Катажина Бонда
Очкарик
– Чего стоишь? – обрушилась мать на дочь. – Переодевайся!
После чего рухнула в ветхое кресло и прикурила сигарету.
Несмотря на возраст, одевалась она в стиле подруг собственной дочери. Розовое платье и коротенькое болеро демонстрировали многочисленные «спасательные круги» на боках и животе. Черные колготки, все в затяжках, в сочетании с белыми туфлями из секонд-хенда, не спасали положения, но Божена считала, что так она выглядит моложе. Она засияла, когда девчонки восхитились ее «мегастилем».
– Пани Алла снимет мерку, и к завтрашнему дню наряд будет сидеть на тебе идеально. А насчет Квака, – мать сделала паузу и по очереди оглядела всех присутствующих девушек, – то человека с таким именем больше не существует. Во всяком случае, для меня. А если его нет, то ни он, ни кто-нибудь вроде него не испортит тебе жизнь. Уж я об этом позабочусь. Он мне нравился, ничего не скажу. Умел разговаривать с тещей. Но свой шанс он профукал, и слава богу, а то ты закончила бы так же, как я. В этой норе. – Она обвела рукой затхлую квартирку и погрустнела.
Девушки нервно захихикали. Ивона справилась с отвращением и подошла к гостье, подавая свадебный наряд. Никто не вышел, пока она раздевалась догола, поскольку выйти было некуда. За занавеской, отделяющей кухню, братья отсыпались после ночной смены. Они вернулись с работы под утро, и мать запретила мешать им. Они обещали уйти в последний момент, когда дом наполнится женщинами и начнется ритуал выпечки каравая.
Портниха справилась с заданием менее чем за четверть часа. Ивона зря приписывала ей болезнь Паркинсона. Игла в деформированных ревматизмом пальцах резво заплясала краковяк, а затем вернулась в подушечку-игольницу, принесенную старухой. Алла умело обозначила булавками места, в которых следовало строчить. Заметала вырез на рукавах. Будущая невеста с облегчением вздохнула, когда примерка закончилась. На прощание старушка лишь слегка кивнула. Жестом она продемонстрировала отказ принять купюру, приготовленную матерью невесты, и, забрав с собой блузку, фартук и жилетку, вышла так же бесшумно, как и вошла. Остался только запах.
– Ну и бабка-ёжка, – воскликнула Каська, одновременно затыкая нос. – Это он ее прислал? Неплохое начало новой жизни.
– Тихо, дура. Тут несет, как на помойке! – рявкнула Вожена и приказала ей открыть окно. Сама же распахнула дверь и принялась размахивать полотенцем.
– Костюм завтра не будет так вонять? – поинтересовалась Аня. – Ведь люди будут поздравлять Ивонку, целовать ее.
– Пофиг. – Мать Ивоны неприятно засмеялась. Распылила в воздухе освежитель и прикурила новую сигарету от еще непогашенной предыдущей. – Потерпит один день. Потом будет жить как царица. А вы останетесь здесь.
В этот момент все услышали белорусские песнопения. Одна за другой в квартиру начали входить женщины с пирогами, сладостями и домашней колбасой, торжественно поднося Ивоне свои дары. Некоторые, в том числе и молодые, были одеты в наряды, стилизованные под народные. Одна из них принесла венок, сплетенный из живых цветов, и надела его на голову Ивоны. Самая старшая подала ей украинскую косу, толщиной с кулак и длиной около полуметра. Плетение мелкое, аккуратное, напоминающее ржаной колос. Даже не верилось, что это шиньон. Старшая из женщин произнесла патетическую речь.
– Это по-русски? – Кася наклонилась к Анке.
– А я откуда знаю.
– По-белорусски, – улыбнулась Ивона. – Не притворяйся идиоткой. Ты живешь здесь всю жизнь.
Квартира наполнилась множеством незнакомых Ивоне женщин. Те, кто постарше, рассказывали о своем замужестве. Молодые, с распущенными либо заплетенными в славянском стиле волосами, в цветастых платьях и тяжелых кожаных ботинках военного образца, многоголосо распевали о преимуществах незамужней жизни. Старшая среди замужних начала замешивать тесто. Потом к работе присоединились остальные.
