался настройкой микрофона, который никак не хотел закрепляться на маленькой стойке, все время вываливался. Пришлось плюнуть и просто положить его на разделявший нас стол. После врач здравпункта освидетельствовал моего клиента, заверив, что за два часа ручается, а после перерыв. Согласились.
Майор зафиксировал время, место, присутствующих и еще раз озвучил обвинения Шалому. После чего сообщил, что даже если обвиняемый откажется от нынешних показаний, они все равно будут фигурировать в суде и начал допрос.
Наверное, я ожидал большего. Во всяком случае, чего-то из ряда вон выходящего. Но ничего подобного Кожинский не озвучил. Обвинение строилось на показаниях кондуктора, хорошо запомнившего хамившего ей пассажира, двух свидетелей с «Улицы Софьи Ковалевской», вошедших следом за Шалым в салон, но вышедших на других остановках, а еще охранника с проходной завода радиотехнических приборов, который вроде как видел, что мой клиент пошел вслед за девочками в сторону прудов. Тут Кожинский старался не напирать, видимо, показания вахтера были достаточно неуверенными: вроде он, вроде не он. Скорее всего, в таком свидетеле на суде надобности не окажется.
Все, что происходило с Лизой Дежкиной в дальнейшем, оставалось и для самого майора тайной, о которой он мог судить лишь опосредованно. Честно, я ожидал свидетелей с остановки «Лесопарк» или в самой зоне отдыха, но их у Кожинского, судя по всему, не имелось. Во всяком случае, задавая вопросы, он ни разу не сослался на показания видевших Шалого и Лизу вместе. Уже хорошо.
Во втором часу допроса Кожинский сосредоточился на уликах, где имелись ДНК Лизы: забытой на остановке старой кукле Даша с возможностью смены голоса, производства самарской фабрики, холщовой поясной сумке Шалого и мастурбаторе «Зайка» местной фабрики резинотехнических изделий. Заключение по всем трем выдано лабораторией при городской прокуратуре, а по сумке – еще и новосибирской, куда Кожинский не поленился свозить улику – еще бы, первый анализ генных следов Лизы не нашел.
Под конец, Кожинский остановился на показаниях Василия Гусева и Ивана Кацапова, так звали четвертого собутыльника. Кожинский не мог сдержать ухмылки, когда произнес фамилию, на что Шалый отреагировал в своем духе.
– Я читал, это обычное поименование русских холопов при царе. Вон, Гоголь евреев жидами называл, и ничего, классик. Да у нас все хачей чурками именуют и тоже нормально.
– А он у вас еще и расист, – усмехнулся майор, при свидетелях со стороны мы с Кожинским были строго на «вы». Я куснул губу.
Все дальнейшее время Шалый вел себя сносно, не хамил, не запирался, отвечал подробно, не сбиваясь и не вдаваясь в детали. Видимо, не сказал ничего нового, такого, за что бы майор мог зацепиться. Хотя пытался и не раз, но обвиняемый не спешил с ответами, всякий раз давал время защитнику вмешаться, отводя провокационные вопросы. Чувствовалось, практика моему клиенту хорошо знакома еще по прошлому разу. Надо отдать должное Скобину, Шалого тот вытащил со дна.
Когда следствие дошло до показаний собутыльников, то наткнулось на обычное в таких случаях беспамятство свидетелей и кардинальное расхождение показаний. Кацапов утверждал, что первую чекушку выпили они в пять, когда к ним подошел Шалый, напирая на доминошников, прогнавших их от столика. Гусев настаивал, что он почти не ждал Авдея, тот прибыл в половине пятого, после чего оба и начали за здравие. Борщов уверял, что он пришел сразу после Шалого, чуть позже пяти. Бог его знает, по какому принципу следствие отбирало «правильные» показания, видимо, чтоб только у обвиняемого хватило времени свершить злодеяние и вернуться к пропойцам. Все равно выходило не слишком убедительно, яму еще надо выкопать, а следы замести, на одно это ушло бы не меньше часа. Видимо, придется поговорить со всеми троими обстоятельно.
