Катерина Старк
Чисто Питерская Хтонь

Савелич, коренастый, похожий на гнома, единственный отказавшийся сменить пимы на сапоги, подбирается как можно ближе, достает из мешка сонный порошок и щепоть летит в лицо сфинкса.

– Три, два, один! Какого…? – вопреки ожиданиям Кости, Савельича, егерей, сфинкс не засыпает, только скалится злее и сквозь зубы цедит что-то на своем древнем, пугающем языке.

– Ё! Начальник, что делать будем? Всю ночь держать не сдюжим! – Михалыч пытается перекричать сфинксов, ветер, метель, весь город, будто бы одичавший в секунду.

– Никто не сдержит, – кричит Костя, но не слышит ни себя, никого. Все звуки меркнут. Смех, низкий, злорадный, а вместе с ним мороз колет тело сквозь усиленную магией одежду, атакует пальцы до судорог, так яростно, что никакие перчатки не спасают.

– Держать! – Соболев надрывает связки в надежде, что голос долетит до егерей. Холодный воздух, проникающий внутрь, раздирающий легкие, сбивает дыхание, будто хочет убить. А смех продолжается, становится громче и злее. Сети, сдерживающие разъяренных сфинксов, трещат и лопаются поразительно беззвучно. Егеря валятся в рыхлые сугробы, пытаются отползти подальше. Сфинкс подрывается спрыгнуть с постамента и тут же задыхается, сдерживает петля на шее.

– Куда! Канаты держать, бл… – Михалыч первый бросается к колышкам, Костя за ним. Скрюченными от холода пальцами неловко пытается схватить канат и натянуть сильнее, обездвижить зверя.

Костя сконцентрирован на искаженном гневом лице твари, не видит ничего кроме.

– Лапы, лапы держи, – кричит Михалыч, заметив, что сфинкс, как самая обычная кошка, свирепо сражается с ошейником, пытаясь содрать то задними, то передними лапами. Конца не видно бурлящей энергии, стремящейся разодрать егерей. И Костю вместе с ними.

Костя удивлен. Этого не может быть. У него все продумано, рассчитано, спланировано.

– Усыпляющее! Быстро! – кричит, и сам бежит на помощь, удерживать взбесившихся сфинксов. Чувствует удар по голове и падает. Над ним на бронзовых крыльях летает небольшой грифон.

– Это еще с какого… Мужики, берегите головы! – Костя пытается обездвижить грифона заклинанием, но тот будто не замечает прилетевший сгусток магии, только налетает на самого высокого из егерей. Тварь как будто решила, что так будет проще. И действительно, егерю лицо заливает кровью, и он падает, как подкошенный. Благо наваливший за последние сутки снег, смягчает падение. Костя подбегает к упавшему, негнущимися пальцами с третьей попытки кастует сначала комбинацию Столлера, сразу за ней формулу Крива. Только когда кровь останавливается, а рана начинает затягиваться, он выдыхает с облегчением. Но оглядевшись понимает, что рано. Главный егерь все-таки добирается до задницы сфинкса и вкалывает ему усыпляющее зелье. Но зелье не действует. Сфинкс только яростнее начинает вырываться, бить лапами, рвать когтями. Из темноты на них пикирует грифон. Костя не успевает совсем чуть-чуть. Грифон вырубает главного из егерей, когда Соболев с криком: «Вот тебе мелкая тварь» бьет лопатой для уборки снега по не успевшему отлететь грифону. С гулким стоном из бронзовой пасти грифон падает в Неву, пробивая лед.

– Запасные сети где?

***

Лера не чувствует себя одиноко, нет. Так сложилось и она не видит смысла заламывать руки в припадках наигранного горя. Не было никакого резкого отъезда всех. «Великое переселение чухонского народа, ага», – ядовито думает Лерка, а сама черным карандашом на веках стрелки рисует. «Что, моя дорогая большуха? Собирайся? Иди? Слушаюсь и повинуюсь. Бегу и спотыкаюсь, ага!». В зеркале отражается человек вовсе не готовый к вечеринке, но это не сложно исправить. Просто черным пожирнее. И блесток добавить.

