bannerbannerbanner
Лживый брак

Кимберли Белль
Лживый брак

Полная версия

5

Сколько я ни убеждаю ее, что это вовсе не обязательно, Клэр идет вслед за мной по выложенной плиткой дорожке до самой двери. Я роюсь в сумке, вытаскиваю ключи и вставляю их в замок.

– Спасибо, что подвезли. Со мной все будет в порядке.

Повернув ключ в замке, я вхожу в дом, но, когда поворачиваюсь, чтобы закрыть дверь, Клэр останавливает меня, уперев ладонь в витражную панель.

– Дорогая, я останусь. До тех пор, пока не приедут ваши родители.

– Не обижайтесь, Клэр, но я хочу побыть одна.

– Не обижайтесь, Айрис, но я не уйду. – Ее высокий голос звучит на удивление твердо, но слова смягчает улыбка. – Можете не разговаривать со мной, если вам не хочется, но я остаюсь, и точка.

Я отступаю назад и позволяю ей войти.

Клэр оглядывает прихожую, оценивая медового цвета стены, блестящий деревянный пол, выкрашенный темной, почти черной краской, резные перила лестницы. Вытянув шею, она заглядывает за угол в гостиную, которую украшает одинокий бежевый диван – наш подарок друг другу на Рождество из «Рум энд Борд» – и указывает вглубь дома:

– Я полагаю, кухня там?

Я киваю.

Она бросает сумку возле двери и идет по коридору.

– Я приготовлю нам чай.

Она скрывается в кухне, расположенной за углом.

Как только она уходит, я хватаюсь за стойку перил, на меня наваливаются воспоминания этого утра. Тяжесть тела Уилла на моем теле, согревающее тепло его рук и горячей обнаженной кожи. Его губы, целующие мою шею, опускаясь все ниже, утренняя щетина, легонько царапающая мои груди, живот. Мои пальцы, зарывающиеся в его волосы. Вода, стекающая по мускулистому торсу Уилла, когда он выходит из душа, прикосновение его пальцев к моим в тот момент, когда я подаю ему полотенце. Его гладкие, теплые губы, тянущиеся подарить мне еще один поцелуй, хотя я уже сто раз предупреждала его, что он всерьез рискует опоздать на самолет. Тот прощальный взмах рукой, блеск обручального кольца на пальце, в момент, когда он вытаскивал чемодан за порог, чтобы ехать в аэропорт.

Он вернется. У нас еще не заказаны номера в гостинице и ресторан, и нам еще надо обсудить, как мы будем праздновать дни рождения. В следующем месяце мы едем в «Сисайд», где решили провести День памяти павших только вдвоем, а летом – в «Хилтон Хэд» с моими родителями. Только этой ночью он целовал мой живот и говорил, что не может дождаться, когда я так растолстею, нося нашего ребенка, что он не сможет меня обнять. Уилл не может исчезнуть. Такой конец слишком нереален, он не укладывается в голове. Мне нужны доказательства.

Я бросаю вещи на пол и иду по коридору вглубь дома, где открытая кухня соседствует со столовой и гостиной. Я выуживаю из корзины с фруктами пульт от телевизора и включаю CNN. На экране возникает девушка-репортер, она стоит на фоне кукурузного поля, ветер треплет ее темные волосы, и задает вопросы седому мужчине в нелепой куртке. Судя по появившейся внизу экрана надписи, это хозяин того самого кукурузного поля, которое теперь усеяно обломками рухнувшего самолета и человеческими останками.

Из-за угла появляется Клэр, держа в руках коробочку с чайными пакетиками. Сделав большие глаза, она говорит:

– Вам не стоит это смотреть.

– Тише. – Я нажимаю на кнопку регулировки громкости и не отпускаю ее до тех пор, пока голоса людей на экране не начинают причинять моим ушам такую же боль, как их слова. Журналистка засыпает мужчину вопросами, а я в это время стараюсь разглядеть на заднем плане хоть какие-то следы Уилла. Прядь каштановых волос, рукав синего джемпера. Затаив дыхание, я вглядываюсь изо всех сил, но на экране только дым и качающиеся на ветру стебли кукурузы.

