Кеннет Дун
Дочь Авраама
Ты властен окаянным племенам
Не дать родиться, их не зачинать.
Бездетен ты – останься таковым,
Прожорливую Смерть перехитрив;
Тогда насытить нами лишь двумя
Желудок алчный доведется ей1.
Джон Мильтон, «Потерянный рай»
Глава 1
– Я хочу, чтобы вы выяснили, кто убил моего отца, – с вызовом произнесла молодая мулатка, глядя мне прямо в глаза.
Я был настолько изумлен, что забыл затянуться, хотя уже поднес горящую спичку к сигарете. Увидев девушку в конторе, я был уверен, что она пришла заявить о парне, который неожиданно исчез накануне свадьбы, заняв у нее денег или стянув любимую мамину брошь.
Хотя, если подумать, то надо быть полным идиотом, чтобы бросить такую девушку даже ради целого мешка бриллиантовых брошек. Мисс Рэйми, записавшаяся ко мне на прием как новая клиентка, была неописуемо хороша. Лет двадцати, с блестящей бронзовой кожей, будто покрытой глубоким и ровным загаром, ради которого домохозяйки из Лос-Анжелеса каждую свободную минуту проводят на лежанке у бассейна или в кабинете косметолога, с чувственным полным ртом, аккуратным носиком и широким лбом, увенчанным идеально гладкими черными волосами длиной до плеч, напоминающими шлем. Но самым удивительным в лице девушки были глаза цвета прохладного горного озера, окруженные самыми густыми черными ресницами, которые я когда-либо видел.
Глядя на мисс Рэйми, я вспомнил рекламные плакаты фильма «Клеопатра», премьера которого должна была состояться этим летом. Пять с половиной долларов за билет! Втрое больше, чем обычный поход в кино. Возможно, если бы Клеопатру играла не Элизабет Тейлор, а мисс Рэйми, я бы еще подумал. Хотя о чем тут думать – ожившая Клеопатра прямо сейчас сидела в моей крохотной конторе, вцепившись в сумочку, и буравила меня взглядом своих ледяных глаз.
– Простите, что вы только что сказали? – глупо переспросил я, наконец затягиваясь.
– Я хочу вас нанять. Чтобы вы выяснили, кто ответственен за смерть моего отца, Абрахама Рэйми. Его убили в начале года, – отчеканила мулатка.
Теперь я заметил, что в ее речи не было ни следа «черного» выговора. Девушка произносила фразы словно выпускница элитного пансиона. Мисс Рэйми определенно интересовала меня все больше, однако я сомневался, что она обратилась по верному адресу.
– Видите ли, мисс Рэйми, – я с удивлением заметил, что сам стал копировать ее великосветский «вассаровский»2 прононс. – Дело в том, что я не занимаюсь убийствами. Сочувствую вашей утрате, но я не частный сыщик из книг, которые вы возможно читали. У меня нет помощников, я работаю один и занимаюсь мелкими делами, к которым люди не хотят привлекать полицию: изменами, розыском пропавших, незначительными кражами. Я мог бы отыскать вашу собачку, если бы она потерялась на прогулке. Но выяснять, кто убил вашего отца – это определенно дело полиции.
– Но вы расследуете убийства! – льдинки в ее глазах ярко сверкнули. – Я читала в газетах о деле этого монстра из «Гарнета»3. И до этого вы помогли найти истинного преступника в деле вашего брата. Я не просто так к вам пришла с улицы. Уже несколько месяцев я пытаюсь добиться от полиции хоть какого-то прогресса, но, похоже, они махнули рукой на смерть моего отца. Детектив, который занимался этим расследованием, теперь постоянно занят, он даже не отвечает на мои звонки. Вначале они кого-то задержали и допросили, но поскольку явных зацепок не нашли, то просто спустили дело на тормозах.
Нет, это не Вассар и не Рэдклифф4, подумал я. В произношении мисс Рэйми чувствовалось что-то европейское, похожий акцент был у моей бывшей партнерши по детективному агентству Лекси Бальтазар, чуть более года назад уехавшей на Восточное побережье.
