Ким Тэйлор Блэйкмор
Когда Алиса упала
Личико у него синеет, миссис Раньон качает сына вверх-вниз.
– Какой же сильный у него голос.
– Это точно, – соглашается мистер Раньон, – это точно.
Фредерик Хирам замолкает, убаюканный тряской, его веки опускаются. Миссис Раньон похлопывает малыша по спине, искоса глядя на меня, щурится, защищаясь от дорожной пыли. Лицо у нее широкое и плоское, которое кажется еще больше под полями головного убора, и она покусывает сухую кожицу на нижней губе, не решаясь спросить, почему я брела по дороге в воскресенье.
Я едва сдерживаю смех. Может, сказать ей. Сказать, что я в Бродерс-хаус собралась. В сумасшедший дом. Может, она просто кивнет и опять похлопает Фредерика Хирама по спине. Может, посмотрит на меня странно – так, как раньше смотрели только на Алису.
А может, мальчик снова завопит, поэтому я молчу и смотрю на пастбища, пока мы не подъезжаем к дому. Мистер Раньон останавливает лошадь.
– Зайдете к нам? – спрашиваю я. – Я уверена, что Кэти…
Но слова застревают у меня в горле, словно треснувший камень. Я хватаюсь за бортик тележки. На обочине стоит Алиса, босая, в тонкой сорочке из хлопка. Она сцепила руки перед собой, длинные рыжие волосы, до пояса, разделены на прямой пробор. Розовые губы, россыпь веснушек, глаза цвета мха.
– Алиса.
Мистер Раньон спрыгивает с облучка, загораживая обзор, подходит к задку телеги и открывает калитку. Протягивает мозолистую руку, помогая мне спуститься.
А Алиса так и стоит, подол ее сорочки весь в черных пятнах, под ногтями земля, на шее смазанная грязь. Она смотрит на свои босые ноги, смотрит, как я спускаюсь с телеги, как мои ноги путаются в юбках. Я вся трясусь. Делаю шаг к ней.
– Передайте наши соболезнования, – говорит миссис Раньон. Она прикрывает голову Фредерика Хирама шалью, защищая его от жаркого солнца.
Ее супруг забирается на свое место.
Алисы на обочине больше нет.
Резкий порыв горячего ветра прижимает к земле сожженную солнцем траву, и овцы, блея, направляются в тень старого амбара. Густую тишину нарушает бренчание уздечки – лошадь затрясла головой.
– Наши соболезнования, – повторяет миссис Раньон. – Наши соболезнования.
* * *
Дорожка, по которой я иду к дому, все время извивается. Тоби смотрит из окна столовой, прижав ладони к стеклу. Он говорит, его губы шевелятся, он сосредоточенно сдвинул брови. Но смотрит он на меня. Продолжает говорить и смотрит на меня. Машет мне рукой, а я машу ему в ответ и поднимаюсь по лестнице.
Дверь распахнута, в коридоре прохладно. Тоби стоит в дверях столовой.
– Ш-ш-ш, – шепчет он.
Поднимает глаза к верху лестницы, затем берет меня за руку. Сжимает пухлые, липкие пальчики. Заводит меня в комнату и показывает на стул:
– Вот она.
Отпускает мою руку и с трудом отодвигает стул. Жестом показывает, чтобы я садилась. Треплет меня по плечу, когда я слушаюсь его.
Стул напротив зеркала. Креп сняли, свернули, положили на шкаф. Я гляжусь в посеребренное стекло. Маленький мальчик и некрасивая женщина с грязным пятном на щеке смотрят на меня. Его губы беззвучно шевелятся, я чувствую его горячее сладкое дыхание.
– Тоби.
Он щелкает зубами (единственный звук, исходящий из его рта) и барабанит пальцами по моему плечу.
– Тоби.
Меня тошнит. Нет. Я смахиваю его ладонь с плеча, хватаю его за руки. Он упирается бедрами мне в колени и смотрит на меня бесцветными глазами, его ресницы, такие длинные и изогнутые, поднимаются и опускаются.
Я трясу его. Сильно. Зову по имени. Он улыбается и поворачивается к двери.
Кэти выходит из-за угла. Какое буйство цветов она раскладывает на столе: золотарник, хризантемы, охапка астр.
