Катя Зазовка
Ворожея
– Что ж за лихо на тебя напало, сынок? – спросил староста вслух, лишь только дверь захлопнулась за Усладой. Но ответом ему стала недвижимость единственного наследника.
– Эй, Череда! – послышался чей-то отчаянный крик со двора.
– Погодь, я скоро, – Череда бережно накрыл Алеся покрывалом и вышел на крыльцо. Там стоял кузнец. Его рыжая борода да такие ж огненные волосы топорщились в разные стороны, мятая и местами грязная рубаха была кое-как подпоясана, глаза полнились тревогой.
– Чего тебе, Щекарь?
– Сын мой пропал!
– Как пропал?
– А вот так – с вечера его никто не видел. Как ушел коней у каравана подковывать, так до сих пор не возвращался!
Глава 4. Русалка
В этом месте русло реки забирало вправо, но плавно, оттого берег подступал к воде потихоньку, без обрывов. Подле раскинулся пышный куст лещины. Его широкие листья топорщились в разные стороны, обещая надежно оградить от чужого ока. Ворожея прислушалась, повертела головой, но кроме рыжеватых спинок белок, снующих туда-сюда по веткам деревьев, да сорок, делившихся промеж собой последними сплетнями, никого не приметила. Стало быть, одна. Милава стянула с себя одежу и, оставшись в нижней рубахе, ступила в реку. Течение мягко тыкалось в ноги, прохладная вода, еще не растерявшая купальской волшбы, зазывно искрилась на солнце. Ворожея поплыла, не переча направлению реки.
Там-сям к берегам пристали венки. Видать, многие из них принесло издалече. Девица наслаждалась нежным колыханием воды, мягкими прикосновениями намокшей сорочки, пузырившейся вокруг стана. Вне нужды нести тяжесть тела лодыжка почти не ощущала боли, а прохлада совсем успокоила боль. Вода баюкала и ласкала, вытесняя из головы ненужные мысли, прогоняла тревоги. Милава почти полностью погрузилась в ее мерное покачивание, когда резкий оклик заставил вздрогнуть:
– Ах вот ты где, паскудник! Ах ты зараза такая! – звенел женский голос. Милава тихонько подплыла ближе к камышатнику и, уцепившись за стебли, затаилась. Пышнотелая краса, навроде Услады (только крохотного роста), уперев руки в бока, принялась почем свет ругать молодца. Высоченного роста гигант, опустив нос, страшился даже пикнуть. Подле, спиной к реке, сидела светловолосая девица, от которой парень, видать, только-только отстранился. – Я, стало быть, тебя полночи по всей округе ищу, а ты тут с какой-то блудницей тискаешься!
– Это с чего ты меня блудницей кличешь? – воспротивилась светловолосая девица. Милава, стараясь оставаться неприметной, подплыла еще ближе и нащупала пальцами ног тинное дно – так оставаться на месте оказалось куда проще. Ворожея чуть развела камыш и пригляделась внимательней. Расшитая новехонькая рубаха на тонком стане чуть не подвела, но цепкая память дозволила распознать в светловолосой разлучнице знакомую даже со спины. Воста! Резковатые движения да сталь в голосе только подтвердили, что это и есть та самая спутница, коей ворожея помогла от Алеся отбиться. Вот те на, а тогда так о чести своей пеклась. Права была постояличиха: Воста ни капли не гнушалась купальских утех. Милава припомнила схожую сцену, что случилась ночью. Что, если той разлучницей тоже была Воста?
– Ну не я ж с чужими ухажерами в траве катаюсь! Как есть блудница! – налитая красавица топнула ножкой, но отдавать так просто своего молодца не собиралась. Видать, у неудачливых полюбовников далече дело не зашло. – Давай-ка собирайся!
– Я? – невпопад уточнил молодец с видом собаки, добре отхоженной палкой.
– А то кто ж? Иль ты еще какую блудницу поджидаешь? Я тебе дам по бабам шастать! Так огрею, что мать родную видеть не захочешь, не то что девичьи подолы! – Крепкий кулак угрожающе мелькал перед носом лю2бого, вдвое возвышавшегося над пышнотелой девицей. – А ну шагай! Да куда ты?! Иль где-нибудь в кустах тебя еще какая полюбовница ожидает?