Вытащив в центр комнаты кастрюлю с опарой, они добавили туда остальные продукты, лежащие на столе. Когда тесто было готово, невесте поручили слепить фигурки – свою и жениха, стоящих под символическим деревом. Каждая из незамужних девушек добавляла к нему по веточке, тем самым желая благосостояния молодым и как бы приближая собственную свадьбу.
– Усы, ты забыла приклеить усы! – крикнула Ивоне Каська, вызвав тем самым взрыв хохота. Она с силой ткнула в фигурку жениха тонкую полоску теста. Фигурка тут же сломалась.
Голова куколки покатилась по линолеуму, собирая по дороге грязь и пыль.
Повисла тишина. Женщины уставились на старшую.
– Холера, я не хотела. – Провинившаяся закрыла рот ладонью и пыталась пошутить: – Но твоя стоит уверенно. Ты неплохо получилась, хлебная Бейнар.
Никто не засмеялся. Одна из женщин подняла укатившуюся голову, сполоснула ее и приклеила на место.
– Молодому жить еще долгие годы и детей кучу наделать, – объявила главная. – А каравай огромный будет. Я такого еще не видела. Хорошая жизнь тебя ждет, девонька. Лишь бы только хорошо пропекся. Теперь достаточно лишь проверять температуру.
– Мы застаемся, хтосьцы згубгуся… – запела девушка в толстовке с капюшоном.
Ивона повернулась в ее сторону, но девушка уже вынула телефон и включила песню:
Невядомыя адказы, мёртвае лисьце,
Усё тое, што была и тое, што будзе,
Мiнавiта для мяне ужо больш не iснуе,
Застаюся адзiн звычайна, так як i заусёды,
Гэта мора штармiць и не спынiць нiколi,
Губляю каханне, губляю надзею
I больш у каляровыя сны я не веру.
Губляю каханне, губляю надзею
I больш у каляровыя сны я не веру…[4]
Эта песня не была народной. Электрогитара, основательный ритм и одновременно выразительная мелодическая линия.
– Неплохо, – сказала Ивона.
Блондинка, в военных ботинках и с православным крестиком в ухе, улыбнулась:
– Это «Губляю каханне» Амарока. Нравится? Белорусская поп-музыка. Рокеры не очень ее ценят, но я люблю.
Потом протянула руку и представилась:
– Кинга.
– Ивона.
Они пожали друг другу руки.
Кинга с интересом смотрела на невесту и в конце концов решилась дотронуться до ее оливковой кожи с излишней нежностью:
– Ты всегда такая загорелая?
Ивона подумала, что Кинга из тех, кто предпочитает женщин, и слегка попятилась.
– Зимой немного бледнею, – буркнула. – В детстве меня дразнили Цыганихой. Я очень стеснялась и хотела быть бледной, как ты.
– Говорят, что ты хулиганка, но ты, походу, клевая чувиха. Респект за самокритичность, – рассмеялась Кинга. – Петр – это типа мой двоюродный дедусь, что бы это ни значило. Алла – моя тетка. Терпеть не могу бывать у нее.
Она схватилась за нос и захохотала.
– Родственников не выбирают. – Ивона улыбнулась, глазами передавая привет матери в другом конце комнаты. – С семьей все хорошо только на фотографиях.
– Именно, – подхватила Кинга и добавила: – И никаких запахов.
Теперь обе рассмеялись. Ивона с минуту смотрела клип на экране телефона, но Кинга вскоре включила сборник «Iло i сябры», который в этой компании, видимо, был хитом, потому что, услышав мелодию, девушки тотчас закружили невесту в танце.
– Танцуй, танцуй! – кричали они. – И плачь! И мать пусть плачет. Без плача несчастье будзе.
Но Ивона лишь хихикала. Все дергались в танце на пятачке между мебелью и печью. Женщины постарше тоже покачивались в такт музыке. К концу диска помещение стало наполняться запахом почти испекшегося пирога. Одна из кумушек заглянула в духовку и позвала остальных. Те шумно сбежались.