Сначала уехала тетя с детьми, еще до того, как вся эта тема с запретами закрутилась. Потом двоюродные, троюродные потянулись. Бабушка соглашалась, мол действительно в Академии «ребятенков учат белиберде». Даже к декану обращалась с просьбой как-то повлиять, но тот прикрылся нормативными актами да учебными программами. А как закон об обязательном лицензировании всех выпускников ввели, так и сама сказала Лерку увозить. Ну родители и увезли на несколько лет во Францию. Год за годом вживаясь, притираясь, прорастая в ту землю, в ту энергию решили там и остаться.

Сейчас-то Лерка, конечно, вернулась, но только потому, что выбора особо не было. Родители работают, когда им в Питер срываться. Это Лерка постоянно без дела, вот и поехала уговаривать бабушку на переезд.

Друзья разъехались. Кто по работе, кто из принципа не захотел получать лицензию на использование магии. А те, кто остался… Многие однокурсницы вышли замуж, родили детей. А Лера ничего из этого не сделала, не пришлось. Вот и красит глаз параллельно прикидывая, кого бы все-таки в бар позвать, чтоб не одной в этот вечер куковать. Лишь бы не идти на Университетскую набережную. Не изображать непонятно кого.

Накрасившись, Лера упрямо берет телефон и открывает приложение для быстрых знакомств.

– Это что? Носок на лампе? Нет. Просто нет. Боги мои, алгоритмы хватит, – настойчиво проводит по экрану телефона влево и продолжает. – Он что, пьяный это писал? Ноуп. Что за нос? – Так проходит десять минут, пятнадцать, двадцать пять. Лера смотрит на часы и фыркает, выключая телефон.

«Видимо не сегодня», решает и как была, в блестящем топе и кожаных штанах, идет на кухню. Кипятит воду, достает лапшу быстрого приготовления из шкафчика, бутылку нефильтрованного из холодильника. Вот такой незамысловатый ужин.

Блестки топа колют кожу до раздражения, но сил нет даже на то, чтобы снять эту вредную полоску ткани. Ей надо собраться с мыслями, выйти в город, но сделать над собой усилие кажется невозможным.

– Там аметисты заканчиваются. Буквально несколько шариков и все, – лапшу, накрученную на вилку, в рот пихает.

– Да и свечи еще б закупить, – шумно отпивает пиво с привкусом ржаного хлеба. Смотрит на часы: пластмассовые, дешевенькие. Вокруг циферблата эдакий обруч желто-сиреневый. Грязный потому, что на нем жир от многих лет готовки осел, если приглядеться, можно отдельные капли заметить. Наверняка и на прозрачной части циферблата их достаточно. Пятнадцать минут до полуночи. Лера переводит взгляд на дверь в бабушкину комнату.

– Никому не нужны эти чертовы ритуалы. Ни нам, ни богам, – и трет веки, забыв о косметике, размазывая черное по векам, пачкая кончики пальцев. И допивает пиво, не отрывая взгляда от минутной стрелки часов. И все-таки сдается. Идет в кабинет. Роется в стопках никому не нужных программ передач и районных газет долго, пока спина не заболит.

– О, наконец-то! – Лера находит карту города и раскладывает ее на столе, прямо поверх амулетных деталей и ингредиентов для ее небольших экспериментов. Времени убирать все это как будто и нет.

В пучок собирает пару веточек шалфея, веточку лебеды и шмоток ягеля. Мох сухой, крошится, когда она пытается оторвать кусок поменьше, но Лера торопится, спичкой чиркает и наконец-то раскуривает травы, дым от них должен помочь, проверить есть ли авария. Но вопреки ожиданиям, дым не скапливается в каких-то определенных точках. И в форточку не вылетает. Дым просто нависает облаком над картой.

– Если бы такое было возможно… – задумчиво тянет Лера, – решила бы, что весь город полыхает.

Телефон вибрирует входящим сообщением. Михалыч, он редко ей пишет и разве что по делу. Бросив пучок трав в кружку с недопитым чаем, Лера открывает сообщение. Видео в нем не сулит ничего хорошего. Рычание, крики, вперемежку с матом – все, что слышно. Видно же только брызги крови на снегу и далекий Исаакиевский на другом берегу Невы.