Милава сделала шаг назад, оступилась и чуть было не упала. Невольный плеск показался способным разбудить волота. Ворожея замерла. Стук сердца отдавался где-то в горле. Еще не хватало, чтоб ее тут обнаружили.
– Что ты… – попытался воспротивиться молодец.
– Лучше помалкивай! – гаркнула краса и потащила лю2бого за ухо в сторону деревни. Еще долго до берега доносилась девичья брань. Но даже когда ее полностью поглотил лес, ворожея почему-то не смела шевельнуться.
– Ну, а ты чего там хоронишься? – Милава вздрогнула. – Иль за мной следишь? – не оборачиваясь, спросила Воста. И когда только она углядела в густом камышатнике? Никак всплеск услыхала.
Ворожея несмело вылезла из укрытия. Воста обернулась и прохладно рассмеялась, точно мстя за отобранного полюбовника:
– И где ж тебя так угораздило выпачкаться?
Милава вспомнила, что еще не успела обмыть лика, и спешно стала стирать остатки глины.
– Ну как ночка прошла? – немного отрешенно спросила смуглянка.
– Как и всякая иная, – уклончиво ответила Милава. Незачем девицу втягивать в свои трудности. Не хватало еще, чтоб Кукоба обратила свой черный взор на Восту.
– А теперича куда?
– В деревню, – ответила Милава и улыбнулась. Вдруг представший перед глазами образ мамки придал уверенности. – А ты?
– И я с тобой, – Воста сплела в косу свои светлые волосы, поднялась, стряхнула с нового платья травинки. Ворожея не посмела справляться о последующих замыслах смуглянки, ведь ту едва ли нынче с радостью селяне привечать станут. Вести в деревне скорее ветра разносятся. Но и Милаве никто ликования не выкажет. Авось разом легче будет. Где одну пнут, там от двух очи отведут. Ворожея ступила на берег.
– Да ты платье-то надень, – задорно улыбнулась Воста. – Иль надумала упущенное в купальскую ночь нагнать?
– Ой, и то правда, – усмехнулась Милава, поглядев на себя.
* * *
– Что с ним, дядька Рафал? Что за хворь на моего братца напала? – тревожилась Услада.
– Не гони лошадей, девка, – седой мудрец поглаживал свою длинную остроконечную бороду и думал. Его черные очи буравили красивое лицо Алеся, испещренное язвами да гнойниками. Кожа молодца еще блестела от сока смоковницы, коим Рафал обтер хворого. Многое лекарь повидал на своем веку, но с таким недугом столкнулся впервые. Когда последняя капелька чудодейственного снадобья высохла, врачеватель с ужасом заметил, что на язвочках нет и намека на зародившуюся корочку. Боле того, гнойнички теперь усеяли и виски и даже проглядывались меж корней русых волос на темени.
Старый знахарь поспешил к лавке, где покоился узел с множеством целительных средств. Плохо дело. Рафал суетливо копошился в мешке и что-то бормотал, хватая то стеклянный пузырек, то деревянную коробочку, то глиняный горшочек, краем глаза ловя опасливый взгляд Услады.
– Вот оно, – буркнул Рафал и выудил из таинственных недр мешка красивую медную шкатулочку, сплошь украшенную разноцветными каменьями, инкрустированную костью да зернью. Такие в деревне да соседних селениях никто не делал. Смуглый палец нажал какую-то кнопочку. Дочь старосты от неожиданности охнула – замысловатый механизм под дивные звуки, словно от десятка колокольчиков, медленно открыл крышку. На всю избу разнесся пряный густой аромат.
Рафал снял с расписного пояса длинную дудку, что скрывалась доселе в складках пестрого платья, и насыпал в нее щепотку белого порошка из затейливой шкатулки. Затем высек искру, поднес горящую лучину к трубке и сам примкнул губами с иной стороны. Услада недоверчиво косилась на манипуляции врачевателя, но встревать и уж тем паче перечить не смела. Знахарь вдохнул поглубже и, вернувшись к недвижимому Алесю, выпустил клубы черного дурмана. Терпкий дым окутал хворого с головы до ног, на миг почти полностью скрыв с глаз. Старец повторил процедуру трижды. Заметив волнение дочери старосты, пояснил:
– Этот дым задержит хворь.