В этот момент у моего клиента закружилась голова, не знаю, симулировал он или нет, но врач предпочел вмешаться и, проверив зрачки, велел сделать перерыв. Я поднялся, но Кожинский решил прекратить на сегодня. Шалый вздохнул с явным облегчением, и его можно было понять – на этот раз легко отделался. Прошлый допрос, посвященный этим трем уликам, занял одиннадцать часов. После него майор решил переквалифицировать свидетеля в обвиняемого.
Странно, конечно, что при таком невеликом урожае улик против Шалого выдвинули обвинение. Видимо, на Кожинского начали давить сверху, из областной прокуратуры, если не повыше. Полгода идет следствие, а ни обвиняемого, ни тела. Арестованного Борщова выпустили под свист и улюлюканье толпы. А результат нужен, у здания и так пикетчики дежурят последние месяцы, требуя найти и покарать. Поди их тронь.
Шалого вновь отвели в карцер – мое прошение было отклонено самым банальным из всех способом, у администрации взаправду не нашлось свободного помещения даже для столь значимого человека. Я все равно выразил протест, хотя и понимал, проку не будет. Хотя сам он не особо и возражал, памятуя о случившемся в общей камере. В другое СИЗО переводить его так же смысла не имелось, что «Десятины», что «Матросская тишина» – о таком везде узнают. Что далеко ходить, сегодня все газеты вышли с передовицами об аресте Шалого, журналисты выведали и мое имя. Хорошо, написали, «назначен», а не «взялся защищать», иначе быть и мне битому. Теперь стоит ждать пикетов с требованием скорейшей расправы над насильником и убийцей.
Глава 5
На допросе Кожинский играл в открытую, с одной стороны давая мне понять, что все козыри у него, с другой, пытался нащупать слабые места в обвиняемом, пристально вглядываясь в лицо Шалого. Не знаю, что он там прочитал, после подписания протокола мы с Алексеем успели переброситься парой фраз, после чего его вызвали к начальству. Я же поспешил по своим делам, в тот день у меня была встреча со свидетелями и судьей. Вечером созвонился с Кожинским, попросил адреса честной компании собутыльников.
– Вряд ли что вытрясешь, – хмыкнул майор, скидывая их письмом. – Я ж тебе прямым текстом во время допроса сообщил все, что натряс.
– Думаешь, полиции у нас все тайны доверят? Даже лохи изливают душу только мошенникам и священникам.
– А ты у нас первый или второй?
– Психиатр, – усмехнулся я. И перевел разговор на другое, не дававшее покоя с момента допроса. – Я еще по поводу мастурбатора звоню, хотел бы отправить его на дополнительную экспертизу.
– Пустовит, ты же не выразил претензий эксперту, – удивился майор. – Сам читал, кто делал – Ерлан Турсунов. Или ты и ему не доверяешь?
– Доверяю полностью, а вот вашему оборудованию нет. Оно прошлого века, пусть и германское, но после того случая…
Четыре года назад я перепроверил анализ ДНК, в результате чего сумел отвести главную улику обвинения, дело развалилось, суд оправдал подзащитного. Редкая полная победа, обычно судья становится на сторону прокурора. Памятуя это, защитники излишне часто предлагают обвиняемым идти на сделку со следствием. Ведь так заведомо вкатают меньше, а потом апелляция, амнистия, условно-досрочное – глядишь, и половины от запрошенного прокурором срока клиент не отсидит.
– Ладно, подавай ходатайство, – подозрительно легко согласился Кожинский, – заезжай завтра днем. Все равно что в твоей, что в нашей лаборатории одни люди работают. Но ты их зарплатой обеспечиваешь.
– Кожинский, ты за мной шпионишь?