– Все-таки Университетская! Да чтоб тебя! – В попытке вытащить холщовую сумку, на пол со стула валится целая куча одежды. Лера тысячу раз обещала себе держать все в порядке, купить сотню систем хранения, чтоб ровно в такие моменты все было под рукой. И пообещает еще миллион раз.

А пока она, как бешеная носится по дому, ищет зелья и блокнот с заклинаниями, пытается прикинуть, какие из них могут вообще пригодиться. Но в голове пусто разве что мячиком для пинг-понга бьется: «не-воз-мож-но-воз-мож-но-мож-но», пока сосредоточенно ищет в сундучке с артефактами нужные камни: опал, малахит, аметист – голубой, зеленой и сиреневой искрой прыгают в ладонь после парочки незамысловатых жестов. «Если на монстров не подействуют, то людям точно понадобятся».

Как это часто бывает в Петербурге, за секунду слабый, едва заметный снегопад превращается в метель, да такую, что соседнего дома не видно. Лера тяжело вздыхает и смотрит на часы. Она должна была быть на месте минут тридцать назад.

Натянув свитер и носки потеплее, она прикидывает, что еще можно взять с собой в этот импровизированный рейд. И тут же одергивает себя: да, там что-то не в порядке, но, в конце концов, на этом празднике жизни, Лерочка, ты просто сторонний наблюдатель, никакой охоты или чего-то такого не предполагается. Бабушка права. Не стоит ей брать с собой дары. Если с ними полиция поймает – несдобровать. Но другого случая опробовать в деле ее эксперименты уже может и не представиться. Да и то, что прислал Михалыч…

– А кто сказал, что полиция меня с ними поймает? – фыркает Лерка и в просторную сумку складывает со стола: прозрачные елочные шары, в которых вьется сгустками дыма, что-то черное, склянки, в одних поблескивает зеленая, а в других голубая жидкость. Прикинув, вытаскивает из тяжелой, резной шкатулки подвеску, с виду дешевую, бронзовую, на тонкой цепочке болтаются два якоря – один речной продольный, другой морской – крестообразный. Сомневается, но все же убирает его в карман джинсов.

***

Как только дверной замок щелкает затвором и Леркины шаги стихают, большуха поднимается с кровати и разминает плечи. Голоса и внутри, и снаружи головы галдят. Говорят, она знает, что делать. И ведьма действительно знает, как наказать официалов, которые жить не могут без любопытного сования своих ушлых носов в древнее, темное. В то, что не влезает в их рамки понимания и знаний. Голоса уверены, что она знает. И это так. Из поколения в поколение запрет на самое страшное передавался только в последний момент. Бабушка ей говорила, что даже в самые темные времена нельзя это делать. Нельзя будить то, что спало тысячи лет. Спало до того, как восточный царь пришел в эти земли строить город из своих грез.

Но большуха уверена, ее бабушка просто не представляла, что семья будет на грани вымирания. Да из-за кого? Из-за неучей, которых сама породила! Все эти академии и школы для одаренных. Бабушка была уверена, что делает лучше. Но нет. Все пропало. И теперь большухе ничего не остается, ей придется прибегнуть к страшному оружию, которое выгонит из города всех неучей.

Надо пораскинуть мыслишки, а в пустой квартире они от страха сбиваются пыльными комьями по углам. На улице проще будет решить и решиться, уверена ведьма. Голоса предков в голове и вне подтверждают, поддакивают. А значит, она права.

Только почему-то голоса бабушки среди них неслышно?

***

На Литейном мосту благодать. Ажурная решетка словно сети, готова поймать любого из зазевавшихся. Русалки нет-нет, да глянут по сторонам. Порывы ветра в лицо бросаются словно самоубийцы в волны. А в голове у большухи только одно бьется, назойливо, как муха в закрытую форточку: ты все попробовала. Все попробовала. Ничего не вышло. Ничего. Ты станешь последней. Ты станешь свидетельницей гибели своего племени и причиной разрушения своей семьи. Недостаточно сделала. Не все. Предстанешь перед богами, и они тебя спросят: начистоту признайся Нюра, все сделала? Ты им закиваешь, болезная. А они пошлют тебя в дали дальние, прозябать в холоде и забытьи. Только потому, что неправду сказала. Соврала. Ибо был еще вариант, да, Нюра? И сейчас есть этот вариант. Только о нем ты мысли и гоняешь из угла в угол поганой метлой. Да не хочешь на себя ярмо ответственности натягивать. Так какая же ты большуха? Такой большухе ни семьи, ни племени не положено. А уж города и подавно.