– Только задержит?
– Да, пока я не выясню, что за недуг завладел им, это единственное средство, – Рафал нахмурил бронзовый лоб и поспешил к своему мешку. Когда узелок уже покоился в руке, он сказал: – Я вернусь вечером. Принесу еще сок травы-покрик. Ежели и он не поможет…
– Что? Что тогда?! – испугалась Услада.
– Ты только не трогай его. Думаю, что хворь эта заразна, – и пока мне неведомо, к чему она может привести, – больше ни слова не говоря, старец вышел из хаты.
* * *
Четыре пары сапог неумолимо взбивали пыль с дороги. Череда, Щекарь да близнецы-кожевенники спешили к вынужденному постою обоза. Крепкие натруженные руки сжимали молоты да топоры, за поясами поблескивали рукоятки длинных ножей.
– А может, он все ж таки с девкой какой расстаться не может? – предположил один из близнецов, хитро подмигнув кузнецу.
– И то верно, а ты тут всполошил всю округу, – поддержал его брат, усмехнувшись в такие же пышные каштановые усы. – Как пить дать, с молодицей в траве валяется.
Щекарь сделал вид, что даже близко не учуял подначиваний.
– Не, мужики, я его самолично к обозу сослал, ошибки свои исправить. Он с того часу не возвращался. Да и у костра я его не припомню, – покачал головой Череда.
– Так может, он все еще у обоза и ошивается? Мастер из него сам ведаешь какой, – кожевенники заговорщицки переглянулись, подавив очередную усмешку. – А мы тут вооружились, точно на войну идем.
– За собой смотрите! – не выдержал Щекарь. – Вот своих малолеток справными искусниками воспитаете, тогда и станете других хаять.
– Не кипятитесь, – упредил зреющую потасовку Череда. Его властный голос мигом избавил близнецов от желания и дальше подтрунивать над непутевым Цветом.
Довольно долго мужчины шли молча, и возникшее поначалу напряжение постепенно спало. Топоры да молоты уже не подрагивали бодро в руках, а лениво отдыхали на плечах. Очи не буравили дорогу, а все чаще отвлекались на вспархивающих птиц да снующих по стволам белок. Но лишь только болотный смрад пощекотал носы, как сбежавшая осторожность возвратилась и усилилась вдвое. Селяне добре ведали свои края, оттого всегда вели себя правильно, не гневя ни Древний лес, ни Смрадную топь.
– Глядите, что это?! – от ужаса зеленые очи одного из близнецов, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит и покатятся по дороге, что пролегла меж лесом и топью. Мужики пригляделись и, еле сдерживая себя, чтобы не броситься обратно в деревню, сменили решительный шаг на осторожный, подкрадывающийся, выставили перед собой оружие.
Чудовищная картина предстала пред ними – точно древний волот осерчал на торговца и в сердцах растоптал весь обоз – перевернутые телеги, развороченный товар, изуродованные тела стражников, разбросанные тут и там. Кузнец побледнел. Череда с трудом сглотнул рвотный ком, подкативший к горлу. Однако по характерному звуку понял, что кто-то из близнецов того же сделать не сумел.
– Сынок, – тихо позвал Щекарь, опасливо пробираясь меж оторванных кусков человеческой плоти.
– Осторожно. Не разделяйтесь, – наказал староста, след в след ступая за кузнецом. Череда с отвращением и ужасом вглядывался в каждое искромсанное тело, боясь признать в нем сына кузнеца. Боязливые взгляды близнецов тоже блуждали по мертвым останкам. – А это помощник хозяина обоза, – староста указал ножом на безголовый труп. Зеленый халат так густо пропитался кровью, что его истинный цвет можно было узнать только по чудом нетронутой кайме.
– Сынок, – снова, но малость погромче покликал Щекарь, но, наткнувшись на очередного мертвяка, охнул и возвел очи к небу. И тут его взгляд привлекло нечто, притаившееся у самой верхушки сосны. – Сынок?
Череда и братья-кожевенники тоже подняли головы. Желтоватый ствол обнимал не кто иной, как кузнецов сын. Его живот, руки и щека точно вросли в кору.
– Сынок! – закричал кузнец, не обращая внимания на шиканья близнецов. – Сынок!