– На такую роскошь денег нет. Просто болтают всякое, а я привык слушать.
На следующий день отправился на Магистральную. Место глухое, дома только значились новостройками, весь этот квартал был возведен в самом конце девяностых, и за полтора десятка лет эксплуатации успели изрядно обветшать, а зарасти деревами не смогли. Оттого выглядели пустыми и неприятно голыми, красуясь бетонными боками с давно облупившейся краской. Дети невеликим числом бегали возле качелей, горки, «черепахи», проржавевших настолько, что подходить к ним было страшно. Интересно, где остальные пацаны, неужели как один пялятся в экраны сотовых или сражаются в приставочные игры?
День был субботний, но поначалу сыскать удалось только Борщова, я не хотел встречаться сразу со всей компанией, предпочитая говорить с каждым поодиночке. Впрочем, на их показания особо не рассчитывал, понимая, какова память человека вечно под хмельком. Как их держат-то на заводе ЖБИ, непонятно, вроде советские времена, когда алкашей вечно прощали за попойки, давно канули в Лету.
Егор производил впечатление паскудное, впрочем, иного трудно ожидать. Неприятное лицо у него, узкая мордашка с выпученными глазками и серым цветом кожи, испещренная мелкими оспинами, неприятная, но и чем-то притягательная. Как и весь вид его, одновременно отталкивающий и располагающий. Немудрено, что Борщов обзавелся семьей, неудивительно, что изводил их как мог и хотел.
Он пригласил меня за стол, выставил жену и сына на улицу. Поставил портвейн, дохнувший сивухой. Мерзость, но пригубить пришлось. Борщов быстро захмелел, чего и добивался. Некоторое время пристально наблюдал за мной, наконец, ослабил бдительность. Я спросил, согласится ли он на аудиозапись своих показаний, он дал согласие.
– Да плохо я помню тот день, законник, столько времени прошло, – начал он, а я еще подумал, не у него ли Шалый ухватил это слово? – Да и трясли меня менты что твоего кота за шкирку. Точно скажу, когда с работы ушел, у нас тогда авария случилась, в четыре отпустили. Я с корешами немного поотмечал такую удачу, день-то нам полный запишут, а не сокращенный. После этого поехал на Магистральную. Прибыл после пяти, но наши даже по первой накатить не успели, точно скажу, сосед Гуся еще орать стал, мол, чего столик заняли, мы тут в домино играем. Да у Кацапа спросите, он передо мной прибыл. А что с Авдеем теперь будет?
– От вас зависит, – коротко ответил я, на что Борщов тут же выдал согласие слегка подкорректировать показания. Может, был и чуть пораньше, но не сильно уверен в этом. На что намекал, понятно, мужик дошлый, сразу учуял выгоду. Но я спросил Борщова о прежних встречах с полицией, отметив про себя, что теперь его показания как потенциального свидетеля обвинения пропадут.
– Да, сам не знаю, чего прицепились, – легко согласился он. – Поначалу, трясли всех подозрительных, особо кто сидел или потенциальных.
Я попросил пояснить эту фразу, Егор пожал плечами.
– Паскудная история, – спокойно ответил он, – но расскажу. Я раньше в детсаду работал, красил, рисовал, сад-огород разбивал, да и сейчас этим же занимаюсь на заводе. Застукали меня за тем, что я, дескать, за карапузами подглядываю. Но только у меня самого спиногрыз семи лет, на кой ляд мне других высматривать.
– А вы не высматривали.
– Смотрел, чего скрывать. За тем, чтоб они краской не заляпались. Я ж художник, а детей потом скипидаром отмывать. Но там правила будь здоров какие, детсад-то для непростых смертных, вот и выперли. В прошлом июле это было.
– Там тоже выпивали?
– Какое! – хмыкнул он. – В полной завязке творил два года. А как погнали, спасибо племяшу, пристроил на завод, он там большой начальник.
– А весной загребли за что?
Он скривился.