Журналистка просит старика рассказать перед камерой, что он видел.

«Я работал в дальнем конце поля, когда услыхал, как он приближается, – сказал мужчина, указывая на бескрайние ряды кукурузы позади себя. – Самолет, в смысле. Я услыхал его раньше, чем увидел. С ним явно было не все в порядке».

Журналистка прерывает его рассказ:

«Почему вы подумали, что с самолетом что-то не так?»

«Ну, двигатели пронзительно выли, но я не видал ни дыма, ни огня. Пока он не врезался в поле и не взорвался. Самый большой взрыв, какой я когда-либо видел. Я был примерно в миле отсюда, но и то почувствовал, как земля вздрогнула, а потом так дохнуло жаром, что чуть волосы мне не спалило».

Как долго самолет падал с неба? Одну минуту? Пять? Я думаю о том, что должен был чувствовать Уилл, и меня опять начинает тошнить, да так, что я едва успеваю добежать до раковины.

Клэр дотягивается до пульта и выключает звук. Я стою, крепко держась за столешницу и уставившись на поцарапанное дно раковины, в ожидании, пока мой желудок успокоится, и думаю: «И что теперь? Что, черт возьми, мне теперь делать?» Я слышу, как за моей спиной Клэр шарит по кухне, заглядывая в шкафы, как с характерным звуком открывается и закрывается дверца холодильника. Она возвращается с пачкой крекеров и бутылкой воды:

– Вот. Вода холодная, так что пейте потихоньку.

Не обращая на нее внимания, я обхожу стол и падаю на табурет, стоящий с другой стороны.

– Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. – Клэр смотрит на меня вопросительно. – Стадии принятия неизбежного горя по Кюблер-Росс. Я явно нахожусь на этапе отрицания, потому что случившееся кажется мне бессмыслицей. Как может человек, направляющийся в Орландо, очутиться в самолете, следующем на запад? Разве что конференцию перенесли в Сиэтл или произошло что-то в этом духе?

Клэр пожимает плечами, но по ней не скажешь, что она в чем-то сомневается. Если я, возможно, и нахожусь в стадии отрицания, то Клэр точно нет. Хотя она и не говорит этого в слух, но верит утверждению представителей «Либерти эйрлайнс», что Уилл – один из тех 179 несчастных, чьи разорванные на куски тела разбросаны по кукурузному полю где-то в Миссури.

– Этого просто не может быть. Уилл сказал бы мне об этом, но он говорил только про Орландо. Вот только сегодня утром он стоял на том самом месте, где сейчас стоите вы, и говорил о том, как он ненавидит этот город. Жару, пробки и эти чертовы тематические парки на каждом углу. – Я качаю головой, от отчаяния мой голос звучит все громче. – На него столько всего навалилось, может, он просто не знал, что конференцию перенесли в другой отель. Возможно, все это время бродил по раскаленным улицам Орландо, пытаясь отыскать это новое место. Но почему он тогда мне не перезванивает?

Клэр молчит.

Я прикрываю глаза, сердце бьется рывками, внутри бушует настоящий ураган эмоций. Что мне делать? Кому звонить? Мое первое побуждение – позвонить Уиллу, как я это делаю всякий раз, когда сталкиваюсь с проблемой, которую не могу разрешить самостоятельно. Его методичный ум обладает способностью видеть вещи иначе, чем я, и он почти всегда находит путь к решению.

– Тебе стоило бы заняться разработкой приложения, – сказала я ему однажды после того, как он помог мне составить программу по информированию о вреде наркотиков и алкоголя на весь семестр. – Ты мог бы заработать целое состояние. А приложение назвать «Что скажет Уилл?».

Он хлопнул в ладоши и улыбнулся моей самой любимой улыбкой.

– Сейчас он говорит, что ты прелестна и что ты должна подойти и поцеловать меня.

Я прижимаю ладони к губам и говорю себе, что надо успокоиться и подумать. Должен быть кто-то, кто скажет мне, что все это просто какое-то грандиозное недоразумение.

– Джессика! – Я спрыгиваю с табурета и бросаюсь к телефону, стоявшему на зарядке рядом с микроволновкой. – Джессика знает, где он. Она знает, куда перенесли конференцию.