От ветра или от позора у старухи глаза слезятся, торопливо она ловит соленые капли подрагивающими пальцами, пока в морщинках не заблудились. Другой рукой достает из кармана шубы помещающийся на ладони ритуальный серп. И те же пальцы, что от мокрого, соленого уже начинают замерзать кончиком серпа чик, пока кровь не выступит. Как только скромная капля выглядывает из тепла на морозную улицу, мажет ею снег на перилах соленым и железным, прозрачным и красным. Нарушая запрет как дикарка. С серпа кровь по снегу вытирает, добавляя: «poigu sorsa tulla»³.

Ветер эти слова не подхватывает, не уносит, они камнем падают на дно Невы. Если прислушаться, можно услышать глухой удар. Большуха замирает с закрытыми глазами, словно ребенок, который, помолившись, верит, что разбитая ваза обнаружится целой до прихода родителей. Боится открыть глаза и увидеть осколки. А точнее, что ничего не изменилось.

«Ну точь-в-точь дикая. Разве не так запугивали лапотников в новостях, добивались молчаливого согласия на заповедники для нас?» – старуха передергивает плечами, и поднимает ворот шубы, чтобы не так промозгло. Оглядывается: город все так же шумит и неторопливо живет.

Появляется надежда, что ничего не сработало и не было никакого запрета, никакого ритуала, никакого наказания. Что все это просто сказки. Сказки про дремучие времена человеческих жертв. Сказки для запугивания детей. Она убирает серп обратно в карман и спешит домой. Уговаривает себя, что надо успеть, пока Лера не вернется, но на самом деле просто хочет поскорее покинуть это место. Надеясь, раз ничего не случилось, может получится забыть. Выкинуть из головы, вымести из углов эти комки пыли и сделать вид, что не была в шаге от вероломства.

Старушка торопливо семенит к набережной, подальше от моста, подальше от Невы. Домой-домой-домой. Нога-предательница подворачивается на льду. Неловко, нелепо, большуха снова хватается за поручень: – Да чтоб тебя! – чертыхаясь сквозь зубы, восстанавливает равновесие, но бедро все же отзывается глухой болью.

***

Лера появляется у сфинксов, когда несколько егерей уже лежат без чувств, остальные с трудом, но держатся на ногах. Грифоны надрываются, кричат, летают над командой, из-под тишка все пытаются ударить по голове твердым носом. Знают твари, что делать. Сфинксы, накрытые заговоренными сетками, явно не желают этого терпеть – рвут их когтями.

– Где успокаивающее зелье? – кричит Лерка сквозь ветер, и сама не знает слышно ли.

– Так оно уже в них! – Костя, а это именно он, поворачивает на голос и замирает, глазам своим не верит, а ведь грифоны и ему могут голову пробить. Лерка одного такого, дерзко подлетевшего слишком близко, вырубает своим успокаивающим заговором. Грифон тут же падает, не засыпает, но обездвижен, а значит, уже не навредит.

– Это что ж, ваши лаборатории и зелье простейшее сварить не могут? – Костя тут же подскакивает к грифону и помогает Лере связать чудовище заклинанием.

– С большими и древними сфинксами так легко не получится, – цедит Костя сквозь зубы, будто ненароком игнорируя упрек бывшей однокурсницы.

– Годами получалось, а тут вдруг нет? А давно ты здесь начальник? Может не в зелье дело? – закатывает глаза Лера и подзывает егерей, кидает Савеличу усыпляющий дар – шарик, елочная игрушка, в безнадежности февральской ночи чуть светящийся голубым светом.

– Эта же штука вряд ли зарегистрирована? – щурится Костя.

– Сейчас будешь это выяснять? – изо рта Леры вместе с паром вырывается смешок. – Угомонись, ботаник.