– Дедушка сказал, что мы можем обратиться в какое-нибудь крупное частное агентство, например, к Бойду или в «Северо-Западное», но я не уверена, что у них будут хоть какие-то результаты. Понимаете, мне кажется, что такие корпорации мало отличаются от государственных структур. Они проведут ту же работу, опросят всех «подозрительных личностей», а потом выставят счет и умоют руки. Для всех это лишь очередное рядовое дело. Пьяница-негр, зарезанный в парке. В полиции сказали, что мой отец был бродягой и жил на улице. Его могли убить из-за пары центов или недопитой бутылки или… не вовремя занятой скамейки. Но я в это не верю!
В прекрасных глазах заплескались слезы.
Ситуация мисс Рэйми интриговала меня все больше, но я старался держать себя в руках. Отец черный, к тому же пьяница и бродяга, зарезанный ночью на скамейке в парке. И вот передо мной сидит дочь, которая говорит, как выпускница частной школы, ее прическа стоит не меньше тридцати долларов, а жакет и юбка, подогнанные по фигуре, явно указывают на недешевого портного, причем, скорее всего, не калифорнийского. С другой стороны, я боялся, что если начну расспрашивать девушку о подробностях, она примет это за мое согласие взяться за дело.
– Мисс Рэйми, мне очень жаль. Но повторяю, я не занимаюсь расследованием убийств. Если вас не удовлетворяет работа полиции, возможно, вам стоит прислушаться к совету деда и обратиться в крупную контору, у которой есть оперативники и технические средства…
– Я думала, вы не такой! – хлопнула она ладонью по подлокотнику кресла. – Я думала, вы понимаете, что значит быть, таким… такими, как мы.
– О чем вы?
– Вы же тоже полукровка, – откровенно заявила девушка. – Кто-то из ваших предков был азиатом, ведь правда? Я узнала, вы служили в полиции, дослужились до детектива, но ведь наверняка все время чувствовали на себе клеймо за то, что вы недостаточно белый. Слишком темные волосы, слишком узкие глаза. Мы никогда не добьемся полного равноправия в этой стране, вы не согласны? Вот и полиция так отнеслась к делу моего отца, потому что его смерть для них… незначительна. Как будто собаку переехало машиной. А в вашем объявлении написано, что для вас не бывает незначительных дел.
– Я совсем не это имел в виду, когда составлял текст для объявления.
– Хватит софистики! Я пришла к вам сюда и рассказываю о том, что государственная организация, призванная стоять на страже закона и защищать интересы всех граждан Соединенных Штатов, фактически отказывается расследовать смерть моего отца, потому что он был для нее слишком маргинальным и недостаточно белым. И вы мне откажете в поисках справедливости, прикрываясь тем, что не занимаетесь ничем более серьезным, чем поиск сбежавших мопсов?
Девчонка была в ярости и это мне, надо сказать, понравилось. Вместо того чтобы расплакаться и давить на жалость, она стала нападать, призвав на помощь весь арсенал идей, позаимствованных в колледже. Интересно, что будучи мулаткой, мисс Рэйми сразу углядела и во мне смешанную кровь. Похоже, что проблемы «чистоты расы» больше всего волновали как раз тех, кто не мог ею похвастаться. Так, мой отец и братья были просто помешаны на том, чтобы не сойти за «узкоглазых», тогда как мои друзья, так сказать, европейского происхождения всегда считали это беспочвенным проявлением паранойи. Например, Лекси уверяла, что никогда не видела в моем лице восточных черт, пока я сам ей не рассказал о «позорном пятне» в истории своей семьи, когда мой прадед женился на азиатке еще до переезда в Америку.
Меня слегка покоробило, что мисс Рэйми взывает к моим туманным корням, будто бы призывая расследовать преступление во имя метисов всего мира. Я хотел было ей сказать, что ни во время учебы в Гарварде, ни в полиции никогда не чувствовал себя человеком второго сорта, но сдержался, поскольку вовсе не хотел вступать в словестные баталии с девушкой, которая явно владеет английской софистикой лучше меня.