– Да ерунда вышла. По пьяной лавочке сболтнул своей подружке, что видел ту девчонку, она и настучала ментам. Неделю в кутузке продержали, потом сообразили, что шутка это. Шутка.
– Подружке? – переспросил я. – Не жене.
– А чего жена? Свое отслужила. Теперь только растить, кормить, обстирывать. За чем получше я к крале хожу. Другой, не такой тупой как прежняя дура. Да вы допивайте, я еще подолью.
Я поднялся, но стакан оставил в покое, от уже принятого желудок протестовал. Двинулся к Кацапову, благо тот уже прибыл с променада в магазин, но набраться еще не успел. Тоже жил на Магистральной, только на другом ее конце. А после него уже к Гусеву, да еще к тому соседу-доминошнику, интересно, был ли у него Кожинский или его люди?
Ивана даже просить не пришлось, едва узнал, зачем я прибыл, стал выкладывать как на духу. Как и Шалый, он жил довольно далеко от приятелей, но всегда прибывал по первому зову. А вот моего клиента иногда приходилось поджидать долго, собутыльники часто начинали без него. По тому судя, насколько складно Кацапов говорил, мне подумалось, этот текст он вызубрил еще на допросах в полиции. И отступать от затверженного не намерен, больше того, именно его теперь почитает абсолютной истиной. Внушение напополам с самовнушением, так это назовут психологи.
Скверно, конечно, но не факт, что Кацапов смог сейчас детально вспомнить те сутки, он и спустя неделю вряд ли привел бы подробности той попойки. Для него это всего лишь один из пустых, незапоминающихся дней, которыми вся жизнь забита.
Он и производил схожее впечатление, невыразительный мужичонка неопределенного возраста, я бы дал немногим за сорок, но по паспорту Кацапову недавно исполнилось тридцать три. Холостяк, пропойца, ищущий пристанище и старающийся обратить внимание на себя всех и каждого. Вот и для меня нашел слова и льстивую полуулыбку, стараясь, чтоб его речь звучала как можно более убедительно. Чувствовалось, подобное внимание Кацапову и в новинку и приятно. Прежде его допрашивали всего раз, но речь он подготовил так, как будто все время поджидал нового случая.
– Я как раз третьим пришел, Гусь и Авдей уже на месте были, то есть, около пяти подошли, как по мне, вряд ли позже. Но и раньше едва ли, они еще разогреться не успели. Вот Егорыча дожидались долгонько, он где-то в половине шестого объявился, зато довольный. Ну, мы сразу в гараж пошли. Приняли немного, пока его поджидали, и пошли.
Он в подробностях излагал все события того дня, видимо, после разговора с Кожинским припомнил еще подробности, да те майору не понадобились.
Толком ничего нового не вызнал. Поспрашивал насчет обыкновенных встреч, оказалось, они собираются в гараже по субботам, та пятница – исключение, тем более благоприятное, что на следующий день после нее тоже поддали.
Я не дослушал, стал собираться. Кацапов еще помялся у входа, дернул за рукав. Предложил на прощание помощь, вдруг еще что важное припомнит. Смотрел на меня при этом глазами преданного пса, очень надеясь, что я дам согласие на новый визит.
– Я ведь с той поры в завязке. И прежде немного пил, так, больше для видимости, но с той поры ни-ни. Чтоб все упомнить и не пропустить.
Попрощавшись, я стал спускаться по лестнице, лифт не работал. Только когда открывал входную дверь подъезда, услышал как щелкнул замок кацаповской квартиры.
Глава 6
С Гусевым мы договорились встретиться вечером, образовавшееся окно я планировал потратить на новый визит в лабораторию, определенно, надо мне там прописаться, а то только трачу или свои, как сейчас, или клиентские деньги; последние, понятно, значительно чаще. Нынче в голове свербела мысль: может, снова вкралась ошибка, может, лучшее оборудование не найдет следов ДНК девочки. И еще одна схожая по силе воздействия дума терзала: надо убедиться, что Шалый действительно виновен по всем статьям, и тогда с чистым сердцем пускать его дело на самотек, на мнение прокурора, на согласное с ним решение судьи.