Однако прилипшее к сосне тело даже не шелохнулось. Ни единый мускул не дрогнул.
– Сынок!!! – во все горло заорал кузнец, но крепкая ладонь одного из близнецов, накрывшая его рот, заставила смолкнуть. Второй брат вовремя подоспел, ухватив мастера за запястья.
– Не буди лихо. Сам ведаешь, какие места кругом. – Череда указал в сторону топи. – Не хватало еще, чтобы тот, кто сотворил такое злодеяние, услыхал нас и возвратился.
Щекарь перестал биться.
– Гляди, мы тебя отпускаем, – настороженно предупредил кожевенник, который укрывал мастеру рот. Кузнец кивнул.
– Как же его вызволить оттуда? – спросил один из близнецов.
– Я за ним слажу, – бросил кузнец и ухватился за нижнюю ветку сосны.
– Погоди, – староста за шкирку вернул Щекаря на место, – тут надобно поразмыслить.
– Да пока мы размышлять станем, эта гадина снова сюда явится! – воскликнула кузнец. Близнецы опасливо огляделись.
– Мужики, а вам не кажется, что с Цветом что-то не так? – спросил Череда, не сводя пристального взгляда с верхушки сосны.
– О чем ты? – переспросил Щекарь. Близнецы также обратили все свое внимание на старосту, заподозрившего что-то неладное.
– О боги! Да он же, что луна, седой стал!
– И то правда, – разом охнули братья.
– Сынок, – только и сумел выдавить из себя батька. Но Цвет не пошевелился.
– Хоть бы не сдурел совсем, – кожевенник едва слышно поделился предположением с братом. Староста укоряющее покосился, краем уха услыхав перешептывания. Близнецы смолкли, виновато потупив взоры.
– Надобно в деревню возвращаться, – решил вслух Череда.
– Да как же его тут одного бросить? А вдруг… – заволновался Щекарь, но староста оборвал его речи.
– Погодь. Одного его никто покидать не собирается. Надобно разделиться. Двое возвратятся в село за веревками. Да и лишнюю пару рук сыщут.
Близнецы согласно закивали, готовые вот-вот тронуться с места. Староста, заприметив их поспешную готовность, пояснил:
– А вы погодьте. Один останется со мной, а другой пойдет со Щекарем.
– Череда, я тут останусь, – воспротивился кузнец.
Староста некоторое мгновение не сводил внимательного взора с мастера, а затем изрек:
– Нет, тебе надобно мысли в порядок привести, горячность унять. А мы покамест придумаем, как сына твоего с дерева снимать станем.
Сталь, в которую облачился голос Череды, приневолила Щекаря прекратить всякие споры. Кузнец еще раз возвел глаза к сыну, впившемуся в желтоватый ствол, нехотя развернулся и пошел по дороге в село. Близнецы выкинули на пальцах, кому оставаться.
– Ну, чего мешкаете? – спросил староста.
– Давай тут осторожнее. Мы быстро обернемся, – похлопал кожевенник брата и поспешил за Щекарем, уже скрывшимся за поворотом.
* * *
Милава напоследок склонилась над водой, гарцующие водоросли навеяли воспоминания о недавнем сне. Невольно память подняла из глубин образ любимого верного пса Бутава, что не хуже няньки защищал и заботился о маленькой ворожее. И как только преданный друг, что помер на могилке мамки Милавы от истощения, мог перекинуться во сне, дарованном великим Велесом, в злобного хищника? Никак то было предупреждение.
Внезапно отражение ворожеи превратилось в чужой, смутно знакомый лик. Русалка! Милава отпрянула, но златовласая девица поднесла указательный палец ко рту, призывая к молчанию. Ворожея обернулась – Воста топталась на берегу, обрывая лепестки ромашки. Интересно, на какого из молодцев она гадала?
– Что тебе надобно? – шепотом спросила ворожея.
Утопленница поманила к себе.
– Чего ты медлишь? – нетерпеливо спросила Воста.
– Ничего, уже иду.