К тому же я никогда не понимал и наверное уже не пойму, почему людям так непременно нужно знать, кто и за что убил их близких. Ведь этот урон уже не возместить. Неужели мисс Рэйми будет легче спать, если она будет точно знать, какой именно собутыльник воткнул перо в ее отца?
Что-то в ней нехорошее клокотало, когда она набросилась на меня с упреками. Гнев, отчаяние, грусть, не знаю. Во всяком случае, не каждая молодая девушка решится прийти одна в контору частного детектива, чтобы нанять его расследовать убийство собственного отца. Может, это ее способ все пережить? Я решил, что вреда не будет, если я немного поговорю с несостоявшейся клиенткой разумно, дав ей возможность выпустить пар и привести в порядок мысли.
– Сколько вам лет, мисс Рэйми? – спросил я.
– Двадцать один, – с вызовом ответила она. – То есть будет. В следующем январе. Пока что мне двадцать. Но я имею собственный капитал, из которого могу платить вам требуемый гонорар.
– Вы же понимаете, что любые соглашения, которые мы с вам заключим, будут считаться недействительными, если их не поддержит ваш официальный опекун. Что по этому поводу думает ваша мать? Вы не можете меня нанять, мисс Рэйми, если против этого будет возражать ваша семья.
– Моя мама умерла уже давно. Но… мой дедушка… он поддерживает меня. Я же сказала, он сам предлагал мне обратиться в детективное агентство.
– Так и послушайте совета деда. Выберете агентство с наилучшими рекомендациями. Или приходите ко мне оба, если сумеете его уговорить, хотя я сильно сомневаюсь. Но если ваш дед сейчас является вашим опекуном, то я не могу ни о чем с вами договариваться без его согласия. Но мне кажется, вы зря наговариваете на полицию. Насколько я знаю по собственному опыту, детективы из отдела убийств расследуют все дела одинаково, независимо от расы или социального положения жертвы. Да, сейчас вы думаете, что полицейские не добились никаких результатов за пару месяцев и поэтому списали дело в архив. Но они не забыли о нем. Поверьте мне, рано или поздно найдутся новые улики, всплывут показания. Преступники имеют свойство болтать, хвастаться содеянным. Рано или поздно убийца вашего отца расскажет что-то… своим… приятелям, – я изо всех сил старался не употреблять слов «спьяну» и «собутыльникам».
Впрочем ее совсем не впечатлила моя речь.
– Я не верю, что моего отца зарезали какие-то пьяницы, – решительно заявила она. – Вы его совсем не знали, а уже нарисовали в голове удобную картину. Прямо как те детективы, что занималась расследованием. Тогда как я считаю, что вы именно тот, кто может непредвзято взглянуть на дело свежим взглядом. Потому что вы независимый, решительный человек, не пресмыкающийся перед истеблишментом.
Теперь она перешла к лести. Забавно.
– Мисс Рэйми, я уже сказал вам, что не могу заниматься вашим делом без согласия вашего опекуна, – напомнил я.
Девушка на мгновение задумалась.
– Мистер Стин, я тоже кое-что знаю на эту тему, – неспешно произнесла она. – Предположим, я просто прошу вас о дружеской услуге. Вы будете действовать по собственному почину, просто потому что кто-то попросил вас расследовать убийство Абрахама Рэйми, безработного сорока двух лет, случившееся четвертого января в парке Санта-Мария в Анахайме. Сейчас я даю вам пятьсот долларов. Наличными. Это мои личные деньги. Если у вас будут какие-то результаты в течение трех дней, и вы решите продолжать дело, обещаю, я поговорю с дедушкой, и мы заключим с вами официальный контракт. Деньги в любом случае остаются у вас.
Она полезла в лаковую сумочку левой смуглой лапкой с идеальным маникюром и извлекла оттуда пять сотенных купюр, явно подготовленных заранее. Я понял, что эта малышка все продумала и была почти уверена, что сможет подцепить меня на крючок. Она все больше напоминала мне очаровательного, но очень хваткого клеща. Впрочем кое-что привлекло мое внимание даже больше, чем пять хрустящих бумажек, выложенных на стол.