И достает из сумки второй такой же шарик. Размяв пальцы, она первым делом кидает заговор укрепляющий сеть и колышки. Каменная спина сфинкса напрягается, веревки трещат, но не лопаются.

– Ну что, киса, поиграли и хватит. Пора спать, – голубой шар летит прямо в лоб возмущенного от такого обращения лица. Но уже через секунду это не имеет значения – сфинкс валится на постамент и едва ли теперь отличается от обычной спящей кошки. Разве что над Невой теперь разносится грудной, булькающий храп.

Волшебники выдыхают облегченно.

– Если такое со всеми тварями, то надо поторопиться, – перебивает это облегчение Михалыч, растирая замерзшие пальцы. – Еще бы понять, что это было…

Его слова вязнут в порывах ветра, которые все настойчивее звучат как чей-то очень колючий смех.

***

Костя стоит в стороне и с кем-то переговаривается по телефону. Фразы короткие, хлесткие, как затяжки сигаретой, что он делает между разговорами. Как взгляды, которые он на Леру кидает.

– Не отвечает только одна бригада, – Костя выдыхает дым в сторону и тушит сигарету об облицовку набережной. – На Воскресенской.

– Место там, конечно. Не удивительно, – кивает Михалыч. – Ну ничо, щас портал откроем, одной ногой здесь, другой там.

Лера качает головой: – Вот еще. Меня бабушка на месте прихлопнет, если узнает, что вас туда отпустила.

И не дожидаясь ответа, создает портал. По крайней мере, пытается. Арка портала, обычно напоминающая кусочек звездного неба в огранке, сегодня то расширяется до низких туч, то схлопывается в щель. Искры летят во все стороны, да потрескивание какое-то нездоровое. Михалыч сплевывает себе под ноги.

– Черт-те что, а не ночь.

Лера беспокойно смотрит в сторону Петропавловки, но Костя знает: на самом деле дальше. Туда, где напротив Крестов когда-то установили страшных бронзовых монстров с половинчатыми лицами.

– Здесь пешком часа полтора, – Лера смотрит на Костю сосредоточенно, пристально, будто насквозь. Как когда-то на экзамене, чтоб он ей подсказал правильный ответ.

– К тому времени твари сожрут бригаду и перейдут на бездарей, – качает головой Костя. И Лера решается и снова улыбается ему – знает, Косте это все ой как не понравится.

А Косте и не нравится, он уже оценил, как Лера со сфинксами справилась, что ни артефакт, то контрафакт. Как потом это в отчетах объяснять, чтоб ее не подставить.

– Судя по порталу никому быстро туда не добраться, – хмуро качает головой Костя.

– За себя говори, – фыркает Лера и из сумки достает медный кулон: перекрещенные морской и речной якоря.

– А если я на эту штуку спрошу у тебя сертификат, ты мне скажешь… – тянет Костя и снова закуривает.

– Что все не зарегистрируешь, товарищ начальник, – хмыкает Лера.

«Ну точно самопал», – решает Костя.

– Да у тебя этих штук уже лет на десять, ты издеваешься?

Лера игнорирует. Ей, вообще-то, плевать, егерей спасать надо.

– Ты только с ним осторожно, ладно? Из рук не выпускай, – Костя Леру такой серьезной никогда и не видел, молча кивает, что понял.

Лера подходит к нему близко-близко, обнимает, вцепившись в спецовку.

– Раскручиваешь его и в сторону нужного места направляешь.

– Знаю я, – недовольно бурчит Костя и неловко недокуренную сигарету выкидывает.

– Думала, в Администрации такими не пользуются, – ехидно улыбается подруга.

– Не пользуются, – выдыхает Костя и с силой, словно лассо, раскручивает кулон. Представляя перед собой печальный памятник Ахматовой, красные стены тюрьмы и черные лица сфинксов: наполовину прекрасные женские, на половину черепа. В следующую секунду сердце ухает в груди, и земли под ногами больше нет.

***

Приземлившись кубарем, они оказываются в центре битвы. Пытаясь встать, Лера запинается о лежащее на животе тело и снова падает. От удара головой перед глазами темнеет. Звериный рык и стоны раненых бьют по ушам. Кто-то пытается поставить ее на ноги, подхватив подмышки.