Однако, когда ворожея снова посмотрела на воду, сумела приметить лишь ускользающий в мутную глубину край льняной рубахи. Видать, громкий вопрос Восты спугнул русалку. Странно, что же она хотела рассказать? Милава пожалела девицу – отсутствие хвоста и одежка говорили, что русалка новорожденная. Никак этой купальской ночью утопла. Вот только где ж ворожея ее видела? Милава решила вернуться сюда к ночи да, оградив себя кольцом, выяснить, чего желала русалка. Кто ведает, может, она хотела передать весточку родным. Что ж, это немного задержит, но ничего. Одна ночь – и Милава сможет отправиться к себе на болота.
Ворожея убедилась, что на лике не осталось грязи, оторвалась от созерцания водной глади и выпрямилась:
– Пойдем.
Девицы молча побрели в деревню.
* * *
Как ни старался староста упросить Цвета покинуть дерево, тот не то что ни разу не откликнулся, даже пальцем не шевельнул. Что ж за нечистик тут злодействовал? Весь обоз перерезать да перевернуть обычному человеку не под силу. Да и разбоем не пахнет – на товар-то лиходей не покусился. Никак ведьмак залетный лиходействовал. Да еще там, в хате, Алеся какая-то хворь побила. Староста тяжко вздохнул. Против воли перед очами предстал образ пришлой девицы.
– Череда, а вдруг он помер? – высказал тревожную догадку кожевенник. – За все время, что мы тут, он даже не шелохнулся.
Староста еще раз поднял очи к вжавшемуся в ствол сосны Цвету и замотал головой:
– Нет, я отсюда вижу, как его веки смыкаются.
– И то верно, – с облегчением выдохнул кожевенных дел мастер, тоже узрев нечастое моргание.
– Но вот то, что парень рехнулся, боюсь, правда.
– Станет теперича, как Гедка-юродивый, по селу летать… Что?
Староста одарил мужика укоризненным взглядом:
– Ты только кузнецу подобного не сказывай. Не то познакомится твоя деревянная башка с его молотом – даже я охранить не сумею.
Кожевенник резко побагровел и потупился.
– О, кажись подмога едет! – радостно воскликнул Череда. Кожевенник также устремил лик в сторону села. И хоть поворот еще никого не дозволил узреть, усиливающийся топот копыт, нещадно вздыбливавших дорогу, заранее оповестил о приближении всадников.
Скоро показались трое пеших – кожевенник, Щекарь да Вит, молодой чернявый мельник, что нес в крепких руках скрученную веревку. Доносившееся нервное ржание лошадей, благоразумно оставленных за поворотом, подтверждало, что животина чуяла неладное.
– Быстро ж вы, – похвалил мужиков Череда.
– Как он? – взволнованно спросил кузнец.
– По-прежнему, – ответил староста, на всякий случай поглядев на кожевенника. Но тот и виду не подал, что даже памятует о своих недавних соображениях.
– Кто полезет? – спросил возвратившийся близнец.
– Я! – разом ответили кузнец да Вит, коему пару весен тому назад довелось унаследовать от батьки мельницу и немалое подворье. Даром что молодой, а хозяин он был добрый: ни мышь, ни даже крохотная букашка не отваживались поселиться в добре новоиспеченного мельника. И это притом, что редкий человек на деревне веровал, что молодец сдюжит с таким наследством в одиночку. Ан нет, не сплошал, не убоялся. Да так справно к делу подошел, что одним из самых видных женихов на селе сделался. С ним разве что Алесь, сын и наследник старосты, посоперничать и мог.
– Погодь, кузнец, – удержал Череда Щекаря, рвущегося на подмогу сыну. – Пускай Вит лезет. Он легче тебя, а в силе не уступит. А мы отсюда подсобим.
Не поспели прочие оглянуться, как мельник накинул на шею моток скрученной веревки, уцепился за ствол и полез вверх. Братья-кожевенники только диву давались его ловкости. Ни отсутствие веток, на кои можно было бы опереться, ни хрупкая кора, что кусками срывалась и падала на мох от малейшего давления, нисколечко не умаляли проворности Вита. Он в считаные мгновения добрался до сына кузнеца и закрепил веревку за ветку, подле которой тот сидел. Один конец сбросил вниз, а другим обвязал все еще недвижимого от пережитого молодого мастера.
– Готовы?
– Готовы! – откликнулись мужики, крепко стискивая веревку.