– Подождите, вы сказали, Абрахам Рэйми, сорока двух лет, безработный. У него не было шрама на щеке? И еще… кажется, он хорошо играл на скрипке.
– Как вы об этом узнали? – совершенно искренне удивилась она.
– Объявление в газете. В декабре. Я просматривал рубрику частных объявлений и наткнулся на просьбу сообщить, если кто-то знает о местонахождении вашего отца.
– Совершенно верно. Это я дала его. Отец несколько месяцев не показывался, а мы узнали, что он съехал из меблированной комнаты, в которой жил последнее время. Я разместила объявление в нескольких газетах. Но прежде чем отец объявился, его нашли… мертвым. Зарезанным в парке.
– Расскажите мне все с начала, – предложил я, доставая блокнот. – Повторю, пока что я не принимаю вашего предложения. Если я и возьмусь за дело, то лишь поговорив с вашим опекуном.
– Хорошо, – покорно кивнула девушка, но потому, как блеснули льдинки в зарослях ее ресниц, я понял, что она добилась того, чего хотела.
– Меня зовут Эпифани Рэйми. Я не видела отца последние полгода до его смерти, так что не могу сказать, чем он точно занимался.
Эпифани5. Какое красивое старомодное имя, видимо, отец ее был откуда-то с юго-востока из вотчины методистов, где детей негров и не только принято называть по церковным праздникам. Интересно, как его занесло в Калифорнию, и откуда у прекрасной Эпифани замашки египетской царицы и ее же склонность к тонкому интриганству.
– Хотя все зовут меня Пиппа. И вы можете меня называть Пиппой, а не мисс Рэйми. Кстати, я забыла сказать, Рэйми – не моя настоящая фамилия. То есть это фамилия моего отца, так что я могу ее носить, но моими опекунами являются дедушка и бабушка со стороны матери, они официально поменяли мою фамилию на Роббен. Когда мне исполнится двадцать один год, я сменю ее на Роббен-Рэйми.
Возникла пауза. Видимо, мне нужно было как-то среагировать.
– Как колледж Роббена? – в шутку спросил я, вспомнив роскошный академический парковый ансамбль недалеко от Пасадены, где преподавал один мой приятель, специалист по английской литературе.
– Да, как колледж. Его собственно основал мой прадед. А еще оптика Роббена, очки Роббена, фотоаппараты Роббена.
Мне с трудом удалось удержать губы вместе, хотя нижняя челюсть слегка подалась вниз. «Роббен Лензес» была одной из крупнейших американских корпораций в области оптики, заграбаставшей, помимо прочего, государственные и медицинские контракты. Полицейские и военные пользовались ее прицелами, врачи и ученые оперировали ее микроскопами, профессиональные фотографы снимали ее объективами. Не говоря уже о миллионах очкариках по всей стране.
Черт возьми, моей клиенткой стала наследница огромного состояния.
Глава 2
– Значит, ваш дедушка…
– Вим Роббен, глава «Робен Лензес» и бывший сенатор от штата Калифорния. Но я повторю, он меня полностью поддерживает в желании найти убийцу отца. Просто он боится, что если использует свое политическое влияние, то полицейские произведут несколько показательных арестов, может, даже выбьют из какого-то бедолаги признание. Дедушка не строит иллюзий относительно методов работы наших доблестных органов, да и вы, я думаю, тоже. Нет, мне нужно честное непредвзятое расследование, поэтому я и обратилась к вам.
– Как получилось, что ваш отец жил в трущобах и умер в парке? – спросил я ровным голосом. – Он развелся с вашей матерью?
Пиппа Роббен снова сделала паузу, будто бы обдумывая ответ. На самом деле, как я мог понять, она заранее спланировала всю беседу, точно просчитав в какой момент вываливать на меня новые факты. Если бы она с самого начала представилась своим настоящим именем и сообщила, что является внучкой миллионера экс-сенатора Роббена, я бы просто выставил ее вон, решив, что девушка меня разыгрывает.