Эксперт подъехал вместе со мной, удивительная точность, а ведь не сговаривались. Квятковский, первый помощник и ученик Турсунова, и такой же дока, при встрече мы обменялись понимающими взглядами. В ходатайстве я настоял на заборе пробы и у Шалого, чтоб исключить ошибку. В знакомую комнатку СИЗО привели обвиняемого.
Вид у него стал еще более жуткий: лицо приобрело изжелта-лиловый оттенок. Говорил он с заметным трудом, губы плохо слушались. На прибывших, включая меня, смотрел с опасением. Когда ему пояснили суть, немного успокоился, а после взятия пробы попросился на разговор.
Мы остались одни.
– Что, удастся отвести? – спросил он, едва хлопнула дверь.
– Но я понял, что вы эту игрушку первый раз видите, – подчеркнуто вежливо произнес я. – Лучше во всем удостовериться. Тем более, оборудование у судебных экспертов старое.
– Но я правда первый раз вижу, – Авдей буквально прошипел эти слова, кривясь от неприятных ощущений, слова давались ему с трудом. – Зачем она мне, руками проще. Это всё немцы, их извращенцы придумают…
Шалый закашлялся, нижняя губа у него начала кровоточить. Я отвел глаза. Помедлив, произнес:
– А по результатам анализа будем думать, как действовать дальше.
– Но если на ней следы той девчонки, тогда…
– Сперва посмотрим, что эксперт скажет.
– Ему можно верить?
– Нужно. Он в таких делах спец, – я вдруг заметил, что Шалый больше не решается называть меня на «ты», но и на «вы» пока не выходит. Что же, хоть один плюс.
– И долго ждать?
– До пяти дней. Мне как постоянному клиенту, сделают быстрее. В начале будущей недели увидим готовое.
– Только б не нашли, – мрачно произнес он. Вот странно, вроде без нажима, просто сказал, но я вдруг проникся этой фразой, посчитав ее идущей от самого сердца. Потому решил переменить тему и спросил его о содержании в карцере. Авдей рукой махнул.
– Лучше там, чем вот так снова, – он опять закашлялся, я попросил охрану привести врача. Разговор и без того короткий, подошел к концу, Шалого повели на осмотр.
Гусева пришлось дожидаться. Человек необязательный, он и до того откладывал разговор, а когда я прибыл в его квартиру, расположенную в доме напротив здания, где проживала семья Дежкиных, но только числящейся по Электродной улице, то застал только жену и ее знакомую, они собирались уходить. Супруга понятия не имела о моем визите, задержись я на пару минут, и поджидал бы свидетеля в коридоре.
Он прибыл через полчаса, если не позже, я устал смотреть на экран сотового. Спохватился, напрочь позабыв о моем визите, открыл дверь, пригласил на кухню. Предложил налить, хорошо, только чаю. Удивительно, но в субботний вечер, когда обычно собутыльники собираются похорошеть, под хмельком был один только Борщов. Видимо, частые визиты следователя нарушили их «мушкетерскую» традицию, как ее назвал сам Гусев. Я еще спросил, отчего так.
– Ну как же, три мушкетера, – тут же принялся пояснять он, подливая душистый чай из шиповника с чабрецом и подкладывая кусочки пирога, извлеченного из недр объемистого холодильника.
– Но вас четверо.
– И их четверо было, про гасконца не забудьте.