Вит понял, что договориться с напуганным до смерти Цветом – гиблое дело, тот лишь с безумным видом хлопал веками, даже не пытаясь хоть что-то произнести. Оттого, не предупреждая, стал отрывать впившиеся в ствол руки молодца. Но это оказалось не так просто – ладони точно превратились в сучья, а тело упорно не желало покидать насиженное место, точно птица гнездо.
– Ну, чего ты там возишься? – крикнул один из близнецов.
Щекарь не сводил взволнованного взгляда с кроны.
– Сейчас! – Вит со всей мочи рванул кисти молодого мастера в стороны от ствола и тут же ощутил, как тело молодца внезапно обмякло и стало заваливаться на бок. Мельник направил парня в нужную сторону. – Давайте!
Мужики осторожно стали приспускать веревку, плавно опуская Цвета. Наконец сын кузнеца оказался на земле.
– Сынок, – покликал Щекарь, поглаживая абсолютно белесую шевелюру. Молодец не шевелился.
– Давайте-ка вернемся в деревню, – предложил Череда, настороженно поглядывая в сторону болот. – Кто ведает, что тут случилось и как далече это лихо гуляет.
Близнецы закивали, их испуганные лики стали еще более одинаковыми, ежели такое вообще мнилось возможным.
– А как быть с ними? – спросил Вит, очертив пальцем в воздухе мертвые изуродованные тела. – Неужто так и бросим, не посыпав землицей? Не дай-то боги, науськает болотная нечисть – они уже к ночи в деревню явятся.
Братья-кожевенники побледнели пуще прежнего: не то от отвращения перед захоронением разодранных останков, не то от страха перед ожившими мертвяками.
– Хоронить надобно, – одобрил староста. – Но, насколько мне ведомо, по их вере усопших не земле предают, а огню жалуют. Да, – почесал голову Череда, – еще надобно весточку в Рогачев послать. Но сперва Цвета в деревню доставим, а там поболе народу соберем и снова сюда вернемся – погребальный костер разложим. И давайте не будем мешкать: надобно все это до наступления ночи поспеть.
Мужики понимающе переглянулись, подхватили сына кузнеца под руки и заспешили к лошадям.
* * *
– Куда это ты так спешишь, почтенный Рафал? – окликнула седобородого лекаря Доморадовна. Врачеватель лишь на несколько шагов поспел удалиться от хаты старосты. Но, услыхав зов, остановился, слегка склонившись в знак приветствия. Женщина выглядывала из-за приоткрытой калитки, точно кого-то опасалась. Под мышкой она удерживала любимого петуха. Птица орала и дергалась, но морщинистая рука крепко сжимала самую значимую драгоценность в хозяйстве.
– Сыну старосты нездоровится, – уклончиво пояснил старец.
– А что с ним? – Глазки Доморадовны превратились в узкие щелочки.
– Пока толком сам не уразумею, – озабоченно пояснил Рафал.
– Надобно проведать молодца. Ведь Хохлатый лишь благодаря смекалке Алеся наконец за дело принялся! – гордо возвестила Доморадовна, с нежностью поглядев на своего петуха. Только вот птица такого проявления чувств хозяйки не разделяла, продолжая рваться на волю.
– Нет, не ходи! – громче, чем дозволено, воскликнул врачеватель.
– Это еще почему? – бабуся так и впилась в Рафала глазами. Хохлатый присмирел.
– Э-э-э, – замешкался старец, но уже уразумел, что сам себя выдал. И надобно ж было ему именно на Доморадовну наткнуться! Эта так просто не отстанет.
– А-а-а! – вдруг заорала баба. Пернатый стервец все ж таки принялся за старое – длинный клюв воткнулся в мягкую морщинистую плоть. – Твое счастье, что куры так добре несутся, а не то б я тебе башку прямо сейчас скрутила!
В сердцах она выкинула Хохлатого к себе в подворье. Петух, потерявший в вынужденном полете пару перьев, но не гордость, приземлился удачно. Выпрямился, кукарекнул и с важным видом удалился в курятник. – Вот же падла пернатая! – Доморадовна потерла ушибленное место, проводив петуха гневным взглядом.