– Кто это Джессика?

– Помощница Уилла. – Я набираю номер, который знаю наизусть, повернувшись к Клэр спиной, чтобы не видеть, как она вздергивает брови, как отводит взгляд, кусая губы. Она не хочет огорчать меня, так же как Тед.

– «Эппсек консалтинг», меня зовут Джессика. Слушаю вас.

– Джессика, это Айрис Гриффит. Вы не…

– Айрис? Я думала, вы уехали в отпуск.

Ее слова звучат так неожиданно, что мне нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя. Джессика, возможно, мастерски умеет отвечать на звонки и координировать расписание нескольких безалаберных технарей, но все же у нее голова, а не компьютер.

– М-м-м, нет. Почему вы так решили?

– Потому что вы собирались на Майанскую Ривьеру делать ребеночка. Уилл показывал мне фотографии отеля, выглядит потря… – Она замолкает на полуслове и судорожно вздыхает. – О господи, Айрис, я, должно быть, что-то напутала. Наверно, посмотрела не на ту неделю.

Я знаю, о чем думает Джессика. Она думает, что он там с другой женщиной. Но даже если она права, пускай. Что, если Уилл жив и сейчас валяется где-то на пляже в Мексике? На пару секунд в груди вновь загорается надежда, но быстро гаснет, когда я понимаю, что это невозможно. Уилл никогда бы не стал меня обманывать, но даже если и так, то Мексика – последнее место, куда бы мог отправиться мой ненавидящий жару муж. Скорее это был бы круиз на Аляску.

– Он не может быть в Мексике, – произношу я, просто чтобы унять дрожь в голосе и скрыть за любезным тоном нарастающее отчаяние. – Он один из докладчиков на конференции по информационной безопасности, помните?

– Какой конференции?

Я таращу глаза. Кто вообще взял на работу эту женщину?

– Которая проходит в Орландо.

– Подождите. Я ничего не понимаю. Он что, не в Мексике?

И тут я выхожу из себя. Набрав в грудь побольше воздуха, я кричу в телефон так, что в горле начинает саднить:

– Я не знаю, Джессика! Я, черт возьми, не знаю, где Уилл! В этом-то вся и проблема!

Воцаряется тишина, молчит Клэр за моей спиной, а Джессика на другом конце провода. От этой тишины у меня звенит в ушах. Я знаю, что мне следует извиниться, но рыдания душат меня, и я буквально захлебываюсь словами:

– Они… Они говорят, Уилл был в том самолете, который разбился этим утром, но этого не может быть. Он летел в Орландо. Скажите мне, что он в Орландо.

 

– О боже. Я видела новости, но мне и в голову не пришло, Айрис. Я не знала.

– Пожалуйста. Просто помогите мне найти Уилла.

– Ну конечно. – Джессика на секунду замолкает, я слышу, как она щелкает по клавиатуре. – Я совершенно уверена, что не заказывала для него билет на сегодня, но у меня есть доступ к его счетам от авиакомпаний. Еще раз, какой авиакомпании принадлежал разбившийся самолет?

– «Либерти эйрлайнс», рейс 23.

Снова повисает тишина, прерываемая постукиванием клавиатуры.

– О'кей, я вошла. Давайте посмотрим… Рейс номер 23, вы сказали?

Я ставлю локти на стол, подпираю голову рукой, изо всех сил зажмуриваюсь и начинаю молиться.

– Да.

Я задерживаю дыхание и угадываю ответ по тому, как вздыхает Джессика.

– Ох, Айрис… – начинает она, и перед глазами у меня все плывет. – Мне очень жаль, но вот оно. Рейс 23 в Сиэтл, вылет из Атланты сегодня утром в 8:55, обратный рейс… Странно. Похоже, он взял билет в один конец.

Ноги у меня подкашиваются, и я сползаю на пол.

– Проверьте «Дельту».

– Айрис, я не уверена…

– Проверьте «Дельту»!