При всем разгильдяйстве Василий оказался самым обстоятельным и обаятельным из всей честной компании. Он твердо запомнил время прибытия Шалого, уверяя меня, что это случилось еще до того, как он принял на грудь первую стопку, то есть в половине пятого. Сослался на доминошника, который – и это тоже традиция, – ежепятнично раскладывал во дворе дома кости со своими товарищами, обычно, стучали они по часу-полтора, до новостей. И выходили всегда в одно время. Гусев последние полтора года перебивался случайными заработками, неудивительно, что обычаи соседей были ему столь хорошо известны. Я надавил на него, проверяя, хорошо ли он помнит события того дня. Оказалось, так себе, но главное, время может подтвердить Ефим, тот самый доминошник, который прогонял их от стола, где уже раскладывал кости, предвкушая захватывающие партии.
– Я почему запомнил: он всегда выходил во двор, как жена начинала свой сериал смотреть. Они постоянно собирались, скверная погода или хорошая. Если шепчет – на улице, если холод или дождь, в подъезде, вы видели, места там много, можно устроиться. В выходные там студенты под пивко собираются, а эти пятницы облюбовали. Погода в конце марта, помню хорошо, теплая стояла, самое оно посидеть.
– Вы тоже в любую субботу собирались?
Гусев кивнул.
– Если форс-мажора какого не случилось у наших. Или мой племянник гараж вдруг занимал, у него еще один есть, женин, а этот под ремонт или чего схоронить ценного от глаз жены. В тот день градусов семнадцать было, очень тепло, я в куртке распарился, пока ждал. Первым как раз Авдей подошел, мы с ним только присели, как доминошник вышел. С ним и сцепились, но потом ушли накатить, а когда вернулись, тут уже и Кацап пришел, а следом и Егорыч.
– Его долго ждали? – зачем-то спросил я. Гусев подумал немного.
– Точно не скажу, наверное, да. Мы уже хорошие были, я в такое время за часами не слежу. А как моя половина начнет из окна пилить, так и закругляемся. В тот день похоже вышло.
– Шалый вам ничего не рассказывал про девочку?
Он сперва не понял, о чем я, потом сообразил.
– Нет, у нас разговоры другие ведутся. Егорыч хвастает, что стащил с завода, мелочь всякую, он как сорока-воровка, вечно все тырит. Я анекдоты рассказываю или чего из жизни забавное припоминаю. Авдей, он что-то такое, как бы сказать, интимное про женщин говорит. Или про футбол. Он за наш «Механизатор» болеет, как и Кацап. Но тот больше молчит, или тоже о футболе. А когда похорошеем, я уж не помню, о чем беседуем. В голове не откладывается.
Василий прав, он действительно был компанейским человеком, пусть и несобранным, безалаберным, но не вздорным. Отвечал охотно, вопросов лишних не задавал, подливал чаю и подкладывал пирог, купленный, возможно, к моему приходу. Или чьему-то еще, запамятованному прежде.
Еще подумалось, как таких совершенно разных людей смогла объединить выпивка. Или у них имелось общее прошлое, о котором мне попросту не известно?
– О женщинах что Шалый обычно рассказывал?
Гусев смутился.
– Да как вам сказать. Говорит какие они стервы, что мало дают, что глаз да глаз нужен, что только кулаком воспитаешь. Все в таком духе.
– Похождения свои расписывал?
Он задумался и довольно долго молчал. Наконец, пожал плечами:
– В общих чертах, чего-то конкретного нет, не вспоминаю. Вот только когда начнет, лучше останавливать, он злобится часто на всех баб без повода. Так что мы больше про футбол, хоть я его и не люблю. Если не чемпионат мира, конечно, тогда да. Жду, когда он у нас случится. Может, билет куплю, города повидаю. А то дальше Новосибирска и не был нигде, даже в Россию до сих пор не съездил.