– Покажи-ка, – дядька Рафал подошел ближе. Теперича ему уж точно деваться было некуда – покуда станет руку лечить, Доморадовна все из него выведает. Ну, поди оно и лучше. Чем скорее вся деревня о хворобе узнает, тем скорее осторожничать начнут, стало быть, хворь далече не расползется.
– Ничего. Тут всего-то подорожник приложить – и ранки как не бывало. У меня как раз он в суме имеется.
– Пройдем в хату, почтенный Рафал, – пригласила Доморадовна, мысленно потирая руки в предвкушении увлекательного рассказа. Старец, вздохнув, поплелся следом за вмиг оживившейся хозяйкой.
* * *
– На сбор! На сбор! – орали во всех концах села мальчишки-глашатаи, добровольно вызвавшиеся оповестить каждого жителя деревни.
Хотя о кровавой расправе, что постигла целый обоз на дороге у болот, мало кто не ведал. И все ж причесать в умах селян все, что случилось за последнее время, стоило. Люд тут жил хоть и мирный, а все ж на расправу бывал скор. Потому растолковать надобно. Да и, чем нечистик не шалит, авось кто чего видел иль слыхал.
Староста с самым невозмутимым видом ожидал, пока соберется вся деревня. Но чего ему стоило это спокойствие, ведали лишь боги. Он не памятовал, чтобы на веку его батьки и даже деда зараз случалось столько недоброго. Растерзанный обоз, захворавший невесть каким недугом сын… И хоть не желал он признаваться вслух, но про себя уже в который раз вертался к красивому лику Милавы.
Солнце сидело аккурат в самой середке небосклона, щедро даруя земле свои золотистые лучи. Те немногие селяне, что уже пришли на сбор, не без усмешек наблюдали за выкрутасами Гедки, сына вдовицы Домны. Долговязый босоногий паренек с нечесаной копной русых волос блаженно плескался в луже. Он с упоением размазывал черные комья по льняной рубахе и штанам. Люд только посмеивался, когда Гедка принялся объяснять, что это месиво вовсе не грязь, а самая что ни на есть целебная жижа. А после купальской ночи она и вовсе благословенной богами сделалась. Но лишь только Гедка стал окроплять «святыней» соседей, как беззлобный хохот сменился недовольством, а затем и негодованием. Кое-кто из мужиков успел схватить юродивого за вороток и даже занес кулак.
– А ну стой! – крикнул староста, вовремя подоспевший на выручку. – Оставь мальца в покое.
– Да ты погляди, Череда, что он с моей рубахой сотворил! – крупный палец с черной лентой под ногтем указал на два свежих пятна.
– Отпусти! – велел староста. – Твоя рубаха ненамного стала грязнее.
– Девять годков стукнуло, а голова пустая, что закрома у разгильдяя, – пробурчал побагровевший мужик под общий хохот и нехотя ослабил хватку. Юркий малец снова плюхнулся в лужу.
– Гедка, – куда мягче покликал паренька Череда. Взъерошенный, аки воробей, постреленок поднял на старосту глаза. Череда в который раз подивился их глубочайшей синеве. – Подь сюда!
Паренек послушно запрыгал к старосте на левой ноге.
– Ты зачем одежку мараешь – мамке лишних забот подкидываешь?
– Так я ведь теперича целый год хворать не стану! – радостно известил Гедка и с разбегу снова шлепнулся в грязь.
– Гедка! Вот ты где! Вылезай, негодник, – закричала подоспевшая Домна. Ее намитка слегка съехала набок, дозволив выбиться паре белесых прядей. Многие бабы на деревне ведали, что голова вдовицы уже давно, еще с похорон мужа, сплошь оделась в раннюю седину. То ли из-за внезапной кончины супруга, то ли из-за переживаний за сына.
– Мамка, а мне теперича никакие хворобы не страшны, я в благословенной луже искупался! – объявил счастливый малец.
– Вылезай, кому говорю!
К всеобщему облегчению Гедка оставил-таки лужу в покое. Женщина виновато поглядела на селян, одежу которых украшали грязные кляксы.
– Останься, Домна, – попросил Череда. – Все равно малец уже весь выпачкался. А послушать, что случилось, тебе тоже надобно.
