Е. Гитман
Сколько стоит корона

Глава 4

Мосты рухнули точно тогда, когда ждал Дойл – едва войско Риверса начало отступление, – и отправил в дикую пучину быстрого Ганта самый цвет рыцарства Севера.

Остальные сдались без боя.

Дядю Риверса, милорда Гая, взяли живым.

Когда его приволокли к Дойлу и бросили на землю, он заверещал, как побитый пёс, задёргался и начал изрыгать проклятия на головы короля и королевского брата-урода. Дойл слушал почти минуту, прежде чем подошёл к нему и ударом по лицу оборвал поток оскорблений.

Гай дёрнулся и сморщился. На его лице выступила кровь: Дойл не потрудился снять перчатку, и шипы оцарапали щеку врага.

– Довольно. Ты сказал достаточно, чтобы тебя повесить.

В глазах Гая плескалась неприкрытая ненависть, но она не задевала Дойла: он размышлял, может ли Гай рассказать ему что-нибудь полезное перед смертью. Пришёл к выводу, что не может, и велел:

– Вздёрнуть.

Гай сопротивлялся как мог, пытался вырваться, потом кричал о благородстве, но ему это не помогло – его шейные позвонки хрустнули, и крики прекратились.

– Тело забрать в столицу, – велел Дойл и, не глядя на то, как выполняется его приказ, прошёл в свой шатёр.

Там, под надежной охраной, уже сидел мальчишка Риверс, которого Гай хотел усадить на трон. Это был паренёк лет четырнадцати, здоровый, как все северяне, светлокожий и светловолосый. С ним обращались осторожно, но разоружили и держали крепко, чтобы не выкинул какой-нибудь глупости.

– Значит, Риверс, – произнёс Дойл и сделал знак, чтобы рыцари отпустили его. Получив свободу, он по-собачьи встряхнулся, ощерился и спросил:

– А ты, стало быть, знаменитый милорд Страшилище?

Дойл сел на табурет, чтобы дать ноге отдых.

– Болтаешь дерзко. Сколько тебе лет?

– Будет пятнадцать, – Риверс гордо вскинул голову.

Дойл потёр подбородок. Он собирался забрать этого ребёнка ко двору и следить за тем, что из него вырастет. Подозревал, что ему не помешает северянин, лояльный к короне и ручной. Но Риверс не был ручным. Он был диким зверёнышем диких краёв, а его руки уже были руками воина – не мальчика. Он умел держать меч, наверняка отлично сидел в седле, а одна его короткая реплика показывала, что он отнюдь не трус. Неручной северянин был ему не нужен. Риверс был ему не нужен.

– Каковы твои права на корону?

– Я – единственный законный потомок короля Ольдена Шестого. Ваш дед, милорд Страшилище, был рождён вне брака, – огрызнулся Риверс, и тем решил свою судьбу. Дойл поднялся с табурета, подошёл к Риверсу поближе, взглянул в глаза – совершенно бесстрашные, и вздохнул. Пожалуй, ему нравился этот мальчишка – смелостью. Говорить о мужестве легко, а вот бросать оскорбления врагу, взявшему тебя в плен, будучи безоружным – на это нужна действительно большая смелость. Дойл это знал слишком хорошо.

К сожалению, как это часто бывает, в придачу к смелости Риверс получил маловато ума.

Он умер быстро: тонкий узкий кинжал вошёл ему между рёбер в сердце. Мальчишка захлебнулся, закашлялся. Тело упало на ковёр. Дойл вытер кинжал о его белую в грязных разводах рубаху и вложил обратно в ножны.

На то, чтобы построить переправу, добраться до крепости Хэнт и завершить показательные казни изменщиков и заговорщиков, а также любезно помиловать тех, кто не был ни в чём виноват, ушло пять дней, и ещё неделя потребовалась, чтобы вернуться в столицу с полной победой.

К этому времени замок опустел: праздник закончился, и лишние люди разъехались, остались придворные и те, кого король пригласил ко двору на время.

Дойл со своим войском прошёл по главной улице Шеана, за ним провезли начавшее подгнивать тело милорда Гая. Народ встречал их рукоплесканиями и приветственными криками, но какими-то не слишком уверенными: они предпочли бы встречать вернувшегося с победой блистательного короля. Радоваться милорду Дойлу в народе было не принято.

