Карл Генрих Маркс
Капитал. Том первый

«Зачем», – восклицает Мирабо, – «так далеко искать причин мануфактурного расцвета Саксонии перед Семилетней войной? Достаточно обратить внимание на 180 миллионов государственного долга»!^[1327]

Колониальная система, государственные долги, гнёт налогов, протекционизм, торговые войны и т. д. – все эти отпрыски собственно мануфактурного периода гигантски разрастаются в младенческий период крупной промышленности. Зарождение этой последней ознаменовано колоссальным иродовым похищением детей. Фабрики рекрутируют своих рабочих, как и королевский флот своих матросов, посредством насилия. С каким равнодушием взирал сэр Ф. М. Иден на ужасы, которыми сопровождалась экспроприация земли у сельского населения начиная с последней трети XV столетия и вплоть до его времени, до конца XVIII столетия; с каким самодовольством он приветствует этот процесс, «необходимый» для создания капиталистического земледелия и «установления правильного соотношения между пашней и пастбищем»; но даже сэр Иден не возвышается до такого же понимания экономической необходимости похищать и порабощать детей для того, чтобы превратить мануфактурное производство в фабричное и установить правильное соотношение между капиталом и рабочей силой. Он говорит:

«Быть может, внимания публики заслуживает следующий вопрос. Промышленность, которая может успешно функционировать, лишь похищая из коттеджей и работных домов бедных детей, которые, сменяясь по группам, должны работать бо́льшую часть ночи, не зная отдыха; промышленность, которая к тому же смешивает в общую кучу лиц обоего пола, разных возрастов и наклонностей, что неизбежно должно повести к испорченности и развращению благодаря заразительным дурным примерам, может ли такая промышленность увеличивать сумму национального и индивидуального счастья?».^[1328] «В Дербишире, Ноттингемшире и особенно в Ланкашире», – пишет Филден, – «недавно изобретённые машины были применены на крупных фабриках, построенных близ рек, способных приводить в движение водяное колесо. В эти места, находящиеся вдали от городов, внезапно потребовались тысячи рабочих рук; и, в частности, в Ланкашире, неплодородном и к тому времени сравнительно мало населённом, потребовались прежде всего люди. Особенно сильный спрос был на маленькие, проворные пальцы детей. Тотчас же вошло в обычай набирать учеников (!) из различных лондонских, бирмингемских и других приходских работных домов. Многие, многие тысячи этих маленьких беспомощных созданий в возрасте от 7 до 13 или 14 лет были тогда переброшены на север. Обычно хозяева» (т. е. похитители детей) «одевали, кормили и помещали своих учеников в домах, расположенных близ фабрик. Были наняты надсмотрщики для надзора за их работой. В интересах этих надсмотрщиков за рабами было заставлять детей работать возможно больше, так как оплата их зависела от количества продукта, выжатого из каждого ребёнка. Жестокость была естественным следствием. Во многих фабричных округах, в особенности в Ланкашире, эти невинные беззащитные создания, отданные во власть фабрикантам, подвергались самым возмутительным истязаниям. Их до смерти замучивали чрезмерным трудом… били, заковывали в кандалы, подвергали самым изощрённым и жестоким пыткам; истощённые голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждались к труду… Иногда их доводили до самоубийства!.. Прекрасные романтические долины Дербишира, Ноттингемшира и Ланкашира, скрытые от всякого общественного контроля, сделались мрачным местом истязаний и часто убийств!.. Прибыли фабрикантов были огромны. Это лишь разжигало их волчий аппетит. Они стали практиковать, ночную работу, т. е. с наступлением ночи место одной группы рабочих, уже изнурённых дневным трудом, заступала на фабрике другая группа рабочих; дневная группа отправлялась в постели, только что покинутые ночной группой, и vice versa [наоборот]. Народное предание в Ланкашире гласит, что постели никогда не остывали».^[1329]

С развитием капиталистического производства в течение мануфактурного периода общественное мнение Европы освободилось от последних остатков стыда и совести. Нации цинично хвастались всякой гнусностью, раз она являлась средством для накопления капитала. Прочтите, например, наивную летопись торговли, составленную филистером А. Андерсоном.^[1330] Здесь превозносится, как высший триумф английской государственной мудрости, тот факт, что Англия при заключении Утрехтского мира вынудила у Испании по асьенто^[1331] право вести торговлю неграми между Африкой и испанской Америкой, тогда как до сих пор она вела её лишь между Африкой и английской Вест-Индией. Англия получила право вплоть до 1743 г. поставлять в испанскую Америку 4 800 негров ежегодно. Этим было создано в то же время официальное прикрытие для британской контрабанды. Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления. И до наших дней «респектабельное общество» Ливерпуля осталось Пиндаром торговли рабами, которая – см. цитированное выше сочинение доктора Эйкина, вышедшее в 1795 г., – «превращает дух коммерческой предприимчивости в страсть, создаёт славных моряков и приносит колоссальные деньги». В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. – 53 корабля, в 1760 т. – 74, в 1770 г. – 96 и в 1792 г. – 132 корабля.

Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединённых Штатов, раньше более или менее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наёмных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете.^[1332]

Tantae molis erat^[1333] создать условия для свободного проявления «вечных естественных законов» капиталистического способа производства, совершить процесс отделения рабочих от условий их труда, на одном полюсе превратить общественные средства производства и жизненные средства в капитал, на противоположном полюсе превратить народную массу в наёмных рабочих, в свободных «работающих бедняков» – этот удивительный продукт современной истории.^[1334] Если деньги, по словам Ожье, «рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке»,^[1335] то новорождённый капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят.^[1336]

7. ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ

Итак, к чему сводится первоначальное накопление капитала, т. е. его исторический генезис? Поскольку оно не представляет собой непосредственного превращения рабов и крепостных в наёмных рабочих и, следовательно, простой смены формы, оно означает лишь экспроприацию непосредственных производителей, т. е. уничтожение частной собственности, покоящейся на собственном труде.

Частная собственность, как противоположность общественной, коллективной собственности, существует лишь там, где средства труда и внешние условия труда принадлежат частным лицам. Но в зависимости от того, являются ли эти частные лица работниками или неработниками, изменяется характер самой частной собственности. Бесконечные оттенки частной собственности, которые открываются нашему взору, отражают лишь промежуточные состояния, лежащие между обеими этими крайностями.

Частная собственность работника на его средства производства есть основа мелкого производства, а мелкое производство составляет необходимое условие для развития общественного производства и свободной индивидуальности самого работника. Правда, этот способ производства встречается и при рабовладельческом, и при крепостном строе, и при других формах личной зависимости. Однако он достигает расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает адекватную классическую форму лишь там, где работник является свободным частным собственником своих, им самим применяемых условий труда, где крестьянин обладает полем, которое он возделывает, ремесленник – инструментами, которыми он владеет как виртуоз.

Этот способ производства предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он исключает как концентрацию этих последних, так и кооперацию, разделение труда внутри одного и того же производственного процесса, общественное господство над природой и общественное регулирование её, свободное развитие общественных производительных сил. Он совместим лишь с узкими первоначальными границами производства и общества. Стремление увековечить его равносильно, по справедливому замечанию Пеккёра, стремлению «декретировать всеобщую посредственность».^[1337] Но на известном уровне развития он сам создаёт материальные средства для своего уничтожения. С этого момента в недрах общества начинают шевелиться силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен быть уничтожен, и он уничтожается. Уничтожение его, превращение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превращение карликовой собственности многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, – эта ужасная и тяжёлая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильственных методов, из которых мы рассмотрели выше лишь эпохальные методы, как методы первоначального накопления. Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Частная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, которая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы.^[1338]

Когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превращены в пролетариев, а условия их труда – в капитал, когда капиталистический способ производства становится на собственные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальнейшее превращение земли и других средств производства в общественно эксплуатируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собственников приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путём централизации капиталов. Один капиталист побивает многих капиталистов. Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, развивается кооперативная форма процесса труда в постоянно растущих размерах, развивается сознательное техническое применение науки, планомерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употребление, экономия всех средств производства путём применения их как средств производства комбинированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима. Вместе с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растёт и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьёт час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют.

Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса своё собственное отрицание. Это – отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землёй и произведёнными самим трудом средствами производства.

Превращение основанной на собственном труде раздробленной частной собственности отдельных личностей в капиталистическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжёлым, чем превращение капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов.^[1339]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
СОВРЕМЕННАЯ ТЕОРИЯ КОЛОНИЗАЦИИ^[1340]

Политическая экономия принципиально смешивает два очень различных рода частной собственности, из которых один основывается на собственном труде производителя, другой – на эксплуатации чужого труда. Она забывает, что последний не только составляет прямую противоположность первого, но и вырастает лишь на его могиле.

На западе Европы, на родине политической экономии, процесс первоначального накопления более или менее завершился. Капиталистический режим или прямо подчинил себе здесь всё национальное производство, или, где отношения менее развиты, он, по меньшей мере косвенно, контролирует те продолжающие ещё существовать наряду с ним и погибающие общественные слои, которые относятся к устаревшему способу производства. К этому готовому миру капитала экономист с тем более трусливым усердием и с тем бо́льшим умилением применяет представления о праве и собственности, относящиеся к докапиталистическому миру, чем громче вопиют факты против его идеологии.

Иначе обстоит дело в колониях. Капиталистический режим на каждом шагу наталкивается там на препятствия со стороны производителя, который, будучи сам владельцем условий своего труда, своим трудом обогащает самого себя, а не капиталиста. Противоречие этих двух диаметрально противоположных экономических систем проявляется здесь на практике в их борьбе. Если за спиной капиталиста стоят силы его метрополии, он старается насильственно устранить способ производства и присвоения, покоящийся на собственном труде производителя. Те самые интересы, которые заставляют экономиста, сикофанта капитала, теоретически обосновывать в метрополии тождество капиталистического способа производства с его собственной противоположностью, – эти же самые интересы побуждают его здесь «to make a clean breast of it» [ «очистить свою совесть в этом отношении»] и громко провозгласить противоположность этих способов производства. С этой целью он показывает, что развитие общественной производительной силы труда – кооперация, разделение труда, применение в крупном масштабе машин и т. д. – невозможно без экспроприации работников и соответствующего превращения их средств производства в капитал. В интересах так называемого национального богатства он ищет искусственных средств для создания народной бедности. Его апологетический панцирь рассыпается здесь на куски, как дряблый трут.

Большая заслуга Э. Г. Уэйкфилда заключается не в том, что он сказал нечто новое о колониях,^[1341] а в том, что в колониях он раскрыл истину о капиталистических отношениях в метрополии. Как система протекционизма при своём возникновении^[1342] стремится к фабрикации капиталистов в метрополии, так теория колонизации Уэйкфилда, которую Англия в течение некоторого времени старалась осуществлять законодательным путём, стремится к фабрикации наёмных рабочих в колониях. Это он называет «systematic colonization» (систематической колонизацией).

Прежде всего Уэйкфилд открыл в колониях, что обладание деньгами, жизненными средствами, машинами и другими средствами производства ещё не делает человека капиталистом, если отсутствует такое дополнение к этому, как наёмный рабочий, если отсутствует другой человек, который вынужден добровольно продавать себя самого. Он открыл, что капитал не вещь, а общественное отношение между людьми, опосредствованное вещами.^[1343] Г-н Пил, – жалуется он, – взял с собой из Англии на берега реки Суон в Новой Голландии жизненные средства и средства производства в общей сумме на 50 000 фунтов стерлингов. Г-н Пил был настолько предусмотрителен, что кроме того захватил с собой 3000 человек из рабочего класса – мужчин, женщин и детей. Но по прибытии на место назначения «у г-на Пила не осталось даже ни одного слуги, который мог бы приготовить ему постель или зачерпнуть воды из реки».^[1344] Несчастный г-н Пил! Он всё предусмотрел, но забыл только экспортировать английские производственные отношения на берега реки Суон!

Для понимания следующих открытий Уэйкфилда два предварительных замечания. Мы знаем, что если средства производства и жизненные средства являются собственностью непосредственного производителя, то они не являются капиталом. Они становятся капиталом лишь при условиях, при которых они служат в то же время средствами эксплуатации рабочего и господства над ним. Но эта их капиталистическая душа соединена в голове экономиста столь тесными узами с их вещественной субстанцией, что он при всяких условиях называет их капиталом, даже при таких, когда они являются прямой противоположностью капитала. Так обстоит дело и у Уэйкфилда. Далее: раздробление средств производства, составляющих индивидуальную собственность многих не зависимых друг от друга, самостоятельно хозяйствующих работников, он называет равным распределением капитала. С экономистом выходит то же, что с феодальным юристом. Последний даже на чисто денежные отношения наклеивал свои феодальные юридические этикетки.

«Если бы», – говорит Уэйкфилд, – «капитал был распределён равными долями между всеми членами общества, то ни один человек не был бы заинтересован в том, чтобы накопить капитала больше, чем он может применить к делу при помощи своих собственных рук. Это до известной степени и наблюдается в новых американских колониях, где страсть к земельной собственности препятствует существованию класса наёмных рабочих».^[1345]

Следовательно, пока работник может накоплять для себя самого, – а это он может, пока остаётся собственником своих средств производства, – до тех пор капиталистическое накопление и капиталистический способ производства невозможны. Отсутствует необходимый для этого класс наёмных рабочих.

Но в таком случае как же в старой Европе была произведена экспроприация у работника условий его труда, каким образом были созданы капитал и наёмный труд? Посредством contrat social [общественного договора] весьма оригинального свойства. «Человечество усвоило… простой метод содействовать накоплению капитала», которое, разумеется, со времён Адама казалось ему последней и единственной целью существования; «оно разделилось на собственников капитала и собственников труда… это разделение было результатом добровольного соглашения и сговора».^[1346] Одним словом: масса человечества сама себя экспроприировала в честь «накопления капитала». Но в таком случае следовало бы полагать, что инстинкт этого фанатического самоотречения должен бы во всей своей силе проявиться как раз в колониях, где только и существуют такие люди и такие обстоятельства, которые могли бы перенести этот contrat social из царства мечты в царство действительности. Но к чему бы тогда вообще «систематическая колонизация» в противоположность естественной колонизации? Но, однако: «сомнительно, принадлежит ли в северных штатах Американского союза хотя бы десятая доля населения к категории наёмных рабочих… В Англии… бо́льшая часть народа состоит из наёмных рабочих»^[1347]

Да, стремление трудящегося населения к самоэкспроприации в честь капитала настолько ничтожно, что рабство, даже по Уэйкфилду, – единственная естественная основа колониального богатства. Его систематическая колонизация просто pis aller [неизбежное зло], так как он имеет дело со свободными людьми, а не с рабами.

«У первых испанских поселенцев на Сан-Доминго не было ни одного рабочего из Испании. Но без рабочих» (т. е. без рабства) «капитал погиб бы или, по крайней мере, сократился бы до таких мелких размеров, при которых каждый индивидуум мог бы применять его с помощью своих собственных рук. Так оно и случилось в действительности в последней основанной англичанами колонии, где большой капитал в виде семян, скота и орудий погиб вследствие недостатка наёмных рабочих и где ни один поселенец не владеет бо́льшим капиталом, чем он может применить с помощью своих собственных рук».^[1348]

Мы видели, что экспроприация земли у народных масс служит основой капиталистического способа производства. Сущность свободной колонии, напротив, заключается в том, что масса земли остаётся ещё народной собственностью, и потому каждый поселенец может превратить часть её в свою частную собственность и в своё индивидуальное средство производства, не препятствуя этим позднейшему поселенцу поступить таким же образом.^[1349] В этом тайна как процветания колоний, так и разъедающей их язвы, их противодействия водворению капитала.

«Где земля очень дешева и все люди свободны, где каждый может по своему желанию получить участок земли для самого себя, там труд не только очень дорог, если принять во внимание долю, получаемую рабочим из его продукта, но там и вообще трудно получить комбинированный труд за какую бы то ни было цену».^[1350]

Так как в колониях ещё нет отделения работника от условий труда и от земли – основы последних, или такое отделение является лишь спорадическим или наблюдается на слишком ограниченном пространстве, то в колониях нет ещё и обособления земледелия от промышленности, не уничтожена ещё сельская домашняя промышленность. Откуда же возьмётся там внутренний рынок для капитала?

«В Америке, за исключением рабов и их хозяев, которые комбинируют капитал и труд на крупных предприятиях, нет ни одной части населения, которая занималась бы исключительно земледелием. Свободные американцы, которые сами обрабатывают землю, занимаются в то же время и многими другими работами. Сами они обыкновенно изготовляют часть необходимой для них мебели и орудий. Они нередко строят дома для себя и доставляют продукты своей собственной промышленности на самые отдалённые рынки. Они одновременно прядильщики и ткачи, они изготовляют мыло и свечи, обувь и одежду для своего собственного потребления. В Америке земледелие часто является побочным промыслом кузнеца, мельника или лавочника».^[1351]

Где же остаётся среди таких чудаков область для «самоотречения» капиталиста?

Великая прелесть капиталистического производства состоит в том, что оно не только постоянно воспроизводит наёмных рабочих как наёмных рабочих, но и производит всегда соответствующее накоплению капитала относительное перенаселение наёмных рабочих. Этим закон спроса и предложения труда удерживается в надлежащей колее, колебаниям заработной платы ставятся пределы, желательные для капиталистической эксплуатации, и, наконец, обеспечивается столь необходимая социальная зависимость рабочего от капиталиста, – та абсолютная зависимость, которую экономист у себя дома, в метрополии, может многословно расписывать как свободное договорное отношение между покупателем и продавцом, между двумя одинаково независимыми товаровладельцами, владельцем товара – капитал и владельцем товара – труд. Но в колониях эта прекрасная иллюзия рушится. Численность населения здесь растёт гораздо быстрее, чем в метрополии, так как здесь многие рабочие появляются на свет уже взрослыми, и однако, рынок труда здесь никогда не бывает полным. Закон спроса и предложения труда терпит крушение. С одной стороны. Старый свет постоянно выбрасывает туда жаждущий эксплуатации, одержимый стремлением к самоотречению капитал; с другой стороны, регулярное воспроизводство наёмных рабочих как наёмных рабочих наталкивается на самые неприятные и отчасти непреодолимые препятствия. До производства ли тут избыточных наёмных рабочих соответственно накоплению капитала! Сегодняшний наёмный рабочий завтра становится независимым, ведущим самостоятельное хозяйство крестьянином или ремесленником. Он исчезает с рынка труда, но только не в работный дом. Это постоянное превращение наёмных рабочих в независимых производителей, которые работают не на капитал, а на самих себя, и обогащают не господина капиталиста, а самих себя, в свою очередь оказывает чрезвычайно вредное воздействие на состояние рынка труда. Дело не только в том, что степень эксплуатации наёмного рабочего остаётся неприлично низкой. Последний кроме того утрачивает вместе со своей зависимостью от предающегося самоотречению капиталиста и чувство зависимости от него. Отсюда все те печальные явления, которые так открыто, так красноречиво и так трогательно описывает наш Э. Г. Уэйкфилд.

Предложение наёмного труда, – жалуется он, – непостоянно, нерегулярно, недостаточно. Оно «не только всегда слишком мало, но и не обеспечено».^[1352]

«Хотя продукт, подлежащий разделению между рабочим и капиталистом, велик, но рабочий берёт себе столь большую долю, что он быстро становится капиталистом… Напротив, лишь немногие, даже если они живут необыкновенно долго, могут накопить крупные массы богатства».^[1353]

Рабочие никак не позволяют капиталисту воздержаться от оплаты большей части их труда. Ему нисколько не помогает если он, будучи настолько предусмотрительным, вместе со своим собственным капиталом импортирует из Европы и своих собственных наёмных рабочих.

«Они скоро перестают быть наёмными рабочими, они скоро превращаются в независимых крестьян или даже в конкурентов своих прежних хозяев на самом рынке наёмного труда».^[1354]

Представьте себе ужас подобного положения! Бравый капиталист на свои кровные деньги импортировал из Европы своих собственных конкурентов! Ведь это – конец всему! Неудивительно, что Уэйкфилд жалуется на недостаток зависимости и чувства зависимости у наёмных рабочих в колониях.

«Вследствие высокой заработной платы», – говорит его ученик Меривейл, – «в колониях существует страстное желание более дешёвого и более покорного труда, потребность в таком классе, которому капиталист мог бы диктовать свои условия, вместо того чтобы, наоборот, условия предписывались ему самому рабочим… В странах старой цивилизации рабочий хотя и свободен, но в силу естественных законов зависит от капиталиста; в колониях эта зависимость должна быть создана искусственными мерами».^[1355]

Каковы же, по Уэйкфилду, последствия такого печального положения в колониях? «Варварская система распыления» производителей и национального имущества.^[1356] Раздробление средств производства между многочисленными, самостоятельно хозяйствующими собственниками уничтожает вместе с централизацией капитала и все основы комбинированного труда. Всякое предприятие, рассчитанное на продолжительное время, охватывающее многие годы и требующее вложений основного капитала, наталкивается при своём осуществлении на препятствия. В Европе капитал ни минуты не медлит, потому что рабочий класс составляет там его живой придаток, постоянно имеется в избытке, всегда готов к его услугам. Но в колониальных странах!.. Уэйкфилд рассказывает в высшей степени прискорбный анекдот. Он беседовал с некоторыми капиталистами из Канады и штата Нью-Йорк, где – что следует отметить – волны иммиграции часто задерживаются и оставляют осадок «избыточных» рабочих.

«Наш капитал», – вздыхает один персонаж мелодрамы, – «наш капитал был наготове для многих операций, исполнение которых требует значительного времени; но могли ли мы начинать такие операции с рабочими, которые – мы знали это – скоро показали бы нам спину? Если бы мы были уверены, что можем удержать у себя труд этих переселенцев, мы с радостью немедленно наняли бы их, и притом по высокой цене. Более того, несмотря на полную уверенность в том, что мы их потеряем, мы тем не менее наняли бы их, если бы были уверены в притоке новых переселенцев, соответствующем нашим потребностям».^[1357]

После того как Уэйкфилд великолепно изобразил контраст между английским капиталистическим земледелием с его «комбинированным» трудом и раздробленным американским крестьянским хозяйством, у него вырывается признание и оборотной стороны медали. Американская народная масса в его изображении зажиточная, независимая, предприимчивая и сравнительно образованная, между тем как «английский сельскохозяйственный рабочий – жалкий босяк (a miserable wretch), паупер… В какой другой стране, кроме Северной Америки и некоторых новых колоний, плата за свободный труд, применяемый в земледелии, сколько-нибудь значительно превышает самые необходимые средства существования рабочего?.. Несомненно, рабочие лошади в Англии получают гораздо лучшее питание, чем английский земледелец, потому что они составляют ценную собственность».^[1358]

Но это не беда, ведь национальное богатство оказывается теперь по самой своей природе тождественным с народной нищетой.

Однако каким же образом излечить колонии от антикапиталистической язвы? Если бы разом превратить всю землю из народной собственности в частную собственность, то это хотя и уничтожило бы корень зла, но вместе с ним уничтожило бы и колонии. Искусство заключается в том, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев. Необходимо, чтобы правительство дало девственной земле искусственную цену, независимую от закона спроса и предложения: она заставит поселенца сравнительно долгое время работать в качестве наёмного рабочего, пока он не заработает такого количества денег, которое позволит ему купить участок земли^[1359] и превратиться в независимого крестьянина. Тот фонд, который образуется благодаря продаже этих земель по цене, относительно недоступной для наёмного рабочего, т. е. тот денежный фонду который выжимается из заработной платы нарушением священного закона спроса и предложения, правительство должно, в свою очередь, употреблять по мере его образования на то, чтобы ввозить бедняков из Европы в колонии и таким образом заполнять для господ капиталистов рынок наёмного труда. При таких условиях «tout sera pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles».^[1360] Такова великая тайна «систематической колонизации».