– Кто-то сглазил, – пробормотала Кинга и подмигнула Ивоне. Обе засмеялись, но остальные не поддержали их. Они относились к предсказанию очень серьезно.
Каравай разросся так, что не помещался в печи. Между тем табло информировало, что до окончания выпечки осталось больше четверти часа. Ивона обратилась к одной из пожилых женщин:
– И что теперь?
– Если бы это была кафельная печь, мы бы разобрали ее и вынули каравай.
– Иначе плохой знак?
– Не должно быть ни малейшего изъяна.
Одна из женщин выхватила древнюю «нокию» из кармана цветастой юбки и понеслась к выходу. Ивона напряженно взглянула на мать. Вожена вознесла очи к потолку. Было видно, что ее раздражает беспокойство гостей. Она разбиралась в выпечке приблизительно так же, как в кузнечном деле, но здесь дело было в забобонах, а не в кондитерских тонкостях. Белорусских женщин прислал Петр. Богач, который должен изменить жизнь ее семьи. Она не могла позволить себе открытую насмешку. Золушка должна стать королевой. У Божены такого шанса в жизни не было.
– Может, вынем его по частям? Обрежем фигурки, тогда он спокойно выйдет.
– Каравай должен быть нетронутым. Завтра все будут его рассматривать, – ответила старшая. И решительно добавила: – Другого выхода нет. Придется разбить печку.
Мать Ивоны встала.
– Только через мой труп. Эта штука стоит больше, чем моя квартира.
Образовалась неприятная тишина. Старшая и Божена мерились взглядом.
– Сгорит, – сказала первая.
– Можно испечь новый, поменьше. Чтобы вышел вместе с этой фиговиной наверху.
Белоруска развела руками.
– Ваша воля, дорогая мать. Но о счастье дочери вы не думаете. Если пирог не удастся, то счастья не будзе. Каравай – это дар. Нельзя искушать судьбу.
– Плевать я хотела на эти ваши русские забобоны! – вдруг крикнула Божена. Теперь уже она была в бешенстве. – Это всего лишь кусок дрожжевого теста. И все!
В дверях образовался затор. Кто-то пытался пробраться через толпу. С вешалки упало несколько пальто. Шум стоял кошмарный. Глаза всех присутствующих немедленно повернулись в сторону двери.
В прихожей стоял невысокий мужчина с зачесанными назад белыми волосами и сигаретой в уголке рта. Несмотря на свои шестьдесят, он по-прежнему был весьма хорош собой, главным образом, видимо, благодаря смеющимся голубым глазам. Сейчас, однако, он пребывал не в лучшем расположении духа, о чем свидетельствовали стиснутые до предела челюсти.
– Я нашла отца невесты. Пан Давид разберет печь, и каравай будет спасен! – крикнула румяная женщина. Та самая, что выскочила как ошпаренная с телефоном в руках. Она ожидала похвал и радости со стороны присутствующих, потому что при выпечке каравая не мог присутствовать ни один мужчина, за исключением отца невесты, но нарвалась лишь на оглушительный гнев Божены.
– Вон из моего дома!
Женщины попятились.
– Вон со двора! – повторила приказ Вожена, а на случай, если кто-то не расслышал, добавила: – Валите, сказано!
Те, кто был ближе к двери, начали потихоньку выходить. Вскоре толпа поредела. Мужчина, однако, все еще стоял без движения, словно не слышал слов бывшей жены. Его интересовала исключительно дочь. Ивона рефлекторно отступила на два шага назад.
– Хорошо, что вы позвали меня, матушка, – сказал он цветастой юбке. – Я ничего не знал. Весь город знал, а отец невесты нет. Я не давал благословения на этот брак и не собираюсь.
– Пошли все к чертовой матери! – Вожена взбесилась и принялась швырять в женщин цветы, хлеб и подарки, принесенные ими. Дернула за провод и отключила печь. – Окончен бал.
Тем временем Давид Собчик подошел к дочери, едва держась на ногах. Ясно было, что он в продолжительном запое. Она позволила себя обнять, но сразу же вырвалась и испуганно отошла к стене. Ивона пыталась что-то сказать матери жестами, но та не смотрела в ее сторону. Она приближалась к мужу, словно собираясь его поколотить.