– Разве они не… Тебе нехорошо?
– Жарко.
– Попроси у Сирши вазу, Тоби, – говорит Кэти, чмокнув мальчика в щеку. – И стакан воды для тети.
Мы остаемся вдвоем, и Кэти берет один цветок, чтобы оборвать листья со стебля. С него падает божья коровка, расправляет жесткие крылышки. Кэти вытягивает палец, ждет, пока божья коровка переползет ей на ладонь. Кэти улыбается мне, будто делится чудесным даром, и говорит:
– Смотри. Они приносят удачу. Оставим ее в доме.
Кэти стряхивает божью коровку на стол. Та приземляется на спину. Машет лапками, наконец переворачивается и в поисках безопасности уползает под широкий листок.
– Что же ты не попросила их зайти к нам?
– Я…
– Куда ты направлялась?
– Я ждала дилижанса.
– Он не ходит по воскресеньям.
На стебле капельками собирается млечный сок. Кэти проводит по стеблю большим пальцем и оглядывается по сторонам в поисках тряпки или полотенца, чтобы вытереть руку. Но видит только черный креп.
– И зачем?
– Мне нужен сундук Алисы.
– Не сомневаюсь, лечебница отправит его тебе.
– У меня есть вопросы к доктору Мэйхему. Как Алиса вообще попала на крышу?
– Ты не найдешь утешения.
– Я не ищу утешения, – говорю я и поднимаюсь, ухватившись за край стола. – Я просто хочу знать правду.
Но Кэти меня не слушает, она перебирает цветы, на ее лбу – одна-единственная морщина.
– Она не знала душевного покоя. Никогда… Что толку тревожить мертвецов? Это ничего не изменит. Совсем ничего.
Глава 5
Но мертвецы тревожат меня. Третью ночь подряд все тот же сон.
Я стою в спальне на верхнем этаже дома, который мы заняли под госпиталь. Стены фиолетовые, зеленые шторы будто заржавели, потому что подвязывали их окровавленными руками. На докторе Ролингсе прорезиненный фартук. Он подзывает меня пальцем:
– Закрой им глаза.
Но здесь сотни солдат, их так много, вереница коек тянется на целую милю.
– Не могу.
– Надо.
Я склоняюсь к первому мужчине. Кладу руку ему на лоб, провожу ладонью по векам.
– Прощай, – шепчу я.
Следующий, следующий, следующий. Глаза голубые и зеленые, пустые глазницы и мутные бельма.
– Не могу.
Алиса стоит на коленях перед безжизненным телом без рук и ног, закрывая покойнику глаза. На шее у нее болтается медальон.
– Зачем ты здесь? – спрашиваю я.
Она поднимает на меня взгляд. Изо рта ее выбирается цикада, массивная красновато-бурая голова опущена, насекомое ползет по нижней губе Алисы, прозрачные крылья раскрываются, шелестя, как папиросная бумага.
Я просыпаюсь на сбившихся в ком простынях, воздух в комнате затхлый. Обои возле кровати морщатся и пузырятся. Я прижимаю к ним палец, чтобы разгладить, но это не помогает. Кто-то стучит в дверь.
Тоби дышит ртом, стараясь не шуметь. Если он так привык, придется отвыкать.
– Я не в настроении, – говорю я. – Если тебе что-то нужно, попроси у Сирши.
Ручка поворачивается направо и налево. Замирает.
– Ты меня слышал?
– Да.
– Тогда надо отвечать «да». И «извини».
– Да, тетя. Извини.
Но он не уходит. Все еще стоит по ту сторону двери, я вижу носки его ботинок.
– Тоби?
Он просовывает под дверь перо сойки. Иссиня-черное, с белым кончиком.
Алиса приносила домой сокровища – семена и крапиву; пух одуванчиков и чертополох застревали у нее в волосах, в складках юбок, цеплялись за тонкие волоски на руках, словно растрепанное облако. Грязь под ногтями, ладони в песке. Деревья вокруг пруда несли свидетельства о ней, а она – о деревьях: инициалы на стволах, безделушка, или катушка, или обрывок кружева, спрятанные в щели, которые она сама же и вырезала. Иногда на ее корсаже или юбке не хватало пуговицы. В другой раз пропадала шпилька. Но никто их не воровал. Вместо пуговицы и шпильки – желудь. Прутик с краснеющим листиком. Бутон весеннего ириса. Черное перо с белым кончиком голубой сойки.