Забавно, как мы, сибиряки, относимся, вернее, не относимся, к жителям Европейской части страны. Будто другое государство. У нас и столица своя, Новосибирск, его так часто и называют. Да и не единственная это особость – многие во время переписей указывали в качестве национальности именно сибиряк. И порой гордились этой особостью. Симонович так и поступил, потом нам об этом рассказывал, довольный. Впрочем, его национальность это отдельная песня, весьма невеселая. Достаточно сказать, что его деда, обычного участкового терапевта, в пятьдесят первом осудили на десять лет, прицепив к приснопамятному «делу врачей» – массовая истерия тогда охватила весь Союз. По слухам, усердно циркулировавшим и в нашей глуши, из России, ну да, откуда ж еще, к нам в Сибирь и на Дальний Восток собирались депортировать евреев, примерно как до того чеченцев, татар, венгров, армян, немцев… Да и сам мой коллега не избежал паскудных россказней властей, вздумавших бороться с мировым сионизмом – потому в восемьдесят четвертом он, тогда студент юрфака, поменял фамилию на мамину, став ненадолго Миловидским. В девяносто втором вернулся ныне хорошо всем знакомым Симоновичем.
– О детях он не рассказывал чего?
– Н-нет, не припомню такого, – Гусев замялся. – Своих у него не было, а о наших никто не рассказывал, даже Егорыч, хотя тот своего спиногрыза, как мы вдвоем окажемся, часто поносил. Кацап, тот всегда тихий, кажется, тоже ни разу про дочку не говорил. От него вообще слова лишнего не услышишь, больше поддакивает и соглашается. Странный, конечно.
Спрашивал у всех троих, но никто историй о детях от Шалого не слышал. Не доказательство, конечно, скорее, расчет на будущую линию защиты.
Напоследок поинтересовался адресом доминошника, но Гусев понятия не имел, посоветовал спросить бабушек у второго подъезда, кто-то из них непременно скажет. Но лучше представляться милицией, мало ли как они к адвокату отнесутся.
Он прав, милиция куда понятней. Спустившись, я так и поступил, представившись «служителем правопорядка», объяснили сразу. Третий подъезд, шестой этаж слева, он точно дома, идите смело. Что и сделал.
По дороге не выдержал, позвонил Баллеру. Председатель палаты ничуть не удивился моему появлению в своем мобильном.
– Вадим Юрьич? Ждал твоего звонка даже раньше. Все же решился спросить о былом.
Кашлянув нервно, поинтересовался о первом процессе над клиентом. Баллер помолчал, собираясь с мыслями, я буквально видел, как он при этом слегка покусывает губу и трет большим пальцем указательный, как делал это всегда, что в домашней обстановке, что в здании суда, неважно, в каком качестве он там находился, а ведь ему доводилось выступать и свидетелем. Наконец, произнес неспешно:
– Мне тогда Шалый показался человеком скользким, неумеренным во всем, способным на большее, нежели то, в чем его обвиняли. То, сколько я ему отмерил, это даже не заслуга адвоката, но вина дознавателей. Не могу вспомнить следователя, серое пятно вместо лица…
– Архип Головня, – подсказал я.
– Да, верно. Его после этого процесса сняли с должности, отправили на заслуженный отдых. Теперь вспомнил. Вадим Юрьич, тебе бы надо встретиться со Скобиным, он человек дошлый, куда лучше моего расскажет обо всех деталях. Память у него, сам помнишь, какая.
– Мне нужен ваш острый взгляд сейчас. И ваше мнение, – не знаю, зачем льстил, вдруг почувствовав себя школьником перед учителем, дающим мне последние наставления.
– Не надо так говорить, ни к чему. Серьезных улик, как я понимаю, сейчас против Шалого нет?
– Только косвенные. Зато множество.
– Иначе ты бы не спрашивал. Да, верно. Даже если найдут девочку… тело девочки, – поправился он, – вряд ли что-то сильно изменится. Похоже на следствие давят, требуя закругляться. Да и город взбудоражен. Тебя уже допрашивали журналисты? А вот меня успели найти. О тебе, Вадим Юрьич, вызнавали. Скоро и так доберутся. Будь осторожней, это ведь и против тебя процесс идет, сам понимаешь.