– Я не позволю тебе выйти за этого старого козла, – очень спокойно объявил отец.
Поднял руку. Что-то блеснуло. По комнате прокатилась волна паники. Женщины в ужасе проталкивались к выходу. Остались только подружки Ивоны. Вожена обратилась к ним:
– Тут вам не кино. Валите и вы… – Мат прозвучал как нежность. – А когда закроете дверь с другой стороны, позовите моих парней. И мигом, а то собак спущу.
Воспользовавшись тем, что муж отвлекся, Вожена бросилась на него с кулаками. Давид оттолкнул ее, она грохнулась на пол. Платье задралось, являя взору белые трусы, просвечивающие сквозь черные, зашитые на ягодицах колготки. Ножницы для разделки кур все еще оставались в руке отца невесты. Давид подошел и сильно стиснул плечо дочери. Ивона поняла, что ошибалась. Это было не вчерашнее похмелье. Отец был пьян как свинья.
– Ты понимаешь, за кого собралась?
– Оставь ее! – умоляла мать. – Не делай ей ничего плохого!
Давид замер, огляделся. Вокруг не было никого, кроме жены и дочери.
– Эту старую каргу тоже прикончу, если надо будет, – обратился он к дочери и указал на Божену. Потом наклонился к уху Ивоны и прошептал: – Бондарук – сын убийцы и сам женоубийца. И мне наплевать, сколько у него бабла. Она продала тебя кацапу. Понимаешь? Весь город смеется надо мной. За сколько ты продала своего ребенка, стерва? – Он направил острие в сторону Божены.
– Что ты плетешь, придурок?
Божена встала, одернула платье. Она была теперь спокойна, поскольку со спины к Давиду подкрадывались ее сыновья. Зубры не были детьми Собчика. Их отец – кочегар котельной на пилораме – умер от инсульта, не дожив до двадцати девяти лет. Осиротил троих сыновей и оставил беспомощную, молоденькую и хорошенькую тогда Божену без средств к существованию. Таким образом, молодая женщина с тремя детьми, ровесница Ивоны, вдруг стала вдовой. Чтобы содержать семью, она хваталась за все: уборку, шитье и, наконец, тайные эскорт-услуги. Это занятие оказалось самым простым и прибыльным. Единственное действующее заведение подобного профиля находилось в Беловеже. Однако в гостинице от мебельной фабрики часто требовался кто-то местный и побыстрей. Лучше всего, не выдающий своим видом принадлежности к древнейшей профессии. Божена как раз соответствовала этим требованиям. Трудно поверить, но тогда она была похожа на Одри Хепберн, скорее женщину-ребенка, чем секс-бомбу. Так же как Ивона, она была жгучей брюнеткой с ровно подрезанной прямой челкой и волосами до плеч.
Командированные, к которым Божена приезжала по вызову, даже и представить себе не могли, что она может оказывать такого рода услуги, поэтому, когда она входила в ресторан, все принимали ее за обычную горничную. К клиентам она ездила исключительно в первой половине дня, пока дети были в детском саду, а потом в школе. От ночных вызовов многодетная мать отказывалась, не желая афишировать новую профессию. Соседям она сказала, что меняет постели в гостинице, что в какой-то степени было правдой, потому что после ее ухода постель всегда перестилали. Пользующиеся ее услугами мужчины были в основном небедными и – что самое главное – неместными, ведь каждой из сторон была необходима конфиденциальность. Именно таким образом Божена познакомилась с Давидом Собчиком – в те времена востребованным инженером из города Элка, который приезжал в Хайнувку в командировку каждую неделю. Он влюбился в нее как мальчишка. Обещал, что позаботится о ней, привозил подарки. То детская книжка, то одеколон «Красная Москва», то чулки. О свадьбе он не говорил, да и Божена относилась к белым платьям без лишних восторгов.
– Достаточно одного раза, – уверяла она. – Мне не нужна печать, чтобы полюбить кого-нибудь.