Зато Эйрих встретил его с распростёртыми объятиями, правда, его взгляд был настороженным. Дойл уловил это мгновенно, поэтому не удивился, когда, кратко поздравив его перед всеми с победой и поблагодарив за верную службу, король велел ему следовать за собой.

В небольшой комнате возле зала для приёмов было тепло, горел камин. Эйрих сам помог брату снять доспехи, указал на кресло, а потом спросил:

– Что с Гаем и Риверсом?

Дойл откинулся на спинку кресла и сказал:

– Мертвы оба. Гая я казнил как мятежника – его телом можно полюбоваться на центральной площади.

– А Риверс?

Они оба понимали, в чём смысл этого вопроса.

– Погиб в бою. Большая жалость, – ответил Дойл ровным тоном, словно сообщал какую-нибудь пустячную светскую новость. – Храбрый был юноша, как и полагается потомку Ольдена, встретил смерть лицом к лицу, не пытаясь бежать. Его опознали: лицо совсем не пострадало. Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы его торжественно похоронили в Хэнте.

Эйрих едва заметно кивнул – можно было не беспокоиться, что через год появится другой юноша, называющий себя Риверсом и претендующий на корону.

– Ты поступил правильно, Торден, – сказал он вслух, а Дойл спросил:

– Что произошло в моё отсутствие?

– Твои соглядатаи вынули из меня всю душу, – улыбнулся Эйрих. – Теперь, когда ты вернулся, я ни минутой дольше не желаю видеть физиономию нашего святейшего отца.

– Он берёг твой покой как верный пёс, – ответил Дойл.

– А теперь забери его обратно на псарню – и подальше. Его люди не оставляли меня одного даже в спальне. Хочу приласкать жену – и чувствую, что кто-то на нас смотрит. Даже рыцари были бы лучше: их хотя бы видно по доспехам.

Дойл расхохотался:

– Отличная работа. Я велю им стоять спиной к постели, когда они сторожат твой сон.

– Лучше убери их подальше, – хмыкнул Эйрих, – а то королева начнёт сомневаться в моей мужественности.

– Твоя мужественность, дорогой брат, уже давно неоспоримый факт для всей страны, – ответил Дойл не без двусмысленности, – так что одна королева не подпортит твоей репутации.

– Что же ты за ядовитая гадюка, дорогой брат? – спросил король в тон ему, но ответа не дождался и уточнил: – Так могу я теперь спать без охраны?

Дойл вздохнул и честно сказал:

– Нет.

Взгляд короля из насмешливого разом сделался суровым.

– Есть то, чего я не знаю?

– Есть то, чего пока не знаю я, – отозвался Дойл. – Смутные намёки, шорохи, подозрения и слухи. Отец Рикон в мое отсутствие должен был узнать больше. Но в столице не так спокойно и безопасно, как мне бы хотелось.

Эйрих облизнул сухие губы.

– Ещё один заговор?

– Возможно. И пока я не узнаю точно, я бы хотел, чтобы ты был под надёжной охраной.

– Кого ты опасаешься?

Дойл молчал почти минуту, прежде чем ответить:

– Всех.

Заговор – любой заговор – это спрут. Он тянет свои щупальца, обвивает ими сначала тонкие стебельки, а потом мощные стволы, на которых держится власть, расшатывает их, травит ядом до тех пор, пока они не рассыпаются в труху. Уничтожать щупальца бессмысленно – нужно найти чувствительное брюшко и проткнуть его насквозь. Если же в деле замешаны ведьмы – нужно быть осторожным вдвойне.

– Всех, Эйрих, – повторил он, – и буду опасаться, пока не пойму, что здесь затевается.

Король ничего не ответил, и Дойл, оставив доспехи лежать тяжёлой грудой, прихватил меч и поковылял к себе в покои. Впрочем, и не рассчитывая на отдых: как он и предполагал, возле дверей уже стоял, завернувшись в серый балахон, Рик.

– Поздравляю милорда с победой, – по своему обыкновению почти беззвучно, но как-то очень весомо сказал он. Дойл кивнул и пригласил входить.

В спальне было нетоплено и холодно до стука зубов, но Дойл не обратил на это внимания или, точнее, сделал вид, что не обратил: в глубине души ему захотелось немедленно вызвать идиота-управляющего и лично всыпать ему плетей. Ледяная выстуженная комната обещала ему тяжёлую ночь: плечо опять сведёт проклятой болью, ногу начнёт выворачивать и корёжить, как в тисках. Однако его лицо осталось совершенно спокойным.