– Спасибо, – говорю я.
– Пожалуйста.
Пожалуйста, сказала Алиса. И голос у нее звенел, как колокольчики.
* * *
Портрет Бенджамина передвинули. Я вышла на кухню за кофе, а когда вернулась, не нашла его на прежнем месте. Он стоял на каминной полке, а теперь на подоконнике. Сирша прибирала и не вернула вещи на место. Мой дневник переехал с прикроватной тумбочки на письменный стол. Дверца шкафа распахнута.
Я закрываю дверцу, ставлю портрет на место, а шелковую закладку перекладываю на чистую страницу дневника.
– Сирша!
Я слышу, как она ходит туда-сюда в прихожей, хрипло повторяя одну и ту же мелодию.
– Сирша!
Пение прекращается. Она выходит в коридор и заглядывает в столовую, потом в мою комнату. Жует нижнюю губу.
– Вы меня звали?
– Звала. Я…
Сирша проводит тряпкой по двери. Она постарела. Уже слишком стара для этой работы. Слишком стара, чтобы отчитывать ее за такую ерунду, как переставленный портрет. По крайней мере, он у меня есть.
– Вам нехорошо, мисси?
– Нет. Нет. Я…
Я ковыряю дверной косяк большим пальцем, отдираю краешек обоев. Крошечные буковки, выведенные карандашом вдоль шва. Отметки обойщика.
– Спасибо, что прибрала у меня в комнате. Но я хочу сама наводить здесь порядок.
Она будто что-то пережевывает.
– Вы, значит, у нас насовсем останетесь?
– Не знаю. – Я развожу руками, пожимаю плечами и жду, когда она отвернется. – Не знаю.
– Ну лады тогда, – говорит она и намеревается уйти.
– Сирша.
– А?
– Что Алиса натворила?
Она останавливается. Хлопает тряпкой по бедру, потом складывает ее и засовывает в карман фартука.
– Сирша.
– Чуть ребенка не угробила, вот что. Если бы миссус их не нашла, кто знает, что было бы.
– Но почему?
– Не мне об этом говорить.
– Ты же ее знала, Сирша. Она бы никогда…
Но она поднимает руку, останавливая меня, и возвращается в прихожую.
* * *
Позже я нахожу Кэти и Тоби в поле. Один тюк сена с мишенью, нарисованной желтыми, красными и синими кругами, они поставили у старого амбара, другой поближе. Дистанция для новичка. Овцы, обычно прохлаждающиеся в тени амбара, подошли к каменной стене, выходящей на дорогу в сторону дома; некоторые разлеглись на солнышке, другие, пристроив головы на осыпающуюся ограду, глядят в никуда.
На Кэти открытый жилет, просторная рубашка заправлена в юбки. Рукава она закатала до локтя. Волосы распустила и подвязала лентой. Она вкладывает лук в руки мальчика:
– Носом к тетиве, Тоби.
Наклоняется, прицеливаясь вместе с ним, поправляет положение его локтя. Потом делает шаг назад и стоит, руки в боки, глядя, как стрела описывает дугу и падает на землю.
– Что же, неплохо, – говорит Кэти.
– Пусть тетя поиграет с нами.
– Мне бы хотелось, чтобы Сирша не заходила в мою комнату.
– Как пожелаешь. Это твоя комната.
– Сундук Алисы так и не доставили. Прошло уже четыре дня. Мне нужны ее вещи.
– Что ты так беспокоишься? Может, стрельба из лука тебя отвлечет?
– Кэти…
– Постой. Еще одна попытка, Тоби.
У ног Тоби – одна-единственная стрела. Он наклоняется за ней, и лук поворачивается и падает.
– Он слишком большой. Это Лидия из него стреляла?
Кэти пожимает плечами.
– Хочешь собственный лук и стрелы, Тоби? – говорит она, глядя на меня через плечо. – Можем поехать в город.
Тоби прищуривается на Кэти, сует руки в карманы и раскачивается с пятки на носок. Пустой колчан у него на боку болтается и бьет по бедру. Кэти поднимает лук и протягивает его мальчику.