– Хорошо, дайте мне пару секунд… Сейчас загрузится… Постойте, странно, но здесь он тоже есть. Рейс 2069 в Орландо, вылет сегодня в 9:00 утра, обратно в пятницу в 20:00. Почему он забронировал два билета на рейсы, следующие в противоположных направлениях?

От облегчения ко мне возвращаются силы, и я выпрямляюсь, сидя на полу.

– Где проходит конференция? Я звонила в гостиницу на Юниверсал-бульвар, но ее, видимо, перенесли в другое место.

– Мне жаль, Айрис. Но мне ничего не известно о конференции.

– Тогда спросите кого-нибудь! Наверняка кто-то знает про конференцию, которую планировала ваша компания.

– Нет. Я имела в виду, что у «Эппсек» не запланировано ни одной конференции как минимум до начала ноября.

Следующий вопрос дается мне только с третьей попытки:

– А Мексика?

– В «Дельте» или «Либерти эйрлайнс» информации о таких билетах нет, но, если хотите, я могу проверить другие авиакомпании.

Теперь в ее голосе звучит жалость, а этого я не могу вынести ни секунды. Я вешаю трубку и узнаю в Гугле номер «Дельты». Мне приходится ждать ответа девять бесконечных минут, потом объяснять ситуацию поочередно нескольким сотрудникам службы клиентской поддержки, наконец меня соединяют с Кэрри, представителем по оказанию содействия семьям с неестественно бодрым голосом.

– Здравствуйте, Кэрри. Меня зовут Айрис Гриффит. У моего мужа Уилла был забронирован билет на рейс 2069, вылетевший сегодня утром из Атланты в Орландо, но у меня нет от него известий с момента, как он приземлился. Не могли бы вы проверить, все ли в порядке, он долетел?

– Конечно, мэм. Мне нужен только номер билета.

Это означает, что нужно повесить трубку и снова звонить Джессике, но я не собираюсь снова бесконечно долго дожидаться своей очереди. Я хочу получить ответ немедленно.

– А вы не могли бы найти его по имени? Мне правда очень нужно знать, сел ли он в самолет.

– Боюсь, это невозможно. – Ее лишенный каких-либо эмоций голос звучит бодро, плохие новости она сообщает так, будто я выиграла бесплатный ужин в ресторане. – Политика конфиденциальности не позволяет нам разглашать маршрут следования пассажира по телефону.

– Но это мой муж. А его жена.

– Я понимаю, мэм, и, если бы я могла проверить ваш семейный статус по телефону, я могла бы предоставить вам информацию. Может быть, у вас есть возможность посетить ближайший офис нашей авиакомпании, захватив с собой соответствующий документ, и наш сотрудник на месте…

– У меня нет времени ехать в ваш офис! – кричу я, сама удивляясь тому, как резко и отрывисто вылетают слова, но женщина на том конце телефонной линии хранит молчание. Если бы не шум на заднем фоне, клацанье клавиатуры и чьи-то голоса, я бы решила, что она повесила трубку.

Потом я вдруг слышу пронзительные звуки, похожие на шум помех в микрофоне, и до меня не сразу доходит, что я сама их издаю. Отчаяние сломило меня.

– Дело в том, что у него был также билет на рейс 23 «Либерти эйрлайнс», понимаете? Но его не должно было быть в том самолете. Он должен был лететь на самолете вашей авиакомпании. А теперь он не отвечает на мои звонки, и в отеле ничего не знают ни о нем, ни о конференции, и его помощница тоже, она даже думала, что он в Мексике, а этого вообще не может быть. И теперь с каждой секундой, когда я не знаю, где мой муж, я все больше схожу с ума. Поэтому, пожалуйста, загляните в свой компьютер и скажите мне, летел ли он тем рейсом. Умоляю вас.

Она откашливается.

– Миссис Гриффит, я…

– Пожалуйста. – Голос у меня срывается, и мне не сразу удается продолжить. Меня душат слезы, которые теперь льются безостановочно. – Пожалуйста, помогите найти моего мужа.

Кажется, что пауза никогда не закончится, я так сильно сжимаю в руке телефон, что у меня начинают болеть пальцы.

– Мне жаль, – когда она наконец снова начинает говорить, то почти шепчет, – но ваш муж не был зарегистрирован на рейс 2069.