– Я не стал бы беспокоить милорда, едва вернувшегося из тяжёлого похода, – продолжил Рикон, быстрым взглядом, едва заметным под капюшоном, обводя комнату и задерживаясь на пустом камине.

– К делу, отец Рикон, я верю, что ты не потревожил бы меня из-за пустяков. Говори.

– Милорд крайне прозорливы, – Рик так и не снял капюшона, – вчера мои люди схватили человека. Который знает больше, чем говорит.

Дойл мгновенно забыл о холодной комнате, пальцы быстро сжались в кулак.

– Его поймали с запиской. Текст не важен, но адресат…

Дойл протянул руку, и на ладонь лёг помятый сложенный вчетверо квадратик дорогой жёлтой бумаги. Прежде чем развернуть его, Дойл принюхался: сладкий шалфей, острый мускус и терпкий запах пота. Письмо написала женщина, а посыльный нёс на груди.

В записке было всего несколько слов: «У нас всё равно нет выбора, дорогая. Теперь уже слишком поздно что-либо менять. Да будет так».

– Кому он должен был доставить письмо?

– Этого он пока не сказал. Но этот лист ему дала женщина без лица. Он заметил, что, отойдя немного в тень, она превратилась в птицу. И улетела.

– Вниз, – и Дойл первым направился в подземелья.

Человека нужно было допросить – тщательно. Порядочные женщины не улетают птицами и не прячут лиц, значит, ведьма и правда рядом – и, очевидно, не одна. Пока Рик тихо рассказывал о том, где взяли человека с письмом, Дойл в недрах собственного ума искал ответ на неразрешимый вопрос: как? Как одолеть ведьм? И что им нужно? Мотив не менее важен, чем способ обезвреживания.

Человека держали в одиночной камере, которую в замке называли красной – потому что её стены давно должны были бы покраснеть от льющейся крови, хотя на деле они просто чернели от плесени и сырости.

Ивен Ган – так его назвал один из теней. Парень работал на кухне. Имеет пятерых сестёр и двух братьев.

Его уже допрашивали – Дойл легко мог прочесть историю допроса по опухшим рукам, разбитому лицу и красным от слёз глазам.

– Значит, Ивен, – произнёс он, наклоняясь над посыльным и вглядываясь в его рябое скучное лицо.

– М-милорд? – пробормотал парень.

– Сколько тебе лет, Ивен?

Ему недавно исполнилось двадцать два, о чём он сообщил дрожащим голосом.

– Двадцать два, – повторил за ним Дойл. – Очень мало, Ивен. А впереди – много. И сёстрам нужна твоя помощь, у тебя их пятеро.

Ивен затрясся.

– Милорд, я сказал всё, что знаю. Клянусь.

– Кому ты должен был отнести письмо?

– Я не знаю. Я должен был положить его возле фонтана.

Дойл всмотрелся в глаза парня и произнёс:

– Не совсем. Ты о чём-то молчишь. Кому оно адресовано?

Ивен тряс головой и повторял, что ничего не знает, и Дойл разочарованно отошёл от него и сделал знак тени, а сам сел в грубое деревянное кресло. Ожидание ему предстояло недолгое.

– Только без дыбы пока, – велел он, и тень подхватил упирающегося и визжащего Ивена за шиворот.

Два ногтя. Парень оказался либо храбрее, либо глупее, чем можно было бы предположить, потому что выдержал два ногтя, прежде чем выкрикнул:

– Молочница. Я должен был дождаться молочницу!

Тень тут же отложил в сторону инструменты, а Дойл улыбнулся:

– Видишь, как всё просто?

Ивен рыдал от боли и страха, но больше уже ничего не пытался скрыть.

– Они пообещали вылечить Марту, мою младшую. Я только… Я только отдавал письма. Мне говорили кому. То молочница, то служанка, то цветочница. Я не знаю, что это значит. Пожалуйста! Поверьте!

– Я верю, – Дойл поднялся из кресла, без брезгливости, но совершенно без удовольствия взглянул на изуродованную левую руку парня и повторил: – Я верю. Теперь – верю, – и скомандовал тени, – пусть отдохнёт, а потом выпустите.

