Кевин Барри
Ночной паром в Танжер
Теперь Чарли обнимает парня за шею.
Знаешь, что я думаю, Морис?
Это что же, Чарли?
Я думаю, этот парень дрочит до слепоты.
Злой ты, Чарльз.
Бенни порывается встать, но Чарли – с улыбкой, сильно – прижимает его обратно.
Понимаешь, что происходит, Бенни, говорит он, из-за такого количества самоублажения – и это только мое мнение, сынок, в смысле, только моя теория, понимаешь? Мои… мрачные представления. Но что происходит из-за самоудовлетворения – тратится впустую не только семя, не просто мужская сила. Что происходит, по моей теории, я вообще-то об этом немало размышлял…
Философ, говорит Морис. Извольте видеть. Чарльз Редмонд Фарранрийский.
Понимаешь, на мой взгляд, то, что много дрочишь, влияет на мозг и портит память.
Память твоя? говорит Морис.
И резко щелкает пальцами.
Капут, говорит он.
А теперь уже слезы лить поздно, сынок. Потому что, что в альхесирском паромном терминале?
Слыхали и что похуже.
И не подумай, в этих моих размышлениях нет ничего личного, Бенни. Но должен сказать, у тебя в общем и целом вид охреневшего ненасытного дрочилы, понимаешь?
Да у него одна рука длиннее другой! кричит Морис.
И встает, и тащит Лорку за поводок, словно порывается уйти с собакой.
Пошли, говорит он. Вот было бы охренеть как ужасно, если бы бедняжка Лорка проснулся в порту Альхесираса без башки? Просто кошмар, Бен.
Страшные тут места, говорит Чарли.
Места тут жуткие, говорит Морис.
Такие места, где по одному щелчку все может покатиться под откос, Бен. Усекаешь?
Дилли. Ты видел Дилли?
Маленькая.
Красивая.
Дилл?
Или Дилли?
Когда молодой человек наконец отвечает, голос у него пустой, слабый:
Может, и видел один раз в Гранаде, говорит он.
⁂
Это типично гибернийская[7] проблема – распавшаяся семья, утраченная любовь и вся прочая меланхолия, и решать ее рекомендуется гибернийским средством: нахер всё, пошли накатим.
Они переходят в кафе-бар. Словно на прогулке в приятный вечерок. Молодой человек, Бенни, пристроен между ними, пока они поднимаются по эскалатору аккуратным этапом, он мог бы броситься бежать, но почему-то мешкает.
Бар угрюмо поджидает под лампами дневного света. Плетет нить своих голосов. Мужчины садятся на три крутящихся стула, которые ржаво скрипят при повороте. Это место, где время можно расслышать. Чарли и Морис уселись по сторонам от Бена. Все трое пьют пиво из маленьких стаканов. Лорка сидит довольный под присмотром Чарли.
И как тебе Испания, Бен?
Ничего.
Мы с этим вот человеком наезжали сюда в давние времена. О каких временах, бишь, речь, Морис?
Девяносто второй, Чарли. Девяносто третий?
Время, Бенни? Оно как пух на ветру.
Бенни? говорит Морис. У тебя что-то мрачный вид. Расслабься. Мы тут просто потихонечку попиваем cerveza[8], промокаем глотки.
Чарли наклоняется и ласково беседует с собакой.
Кто тут мой любимчик? говорит он.
Собака закатывает глаза. Чарли Редмонд тут же угадывает мелодию собаки и напевает ее. Теперь шепчет, как футбольный комментатор:
Мяч у Зидана… Резкий поворот… Он целится… Пробивает в ворота… Рауль! Рауль мажет, мяч у вратаря… Нет! Вратарь упускает!.. А Лорка не упускает момент!.. И весь «Бернабеу» скандирует его имя.
Морис наклоняется к Бенни для конфиденциального разговора:
Чарли Редмонд? Если спросишь меня? Этот человек умеет общаться с собаками на животном уровне. Понимаешь, что я хочу сказать?
Понятия, блин, не имею.
Они перед ним чуть ли не на задних лапах ходят.
Правда, что ли?
Сейчас Чарли советуется с собакой и на миг внимательно прислушивается.
Слышали? Говорит, Рауль – самый самовлюбленный поганец, что только надевал бутсы. За всю жизнь паса не передал.
А тебе еще что-то надо от центрфорварда? говорит Морис. Я был такой же и играл левым инсайдом.
Положа руку на сердце, Морис, ты с мячом и близко так не работал, как Рауль.
А я никогда и не говорил, что я футболист уровня «Бернабеу», мистер Редмонд.
Чарли снова наклоняется, словно дальше слушая собаку.
Что он там тебе рассказывает, Чарли?
Рассказывает, что этот парень нам что-то недоговаривает, Мосс.
Слушайте, говорит Бенни. За пиво спасибо, но мне пора. Правда.