Я вскрикиваю и с силой швыряю телефон через всю комнату. Он ударяется о шкаф и падает на кафельный пол экраном вниз. Даже не глядя на него, ясно, что он разбился вдребезги.

* * *

Остаток дня я провожу в постели, кутаясь в халат Уилла, который натянула не раздеваясь, и забившись под одеяло. Уилл солгал. Этот сукин сын солгал. И не просто солгал, а подкрепил свой обман сказкой о мифической конференции, которая потянула за собой новое нагромождение лживых подробностей, он даже цветной флаерс не поленился состряпать на компьютере. У меня внутри все клокочет от бешенства, так что я не могу думать ни о чем другом. Как Уилл мог так поступить? К чему были все эти сложности? Меня трясет от напряжения, главным образом потому, что теперь я знаю, что у него не было причин лететь в Орландо.

Мои родители, как они и сказали по телефону, приезжают до наступления темноты. Лежа под несколькими слоями одежды и одеял, я слышу, как они негромко разговаривают с Клэр. Мне нетрудно представить себе испуганное выражение на лице мамы, когда Клэр рассказывает им про мое падение в школе и звонки Джессике и в офис «Дельты». Вот она вытягивает шею, стараясь заглянуть на площадку второго этажа, на ее лице читается нетерпение, она поспешно прощается с Клэр и поднимается по лестнице. Через пару секунд я слышу звук отъезжающего автомобиля и чувствую, как кто-то садится на край кровати.

– О, детка. Моя милая, милая Айрис. – Голос у нее мягкий, но согласные звучат твердо и четко – наравне с любовью к мясу с картошкой, эта особенность произношения упрямо указывает на ее голландские корни.

Как ни ужасно это звучит, но я не могу посмотреть маме в лицо. Не сейчас. Я знаю, что увижу, если выберусь из кокона: мамины глаза, красные, опухшие и полные жалости, и я знаю, что будет, как только я загляну в них.

– Мы с папой просто убиты горем. Мы любили Уилла и будем ужасно по нему скучать, но больше всего мое сердце болит из-за тебя, моя дорогая девочка.

От слез начинает щипать глаза. Я не готова говорить об Уилле в прошедшем времени и не могу слышать, как говорит кто-то другой.

– Мама, прошу тебя. Дай мне минуту.

– У тебя есть столько времени, сколько необходимо, ливерд[2]. – Если мама начинает употреблять ласковые обращения на своем родном языке, значит, она здорово расстроена.

Кровать скрипнула, мама поднялась.

– Твой брат будет здесь часов в девять. Джеймс был на операции, когда им сообщили, так что они выехали из Саванны около часа назад. – Она помедлила, как будто ждала ответа, но, не получив его, добавила: – Ох, схати[3], я могу что-то сделать?

Да. Ты можешь притащить сюда Уилла. Чтобы я могла свернуть ему шею.

6

Я просыпаюсь и сразу думаю: «Где Уилл? Где мой муж?»

Часы показывают семнадцать минут первого. Я напрягаюсь, стараясь расслышать звук льющейся воды в ванной, шлепки босых ног по деревянному полу, но, если не считать свиста теплого воздуха в вентиляции, все тихо.

Воспоминания о вчерашнем дне обрушиваются с беспощадностью грузовика, летящего в лобовую. Уилл. Самолет. Мертв. Боль пронзает меня с головы до ног, дыхание замирает.

Меня охватывает ужас. Я сажусь в кровати, включаю свет и глубоко дышу до тех пор, пока наконец стены не перестают давить на меня. Откинув одеяло, я нахожу углубление в матрасе на том месте, где еще вчера лежал Уилл. Без него наша широченная кровать увеличилась до размеров океанского лайнера, и я тону в ее пустоте. Я провожу ладонью по его подушке и нащупываю несколько темных волосков, зацепившихся за плотный хлопок. Я закрываю глаза. Я до сих пор чувствую его, физически чувствую тепло его кожи, покалывание щетины, скользящей по моему плечу, вес наваливающегося на меня тела, мой вздох, когда он проникает внутрь. Вот он здесь, и вот уже его нет, как по мановению палочки какого-то зловещего фокусника.