– Я и забыла, как это весело. Мы не стреляли с тех пор, как… ну…
Она качает головой.
– Тетя у тебя великолепно стреляет, Тоби. Ты знаешь, что она выигрывала турнир в Академии миссис Браун пять лет подряд?
– Это неправда.
– Выигрывала, выигрывала.
Отставив ногу, Кэти хватает стрелу и натягивает тетиву, целясь в дальний стог. Стрела с глухим стуком вонзается в цель, перья дрожат на фоне желтого яблочка.
– А потом выиграла я.
Тоби смотрит на нее и хмурится. Цепляется за ее ногу.
– Пусти.
Он качает головой.
– Иди собирай стрелы.
Она треплет его по волосам, хватает за плечи и отталкивает:
– Тоби. Отпусти.
Он делает шаг назад, идет зигзагами между стрелами, выдергивает застрявшие в земле и складывает в колчан. На полпути к дальнему стогу садится на корточки, тыкает в траву и поднимает на кончике стрелы панцирь цикады. Сбрасывает его щелчком и идет к амбару.
– Это Лидия лучше всех стреляла из лука, – говорю я. – Она выигрывала турниры. А не я. Я ушла посреди семестра. Надо было ухаживать за мамой. И за Алисой присматривать. Ты это знаешь.
– Но он не помнит Лидию. Так что легче сказать, что побеждала ты. Меньше вопросов.
Она распускает ленту в волосах, расчесывает локоны пальцами и, глядя на Тоби, снова завязывает бант.
– Я любила Лидию. Но если я скажу ему это, он попросит рассказать что-нибудь еще. А я не хочу ничего рассказывать.
– Он должен знать о ней. Необязательно рассказывать, что она утонула, я понимаю, что ты не хочешь говорить об этом, но…
– Нет, – говорит она, склонив голову и глядя на меня. На солнечном свету глаза у нее темнеют, точно агат. – Теперь я его мать. Будь у тебя ребенок, ты бы поняла.
– Я не хочу, чтобы Сирша заходила в мою комнату. Вещи не на своих местах.
– Хорошо.
– И хоть у меня нет ребенка, я знаю, что Тоби не надо врать. Лидия его мать, и она его любила. Он должен это знать.
– Разве недостаточно, что он потерял Алису? Разве этого недостаточно для маленького мальчика?
Она проводит рукой по затылку и поворачивается, наблюдая за Тоби. Он машет ей, в руке у него зажата стрела.
– У меня не может быть детей, – говорит она, ковыряя кожаный ремешок, обернутый вокруг рукоятки лука, и пожимает плечами. – А у тебя могли быть, но ты решила иначе.
– Моя сестра…
– Твоя сестра не была ребенком. Кем только она ни была, но точно не ребенком.
– Как она забралась на крышу того дома?
Тяжело вздохнув, Кэти идет за другим луком.
– И в самом деле – как?
– Я хочу это знать.
– Ты замечаешь, что ни разу не заговорила о муже? И где он сгинул? В болоте? На поле битвы? Пуля его сгубила? Выстрел из винтовки? Дизентерия? Похоронила ли его по-христиански какая-нибудь другая женщина? Господи, ты вообще когда-нибудь закажешь ему памятник?
– Молчи.
– Слишком много потерь мы пережили, Мэрион. Нужно отпустить их и держаться за живых.
Мы с Бенджамином поженились удобства ради. Он заведовал кафедрой латыни (ему прочили должность директора академии) и подыскивал себе жену. Мой отец не мог дождаться, когда я выйду замуж и заберу Алису к себе. Алиса, «счастливая случайность», которую он баловал в детстве, стала смущать его, когда выросла и когда странности превратились в привычки. Как объяснить немую дочь? Дочь, которая замирает ни с того ни с сего и хлещет себя рукой по лицу, и не один раз, а шесть, всегда шесть, и только потом продолжает свой путь? Дочь, которая по утрам бьется головой об стену, а днем рисует изысканные миниатюры цветов в подарок?