Женщина кивнула и отвела сына в сторонку, дабы тот больше не смог никому сотворить худого. Ей не пришлось долго волноваться. Народ быстро откликнулся на зов: не поспело облако скрыться за лесом, как люд уже толпился близ вещательной бочки, откуда староста пересчитывал прибывших. В ожидании, когда самый важный человек на деревне возьмет слово, селяне негромко обменивались страшными вестями. Те, кому впервой довелось услыхать, что сотворилось с обозом, в ужасе хлопали глазами и прижимали к себе детей. Не досчитавшись всего нескольких человек, Череда звучно прочистил горло и начал говорить:
– Соседи! Мыслю, что дурная весть уже поспела облететь все село. Но, как велит порядок, поведаю обо всем. Ночью какой-то лиходей напал на торговый обоз и перебил всех людей, что на нем ехали.
– Не просто перебил, а разорвал на куски! – для пущего впечатления не к месту влез один из близнецов-кожевенников.
Бабы ахнули. Мужики заговорили наперебой. Староста укоризненно поглядел на любителя красного словца – тот вмиг стал ярче самой спелой боровки[10] и с преувеличенным интересом уставился в землю.
– Покамест страшиться нечего, – поднял руку Череда, призывая люд успокоиться. Гул немного стих. – Но дабы души и тела усопших обрели покой, следует возвратиться к стойбищу и проводить погибших в последний путь до наступления ночи.
Селяне боязливо закивали.
– Потому, мужики, не мешкайте. Седлайте коней – поедем. Бабам велю оставаться в хатах и на всякий случай запереться до возвращения мужей, – староста уже хотел спрыгнуть с бочки, как испуганная Домна, прижимая к юбке улыбающегося Гедку (юродивый, видать, один не уразумел, что случилось), решилась вслух задать вопрос, коий терзал головы всех селян:
– И кто ж такое сотворить-то мог?
– Может, волки задрали? – предположил кто-то из мужиков.
– Да где это видано, чтоб волк посреди лета на людей нападал?! – замотал головой мельник.
– Тогда медведь?
– Чушь! – отмахнулся Вит.
– Какой медведь! Какие волки! Тут дело явно нечисто! Без темной ворожбы не обошлось! – высказала догадки Доморадовна, по обыкновению сжимая под мышкой петуха и не сводя внимательного взгляда со старосты. Стоявший в сторонке лекарь Рафал только ниже склонил голову.
– Неужто Черная Кукоба? – неуверенно спросила какая-то из баб.
– Как же она людей загрызла? У нее и зубов-то почти не осталось, – пожала плечами другая.
– Какая Кукоба?! Она ж со своей хаты невесть сколько не выходит! – опровергла домыслы третья.
– А ей, чай, и не надобно выходить! – высказал догадку местный пьянчуга, вытерев грязным рукавом синеватый нос.
– А что, ежели помимо Кукобы умелицы имеются?
– О чем это ты, Доморадовна? – недоверчиво спросила Домна. Десятки пар глаз устремились к бабке.
– Неужто никто из вас не ведает? – с притворной неосведомленностью спросила та. Люд замотал головами. Хохлатый снова стал биться и вырываться из цепких морщинистых рук. Бабка дождалась, покуда не останется ни одного селянина, который глядел бы куда-нибудь кроме нее, и с победоносным видом пояснила: – Так у нее ж внучка имеется! Вчерась к нам в деревню пожаловала!
Люд ахнул в едином порыве и принялся чертить в воздухе защитные знаки да шептать молитвы. Кто-то даже сделал несколько шагов назад, точно пред ним предстала невидимая внучка Черной Кукобы.
– Ну почему ты решила, что это она? – спросил доселе хранивший молчание староста. – Разве можно человека просто так обвинять?
Народ притих – не привык он первому человеку на селе перечить. Но и Доморадовне, которая уже запамятовала, когда свою пятидесятую весну справила, не доверять виделось оплошностью.
– Просто так? Я сейчас все, что знаю, скажу! А люд пускай сам решает – права я иль нет! – громко возвестила Доморадовна и притопнула, точно бросила вызов Череде. Птица заливисто заорала, но хозяйка только стиснула ей клюв. Селяне не сводили глаз, ожидая, что же такого им поведает бабка. Та и не мыслила отступать. – Вот приметил ли прибывшую девку хоть кто-нибудь у священного купальского костра?