Морис с быстрым скрипом разворачивается на стуле и тыкает большим пальцем Бенни в глаз. Молодой человек вскрикивает, но Морис его заглушает, прижимая ладонь ко рту.
Вот честно, Бен? говорит Чарли. В альхесирском терминале и не на такое насмотрелись.
Лично я убежден, что это одно из самых злодейских мест на земле, Бен.
Чарли с встревоженным видом принюхивается.
В смысле, только принюхайся? Чуешь потустороннюю вонь? Запах костей и праха.
Так они едут, Бенни? Едут?
Я не понимаю, о ком вы.
Дилл? Или Дилли?
Когда она была в Гранаде, Бен?
Пожалуйста, говорит Бенни. Пожалуйста, хватит.
Ладно. Мы знаем. Ты просто хочешь вернуться к беззаботным похождениям. Мы понимаем.
Бенджамин? говорит Чарли. Он у нас хочет пляж с черным песочком. Он хочет трепаться ни о чем. Он хочет, чтобы вокруг качались дреды. Он хочет, чтобы девчонки и собаки ловили каждое его слово. Хочет душевно глядеть на лунный свет. Трепаться за звезды, лей-линии, джа растафари и волшебный смысл числа двадцать три.
Нет чтоб пойти и работу найти, да?
Да о чем ты.
Все! говорит Бенни. Я пошел.
Морис наклоняется, прибивает его к стулу, кусает за плечо. Чарли заглушает крик кончиками пальцев, крепко прижав их к губам Бенни.
Бен? Ничего страшного не случилось.
Они едут, Бенни? Едут?
Я ничего не знаю. Я не могу вам помочь. Может, я один раз видел Дилли в Гранаде. Но это было давно.
Чарли слезает со стула в печали. Берет собаку за поводок. Отходит от остальных, повернувшись к ним спиной. Тяжело дышит, словно чтобы сдержаться.
Морис по-отцовски кладет руку Бенни на плечо.
Во-первых, Бен, уж прости, что укусил. Никакой нужды не было. Некультурное поведение. Но так уж меня растили, понимаешь? У меня не было твоих преимуществ. Твой-то старик, небось, какой-нибудь бухгалтер, да? Или управляет развлекательным комплексом? Обычно оно так. У ваших. У крастаманов. Ну а я? Я родом с террас[9], где не светит солнце. Пошел работать уже в четыре. В Корке. Кондуктором, на восьмом автобусе, в направлении Сент-Люк-Кросс. Но это было тыщу лет назад – золотые деньки, они уже не вернутся. О нет, не вернутся. И не думай, будто я знал, до чего докачусь. До разбитого сердца. До того, что не видел свою Дилли три долбаных года. Представь, что со мной делается? Но я еще раз прошу прощения, Бенни. Правда. Мир?
Бенни чуть кивает; ему очень страшно.
Ну, тогда слушай внимательно и мотай на ус, ладненько? Потому что видишь этого вот человека? Чарли Редмонда? Фарранрийского? Видишь, что он там делает? Пытается отдышаться, Бен. Пытается размять спину.
Морис зовет Чарли:
Ты там спину разминаешь, Чарльз?
Если я что-то и делаю, то явно разминаю сраную спину, Мосс.
Хорошая новость, Бен, потому что если он не расслабится? Туши свет. В смысле, серьезно. Чарли Редмонд? Джентльмен. Философ. Человек такой чуткости, что может на телесном уровне найти общий язык с самыми деликатными существами из всех, то бишь собаками. Чарли Редмонд? Сам предан как пес и такой же яростный! Если понадобится. И я тебе прямо говорю: с тех самых пор, как Дилли Хирн была от горшка два вершка? Она была любимицей этого человека. О, как он ее баловал. Хаживал к нам по четыре дня в неделю, пять, таскал комиксы, DVD, тайком носил конфеты, а если не появлялся, она весь вечер сидела у окна, наверху, все глядела: где же мой дядюшка Чарли? И вот уже три года как мы не видели Дилли, и можешь себе представить, каково мне, отцу девушки, – я в аду. Но Чарли Редмонд? Ему не лучше. Не будет ему ни сна, ни покоя, пока он не вернет Дилли.
Чарли возвращается к парочке с довольным псом и присаживается перед Бенни. Расстегивает пиджак, достает нож, осторожно оглядывается. Показывает нож Бенни – обе стороны. Снова убирает за пазуху.
Не хотелось бы отчекрыжить башку твоей псине, Бен, ты меня хорошо понимаешь? Так что давай, рассказывай. Дилли скоро будет, да? Дилли Хирн?
Она маленькая.
Она красивая.
⁂
На скамейке к западу от окошка с надписью Información по сторонам от Бенни снова сидят Морис и Чарли. У Чарли – собака на поводке, которой он тихо напевает.