С тех пор как они начали встречаться без посредников, Давид перестал оставлять ей деньги. Тогда она подумала, что из уважения. Он по-прежнему привозил мелочи для дома, что-то из еды, сувениры. В конце концов оставил у нее сумку с вещами, чтобы не возить ее туда-обратно. Она промолчала. Не заглядывала внутрь, понимая, что это означает. Он намерен бросить якорь. Ей так хотелось верить, что на этот раз навсегда. Что смерть не разлучит их слишком рано. Она долгие годы была одна. Одиночество стало привычкой. Божена не чувствовала сильной привязанности к детям, поскольку много работала и постоянно была чем-то занята. Поэтому она и не верила уже, что в возрасте тридцати восьми лет можно завести новую семью. Но все выглядело очень серьезно, поэтому Божена была на седьмом небе от счастья, когда оказалось, что она опять беременна.
– Угроза выкидыша на позднем сроке, – пугал ее доктор Малиновский, лучший по тем временам гинеколог в городе. —
Лучше не надейтесь, мой вам совет.
Поэтому она носилась сама с собой, как с яйцом Фаберже. Сильно поправилась, несмотря на то что всегда была очень стройной и вовсе не объедалась. Но сейчас, видимо, организм решил бороться за сохранение беременности, увеличивая Божену в размерах. Черты лица стали намного грубее. Волосы начали сильно выпадать, поэтому пришлось их обрезать. Теперь она не была похожа на Одри, но это ее не волновало. Ведь у нее был любимый человек, который приезжал нечасто, но был очень заботлив и нежен с ней. Она понимала, что в Элке у него работа, которую он не может бросить вот так сразу. Для того чтобы организовать жизнь на новом месте, требуется время, а Вожена была очень терпеливой и верила в светлое будущее. Она занималась планированием их совместной жизни, обустройством квартиры, вязанием кофточек для ребенка, шитьем, вышиванием. Когда на шестом месяце она пришла на контрольный прием, врач очень удивился.
– Видимо, такова воля Божья, – объявил он. – Но даже если вам и удастся родить, то разве что какого-нибудь неполноценного.
Божена не приняла близко к сердцу его заявления, посчитав это стереотипом. Она знала, что будет самой старой роженицей в роддоме. Но почти всю беременность она проходила образцово и никогда не чувствовала себя более красивой, любимой и счастливой. Роды были легкими и естественными. Девочка появилась на свет в воскресенье в девять вечера. Весила ровно четыре килограмма. Родилась в рубашке и без синдрома Дауна. Блистательный Давид приехал из Элка на следующий день с букетом роз и банкой сливового повидла, чтобы молоко Божены было легкоусвояемым и девочка не страдала от колик. Казалось, что Давид просто без ума от счастья. Это он назвал дочь Ивоной.
Вот только старшие сыновья невзлюбили отчима. Они первыми раскусили его, поскольку пользовались теми же рычагами воздействия на женщин. Давид жил у них только несколько месяцев – последние две недели беременности Божены и остальное время после рождения дочери. Тогда уже он не только не оставлял любовнице денег, но жил за счет Божены, в ее квартире. Сувениры закончились, забота тоже. Наружу полезли недостатки. Например, безграничная любовь к водке. Он быстро нашел в городе собутыльников и стал проводить с ними намного больше времени, чем с Боженой. Говорил, что ищет работу, чтобы обеспечить ей достойное существование, купить квартиру побольше.
Божена верила. Когда ему потребовалась часть ее сбережений на взятку, якобы для получения работы в столярной мастерской, она дала ему деньги без единого слова. Так же как и на курсы, которые необходимо было закончить, чтобы претендовать на должность мастера сушильного цеха. Она гордилась тем, что рядом с ней такой умный мужчина. Ежедневно она относила пустые бутылки в пункт приема стеклотары, а Давид тем временем отдыхал после всенощных встреч с очень важными людьми, которые составляли ему протекцию.
Первый звоночек прозвенел, когда нужно было оформить малышку в ЗАГСе. Новоявленный папочка обещал пойти туда вместе с Боженой и дать ребенку свою фамилию, да так и не смог для этого протрезветь. Якобы радость по поводу рождения дочери была настолько огромной, что он решил отмечать это событие месяца три. Поход в ЗАГС перенесли.