Из самого тёмного угла донеслось:

– Милорд, возможно, он знает что-то ещё? Стоит…

– Он больше ничего не знает.

Уже за дверями камеры Рикон спросил:

– Откуда милорду это известно?

Дойл пожал плечами:

– По глазам вижу. Глаза всегда выдают лжеца. Рик… – он хотел было сделать шаг, но так и не поставил увечную ногу на следующую ступень, – у меня для тебя дело, отец Рикон. Мне нужна та молочница, или цветочница, или кто она на самом деле. Попробуй поймать её на живца.

– Будет исполнено.

Рикон ушёл – бесшумно, по-змеиному, а Дойл продолжил путь наверх. Теперь, когда он снова в замке, можно начать строить ловушку на медноволосую леди Харроу. Неожиданно при мысли о ней в паху потянуло, и Дойл выругался сквозь зубы – это было ещё одно доказательство, пусть и косвенное. Он давно вышел из того возраста, когда желания тела затмевают голос разума, а при мысли об этой женщине его плоть начинала гореть. Он читал, и не раз, что могущественные ведьмы знают составы зелий, которые многократно повышают женскую привлекательность, – вероятно, она воспользовалась чем-то подобным тогда на приёме, три недели назад.

«Проклятье», – пробормотал он и ускорил шаг, насколько это было возможно. О леди Харроу нужно было думать на свежую голову – хотя бы после пары часов сна. При этой мысли он повторил: «Проклятье». Нормальный сон ему сегодня не грозил: в холоде он не уснёт, а искать другую, протопленную комнату, ему не позволит чувство самоуважения. Он готов был смириться с тем, что он нём болтают, будто он – существо из преисподней. Но разносить сплетни о том, как шельма-управляющий заставил лорда Дойла бегать по замку в поисках спальни, он не позволит никому.

В комнате было тепло. В камине бешено ревел огонь, яркий и жаркий. Пахло дичью: на столе стояло блюдо. Дойл положил ладонь на рукоять меча, но почти сразу опустил: в комнате не было никого постороннего, только мальчишка Джил. Он был чумазым, в той же одежде, что и в походе, весь в земле и саже. Но ему достало сноровки, чтобы развести огонь. И ума, чтобы понять его необходимость.

– Милорд, – прошептал он.

Дойл оглядел ещё раз комнату и вместо благодарности приказал:

– Помоги раздеться.

Снимать заскорузлую, прилипшую к телу одежду было неприятно, но вода, пусть даже чересчур горячая, дарила настоящее блаженство. Мальчишка помог ему обмыться целиком, подал свежую рубаху и новые штаны, и Дойл с наслаждением упал в кресло возле камина и принялся за еду.

О заговоре не думал: не было ничего хуже идей, посещающих усталую голову. Он немного поспит, а потом снова вернётся к работе.

Глава 5

Ловушка осталась пустой: молочница так и не клюнула на приманку, и Дойл велел проследить, чтобы Ивен убрался подальше из столицы вместе со своим выводком сестёр. В общем-то, он и не рассчитывал на успех: план был топорным с самого начала.

Рикон выглядел спокойным, но пальцы под длинными рукавами балахона нервно сжимались и разжимались.

– Это моя вина.

– Именно, – не стал спорить Дойл. – Зачем вы схватили парня? Поймали плотвичку, а щуку не разглядели.

Он дёрнул головой и сказал:

– Постарайся в следующий раз избежать такой ошибки, Рик. Иначе я буду недоволен.

Отец Рикон медленно поклонился – он отлично понял намёк и слишком хорошо знал, что у Дойла хоть и достаточно большой, но всё-таки ограниченный запас терпения.

– Я не подведу милорда.

– Не сомневаюсь, – согласился Дойл, и Рик удалился. Дойл направился к королю.

Тот, в шёлковых одеждах, расшитых золотом, в короне, восседал на троне в малом зале для приёмов, возле него, похожая на пёструю птицу в своём блестящем платье, расположилась королева. Придворные толпились возле стен, внимая королевским речам, а король вещал о справедливости и чести.

Дойл вошёл без предупреждения и без объявления, но всё-таки на него обратили внимание все – даже двое просителей, стоящих перед Эйрихом на коленях. Дойл поморщился, но не остановился и прошёл вперед, приблизился к королевскому трону и встал за спиной у брата.