– Моя мама умерла, когда я была еще почти младенцем. Отец в это время был на войне, он служил в морской пехоте. Вы же тоже служили на флоте?
Черт, да у Пиппы была обширная информация о моей биографии. Неужели она нанимала частного детектива, чтобы вначале проверить меня?
Я молча кивнул, не вдаваясь в подробности.
– Тогда вы должны помнить, какое тогда было время. Родители познакомились весной 42-го года в Сан-Диего. Отца мобилизовали и должны были со дня на день отправить на корабль. А мама работала машинисткой и шифровальщицей на базе, она добровольно записалась в женские вспомогательные войска после Перл-Харбора. Мама была ярой феминисткой, считала, что женщины не должны отсиживаться дома, пока мужчин посылают на войну. На этой почве они и сошлись – отец был тоже активистом, он боролся за права черных в Америке. Особенно его возмущало, что негры первые попали под мобилизацию, и их сразу записывали в пушечное мясо, несмотря на то, что многие, как например, мой отец, уже успели закончить двухлетний колледж. Вы знаете, что тогда негров не брали даже в матросы. Просто давали винтовку и отправляли в бой. Не удивительно, что чернокожие американцы вовсе не горели желанием сражаться. Но, он не думал сбегать и прятаться, а сам пришел на призывной пункт. Позже папа мне рассказывал, что это было каким-то умопомрачением. Шла война, его должны были отправить на фронт, где каждый день мог стать последним. Они встретились с мамой, понравились друг другу, поэтому решили – почему бы и нет? Зарегистрировали брак тут же на базе, и отцу дали еще недельную отсрочку. Потом он все-таки ушел в рейд, но…
– Успел зачать вас?
– Именно. Матери пришлось уйти со службы, она подрабатывала машинисткой на дому, когда я родилась. Представляете, отца даже не отпустили на побывку, мама просто прислала ему мою фотографию. Я родилась 6 января, поэтому родители и решили назвать меня Эпифани. Точнее это была идея моего отца, а маме она понравилась. А потом она заболела. Ей помогали подруги и другие десантники, знавшие отца, но мы все равно еле сводили концы с концами. Мама умерла в начале 44-го, когда мне исполнился год и два месяца.
– Почему она не обратилась за помощью к своим родителям?
– Не хотела. Была слишком горда. А еще боялась, что ее отец придет в ярость, узнав, что она выскочила замуж за негра и родила ребенка. Ведь он уже тогда был публичной фигурой, такой скандал мог бы погубить его политическую карьеру. Маме же едва исполнился двадцать один год, она была в том же возрасте, что и я сейчас. Ей казалось, что она сама может со всем справиться, пока муж не вернется с войны. Кстати, папа хотел, чтобы мы с мамой переехали к его родителям в Алабаму, откуда он родом. Но те отказались нас принять.
– Вы не можете этого помнить.
– Конечно. Но ведь остались письма. Я нашла у мамы письма отца и других родственников, а он предал мне пачку писем, которые она ему писала на корабль. Оказывается, бабушка и дедушка Рэйми, родители отца, еще больше возмутились, что он женился на белой девушке. Представляете – они считали, что он опозорил семью. Они заявили, что не пустят мою маму на порог, но готовы были забрать меня, хоть я и была по их меркам слишком светлокожей. Мама послала их к черту, и я ее понимаю. Ну а когда она умерла, они были не против взять меня, но у них не было денег, чтобы приехать в Калифорнию. Так что я едва не попала в приют, никому не было дела до осиротевшей дочери черного солдата. К счастью, мама перед смертью успела написать своим родителям. Дедушка Вим и бабушка Эллен немедленно примчались и забрали меня к себе, оформив опекунство.
– Довольно смелый шаг для сенатора.
– О, Виму всегда было плевать на предрассудки, мама зря боялась. Он сразу признал меня своей внучкой и не стеснялся появляться со мной в публичных местах, не делал разницы между мною и моим кузеном Аланом, сыном дяди Криса, старшего брата мамы. Хотя после войны он отошел от политики и вновь сосредоточился на бизнесе, на всех фотографиях в газетах Вим крепко держал меня за руку.