И что, теперь я должна поверить в то, что он лежит, разорванный на куски, на кукурузном поле в Миссури? Да нет, это же просто безумие. Такое даже представить себе невозможно.

С трудом выбираюсь из кровати. Тело чужое, неповоротливое, а грудь будто сдавлена тисками, так что трудно дышать. На мне все еще халат Уилла. Пока я спала, он перекрутился, плотно обвив мое тело. Чтобы выпутаться из него, я ослабляю пояс, расправляю махровую ткань и снова плотно запахиваю халат. Он мне велик, но в нем так тепло и уютно, и он хранит запах Уилла – а это значит, мне тяжело будет его снять.

Внизу, на кухне бело-голубым светится телевизор. Звук выключен, но на экране идет репортаж с места катастрофы. Я довольно долго наблюдаю за корреспондентом, ведущим репортаж на фоне обугленной земли и дымящихся кусков металла, и вдруг мне в голову приходит, что он немного переигрывает. Слишком широко раскрыты глаза, слишком нахмурены брови, все как-то слишком театрально. Видно, он ждал такую историю всю свою карьеру и теперь изо всех сил старается не упустить этот шанс.

На диване за моей спиной слышится какое-то копошение, и из бесформенной массы возникает Дэйв, мой брат-близнец, в толстовке с эмблемой «Джорджия Бульдогс» и пижамных штанах.

– И давно ты спустилась? – говорит он глубоким, меланхоличным басом, больше подходящим спортивному комментатору, нежели риелтору. Он раскуривает косяк размером с сигару, глубоко затягивается и похлопывает рукой по дивану рядом с собой.

– Я скажу маме. – Если не считать рыданий, это первый раз, когда я что-то произношу вслух за последние семь часов, и в горле сразу начинает саднить. Я плюхаюсь на диван.

– Мой муж врач, – говорит Дэйв, сделав затяжку. – Это лекарство.

– Кто бы сомневался, – фыркаю я.

Он протягивает мне косяк, но я качаю головой. У меня голова и так идет кругом. Наверно, не лучшая идея усугублять дело марихуаной, будь она хоть трижды лекарством.

Мы долго сидим в облаке сладковатого дыма, молча глядя на безмолвные картинки на экране телевизора. Зрелище настолько кровавое, что у меня нет сил смотреть на него, поэтому я сосредотачиваюсь на лице репортера. Он жестом просит оператора следовать за ним и обходит громадный обломок фюзеляжа, потом показывает одинокий детский ботинок, и пытаюсь читать по его губам. «Вот стикер. Сырные конфеты. Коза и три тролля». Как глухие это делают?

У репортера лоб становится как у шарпея, и Дэйв качает головой:

– Этот сукин что-то слишком уж веселится.

Все, что вы когда-либо слышали про близнецов, правда; мы с Дэйвом живое тому доказательство. Мы с ним похожи, мы одинаково поступаем, у нас одни и те же жесты и привычки. У нас у обоих полные губы и костлявые пальцы, мы готовы смотреть любые спортивные состязания, но терпеть не можем заниматься спортом и отказываемся есть любое блюдо, если в нем есть хоть капля уксуса. Между нами даже есть телепатическая связь, этот таинственный дар, позволяющий близнецам без слов знать, что думает каждый из них. Хотите пример? Я знала, что мой брат гей, еще до того, как он сам это понял.

Он затушил косяк о блюдце, в котором уже было полно пепла, и поставил его на приставной столик.

 

– Если хочешь знать, мама страшно переживает. Она уже скупила весь «Крогер», и у нее еще вот такой список продуктов, которыми она собирается набить твой холодильник. Если ты как можно быстрей не позволишь ей начать нянчиться с тобой, то скоро у тебя будет столько провизии, что ты сможешь открыть столовую для бездомных.