– Итак, лорд Ганс, – продолжил Эйрих ранее начатую речь – очевидно, касающуюся какого-нибудь глупого спора между двумя обрюзгшими потными лордами, протирающими мраморный пол жёсткими коленками, – вы обязуетесь выплатить сыну лорда Ингли приданое своей дочери в срок десять дней. В противном случае, по нашему решению, сын лорда Ингли получит в приданое деревни Малую и Болотную и закрепит их за своим родом.

– Ваше Величество! – одновременно, но с совершенно разным выражением пробормотали лорды, однако король не закончил.

– Также лорд Ингли обязуется на собственные средства восстановить мельницу и мост на землях лорда Ганса в срок до трёх месяцев. Если это не будет выполнено, лорд Ингли предстанет перед королевским судом по обвинению в разбое. Таково наше королевское решение.

Лорды, кланяясь и пятясь, убрались прочь, и прежде чем распорядитель привёл новых просителей и жалобщиков, Эйрих объявил:

– Мы прервёмся на некоторое время.

Придворные, как дрессированные собачки, по этой команде поспешили уйти из зала, осталась только охрана.

– Милорд Дойл, – обронила королева таким тоном, словно подразумевала «ядовитая гадина», – отрадно видеть вас на вашем месте. Пока вы были в походе, мы скучали по вашему обществу.

– Ваше Величество, – Дойл наклонил голову, – ваши слова согревают мне сердце.

Эйрих, чувствуя напряжение, спросил:

– В чём дело, Дойл? Ты пришёл неожиданно и поспешно.

– В том, что я хотел поприсутствовать на королевском суде, вы не верите, Ваше Величество? – хмыкнул Дойл.

– Ни на миг: ни одного серьёзного дела. Ну, говори, кого из моих подданных ты хочешь отправить в темницу? – Эйрих улыбался, но глаза у него были серьёзные.

Дойл посмотрел в эти глаза, бросил короткий взгляд на насторожившуюся королеву, похожую на голодную злую крысу, и сказал:

– Ваше Величество никогда не ошибается, но в этот раз подозрения напрасны. Я пришёл к вам как проситель, – он вышел из-за трона, но на колени не встал: Эйрих достаточно давно категорически запретил ему это делать, во-первых, желая перед всем двором подчеркнуть его статус, а во-вторых, беспокоясь о его ноге, которая мучила младшего принца с детства, а временами, в плохую погоду, болела просто нестерпимо.

Король рассмеялся:

– Ни за что не поверю.

– И всё-таки придётся. Только ваше величество в силах исполнить мою просьбу и подарить мне большую радость… – Дойл сделал паузу и продолжил: – пригласив на ближайший из пиров леди Харроу, вдову лорда Харроу, находящуюся сейчас под опекой милорда Грейла и проживающую в столице.

За короткое мгновение на лице Эйриха сменились изумление, радость, осознание и обречённость, а потом он спросил:

– В чём она подозревается?

Дойл не мог точно сказать, почему он не ответил откровенно: в колдовстве. Возможно, потому что у него не было никаких доказательств, а рыжие волосы и непонятную привлекательность к обвинению не приложишь. Возможно, потому что не хотел тревожить короля. Или не желал обсуждать дела в присутствии коронованной крысы, его августейшей супруги.

В любом случае, он произнёс:

– Никаких подозрений, сир. Моя просьба не государственного, а личного характера, – он немного наклонил голову и опустил глаза.

Пусть так – странная прихоть, из-за которой он не обвинил открыто леди Харроу в колдовстве, позволит убить двух зайцев разом: приблизиться к ней, чтобы изучить ближе, и отвлечь короля от марьяжных планов на его, Дойла, счёт.

– Проклятье! – Эйрих хлопнул себя по колену. – Я ему сватаю самых красивых девушек королевства с огромным приданым, на что он отвечает, что любовные порывы его душе не близки. И вот она – причина, рыжая вдова, – он расхохотался, королева позволила себе мелкую зубастую улыбку, а Дойл сохранил каменное выражение лица. – Конечно, брат. Конечно. Что скажешь о сегодняшнем вечере? Ещё не поздно послать ей приглашение.

Дойл поклонился и коротко поблагодарил.