– Но ваш отец все-таки вернулся. Ему не нашлось места в идиллической семейной картине?
– Мне кажется, что вы почему-то предвзято относитесь к дедушке Виму. Нет, он нормально принял моего отца. Дело в том… что весной 44-го папа был серьезно ранен. Осколками снаряда ему повредило руки и разворотило щеку. Он едва не лишился глаза. Ребята на корабле вначале решили, что у отца снесло полголовы, но это оказался лишь ожог и сильная контузия. Так что он несколько месяцев провел в военном госпитале, потом его комиссовали. Едва выписавшись из больницы, папа разыскал меня. Правда, он был все еще очень плох, руки, плечо и лицо не до конца зажили. Дедушка предложил остаться в нашем поместье, он прожил некоторое время в гостевом доме. К нему пригласили лучших врачей, которые исправили последствия военного лечения, так что в итоге папа отделался лишь шрамом на щеке, ну и еще несколькими другими шрамами. В принципе его лицо выглядело нормально, мне кажется, она сам больше его смущался. Вим предложил ему работу в одной из своих компаний, но отец отказался. Он рассказывал мне, что не знал вначале, что моя мама – девушка, на которой он женился – из такой богатой семьи. Я говорила вам, что папа был активистом и у него были свои принципы? Он хотел сам встать на ноги, чтобы нормально заботиться обо мне. Поэтому он уехал из поместья и начал искать работу. Но навещал меня так часто, как мог. Я отлично помню время в детстве, проведенное с папой. Мы ездили на пляж, ходили в цирк и в океанариум…
Пиппа снова сделала паузу в рассказе, на этот раз настоящую.
– К сожалению, у папы ничего не получалось. Он был почти инвалидом, один глаз после ранения едва видел, руки его не слушались. Конечно, он был инвалидом войны, уволился в запас с почестями и получал небольшое пособие за ранение. Но его активистское прошлое мешало устроиться на нормальную работу.
– Подождите, что значит, руки не слушались. А как же игра на скрипке?
– Это стало папиной одержимостью. Он играл на скрипке с детства, а после ранения стал использовать инструмент, чтобы разрабатывать поврежденную руку. Когда я оставалась у него, он часами занимался, проигрывая различные пьесы. Всякие народные мелодии, но также Мендельсон, Вивальди, Моцарт. Я полюбила музыку благодаря папе. Но с работой у него не ладилось, к дедушке он обращаться не хотел, поэтому… начал пить. Когда мне исполнилось пять, отец начал пропадать все чаще и надолго. Говорил, что ищет работу в других штатах. Но снова ничего не получалось. Тогда я видела его редко, он приезжал в поместье буквально на пару часов и наверное был очень пьян. Я не могу сказать наверняка, но дети такое чувствуют. В конце концов Вим и Эллен выдвинули ему ультиматум: или отец ложится к клинику, чтобы лечиться от пьянства, или они официально оформляют надо мною опекунство. Отец опять исчез…
– И тогда вы стали Пиппой Роббен?
– Наверное. Я никогда не спрашивала, когда точно дедушка сменил мою фамилию. Я знаю, что поначалу им совсем не нравилось мое имя. Эпифани. У нас так не принято. Старая голландская семья из Новой Англии, там было принято всех называть по именам бабушек и дедушек. Именно поэтому получилось, что мою мать звали Кристина, а ее старшего брата – Кристиан. К счастью, моего поколения этот бред уже не коснулся. Например, моего двоюродного брата зовут Алан, я говорила? Ну а у меня второе имя Матильда в честь прабабушки. Эллен одно время пыталась меня переучить, но я отказывалась отзываться на Тильду. В итоге сошлись на Пиппе, тем более, что это звучит как прозвище тети дедушки Вима. Правда, ее полное имя было Филиппа.
– Вернемся к вашему отцу.