Понимал бы раньше, коли разум не затмило тщеславие. Но на суде точно будет жарко.
– Мне трудно сказать о том, мог или нет, если ты об этом спрашиваешь, – наконец произнес бывший судья. – Скользкий тип, повторюсь, сам от себя не знает, чего ожидать. Проверял, подружки у него какие-нибудь есть?
– Если и имелись, то за деньги. Других подобные ему, если встречают, то понятно, чем это заканчивается для обоих. Сам Шалый ничего не рассказывает, да и не хочет признаваться, резонно скрытничает, а вот дружки его тоже тему не стремятся поднимать – сами мутные.
– Это верно, компанию подбирают среди себе подобных. За каждым таким не один грешок водится, только пока не запротоколированный. – Он снова помолчал, наконец, произнес: – Не могу тебя обнадежить. Мог. По моему убеждению, способен. В неволе такие только злее становятся, а хуже того, отчаянней.
Баллер будто недавно встречал Шалого, ровно сам на его допросе побывал. Что значит, судья. Насквозь видит, как рентген.
Поблагодарив, я поднялся к квартире доминошника, позвонил.
Любителя постучать на свежем воздухе звали Ефим Головко. Невысокий, тихий человек, вроде среднего возраста, но как выяснилось, уже полтора года как пенсионер. Потому домино и увлекся, что за зиму перечитал все старательно откладываемые прежде детективы, решив попытать себя в любимом спорте старых и новых приятелей из соседних подъездов. У пенсионера быстро переменяются вкусы и заводятся связи – стоит только выйти спозаранку во двор.
Головко об этом сам охотно рассказывал. Пусть мой визит его удивил, как оказалось, полиция до него так и не добралась, но все, о чем мог рассказать, Ефим охотно поведал, старательно припоминая всякую деталь.
– Вот право, не люблю я этой публики. Не понимаю даже. Что за прок сидеть друг против друга и напиваться. Да и разговоры, уж не сочтите за старческое брюзжание, слушать невыносимо. То всех поносят, то друг с другом собачатся, то в обнимку, то на ножи. Вот и в тот раз, обычно они под нашими окнами ежесубботне собираются, соседи к ним притерпелись, хотя трудно это таким словом назвать. Скрипя зубами выносят, так вернее. Раз участкового призывали, да проку, побеседовал и ушел. Они и наглеют.
– Вы время, когда эта четверка стала собираться, хорошо запомнили?
Головко хмыкнул.
– Еще бы. Моя супружница, она синхронно со мной на заслуженный отдых вышла, пристрастилась сериалы смотреть. Отечественные или турецкие мылодрамы, как я их именую. Новости заканчиваются в половине пятого, она сразу к телевизору. Выходные только свободны.
– А в тот день?
– Обязательно. Погода хорошая уже стояла, вот как сейчас, под двадцать градусов тепла и сухо, снег еще только лежал в углах двора. У нас солнце нечасто появляется и ненадолго, сами видите, дома по двадцать этажей настроили вплотную. Как жена за телевизор, я по традиции за дверь. Семенычу позвонил и Витьку, мы обычно втроем стучим. Вышел, а там уже эти двое столик заняли, поджидают. Один уже хороший, я смотрю.
– Авдея Шалого точно помните, – на всякий случай я показал фото. Головко охотно кивнул.
– Он самый и есть. Этот еще трезвый, но вечно всем недовольный, злой, больше всех орет. Детей еще обижает, дай повод.
Сердце екнуло.
– Поподробнее расскажите. Кого и как?
Головко замялся.
– Да как пьянь на детей смотрит, лучше меня знаете. Шугает, пристает, обматерит или и вовсе взгреет. Соседка моя говорила как-то, что вот именно Шалый ее мальчика скинул с велосипеда, когда тот мимо проезжал, а саму машину об дерево ударил несколько раз. Почему к участковому не пошла, сами понимаете, – проку ноль.