Но на следующий день в дверь Божены постучал мужчина в костюме и потребовал, чтобы она выплатила долги жены Давида. В противном случае, он посодействует, чтобы кто-то другой получил муниципальную квартиру Божены, а она вместе с детьми оказалась на улице. Таким образом, выяснилось, что, во-первых, идеальный любовник соврал, что разведен, во-вторых, потерял работу и разыскивается многочисленными кредиторами и, в третьих, Давид – алкоголик, который скрылся у нее от всего света, чтобы не отдавать давно пропитые деньги.
Божена тут же пришла в себя. Пазл сложился, и она в одночасье поняла весь ужас своего положения. Все, что Давид рассказывал ей, не имело ничего общего с правдой. И она приняла единственно правильное решение. Тогда это было нелегко, потому что какие-то чувства к Давиду у нее еще оставались. Сегодня Божена ни за что не призналась бы в прежней любви, даже под пытками. Она одна поехала в ЗАГС, дала Ивоне свою фамилию, в графе «отец» написала: «неизвестен». После чего выставила вещи возлюбленного за порог. Имущества у него было немного. Одна небольшая сумка и несколько пустых бутылок. Такого оскорбления Давид простить не мог, поэтому устраивал ей ежедневные экскурсии в ад. В конце концов его вышвырнули усилиями сыновей. С тех пор у Божены не было ни одного мужчины. Она говорила, что ее лимит любви исчерпан. Когда Ириней и Владислав выросли, она с успехом использовала их как защиту от непрекращающихся притязаний Давида, который никак не хотел примириться с тем, что она лишила его дочери, хотя весь город знал, что он отец ребенка.
Сейчас Божена надеялась на то, что заболтает его, отвлечет внимание. Она говорила спокойно, делая вид, будто готова вступить в переговоры.
– У Петра не было никакой жены. Ивона будет первой. К тому же тебя никто не спрашивает. Она уже взрослая.
Папуля проглотил наживку.
– Все об этом знают. – Он повернулся спиной к двери. – Лариса, та белоруска, пропала без вести. Он чуть не пошел на зону за это. Мариола, дочь мясника, предпочла сбежать куда глаза глядят, лишь бы не жить с ним.
– И кто это говорит? – Божена гомерически рассмеялась. – Алкаш и ворюга. Жулик, каких мало. Не слушай его, дочь. Я сожалею о каждом дне, проведенном с ним.
– Курва! – Давид размахнулся, но рука его не послушалась, он зашатался и упал. С трудом отодрал себя от пола.
Ивона подняла голову. Она с отвращением смотрела на пьяного отца. Ей было стыдно за него, потому что сам он стыдиться не умел.
– Какая белоруска? – спросила дочь. – О чем речь?
– А ты не знаешь? – удивился тот. – Весь город стоял на ушах. Он выстрелил ей в лицо на белостокском шоссе. Спроси его. Может, тебе он расскажет, что сделал с трупом. Это кацап! Старый, подлый кацап. Хуже не бывает.
Закончить он не успел. Сыновья обездвижили его, подняли и, как мешок картошки, вышвырнули за дверь. Ножницы, которыми он угрожал женщинам, оказались обоюдотупыми. Но выглядели эффектно, надо признать. Ириней сунул их в ботинок, как военный трофей.
– На выход, папик. Нефиг тебе тут делать! – И угостил страдальца пинком в голову, прежде чем Давид успел закрыться руками. – Старый да дурной. Честное слово. Где ж были твои мозги, мать?
Вскоре комната опустела. Божена беседовала с сыновьями на улице. Сбежались соседи и вместе, под аккомпанемент насмешек и издевок, прогнали агрессора со двора.