– Если я позволю, то все это станет правдой. – Я вздохнула и прижалась к нему, положив голову ему на плечо. – А я говорю себе, что это не так. Что в пятницу вечером Уилл войдет в эту самую дверь весь взмокший, мятый, сердитый, и я закричу: «Я же вам говорила!» Я говорила, что Уилла не было в том самолете. Я все жду, что кто-нибудь ущипнет меня, возьмет за плечи и встряхнет, чтобы я проснулась, но этого не происходит. Я застряла в этом кошмаре.

– Это точно. – Он берет меня за руку и большим пальцем дотрагивается до кольца. – Симпатичное «Картье».

Я снова пытаюсь сдержать слезы.

– Мы с Уиллом пытаемся забеременеть. Возможно, ты уже дядя.

Дэйв молча смотрит на меня секунд тридцать. Он не говорит ни слова, но это и не нужно. «Долго это будет продолжаться? – вопрошают его глаза. – Сколько еще мы будем говорить об Уилле так, будто он еще здесь?»

– Столько, сколько сможем, – отвечаю я.

Что же касается наших попыток забеременеть, то тут он не кажется удивленным.

– Что вы так долго собирались? Мы с Джеймсом думали, что за это время вы нарожаете целый выводок.

– Уилл хотел подождать. Он говорил, что еще какое-то время не хочет ни с кем меня делить.

– И что изменилось?

Я задумалась.

– Не знаю, и, если честно, мне в голову не приходило спрашивать. Я была так счастлива, что он наконец согласился. Он говорит, что хочет маленькую девочку, похожую на меня, но, если все это правда, если этот кошмар происходит на самом деле, я надеюсь, что это будет маленький мальчик, похожий на него.

– Даже после несуществующей конференции?

Конечно, Дэйв уже в курсе. Мама наверняка вытащила все что можно из Клэр, а потом часами препарировала ложь Уилла с каждым, кто готов был слушать. Уверена, что у нее уже заготовлен длинный список теорий относительно того, почему Уилл так поступил, для чего ему понадобились сложности с изготовлением флаерса конференции, зачем он забронировал билеты на два рейса в противоположные концы страны.

Но я и так уже знаю ответы. Чтобы я не узнала, куда он направляется, что собирается там делать и с кем намеревается встречаться. Любой подойдет.

Бессильная ярость, которая до этого сотрясала меня под одеялом, грозит вырваться на поверхность, и я с трудом справляюсь с ней. Я люблю мужа. Я скучаю по нему и хочу, чтобы он вернулся. Эмоций так много, и они так сильны, что не оставляют места для злости. Я торгуюсь с Богом, хотя даже до конца не уверена, верю ли в него: «Верни мне Уилла, и я даже не стану спрашивать, где он был. Обещаю, что даже не вспомню об этом».

– Одна ложь не отменяет семь лет брака, Дэйв. Взбесила ли она меня? Возможно. Но этого недостаточно, чтобы уничтожить мою любовь к мужу.

Он нехотя пожимает плечами:

– Конечно нет. Но можно я задам тебе один вопрос? Только не злись. – Он ждет, и я неохотно киваю. – А что насчет Сиэтла? Я не имею в виду дождь, «Старбакс» и клетчатые рубашки.

Я всплескиваю руками.

– Черт, я не знаю. Уилл вырос в Мемфисе, потом сразу после окончания магистратуры в университете Теннесси переехал в Атланту. Вся его жизнь прошла на Восточном побережье. Он никогда даже не упоминал про Сиэтл. Насколько мне известно, он никогда там не был. – Я разворачиваюсь и смотрю в кошачьи глаза, того же темно-оливкового цвета, что и у меня. – Но ведь на самом деле ты хочешь знать, думаю ли я, что у него интрижка.

Дэйв неторопливо кивает.

– А ты думаешь?

Внутри у меня все сжимается – не потому, что я считаю, будто муж меня обманывал, а потому, что так будут думать все остальные.

– Нет. Но я также не думаю, что он был в том самолете, хотя сейчас не слишком хорошо соображаю. А что думаешь ты?

Дэйв надолго замолкает, обдумывая ответ.

– Когда дело касается зятя, у меня больше вопросов, чем ответов. Не пойми меня неправильно, мне он очень нравится, особенно то, что он так сильно тебя любит. Такую любовь невозможно сыграть, каждый раз, когда ты входишь в комнату, его лицо озаряется таким счастьем, что я бываю вынужден отворачиваться – а я гей. Я в этом разбираюсь. Так что, отвечая на твой вопрос, нет, я не думаю, что у твоего мужа была интрижка.