– Жива? – голос у Костика испуганный, лицо размытое, руки подрагивают.

– Угу. Помоги подобраться к сфинксам.

Синхронно оглядываются: одна тварь уже у памятника Ахматовой, вторую все еще удается сдерживать сетью на набережной.

– Подходи со стороны черепа, так должно быть проще, – кивает он Лере и бежит к памятнику.

«Почему тварь сидит на месте, наклонившись к земле?», – мелькает в мыслях, но Лера старается отогнать их. Как старается не замечать подрагивающие в судороге ноги егеря рядом с монстром.

Лера достает из сумки стеклянный шар, а в нем узоры золотые да черные свиваются, путаются, как комок змей, который только этот стеклянный шар и сдерживает. И замахивается, кидает в сторону сфинкса, к которому Костя бежит. Шар разбивается, и Костя выхватывает тяжелую сеть, останавливается, накручивает часть искрящегося полотна на руку и с пол-оборота швыряет вперед. Как невод, с которым отец ходил рыбачить, сеть раскрывается в воздухе, грузики тянут вниз. Сеть словно парашют полностью накрывает сфинкса. Грузики под действием магии врезаются сначала в снег, а потом и в асфальт. Истошный визг сфинкса режет слух, львиные лапы упираются, спина напрягается, пытаясь порвать. Но эта магия непривычная, несуразная, дикая. Фокусы и грубая сила на нее не действует. Сфинкс снова кричит, но на этот раз не от досады. Сдерживающее заклинание сети оставляет глубокие рытвины на гладких металлических боках.

Вокруг кровавые пятна и сломанные тела. И два чудовища, готовые в любой момент порвать людей на кусочки. Лера шарит в сумке, даже не пытается туда смотреть, чисто на ощупь. Но не находит ничего подходящего. Костя шепнув в карман секретное слово, достает топорики с рунами на рукояти. Лере один отдает.

– Нельзя их убивать, – кричит Костя.

– А им нас, значит, можно, – фыркает Лера и все равно замахивается на ближайшего монстра. Костя что-то еще кричит, но Лере все равно. Стальное полотнище – не лезвие, не поранит, только оглушит. Дезориентированного сфинкса усыпить проще, да и эти не египетские все-таки.

Второй сфинкс все-таки вырывается из-под магии казенной сети – будто бы стон товарища добавляет сил и злости. Благо Костя вовремя замечает и топориком вырубает чудовище так и не успевшего добраться до Леры.

– А, так если нельзя, но очень хочется, то можно? – выдыхает она, когда порыв морозного ветра сбивает с ног, уносит на несколько метров. И снова этот злорадный смех.

– Вот же ж, – сквозь зубы цедит Костя и упирается руками в колени, пытаясь отдышаться.

Хоть эти и не египетские, моложе, но накопили столько негативной силы, мыслей, энергии места, кажется, они оба еще неделю с кровати не встанут.

– Кость, – Лерка бьет его в плечо и оглядывается, но никого не видно. Только слышно. Смех, ледяным ветром врывающийся в легкие и под одежду. – Чей это голос?

Соболев пытается наколдовать хоть небольшой огонек, но ничего не выходит, даже самой маленькой искры. А около Леры снег поднимается в высокий силуэт. Костя снова чертыхается, накидывает парочку обездвиживающих на сфинксов и подбегает к ней, как раз в тот момент, когда вьюга складывается в сморщенное лицо старика, местами облезлую шубу, корявые пальцы, посох и глаза голубые, прозрачные. В эти глаза страшно смотреть, будто только от взгляда можно умереть.

– Кто ты? – выдыхает Костя.

– Отродье богов, какие же вы жалкие, – голос старика морозным треском проникает под кожу.

Леру передергивает, волосы покрывает инеем, щеки – нездоровым румянцем.

– Бесполезные несчастья своей земли, – снова смеется незнакомец. – Вы даже знание о своем злейшем враге не сохранили. Беспечные и тупые. Ну ниче-ниче, это не значит, что я дам вам фору.

Где-то за его спиной одновременно далеко и близко плачет младенец. Услышав рыдания, Лера что есть силы сжимает пальцы на топорище, какое-то безумное бесстрашие толкает ее вперед. Она подпрыгивает и бьет топором по посоху, выбивая явно древнюю палку из старческих, но крепких пальцев, замахивается обычным, усиленным жалкими рунами, на древнее, темное. Бог стоит как вкопанный, не шелохнется, только усмехается на подобную дерзость.

– А ты мне нравишься, девка, – незнакомец щурится и исчезает, с ним затихает и плач.

– Что это было? – спрашивает Костя, Лера молча качает головой, подходит к нему и взбалмошно сует руку в карман куртки бывшего однокурсника. Достает пачку сигарет, искра-вторая и ведьма закуривает. Вдыхает вишневый табак и вместе с клубами дыма выдыхает нервный смех. Костя вопросительно смотрит на нее: – Мне еще и тебя в психушку сдавать?

Лерка качает головой и вытирает навернувшиеся от смеха слезы. В ее кармане звонит мобильный. Вокруг них с глухими хлопками открываются и закрываются порталы. Врачи бегут к телам, полиция к Косте, егеря к Лере.

***

С едва сдерживаемым рыком Лера сбрасывает вызов. Ловит вопросительный взгляд Костика: – Мне пора.

– Что-то серьезное? Могу помочь? – вопросы вылетают быстрее, чем он может прикинуть, что, вообще-то, с такой заварушкой, как сегодня, ему бы побыстрее сообщить начальству, отчет подготовить, сдать зелье на экспертизу, почему не сработало.

Заметив еще один портал, Костя щурится, рассматривая пришедших. Нечитаемые лица. Плащи легкие не по погоде. «Третий отдел, конечно, уже здесь», – мысленно чертыхнувшись понимает Костя. С таким раскладом экспертизой займется не он. Как бы им ни занялись.

– Это из травмы. Говорят, бабушку надо забрать. И чего она поперлась на улицу, – Лерка судорожно выдыхает, понимая, что площадь оцеплена, портал прямо здесь не откроешь. Из-за глушилок он просто не откроется.

– Я бы тебя подбросил, но… – Костя разводит руками.

– Совсем в бездаря превращаешься, – качает головой Лера. – Порталом туда и обратно.

– Подумал, чтоб не растрясло, – смущается Костя.

– Ага, в машине не растрясет, конечно.

– Я помогу, – Костя замечает, как Михалыч, все равно что медведь, неловко жмется, с ноги на ногу переступает, предлагая помощь.

– Ты мне здесь нужен, – качает головой Костя. – Спецы вон появились. Допросы, отчеты, сам понимаешь.

– Хватит здесь народа, чтобы показания дать. Я ничего нового не убавлю, не прибавлю. Все равно никто не знает, че это было.

– Михалыч, – угрожающе тянет Костя, но егерю все равно.

– Отчет подпишу, не вопрос, но сейчас надо бежать, товарищ начальник, хоть что делай, – и под руку так, аккуратненько, Леру из-под щита уводит. Так аккуратно, что никто из полиции его не останавливает. Михалыч знает, что не уволят, рабочих рук в городе и так не хватает.

А на Костю словно все разом наваливается. Усталость бьет под дых и не дает вздохнуть. Ему бы сейчас домой, закутаться в одеяло и лежать, пока о нем все забудут. И чтоб Кот под боком.

– Соболев Константин Евгеньевич, – внезапно раздается за спиной, и Костя дергается.

Как всегда, общение с Третьим Отделом не вызывает ничего, кроме желания сбежать, желательно в другой город. Комок змей за солнечным сплетением просыпается и щекочет изнутри, прокатываясь по внутренностям прохладной чешуей.

– Вы здесь главный, так? – Костя кивает. – Судя по спискам не хватает Анны Васильевны Юровой, чухонской ведьмы.

Костя едва сдерживается, чтобы не поморщится. Да, офицер не отпускает смешков или комментариев по поводу большухи, как часто делают коллеги, но это и не нужно. Офицер говорит пренебрежительно, кривит губы. Как дергаются ноздри, будто тот наступил в кучу дерьма, Косте не нравится. Но это Третий отдел, а значит нужно быть очень вежливым: – Чухонской большухи сегодня не было. Вместо нее внучка помогала…

– И судя по разговорам ваших сотрудников, она появилась очень вовремя.

– Так и есть, думаю, если бы не она…

– Как удобно. Сфинксы взбунтовались именно в тот вечер, когда Анна Васильевна не смогла выполнять свои обязанности, – офицер даже не скрывает саркастичный тон. А что, может себе позволить.

– Это не совсем обязанности…

– А ее внучка, – офицер перебивает Костю и в лице не меняется. – Поправьте меня, если ошибаюсь, но именно ее кустарные, скорее всего произведенные без разрешения зелья и артефакты сработали на тварей. В отличие от министерских.

– Не знаю, на что вы намекаете, но…

– А я не намекаю, Константин Евгеньевич.

– Лера сегодня нам очень помогла. Она так же рисковала жизнью.

– Ну, так же или нет, это не вам решать, – хмыкает офицер, мол это мы еще посмотрим.

– Лера свидетель. Такой же, как я или любой из егерей.

– Ой ли? Знаете, как говорится: была бы ведьма, а нарушение найдется.

– Слушайте, но это уже как-то чересчур, палит Костя и тут же жалеет. Конечно, если бы он не был выжатым. Если бы не искореженные тела и застрявшие в ушах крики. Он бы сдержался. Следовало сдержаться.

– Да вы не беспокойтесь. Мы и вас проверим.

– Хорошо. Не проблема. Мне скрывать нечего, – Соболев ловит на себе пристальный взгляд второго, очень молчаливого офицера и ему становится не по себе. Мотнув головой, Костя решает настаивать на своем: – Слушайте, я уверен, Лера пойдет навстречу и все пояснит. И все расскажет. Вызовите ее, даст показания, без масок-шоу обойдемся. Сейчас она ушла не потому, что скрывает что-то. А потому что бабушка заболела. В конце концов, они ж не террористы какие. Считайте просто безобидные антиваксеры.

– Грань очень тонкая, Константин Евгеньевич. А вы не расслабляйтесь. В вашу сторону мы начинаем служебную проверку. Как никак три человека погибли, еще двое в тяжелом состоянии, в реанимации. Сами понимаете. Начальство ваше уже в курсе.

– Арестуете?

– Ну зачем же так сразу. Подпишите бумажку, что никуда из города не собираетесь, и езжайте домой, к своему коту.

Костя замирает как вкопанный, когда офицеры кивают ему и уходят. На то, чтобы уговорить себя сдвинуться с места, уходит пять минут. Нет, десять. Все пятнадцать. А в голове только: «если они так уверены, что каждого можно в чем-то обвинить… А что, если для них я уже виноват?»

***

– Ну что стоишь, – нетерпеливо дергается Лера и, спохватившись, Михалыч несет большуху в кровать.

«Благо не сопротивляется, что официал у нее дома, официал несет ее на руках, официал помогает ей!» – тяжело вздохнув, как только бабушка укладывается, постанывая, она стягивает с нее ботинки.

– Пить хочешь? – бабушка качает головой. – А есть? – бабушка выдает какой-то смутно отказывающийся звук. Лера списывает все на обезболы.  – Ладно, спи тогда. Если что звони, – и показав пальцем на лежащий рядом мобильник вырубает свет и выталкивает Михалыча из комнаты.

– Вы звоните, – Михалыч замирает на пороге квартиры так и не успев раздеться. С одежды тает, стекает снег и собирается возле него лужей, – для большухи ничего не жалко.

Лера неловко кивает. Это подобострастное отношение к бабушке. Нет, она ее любит, конечно, но такое никогда не понимала. И вряд ли поймет уже. Это раньше к большухе и за советом, и за лекарством, и за благословением заходили. Сейчас Лера уверена, все иначе. Поэтому, когда Михалыч ей напоследок чуть ли не кланяется… О, как она на него злится. Цедит сквозь зубы «вам пора», а сама уже готова хватать зонт-трость, висящий рядом с входной дверью. А что, вряд ли он обвинит внучку большухи в побоях, да?

Сдержаться получается только потому, что уже через секунды она входную дверь за Михалычем закрывает. Игнорируя очередные предложения помощи. Закрывает и выдыхает. Благодатная тишина квартиры обнимает, расслабляет, как горячая ванна, в которую погружаешься, околев.