Наши пути пересеклись в библиотеке Академии Сент-Олбанс, где книг было в пять раз больше, чем у миссис Браун. Алиса хотела книгу по астрономии. А у меня таких не было, не было и образования, чтобы давать ей уроки по этому предмету. Я уже много лет назад окончила школу миссис Браун, и музыка и литература волновали меня больше, чем звезды. Я подошла к стойке, потому что дальше женщин не пускали, написала свою просьбу на листке бумаги и стала ждать возвращения библиотекаря. Дверь за моей спиной распахнулась, и в комнату ворвались сухие листья и морозный воздух. На пороге стоял Бенджамин, от него пахло затхлыми книгами и кожаным портфелем.
– Мы с вами уже встречались, – сказал он.
Его подстриженная борода еще не совсем поседела, и он знал, что меня восхитят его высокие скулы и мужественный подбородок, поэтому, как актер, позировал в луче солнечного света. Я засмеялась и прижала кулак к губам, чтобы скрыть это.
– Почему вы смеетесь?
– Я не смеюсь.
– Смеетесь.
Бенджамин откашлялся и посмотрел на стеллажи за стойкой.
– Мистера Элиота никогда нет, если он нужен. – Потом взглянул на бумажку, которую я так и держала в руке. – Что вы ищете?
– Книгу. Для сестры. Она больна… я ищу для нее книгу по астрономии.
– Повезло вашей сестре. У нас есть из чего выбрать. – Прижал свои книги к груди и кивнул: – Идите за мной.
Пальто с лоснящимися рукавами натянулось на его широкой спине. Внезапно появился библиотекарь и яростно заморгал, заметив меня среди стеллажей, но Бенджамин отмахнулся от него.
– Эта молодая женщина… как вас зовут?
– Мэрион. Мэрион Сноу.
– Мисс Мэрион Сноу нужна книга, мистер Элиот. Рассуждение о бесконечности Вселенной. Такая книга у нас есть, – сказал он, продвигаясь между рядами. – Я вас встречал в читальне по средам. На прошлой неделе было особенно дождливо, не правда ли? Трактат о кукурузе. Кукурузе! Мы тут задыхаемся из-за странного пристрастия наших южных братьев к рабству, а нам присылают трактат о кукурузе.
Он оглянулся на меня и, подмигнув, продолжил:
– Не то чтобы у этого предмета не было своих достоинств, если вы находите, что у него есть достоинства.
– Свиньям без кукурузы никак не обойтись.
– О, безусловно, мисс Сноу. Именно так.
Он остановился до того внезапно, что его сумка качнулась и ударила меня в грудь. Достал толстый том с верхней полки и сказал:
– Вот. Это сложная книга. С формулами. Ваша сестра хорошо знает математику?
– Да, она…
– Потому что я нет. Но я великолепно знаю латынь. Так что она может воспользоваться моими уроками.
Он приходил к нам домой утром по вторникам, точный, как часы. Я сидела с ним в гостиной, а Алиса украдкой наблюдала за нами с верхней площадки. Не могу отрицать: я ждала каждого вторника и меня раздражало, что часы тикают так медленно. Голос у него был выразительный. Глаза – еще выразительнее.
– Вот превосходное изображение Нептуна, мисс Сноу, – сказал он однажды, извернувшись в кресле, чтобы его было слышно в коридоре. – Оставлю книгу открытой на этой странице.
– Вы нас балуете, – ответила я.
Он повернулся ко мне и произнес:
– Я хочу жениться на вас.
Комната загудела. Мои щеки горели. Алиса спустилась на две ступеньки и остановилась, когда скрипнула половица.
– Ваш отец дал согласие.
– Но почему я?
– Вы не жеманница. Ни разу не слышал, чтобы вы жаловались. По вопросу рабства мы единодушны.
Бенджамин набил трубку – я помню, что табак не занялся от спички, и он бросил ее на тарелку, стоявшую на столике. Но промахнулся, и спичка упала на ковер, оставив черное пятно, которое не удалось отчистить.
– И я хочу жениться на вас, мисс Сноу.
– Я не хочу замуж.
– Все женщины хотят замуж.
– Это неправда.
Я сдвигаюсь к краю стула, обхватив колени руками.
– Чего же тогда вы хотите?
Из окна видна темная изгородь и белая линия перекрестка. На дорожке лежит пятнистая тень от большого дерева.
– Я хочу…
Но все, что мне удается представить, – это бесконечное поле и я, глядящая на саму себя с изогнутого края горизонта. Желтые цветы по колено.