Он терпеть не мог приёмы – не важно, как они проходили и как назывались. Утренние собрания на королевском суде были настолько же невыносимы, как и пиры для знати. Но приём этим вечером был исключением – он был необходим не ради фальшивых улыбок королевских лизоблюдов, а для работы, поэтому Дойл собирался с большей охотой, чем обычно. Джил помог ему переодеться в камзол, в этот раз значительно более удобный, подал перстни и пробурчал себе под нос:

– Вы прекрасно выглядите, милорд Дойл, – и тут же шагнул назад.

Дойл бросил на него короткий взгляд, но ничего не сказал: и без слов было понятно, что мальчишка в очередной раз сморозил чушь. Но камзол сидел отлично, словно был скроен по корявой фигуре, и, похоже, Джил приложил к этому руку. Поэтому вместо того, чтобы посоветовать ему заткнуться, Дойл сказал:

– Приготовь плащ и сапоги к моему возвращению. И сам оденься в тёмное.

Джил мелко закивал, Дойл оставил его в комнате и неспешно направился в большой приёмный зал. Если бы он больше верил в помощь Всевышнего, перед встречей с ведьмой он зашёл бы в храм или надел бы на запястье браслет с Недремлющим Оком. Но он верил слабо: кто бы ни сотворил всё на земле, живое и мёртвое, он давно забыл о своём творении, занявшись другими, более важными вещами. Поэтому в делах людям оставалось полагаться на собственный ум, в бою – на ловкость, а в интригах – на красноречие. Не на помощь свыше.

Ленивые неспешные мысли мгновенно сбежали прочь в недра сознания: мимо, учитово поклонившись, попытался пройти человек, которому было совершенно противопоказано попадаться Дойлу на глаза. Дойл остановился и сказал, не поворачивая головы:

– Стойте-ка, господин Оуэн.

Управляющий замка замер – Дойл не видел, но слышал шорох его одежды и ставшее частым дыхание.

– Рад нашей встрече.

– Милорд Дойл, – раздалось сзади, – рад служить.

– Не сомневаюсь. Подойдите-ка сюда.

Управляющий шаркнул ногами и встал перед Дойлом, поклонился и так и замер, сложившись пополам. Дойл хрустнул пальцами. Вчера он желал засунуть подонка на нижний уровень подземелья, в одну из ледяных камер под озером, и посмотреть, какие боли прохватят его после подобной ночёвки. Но сегодня ярость уже прошла, от неё остались только слабые отголоски, и Дойл вполне осознавал, что это – просто личная детская обида.

Управляющий попытался насолить ему – мелко и глупо, – но не совершил измены, не подверг безопасность и благополучие короля риску. Он не заслуживал камеры.

– Мне кажется, вы слишком усердно служите, господин Оуэн, – произнёс Дойл неторопливо, изучая лысину управляющего.

– В с-самом деле, милорд?

– Несомненно. На вас лежит так много обязанностей, так много забот.

Лысина покрылась блестящим потом.

– Ничто не ускользает от вашего чуткого взгляда: ни один уголок замка, ни одна щель в стене, – продолжил Дойл ласково, а потом коротко и резко добавил: – и так должно быть впредь, господин Оуэн, иначе вы будете изучать замок с доселе неведомой вам стороны.

Дослушивать ответ или извинения он не стал – зашагал дальше, тщательно задавливая в себе мстительные порывы. Было что-то притягательное в идее, например, велеть ему опуститься на колени и ползти до конца коридора, собирая на бархатные штаны пыль дворцовых полов. Но это было бы низко и бесполезно, а потому должно быть отвергнуто и забыто.

Большой приёмный зал уже был полон: скоро должен был начаться ужин, но пока короля и королевы не было, гости ходили вдоль длинных столов и громко разговаривали, перекрикивая друг друга, или прислушивались к завываниям музыканта и бренчанию его лютни. Дойл на глаз прикинул количество людей и понял, что, не считая охраны и слуг, собралось больше сорока человек.

Но его появление, как и утром на королевском суде, заметили сразу – по галдящей толпе прошёл короткий вздох, и она замолкла.

– Добрый вечер, лорды, – произнёс Дойл и вдруг почувствовал непонятное, едва ощутимое жжение. Его источник не нужно было искать долго: просто леди Харроу вошла в зал почти следом и остановилась в дверях, робея. Проклятая кровь в жилах заструилась быстрее, приливая к чреслам. Дойл позволил себе на мгновение прикрыть глаза, восстанавливая в памяти ощущение холода от купания в ледяных ключах, и возбуждение ослабло.