Как Дилли минуло тринадцать-четырнадцать? говорит Морис, началась эта вся ваша катавасия. Шрамирование. Голоса в ночи. Сбегала в Уммерский лес и хоронила себя заживо. Не звонила ни мне, ни матери. Даже эсэмэски не дождешься. Мы на стенку лезли. А ее превосходительство закопалось по плечи в землю. И как же трудно, Бен, как же трудно было справляться с этими оскаровскими выступлениями, потому что когда она была маленькой? Она была просто-таки…
Очаровашка, говорит Чарли, прерывая свою песенку.
Милашка. И телик-то с тобой посмотрит. И хохочет до упаду. Ее звонкий смех? До сих пор отдается у меня в сердце.
Она едет, Бен?
Но тут, значит, говорит Морис, ей уже четырнадцать, и у нее начинаются всякая музыка и книжки по белой магии, и дверь в спальню заперта, и она там сидит, как компостная куча. И с таким лицом.
Штука в том, говорит Чарли, что в Альхесирасе собирается конвой ваших. Кто-то едет в Танжер, кто-то возвращается. Это чтобы было кому присматривать за собаками. По крайней мере, так рассказал наш приятель в Малаге.
Намылился на зиму в Марокко, Бен?
Кто-то вернется и будет присматривать за твоей собакой? Так будет? А ездите вы все только двадцать третьего числа.
Поскольку это волшебное число, говорит Морис.
Думаешь, пустим мы тебя в Марокко, Бен?
Думаешь, мы не знаем это ваше Марокко? Потеряется там девушка – и назад уж не вернется.
Мы в Марокко ходоки с девяносто четвертого, сынок.
Чарли Редмонд? Вот этот человек? Единственный, о ком я слышал, кто провозил дурь в Марокко.
О, сколько историй, Бен, сколько приключений. Этот малый? Морис Хирн? Ты понимаешь, что смотришь на человека, который менял коз на дурь на Высоком Атласе?
Сколько мы можем порассказать, Бенни. Когда-нибудь пробовал в Марракеше купить триста пятьдесят коз с рук, а?
В кредит.
С коркским акцентом.
Марокко? С тех пор мы это место знаем как свои пять пальцев.
Теперь Морис поднимается и встает прямо перед Бенни.
Где все девушки и собаки, Бенни?
На что они тебя покинули, Бенджамин?
Слушайте! Раз или два. И все! Больше я с Дилли не разговаривал. И то это было давно.
Светло-зеленые глаза, говорит Морис. Глаза у нее от Синтии, левоногой из Кинсейла, на которой я женился, Бен. И что, думаешь, передались дочке манеры приличной протестантки?
Она молчаливая, говорит Бенни. Судя по тому, что я видел. Держится от всех в стороне.
Прорыв – Морис и Чарли улыбаются парню; теперь они дружелюбны, как родные дядюшки.
Она делала диски на солнце, говорит Бенни.
Что-что она, блин, делала?
Это называется «солнечные диски». Которые девушки делают. Как бы такие деревянные… амулеты? Чтобы носить на шее. Девушки выжигают на них лупой узоры, в жару. Один идет за десять евро, три за двадцать. На рынках и вообще.
Господи Иисусе, говорит Морис.
Спокойно, Мосс.
Ты знаешь, что у нее в аттестате младшей средней школы девять пятерок, Чарли?
Забудь, Морис.
Как тут забыть, Чарли! Перед ней расстилались бесконечные, блин, возможности! А стоило отвернуться – как она сдристнула в сраную Испанию, висит на шее у патлатых засранцев и толкает гребаные брюлики на обочине, как прокаженная! И слушай, в двадцать три года? Да она же до сих пор круглая гом! Гомми лакин![10] Какая-то косматая швабра с хером уболтала ее свалить в Марокко!
А почему она сбежала? говорит Бенни. Вы сами ее хоть раз спрашивали?
Морис и Чарли обмениваются шелковыми ухмылками.
Хо-хо, говорит Морис.
Чарли с задушевным видом хромает вокруг скамейки и кладет ладонь на плечо Бенни. Говорит спокойно и ласково:
Не знаю, дошло до тебя или еще нет, Бен. Но ты тут общаешься с натурально охрененно страшными людьми.
Придвигается Морис с широкой улыбкой.
Мы жуткая парочка, говорит он.
Ненормальная, говорит Чарли. Дьявольская.
Когда ты думал отправляться, Бен? На каком пароме? Уже решено?
Дилли приедет в Альхесирас, Бен?
Тут эхо собачьего лая поблизости раскрывает паузу. Бенни с надеждой вскидывает глаза. Морис и Чарли переглядываются. Чарли держит Лорку на поводке.
Появляются две девушки.
Их волосы скручены в дреды, на спине у них тяжелые рюкзаки.
Одежда потрепанная, а кожа – орехово-коричневая.
У одной – собака на поводке.