– Быть самой собой.
– Но у вас есть Алиса, – сказал он, поднимая палец. – А я согласился на Алису. Она будет жить с нами.
Так что мы с Алисой переехали. Домик был совсем небольшой, мы путались друг у друга под ногами. Я при любой возможности избегала супружеского ложа. Я не хотела ребенка. Мне хватило ухода за матерью и теперь за Алисой. Я не могла себе представить, как можно хотеть ребенка, который будет дергать меня за юбку и требовать, чтобы я делала все, что ему нужно. К Рождеству первого года Бенджамин не обращал внимания на Алису. Ко второму Рождеству – на меня. Мы все реже ездили в Тюри. Свадьба Лайонела. Крестины Тоби. Похороны отца. Один летний день.
– Ты эгоистка, – сказал он. – Уклоняешься от супружеских обязанностей. Но для нее ты, конечно же, все делаешь. Все для Алисы.
Глава 6
Тюри, 10 августа
Доктор Мэйхью,
Я хочу встретиться с Вами, чтобы обсудить несоблюдение правил в Бродерс-хаус, которое стало непосредственной причиной смерти моей сестры. Я также требую полного отчета о ее лечении и эффективности каждой из процедур. Это поможет развеять мои опасения, и в таком случае я не буду подавать более формальную жалобу.
Я посещу Вас в эту среду в десять утра. Прошу Вас ответить, если это время Вам неудобно, в ином случае встреча состоится в указанное время.
Мэрион Сноу-Эбботт
Я кладу перо возле чернильницы, прижимаю пресс-папье к бумаге.
Их объяснение никуда не годится. Не объясняет бедного, истерзанного тела Алисы. Будто что-то кусает и царапает мои мысли. Я гляжу из окошка на пруд, слежу за стрекозой, которая ищет добычу над искрящейся водой. Солнце клонится к закату, последние лучи пробиваются между стволами деревьев, стрекоза то изумрудная, то черная. Она поднимается и ныряет вниз, зависает в воздухе и ждет. Терпеливая и осторожная.
Я складываю письмо, открываю ящик стола, достаю кошелек. Осталось несколько купюр, которые принадлежат только мне. Я убираю письмо и деньги в вязаный ридикюль и пристегиваю его к поясу.
Кэти сидит у секретера в гостиной. Она сняла свой костюм для стрельбы из лука и корпит над бухгалтерскими книгами. Тоби сидит в кресле и бьет пяткой по ноге, глядя на меня.
– Я в Тюри, – говорю я. – Надо письмо отправить.
– Можно мне с тобой? – спрашивает Тоби.
– Зачем?
– Я тебе мороженого куплю. – Он оттягивает губу пальцем, стучит ногтем по зубу и поясняет: – У меня есть деньги. А ты очень грустная. От мороженого радостно.
– Ну, я…
Он торжественно кивает.
Кэти барабанит карандашом по подбородку, поворачивается к нам. Указывает кончиком карандаша на гроссбух и кидает его на кучу счетов.
– Иди сюда, – говорит она Тоби, притягивает его к груди и легонько целует в макушку. – Как мило с твоей стороны подумать о тете.
Он отталкивается от ее бедер, извивается, потом чмокает в щеку и говорит:
– Отпусти.
Она кладет руки ему на плечи:
– Ты уже слишком большой для поцелуев?
– Я куплю тете мороженое.
– Отличная идея.
Кэти ловит мой взгляд и говорит:
– Пойдемте все вместе. Мне не помешает прогуляться.
– Ты уверена? Ты вроде бы занята и…
– Это просто счета. Никуда они не денутся…
Она кидает гроссбух на бумаги и отпихивает все к дальнему краю стола.
– Мороженое и, может быть, посмотрим на новые шляпки у миссис Эммет. То что нужно.
Быстрым движением она закрывает секретер на ключ.
* * *
Тоби бежит впереди нас, полы его коричневого поплинового сюртучка развеваются. Он нашел длинную палку и раскручивает ее над головой, словно меч. Наши зонтики только украшают, но не защищают от солнца. Кэти обмахивает лицо веером. Ее щеки и шея побагровели. Серо-горчичное платье из шотландки слишком плотное для такой погоды. Наши юбки качаются при ходьбе, поднимая клубы пыли.