Ивона с тяжелым вздохом опустилась на старый диван. Это была ее семья, ее жизнь. Как она могла надеяться на то, что сбежит от них? Куда? Каким образом? На соседней улице отец тоже не даст ей покоя. Мать манипулировала ею, словно она все еще была ребенком. Братья спасали ее, расшвыривали всех, кто к ней приближался. Исключительно с добрыми намерениями. А ее мнение никого не интересовало. Из таких историй складывалась вся ее жизнь: детство, отрочество и сегодняшний день. Кто такая Лариса? О чем говорил отец? Взглянув на печь, она подумала, что счастье, как всегда, пройдет стороной. Каравай был плоский, как блин, и к тому же подгоревший.
Она открыла дверцу, отломала кусок верхней части пирога. Голова жениха не обуглилась, она отгрызла ее от фигурки. Если бы все прошло по плану, пирог получился бы исключительно вкусный. Тесто таяло во рту. Ивона громко расплакалась и вспомнила слова Кинги: «Плачь, плачь сейчас, а шчасце завтра будзе». Фигушки. «Было бы», «если бы», «почти» – эти слова были мантрой ее жизни. Ивона всегда была почти у цели.
Вдруг что-то скрипнуло. Дверца шкафа открылась и оттуда показалась толстая Каська. На голове ее была юбка от подвенечного наряда. Накрывшись ею, как накидкой, она была похожа на Морру из книг о муми-троллях. Ивона окинула взглядом ужасный беспорядок в комнате, потом подругу в своей юбке и взорвалась громким смехом сквозь слезы. Она уже знала, как снять с себя проклятье.
* * *
Сашу разбудил звук входящего сообщения. Она открыла глаза и не сразу сообразила, где находится. Пышная лепнина потолка мимикрировала под своды дворца. Наконец взгляд на стену, украшенную колоссальной головой Минотавра, напомнил ей, цель почти достигнута. Мотель «Зубр», прямо у въезда в город. Стало быть, голова именно этого зверя красовалась на стене апартамента для новобрачных, в котором она сегодня ночевала. Из-за ремонта дороги и вынужденных объездов, Залусская добралась до Хайнувки уже в третьем часу ночи. Она знала, что не сможет заснуть сразу по приезде. По дороге она выпила такое количество кофе и энергетиков, что была как взведенная пружина и намеревалась направить свою энергию на работу. Увидев неоновую вывеску «убр» («3» не работала), уверенно заехала на парковку мотеля и взяла единственный свободный номер. В мотеле даже имелся вай-фай.
Включив компьютер, она на одном дыхании написала полглавы об Осе. Составила список дополнительных вопросов на случай, если удастся уговорить осужденную участвовать в исследованиях. В шестом часу утра она заснула, очень уставшая, но с чувством выполненного долга. Ей нравился краткий миг Сизифова счастья. Опять удалось вкатить камень на гору. Это ничего, что вот-вот глыба скатится обратно и завтра ей придется начинать сначала.
Старенькие часы показывали четверть одиннадцатого. В это время Саша должна уже быть в кабинете директора клиники. Во время телефонного разговора врач даже не пытался быть вежливым. Скорее, наоборот. Делал все, чтобы отговорить ее от поездки, и согласился лишь, когда она представилась служащей следственных органов. Оперативные действия, предупредила она. Директору ничего не оставалось, как согласиться. Он назначил встречу на субботу и кисло подчеркнул, что делает для нее исключение. Директор отвел на аудиенцию около часа, но вряд ли Залусской удастся использовать хотя бы половину этого времени. Уж как-нибудь. Если встреча состоится, то она получит все, зачем приехала. Ей нужен был ответ всего на один вопрос. Получив эту информацию, она узнает, нужно ли срочно уезжать из страны или же наступает совершенно новая, упорядоченная глава ее жизни, венцом которой станет возвращение на службу.
– Вот черт!
Она в спешке натягивала джинсы. Солнце врывалось в помещение сквозь щели между закрытыми шторами. Глаза были сильно воспалены, во рту пересохло от выкуренных ночью сигарет. Зубную щетку она конечно же забыла. Вытащив со дна чемодана мятую рубашку, она передумала и надела белую футболку поло и темно-синий жакет. Наряд дополнил шейный платок. Это был ее дежурный выходной наряд, не требующий глажки и в любой ситуации производящий положительное впечатление. Бегая по гостиничному номеру, она в спешке расчесывалась, складывала немногочисленные вещи в чемодан, упаковывала компьютер и чистила зубы при помощи пальца. Через несколько минут профайлер была готова к выходу. На ресепшн она попросила счет. Ожидая, пока администратор снимет с ее карточки плату за постой, Саша взглянула на дисплей телефона.