– О, я не видела его потом толком много лет. Дело в том, что меня отослали учиться в пансион в Швейцарию. Дед очень хотел, чтобы я получила хорошее образование, но было очевидно, что в США это практически невозможно, меня не приняли бы ни в одну нормальную частную школу, несмотря на все его деньги и связи. Или приняли, но я бы чувствовала себя там белой вороной. Точнее черной вороной. А в Швейцарии были другие порядки. В пансионе, где я училась, были африканские принцессы, дочери королей и шейхов с Ближнего Востока, девушки из Азии, дети дипломатов со всего мира, там никто не смотрел на цвет кожи. Когда я вернулась в Америку, то без труда поступила в колледж. Конечно, не без помощи силы фамилии.
– В колледж Роббена?
– Нет, в Стэнфорд. У меня были очень хорошие вступительные баллы. Я выбрала специализацией экономику.
Ну, еще бы. Настоящая наследница своего деда.
– И чем все это время занимался ваш отец?
– В том-то все и дело. За прошедшие годы папа превратился в конченого алкоголика. Я сейчас говорю честно, без утайки. В Алабаму он не захотел возвращаться, окончательно поругавшись с родными. Тогда он и показал мне письма, в которых его родители отказывались принимать мою маму. Хватался за любую работу то тут, то там, но нигде не задерживался надолго. И он не хотел уезжать далеко от Калифорнии, чтобы не терять меня из виду. Один раз он приезжал ко мне в Стэнфорд, иногда мы встречались в Лос-Анджелесе во время каникул. Но это происходило все реже и реже. Я очень боялась, что с отцом что-то случится. Даже хотела, чтобы он переехал ко мне, я снимаю квартиру в Стэнфорде, думала, я могу позаботиться о папе. Но прошлым летом он неожиданно совсем пропал. Может, и раньше, я сама выяснила это только на летних каникулах. Он съехал из комнаты на Лорел-стрит, куда я ему раньше звонила, и не оставил нового адреса. Я ждала его все лето, думала, он сам объявится или позвонит, потом мне надо было возвращаться к учебе, так что я снова начала искать его только на Рождество. А потом я узнала, что его убили.
На мой взгляд, рассказ был предельно ясным. Девчонка в порядке, пока папа спивается. У нее квартира и успешная жизнь в Стэнфорде, любящая семья в огромном поместье где-то в пригороде Лос-Анджелеса. У него – затяжной алкоголизм, отсутствие работы и перспектив, ссора с родителями из черной глубинки, нежелание принимать помощь от дочери и ее богатых белых предков. И кто-то зарезал мистера Рэйми зимой в парке, в не слишком благополучном районе к юго-востоку от Лос-Анджелеса. Может, это были другие бомжи, а, может, наркоманы, принявшие «дозу», насколько я знал, в Санта-Марии регулярно паслись те и другие. Я, конечно, не видел лично ни места преступления, ни улик, но мог предположить причины отсутствия энтузиазма у полицейских детективов – как правило, такие преступления невозможно раскрыть, если убийца по рассеянности не оставил в теле нож с полным набором отпечатков пальцев, а заодно не бросил рядом на скамейке свой бумажник с водительским удостоверением и письмами на домашний адрес. В противном случае оставалось только запастись терпением и ждать, пока кто-то не начнет трепать языком. Мозги у этой публики некрепкие, алкоголь и «дурь» располагают к приятным дружеским беседам, наверняка через несколько месяцев один из штатных полицейских стукачей за пятерку донесет компам, как его кореш недавно хвастался, что зарезал черного зимой в парке. И вот убийца в миг окажется за решеткой, если, конечно, сам доживет до этого времени.
Пиппа Роббен бросила на меня скептический взгляд, словно читая мои мысли.
– Вы по-прежнему считаете, что мой отец стал жертвой случайного убийства в парке?
– Извините, мисс Рэйми… Роббен… Пиппа. Пока что я не вижу доказательств спланированного злостного умысла, если их не увидела полиция. А, как я уже сказал, у меня физически нет возможности отлавливать всех темных личностей в Анахайме.
– А если я вам сейчас сообщу кое-что из того, о чем полиция не в курсе?