– Мороженое в городе. Знаешь, мы могли бы наколоть целую миску льда, у нас же ледник.
Прищурившись, Кэти смотрит на незасеянные поля на ферме Хамфри за кленовыми деревьями. Окна дома черные. Два сына вдовы Хамфри отдали свои жизни в одном из первых сражений. Спотсильвания. На двери так и висит черный бант. Вдова выходит из амбара и, направляясь к курятнику, поднимает руку в знак приветствия. Мы также приветствуем ее. Кэти снова обмахивается веером.
– Ей бы в город переехать. Было бы легче.
– По-твоему, она оставит землю, где родились ее мальчики?
– Она же получает за них пенсию.
– Недостаточно, чтобы отказаться от всего этого. Пенсии едва на еду хватает. Я отдаю тебе пенсию за Бенджамина. Ты же ведешь счета.
– Что ты такая резкая?
– А ты что глупости говоришь?
Я оттягиваю воротник платья. Кружево рвется – невзначай зацепила ногтем.
– Зайду на неделе, узнаю, нужна ли ей помощь.
Тоби тыкает палкой в твердую землю, давит панцири цикад – они устилают землю, прилипли к каменному забору, коре деревьев. Кэти берет меня под руку, подталкивает плечом. Будто мы подруги, будто воспоминания о Лидии можно отбросить в сторону, в траву. Она моргает, взглянув на меня, она знает, что я считаю ее узурпаторшей. Возможно, мне не стоит судить ее так строго. Наоборот, надо выразить признательность за то, что она (с такой легкостью, с такой радостью) бросилась на помощь Лайонелу и Тоби. «Я позабочусь об этой маленькой семье, – написала она вскоре после похорон Лидии. – Продолжай свое благородное дело».
– Извини, – говорю я. – Жарко. Ты знаешь, что меня это утомляет.
– Я тебя прощаю.
Она поворачивает зонтик к солнцу, так что цветочный узор кружева повторяется на дорожке. Выглядывает из-под рюши и спиц и говорит:
– Надо было шляпку надеть.
– Можешь купить шляпку у миссис Эммет.
Она пожимает плечами, веер свисает с руки.
– И тебе новая шляпка не помешает. Но соломенная тебе идет. Хоть она и черная.
Деревья редеют, оставляя грунтовую дорогу беззащитной перед солнцем. Вдоль дороги обшитые досками дома, между ними на веревках сушится одежда. Нижние юбки, и рубашки, и детские платьица. У столба – пока пустая плетеная корзинка для белья. Справа – бутылочно-зеленый пруд при лесопилке. Дом Терренса Маркама отражается в воде, точно белый камень. Отражение такое четкое, что кажется – можно наступить на него и скользить до самой лесопилки на том берегу. Вода переливается через ворота мельницы в канал, обдавая нас холодными мелкими брызгами.
– Здесь ничто не меняется.
– Станцию построили в Хэрроуборо. А промышленность идет за железкой.
Конгрегационалистская церковь[5] сияюще-белая, а дверь черная, будто церковь знает, что души людей черно-белые. Каурый конь свесил голову из стойла на почтовой станции. Посмотрев на ступеньки церкви, он покачал головой и заржал.
Мы останавливаемся у магазина всякой всячины, где на крылечке и лестнице выставлены оловянные бачки, грабли и плуг. Магазинчик миссис Эммет расположен по соседству. Темно-серый кот со свалявшейся шерстью устроился в тени стиральной доски. Прошипев на Тоби, он тянется головой к его ладони.
– Не трогай его, – говорит Кэти, подбегая к Тоби, и хватает его за руку. – Теперь придется тебе руки мыть.
Она тащит его к колонке у магазина, засовывает руки под кран и давит на рычаг, пока из крана не начинает изрыгаться вода.
– Такие мерзкие животные разносят смертельную заразу. Ты же не хочешь умереть от нее, правда?
Я поднимаю палку, которую мальчик бросил ради несчастного кота, подхожу к ним. Лицо у Тоби побагровело, лишь губы бледные.
– Только давай без истерик, – говорит Кэти, отходя от колонки и стряхивая воду с юбки. – Ты же знаешь, что тогда бывает.
Он моргает. Прижимает руки к бокам, шевелит пальцами.