Все три сообщения были от Духновского. Раззадоренный вчерашним успехом Дух опять пытался с ней флиртовать. Разумеется, в своем стиле, что-то вроде дерганья за косичку. На два сообщения с сексуальным подтекстом она не ответила, но «будь осторожна с зубронами[5]» заставило ее улыбнуться.
Она выбежала из отеля не позавтракав, хотя администратор настаивал на том, что второго такого шведского стола в стране не сыщешь, поскольку, помимо прочего, они подают на завтрак сало с луком и соленым огурцом. Саша проглотила слюну. В последний раз она ела вчера утром, еще до тренировки по стрельбе. Пришлось пообещать, что она попробует местный деликатес в следующий раз.
Однако, когда она выехала с гостиничной стоянки и вместо знака с надписью «Хайнувка» ее поприветствовал рекламный щит местного мясокомбината «Нестерук и К°», голод моментально испарился. С плаката приезжим улыбались три розовые свинки. Над их головой виднелся рекламный слоган: «Вместе – в будущее».
* * *
Здание клиники «Тишина», именно так назвал частное заведение для нервно- и душевнобольных его основатель, доктор Янка Зин, пряталось в глубине березовой рощи, сразу за монастырем сестер Клариссинок, на Липовой улице. Окружал его деревянный забор, размалеванный узорами, имитирующими белорусскую вышивку.
Саша свернула на стоянку, выложенную тротуарной плиткой. В воротах возле административного здания она разминулась с черным лимузином, который ехал с такой скоростью, что едва не протаранил ее голубой «фиат». Водитель лимузина, толстый лысый дядька со смешными усами, раздраженно замахал руками. Она подняла руку в качестве извинения. Лицо человека, сидящего на пассажирском сиденье, разглядеть не удалось, но это явно была какая-то местная шишка, поскольку задние окна машины были сильно затемнены.
Залусская припарковалась как попало, поперек двух мест, что не вызвало у нее угрызений совести. На всей стоянке одиноко скучал фургон с изображением пилы и полена. Саша вышла из машины и в спешке высыпала все содержимое своей сумки на капот. Тишину взорвал звон колоколов в церкви неподалеку, призывающий верующих на литургию. Бумажник обнаружился, как всегда, на самом дне. Найдя его, Залусская вздохнула с облегчением, потому что уже начала опасаться, что приехала в такую даль без документов и ее сейчас не только не впустят в клинику, но и в случае проверки на дороге хлопот не оберешься. Она достала удостоверение личности и переложила его в карман. Остальные вещи забросила назад в сумку. Огляделась.
В глубине небольшого парка грелись на солнышке пациенты клиники. Большинство из них расселись по лавочкам. Несколько пар прохаживались вокруг прудика. Девушка в цветастом платье сидела у фонтана в слегка неестественной позе. Ее светлые волосы развевались на ветру. В зарослях неподалеку Саша увидела художника, стоящего перед пустым мольбертом спиной к ней. Она не могла видеть его лицо, но сердце ее учащенно забилось. Сделав пару шагов назад, она достала из сумки очки. Невысокий блондин с кривыми, «ковбойскими» ногами, голубая толстовка. Мужчина всматривался в выгибающуюся перед ним русалку. Саша не сразу поняла, что девушка позирует. Художник наклонился к корзине, выбрал краски и смешал их на палитре. Сейчас Саша хорошо видела его профиль. Заостренный нос, выразительная скула, глубоко посаженные глаза. Не он, просто похож, вздохнула Саша с облегчением и поспешила к зданию.
Клиника была безлюдна и сверкала, словно все внутри было обрызгано лаком. В пол можно было смотреться, как в зеркало. Здесь не пахло больницей. Не было и смрада человеческих выделений, столь характерного для психиатрических лечебниц. Царящая тишина полностью соответствовала названию клиники.