Ведьма вблизи была привлекательнее, чем издали. Дойл, повернувшись, изучал её рыжие кудри, мягкую светлую кожу, пятнышки солнечных поцелуев на щеках и крупном носу.

– Леди Харроу, – сказал он негромко, и гости, убедившись, что он не интересуется кем-то из них, вернулись к своим разговорам, только на два тона тише.

Она опустилась в низком реверансе перед ним, не поднимая глаз, и ответила:

– Милорд Дойл.

– Встаньте, леди.

Она подчинилась сразу – неестественно плавным движением. Церковники много писали о том, как распознать ведьму. Но они могли бы не утруждаться – леди Харроу являла собой ярчайший образец.

«К врагу и его свите ожидания, – подумал Дойл, – на дыбе редко хранят секреты, а с переломанными пальцами ни одна ведьма не сможет колдовать. Всё, что нужно, это оглушить её и велеть теням забрать. Не до игр». Но, разумеется, не оглушил и не велел, а весьма любезно спросил, жестом предлагая пройти ближе к столу:

– Как вам столица, леди Харроу?

– Слишком шумно и грязно, милорд, – ответила она, – но мне скорее нравится. Здесь чувствуется жизнь. Мне не хватало этого в поместье.

– Жизнь порой принимает отвратительные формы, леди, – заметил он, имея в виду магию, но по её глазам увидел, что она поняла эти слова иначе.

– Жизнь прекрасна в любой из форм, созданных Всевышним.

Она решила, что он говорил о себе. Дойл скрипнул зубами.

– В вас говорит наивная вера, естественная для вашего пола.

– Несомненно, – согласилась ведьма, но как-то слишком уверенно и почти насмешливо. – Женщины видят этот мир в лучшем свете, чем мужчины, милорд.

Дойл на это кивнул, признавая её правоту, и уже собрался спросить, какие же положительные черты она видит в столичных формах жизни, – просто чтобы о чем-нибудь говорить, как она уточнила спокойно:

– Простите, милорд, а в чём меня подозревают?

Руки оставались праздно-спокойными, взгляд колдовских зелёных глаз – безмятежным, щёки – бледными. Дойл заметил бы любой признак волнения, но нечего было замечать. Она спросила об этом так, словно говорила о погоде.

– Почему вы спросили об этом, леди?

Зелёные глаза мигнули, тонкие губы дрогнули в улыбке.

– Я всего три недели при дворе, но этого достаточно, чтобы узнать некоторые факты. И когда гроза всех заговорщиков и преступников королевства заводит со мной беседу, я не могу не спрашивать: в чём он меня подозревает? – Дойл готов был поклясться, что она сдерживает улыбку.

– Гроза всех преступников и заговорщиков королевства, леди, – сказал Дойл, чуть дёрнув уголками губ, – к его большому сожалению, всего лишь жалкий смертный, подверженный всем слабостям человеческим. В отличие от разящего пламенеющего меча, он не может лежать в ножнах в ожидании своего часа. И сегодня его привело на приём не дело, а чувства простого смертного: голод и скука.

– Меня уверяли, что желания смертного вам незнакомы, – заметила леди Харроу.

– Вот как? Я удивлён. Если вам рассказывали обо мне, то наверняка не забыли упомянуть полчища юных дев, погибших от моих рук.

– А также младенцев, которых вы, прошу прощения, пожираете ночами, – теперь она улыбнулась открыто, показав крупные белые зубы. Даже у королевы, которая по нескольку часов в день проводила перед зеркалом, не было таких белых зубов.

– Младенцы – это из области нечеловеческого. Тем не менее, вынужден вас разочаровать – я всего лишь человек. Даже если…

Он не договорил, потому что двери в очередной раз распахнулись, и в зале настала полная звенящая тишина. На пороге стояли король и королева во всём великолепии. Дойл взглянул на леди Харроу ещё раз, но так и не сделал знака теням. Он хотел поговорить с ней ещё раз, чтобы укрепиться в своих подозрениях.

Или чтобы послушать её медовый, созданный чарами голос.

Дойл коротко кивнул ей, пожелав приятного вечера, и направился к своему месту слева от Эйриха.