– Я не буду капризничать.
– Хорошо. – Кэти улыбается и берет его за руку. – Положи палку, Мэрион. Она ему не нужна.
Тоби тащится за Кэти, ждет на площадке, пока она открывает сетчатую дверь.
– Заходи, – говорит она, придерживая дверь, и смотрит на меня: – А ты не зайдешь?
– Подожду здесь.
До почтового отделения всего две двери по коридору, и я быстро отправляю письмо. В сквере напротив три женщины стоят рядышком, так что их шляпки соприкасаются, женщины разбредаются, показывают на что-то в траве. Одна поднимает треугольный знак и втыкает его то туда, то сюда, прикусывает губу, кивает и перебегает с места на место, повинуясь указующим жестам. В одном месте знак остается достаточно долго, и я успеваю прочитать: «В память о наших братьях: здесь будет установлен Памятник павшим воинам, пожертвования собирает Оринда Флауэрс».
Я вздрагиваю, услышав голос Кэти:
– Они хотят установить памятник и фонтан. Держи.
Она протягивает мне рожок из вощеной бумаги с лимонным мороженым и откусывает маленький кусочек от своего. Натягивает на лицо улыбку и машет рукой. Женщины смотрят на нее, но никто не подходит ближе; они снова сбиваются в кучу и указывают на землю.
– Даже если бы я за все это заплатила, они вели бы себя точно так же, – говорит Кэти и откусывает еще кусочек. Поворачивается ко мне, изучая меня своими темными глазами. – Давай сядем за столик у окна. Можем посмотреть, как эти клуши кудахчут по поводу своего памятничка. А ты расскажешь, что за письмо отправила. Ты такая скрытная.
– Вовсе нет. Я попросила доктора Мэйхью встретиться со мной.
– Зачем? Ничего уже не поделаешь, Мэрион. Ничего не поделаешь, только сундук остался. Могла бы просто попросить прислать его.
– Но я не согласна. Ты видела ее, Кэти…
– Да. И не могу забыть.
Взгляд ее возвращается к универсальному магазину на площади. Сводит плечи, будто на ней броня.
Я вслед за ней сажусь за стол, Тоби болтает ногами и пинает меня. Кэти сердито смотрит в окно. О мороженом она забыла, оно тает и капает с бумаги, стекает по ее пальцам.
Усмехнувшись, она задирает подбородок:
– Что это за поклонение мертвым.
Тоби роняет мороженое на деревянный пол. Кэти цыкает и наклоняется убрать его. Ее мороженое капает на юбку, темные круглые капли сахарной воды. Кэти трет ткань салфеткой, предоставив мне убирать за Тоби.
– Только давай без истерик, – говорит он, явно изображая Кэти. – Без капризов.
Кэти растерла каплю в длинные полосы. Она переводит взгляд на окно.
– Вот запру тебя в леднике с пауками, – говорит Тоби.
Он колотит по своему стулу и ожесточенно болтает ногами. Разевает рот и клацает зубами.
– Тоби, – говорю я, – потише.
– Они покусают тебя за пятки, свяжут всю.
Кэти сжимает кулаки:
– Замолчи!
Она хватает его за руку, рывком заставляет подняться и прижимает лицом к юбке, пока пробирается к двери и спускается по ступенькам. Я беру ее зонтик и спешу следом, пытаясь ухватить ее за рукав. Но Кэти почти бежит по дороге, крепко вжав лицо мальчика себе в бедро.
– Перестань, Кэти.
– Гадкий мальчишка.
Говорит она сквозь зубы, слова вырываются резко, раздраженно. Тоби обмяк. Он выскальзывает из ее хватки и неожиданно падает в пыль. Кэти продолжает нестись вперед, отступает только перед телегой, груженной бревнами.
Я протягиваю Тоби руку, но он вздрагивает и отшатывается.
– Вставай.
Он скребет землю пальцами. Кэти разворачивается и быстрыми шагами возвращается.
– Я стараюсь. Давайте все пожалеем друг друга?
Он вдыхает и выдыхает. Три раза. Потом, опираясь на руку, встает. Взгляда от земли так и не отрывает. Не сопротивляется, когда она берет его за руку.
Щеки у него в красных пятнах.
– Ну вот. Угостились мороженым.