Мое сердце, которое и так уже держалось на честном слове, раскалывается на две половины. Не потому, что Дэйв верит моему мужу или говорит о нем как о живом, но еще и потому, что его собственная любовь ко мне так сильна, что автоматически распространяется на другого человека. Я беру его под руку и кладу голову ему на плечо, думая, что никогда не любила брата сильнее.

– Я просто хочу сказать, что, когда Уилл вошел в твою жизнь, у него совсем никого не было. Родители умерли, ни братьев, ни сестер у него нет, он никогда не упоминает о каких-то других родственниках или друзьях. У всех есть прошлое, а тут складывается впечатление, будто до встречи с тобой он и не жил вовсе.

Дэйв не совсем прав. У Уилла много коллег и знакомых, но друзей действительно мало. Но это потому, что ему, как всем технарям, нужно много времени, чтобы открыться.

Я сажусь прямо и разворачиваюсь, чтобы видеть лицо брата.

– Потому что он растерял всех школьных друзей, кроме одного, но и тот переехал в Коста-Рику. У него там школа серфинга или что-то в этом роде. Мне известно, что они до сих пор переписываются по имейлу.

– А как насчет остальных? Друзья, бывшие соседи, партнеры по спортивному клубу и собутыльники.

– Мужчины не заводят столько друзей, как женщины. – Дэйв вопросительно смотрит на меня, и я поясняю: – Гетеросексуальные мужчины, я имею в виду. Им не нужно, чтобы их окружало много людей, и, кроме того, ты же знаешь Уилла. Он предпочитает сидеть дома у компьютера, чем проводить время в шумном, многолюдном баре.

Это одна из причин, почему мы семь лет назад тайно поженились в Северной Каролине, захватив с собой только моих родителей и Дэйва с Джеймсом в качестве свидетелей. Уилл не любит толпу и ненавидит быть в центре внимания.

– Даже у интровертов есть лучшие друзья, – говорит Дэйв. – А у Уилла?

Это просто. Я уже открываю рот, чтобы ответить, но Дэйв опережает меня:

– Кроме тебя.

Я замолкаю. Теперь, когда, благодаря Дэйву, я выбываю из списка, вопрос заставляет меня задуматься. Уилл рассказывает о многих из тех, с кем он знаком, но я и правда ни разу не слышала, чтобы он называл кого-то другом.

Дэйв зевает и глубже откидывается на спинку дивана, еще немного, и он, забыв про свой вопрос, начинает клевать носом. Сидя рядом с похрапывающим братом, я смотрю на мелькающие на экране телевизора жуткие кадры и ничего не вижу.

Вместо этого я думаю о нашей первой годовщине, когда я устроила Уиллу сюрприз в виде поездки в Мемфис. У меня ушло несколько недель на подготовку импровизированного маршрута «Твоя жизнь». Из скупых рассказов Уилла о детстве я по крупицам выуживала информацию о значимых для него местах. Школа, улица, где он жил до тех пор, пока не умерла мать, «Пицца Хат», в которой он работал по вечерам и в выходные.

Но чем ближе подъезжали мы к городу, тем больше Уилл нервничал и тем молчаливей становился. На пустынном участке трассы I-40 он наконец признался. У него было несчастливое детство, и ему было неприятно возвращаться к воспоминаниям о жизни в Мемфисе. Одного раза было вполне достаточно. Мы развернулись и провели выходные в Нашвилле, исследуя местные бары.

Так что нет, Уилл не любил говорить о своем прошлом.

А Сиэтл? Что там? Или кто там?

Я смотрю на спящего брата, его грудная клетка вздымается и опускается в темноте. Как бы мне хотелось отмахнуться от подозрений Дэйва, отгородиться от его сомнений по поводу Уилла, чтобы все вопросы улетучились как дым.

Насколько хорошо я знала своего мужа?

2Дорогая, милая, малышка (гол.).
3Детка (гол.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru