Карина Финкель
Мне холодно
На картинах великих художников люди были удивительно живыми. Они любили, сражались, страдали, умирали. Некоторые из них даже в своей смерти были более живыми, чем окружающие Киру люди – и чем она сама. А все ее персонажи были ненастоящими. Им недоставало чего-то неуловимого – то ли в глазах, то ли в чем-то еще. Может быть, нужного ингредиента не хватало в самой Кире.
Ей нравилось рисовать. Но без этого неуловимого в ее работах как будто не было смысла.
Несколько картин ей удалось продать, хоть и не за самые большие деньги. Некоторые работы участвовали в студенческих выставках, но никогда не занимали никаких мест в конкурсах.
Иногда Киру начинало не то что бы терзать, но легонько царапать то, что она еще не написала ту самую картину. Ей казалось, если она не создаст ее, то жизнь прошла зря. Но та самая картина никак не приходила к ней в душу, а бумага, карандаши и краски вызывали все меньше интереса. Со временем она потеряла уверенность, что способна заниматься творчеством. Она не понимала, было ли рисование ее предназначением. И не знала, есть ли оно у нее вообще.
То, чем она занималась по работе – дизайн и оформление сайтов – не было связано с творчеством, хотя некоторые считали иначе. Например, ее коллеги видели себя творческими людьми. Она же считала все это ремеслом, которое, впрочем, тоже иногда могло приносить удовольствие. Бывало, попадались интересные проекты, которые захватывали ее. Правда, потом начальство или заказчик могли вносить правки, которые зачастую все портили. Изменения не совпадали с ее видением, и получалось совсем не то. Но все, что она делала по работе, исходило точно не из души. Максимум из головы, а иногда и совсем из пальцев.
Со временем Кира окончательно утратила свое последнее преимущество как художника – способность вкладывать в картину душу. После этого она на долгие годы перестала рисовать. Несколько раз пыталась снова подступиться к бумаге, но ничего не выходило. Не было материала внутри нее, из которого можно было бы творить. Кира ничего не чувствовала, когда водила по бумаге карандашом и когда после смотрела на то, что получилось. Все, что она рисовала, попадало на верхнюю полку шкафа и оставалось там навсегда.
После замужества рисовать почему-то совсем расхотелось. То, что получалось, было жалким и бессмысленным. Может, она просто перекладывала на мужа ответственность за то, что не смогла состояться. От этой мысли было совсем гадко.
Кира думала, что увольнение и масса свободного времени подтолкнут ее творческие способности, но ничего не поменялось. Несколько недель она пробовала справиться с белыми холстами. В конце концов стало понятно, что все это уже больше похоже на изнасилование, и она остановилась. От неудачи Кира ощущала себя разбитой и проигравшей. От борьбы с самой собой – выдохшейся.
Их с мужем «русская рулетка» забылась. Но однажды у Киры случилась задержка. Она купила тесты в аптеке, почему-то очень стесняясь, хотя покупать презервативы ей стыдно не было. Тесты взяла несколько и разных фирм, чтобы наверняка. Все они подтвердили беременность. Тот же результат показал и анализ крови. В ней действительно зарождался ребенок.
Кира прислушивалась к себе в попытке различить хоть что-то. Должно же присутствие другого человека в ее теле хоть как-то проявляться. Но ничего не было. Она клала руку на свой еще плоский живот, но так ничего и не ощутила.
Почему-то Кира была уверена, что это девочка.
Муж был счастлив. В нем стало больше энергии, словно он наконец-то обрел цель и смысл. Он сразу все рассказал друзьям и родителям, хотя Кира предпочла бы подождать. Им даже начали дарить детские вещи.
Прошло еще несколько месяцев, а с ними – череда врачей, обследований, витаминов. Кира же по-прежнему ничего особенного не замечала. Нигде не побаливало, не тянуло. Ее не подташнивало, настроение не менялось и не скакало – по-прежнему было ровным. Ей казалось, что она всех обманывает. Постепенно живот начал расти, но она не ощущала в себе ребенка, не чувствовала себя беременной. Осознавала разумом: что-то меняется, но будто не верила в это. Все происходило как в кино или во сне. Ей вообще казалось крайне неестественным, что в ней может вот так просто взять и появиться другой человек.
Единственный симптом, который Кира в себе ощущала – иногда она мерзла изнутри. Она сказала об этом врачу, но он списал все на нервы и психосоматику.
Муж тем временем прямо-таки расцветал. Он стал упорнее и больше работать, и его повысили. Даже стал больше следить за собой. Наверное, хотел предстать перед ребенком лучшей версией себя. Кире было немного жаль, что сама по себе она его так не вдохновляла.
Каким будет детство этого ребенка? Столько всего зависит от Киры.
Из своего детства она запомнила много странных, не имеющих серьезного значения кусочков. Их нельзя было сложить, как мозаику, в какую-то общую картину. Скорее, это были лишь камушки, перышки, стеклышки, хранящиеся вместе в коробочке. Некоторые воспоминания были мягкие и теплые, а некоторые – острые и холодные. Например, пуховый серый платок, в который ее закутывали в холода. Он казался некрасивым и кололся, но грел. Как мама делала ей горячее какао и Кира пила его с хрустящими вафлями. Костюм Снежинки в детсаду. Кире он очень подходил, потому что она была самая светленькая – блондинка со светлой кожей и серыми глазами. Другие девочки были принцессами, лисичками, зайчиками. Почему-то принцесс всегда было много, а снежинка одна.
Детство для Киры было смутным ощущением чего-то натопленного, уютного, родного, немного душного – и чуть пугающего. Сама она почему-то была не внутри этого ощущения, а рядом. За прозрачной стеночкой. Как и всегда и со всем в ее жизни: где-то около, и никогда рядом.
Еще, когда Кира думала о детстве, внутри нее что-то сжималось.
Глава 2. Таяние
Весной живот расти перестал. Потом стал уменьшаться. Окончательно Кира осознала, что ребенка внутри нее больше нет, в начале апреля. Она смотрела на свой плоский, как и раньше, живот. Гладила его. Никаких ощущений. Ребенок исчез. Растворился в ее теле.
К тому моменту Кира уже несколько месяцев ходила по врачам. Впрочем, особого смысла в этом не было. Врачи не понимали, что произошло. Они продолжали осматривать ее и назначать обследования, но делали это просто по инерции – не знали, что еще можно предпринять.
УЗИ ничего не показывало. Анализы были в норме – в норме для женщины, которая не беременна и вообще никогда в положении не была. Киру постоянно спрашивали, не случалось ли кровотечений и болей, но ничего такого она не помнила. Ни признаков выкидыша, ни странных симптомов – ничего. Просто ребенка в ней больше не было. Ее тело прокрутило пленку назад. Не осталось ни следа беременности. Вес вернулся к норме и стал таким, каким держался уже много лет – ни килограммом больше, ни килограммом меньше. Ребенок в ней растаял. Кира пыталась найти в книгах про беременность и интернете что-то подобное, но безуспешно.
Больница, куда она легла на обследование, устроила консилиум. Врачи стали спорить. Одна женщина обвиняла Киру в том, что она либо подделала документы и результаты обследований, либо тайно, может, даже нелегально, сделала аборт, и теперь морочит им голову, чтобы не признаваться мужу. Ее остановила другая, напомнив, что обследования проводились в разных клиниках, подделать их все было бы невозможно, а после аборта должны были остаться хоть какие-то следы. Предполагали, что у нее была ложная беременность, какая-то опухоль или редкое психическое отклонение, когда женщина так уверена в том, что ждет ребенка, что у нее действительно начинает расти живот. Ничего из этого не находило подтверждения.
Единственный странный симптом, который был у Киры – ощущение холода внутри. Сама она связывала с произошедшим именно его. Но врачи не уделили особого внимания этому симптому. Они не пришли ни к какому выводу, назначив ей еще с десяток анализов. Кира решила остановиться и больше не проверяться.
На протяжении всего времени, что живот уменьшался, муж угасал. Когда он понял, что ребенка действительно больше нет, то утратил всю свою энергию. Часто забывал гладить рубашки и ходил на работу помятый. Забросил тренировки. Он заботился о жене, старался проводить с ней время. Но она знала, что случившееся воздвигло очередную стену – выше всех, что когда-либо появлялись между ними.
Вещи, купленные для ребенка, все еще оставались в доме. Каждый раз, когда Кира случайно кидала на них взгляд, ей становилось больно, словно они отщипывали от нее по кусочку. Наконец она собрала вещи в коробку и зависла перед ней. Выбросить или просто убрать?
Вдруг она ощутила взгляд мужа. Он смотрел на нее из коридора. Как долго он там был?
– Оставь. Может, у нас будут еще дети, – сказал он.
Киры почувствовала укол раздражения.
– И давно ты там подглядываешь? – спросила она.
– Просто увидел. Я тут тоже живу, вообще-то.
Он продолжал смотреть на нее.
– Что? – спросила она.
Муж, не ответив, ушел.
Кира старалась ложиться позже него, чтобы не приходилось разговаривать. Часто она приходила в постель, когда он уже спал – или притворялся, что спит. Кира старалась делать все бесшумно, чтобы не разбудить его. В такие минуты она вспоминала маленькую девочку, которая бодрствует рядом с то ли спящей, то ли неживой мамой, но старается быть как можно более тихой. Это воспоминание всегда погружало ее в пучины одиночества.
Теперь Кира и правда думала, что она всех вокруг обманула. Муж, родственники, знакомые, врачи – все они что-то делали для ребенка, по-особенному относились к Кире. Она ощущала абсурдный стыд перед этими людьми.
К тому же ей было больно.
Раньше дети Кире не нравились. Она почему-то была уверена, что бесплодна. Но с беременностью неожиданно быстро пришла привязанность к новому человеку, которого она еще не знала и не видела. Кира ждала этого ребенка. Эту девочку. Она вглядывалась в ее черты на нечетком УЗИ и гадала, каким человеком она будет. Кира по-своему, неловко, неумело привязалась к этому ребенку. Ждала его. Гладила живот и думала о маленьком существе внутри нее. А теперь ребенок исчез.
Снова и снова она вспоминала про холод, который поднимался в ней изнутри. После исчезновения ребенка она перестала его чувствовать.
На Киру нахлынуло острое одиночество. Она ощущала не то что пустоту вокруг и внутри себя – вакуум. Теперь ей стало еще холоднее.
Конечно, рядом все еще был муж. Но Кире стало с ним тяжело. Ее начало тяготить даже кольцо на безымянном пальце. Раньше она даже не замечала украшения, только ощущала его отсутствие, когда забывала надеть утром. Теперь же она постоянно ощущала, что кольцо на ее безымянном пальце есть. Это ощущение нервировало. Как небольшая болячка, которую постоянно задеваешь, и она действует на нервы.
В голове постоянно крутились две мысли – где сейчас ребенок и почему все это произошло.
Была ли Кира виновата в произошедшем? Нет, конечно, но… Ей почему-то казалось, что все-таки она виновата. Причина витала в подсознании, где-то совсем рядом, и ее никак не удавалось ухватить. Что-то не давало Кире покоя. Она постоянно возвращалась к этому мыслями.
Кира часто стала раниться и ударяться обо что-то. Если зажигала свечу, то нечаянно касалась огня. Если брала в руки ножницы, не обходилось без царапины. У нее возникло смутное подозрение, что она делает это намеренно, хоть и не осознанно.
Со временем жизнь стала какой-то нереалистичной. Тогда Кира впервые заметила, что рельсы, по которым катится ее судьба – чужие. С ней стали происходить краткие приступы странных, непонятных состояний.
Как-то, взяв в руку нож, чтобы порезать салат, Кира впала в одно из таких состояний. Ее расслабило, развезло. Она застыла и уставилась вдаль, а в голову полезли странные мысли. Когда она несет нож, разрезает ли он окружающее пространство? Течет ли из него кровь? Что будет, если провести лезвием по коже? По ладони? Ей будет больно, а будет ли больно окружающему пространству? Пойдет ли из него кровь?
Она отложила нож.
В другой раз, когда Кира смотрела на горящую свечу, то снова зависла и стала представлять, что это огромная восковая скала, которая тает из-за огня посреди нее. Она думала, каково было бы стоять рядом с гигантским костром и смотреть, как скалы вокруг плавятся и превращаются в озеро горячей лавы, которое скоро поглотит ее. Она мягко нажала на край свечи и склонила его к огню. Он послушно подчинился, оплавился и стал мелкими слезами стекать вниз, в озеро вокруг фитиля. Кира убрала палец, но вернуться назад край так и не смог и постепенно оплавился весь, и опустился вровень с расплавленным воском. Сквозь него озеро начало выплескиваться за край свечи, на стол, по пути застывая на свече тонкими ручейками воска. Кира ногтем проковыряла еще несколько путей для ручейков, и воск стал расползаться по свечи и столу. Вдруг Кира зачем-то сжала пальцами фитиль. Огонь сразу потух. Пальцы обожгла резкая боль. Она сжала пальцы еще сильнее. Потом отдернула руку. На подушечках пальцев расцвели красные полоски.
Следующие полгода прошли тяжело. У Киры начались панические атаки. Ночью, посреди сна, она внезапно просыпалась в ужасе, с колотящимся сердцем, в полной уверенности, что умирает. Все, что она видела перед собой в такие моменты, внушало ей страх. Рядом спал муж, но она его не будила. Достаточно было потрепать его по плечу или позвать, и он бы проснулся, обнял ее, успокоил. Она знала, что немалая доля ужаса заключалась в том, что она одна в темноте. Но не будила его. В моменты атак она ощущала, что ее сердце бьется с перебоями, что дыхание останавливается. Ни сердце, ни дыхание не хотели продолжать делать свое дело автоматически, и ей казалось, что если она уснет и перестанет контролировать происходящее, то умрет. Впоследствии Кира привыкла к этим приступам и поняла, что реальной опасности нет. А потому просто пережидала эти долгие мучительные минуты. Она не говорила мужу об этих приступах даже потом, при свете дня. Она знала, что он отреагирует нормально и поддержит ее. Просто не говорила ему.
Чтобы разобраться с паническими атаками, она стала ходить к психотерапевту. Но та так и не смогла вытащить из Киры хоть что-то. Ничего не получалось, как она ни билась. Кира искренне хотела найти в себе это что-то, но внутри была пустота, а больше она ничего не ощущала.
Психиатр и невролог выписали ей таблетки. Не помогли и они – атаки стали полегче, но не исчезли.
Кира никак не могла выпустить свои чувства наружу. Все, связанное с потерей ребенка, хранилось где-то глубоко внутри, в накрепко запертой коробочке. Почувствуй она что-то, проплачься, выпусти из себя эту боль, ей, наверное, стало бы легче. Она смогла бы прожить это и отпустить. Но она не могла, и ей оставалось только вариться в этом всем заживо. Внешне Кира оставалась спокойной, как и всегда. Слезы не выходили наружу, оставаясь внутри и отравляя тело.
Муж страдал совсем иначе. Он не скрывал своих чувств, обсуждал все с близкими. Несколько раз Кира видела его плачущим. Его горе проживалось быстрее и легче. Внешнее спокойствие Киры начало раздражать его.
– Может, ты даже рада, что все так обернулось? – однажды спросил он ее. – Ты ни разу не плакала. Может, ты не особо и хотела этого ребенка.
– Хотела, – тихо ответила она.
– Может, ты даже сделала что-то? – впервые спросил он. Кира знала, что он думал об этом давно.
После того разговора она встала и ушла из комнаты. Потом муж извинился. Но после этого ссоры бывали все чаще. Муж стал выпивать, а после алкоголя становился раздражительным и злым. Он снова и снова начинал обвинять жену в том, что она не хотела ребенка, поэтому все так и получилось. Намекал, что она что-то сделала с собой. Говорил, что она совсем перестала на него смотреть и закрылась от него. Последнее было правдой, но Кира не могла ничего с собой поделать.
Секса у них больше не было. Муж несколько раз пытался соблазнить ее, но она чувствовала себя еще холоднее, чем обычно. Он прикасался к ней очень нежно, но она словно была сделана изо льда, а каждое его прикосновение было слишком горячим и приносило боль.
В очередной раз уговаривая Киру, он сказал ей:
– Должно же в нашей жизни быть хоть что-то хорошее.
– А оно было? – вырвалось у нее.
– Я думал, что было. Для тебя нет?
– Давай прекратим этот разговор.
Он помолчал и попытался сменить направление разговора.
– Может, тебе стоит сходить к психотерапевту? Выговориться.
– Я уже ходила. Не помогло.
– И не сказала мне.
Она не ответила.
– Тебе ведь тоже больно и тяжело, и вообще. Представляю, каково тебе. Давай поговорим об этом. Мы так ни разу нормально и не поговорили…
– Мне никак. Не переживай.
Кира пыталась сдержать эти слова, но ничего не выходило. Внутри себя она понимала, что он пытается спасти их отношения, но в ответ постоянно была резка с ним. Удержать себя у нее не хватало сил.
– Я подозревал, но надеялся, что это не так. Значит, тебе реально все равно?
– Конечно, мне не все равно.
Ему хватило и этой толики – даже не тепла, а не-холода. Его броня снова спала.
– Давай попробуем еще раз. Только один. Помнишь, русская рулетка…
Кира покачала головой.
– Значит, я был прав, – сказал он и вышел из комнаты, оставив ее одну.
Кире стал часто сниться один и тот же сон, заменивший ее обычные кошмары с туманным чудовищем. В этом сне она ходила по тихому лесу, покрытому снегами и льдом. Она шла за маленькой девочкой. Своей дочерью. Идти было неимоверно тяжело, и Кира все время сворачивала не туда. Она теряла девочку из виду и снова замечала – все дальше от себя. А девочка шла вперед и не видела ее. Кира хотела прокричать что-то, позвать ее, выкрикнуть ее имя, которое давно уже выбрала, но ничего не получалось. Изо рта не вырывалось ни звука. В какой-то момент Кира окончательно теряла ее из виду и оставалась в холодном лесу одна.
После очередного пробуждения от этого сна Кира поймала на себе взгляд мужа. Может, от него она и проснулась – она всегда была чувствительна к таким вещам. Он смотрел на нее как-то странно. Со смесью нежности, боли и еще чего-то. От этого взгляда у Киры в груди что-то выворачивалось наизнанку – не то сердце, не то легкие.
– Что? – спросила она. Прозвучало жестче, чем она хотела.
– Что тебе снилось?
– Ничего. Сон без сновидений.
– Ты плакала во сне, – сказал он.
Кира заметила, что глаза у нее и правда мокрые, как и подушка.
– Я подумал, может, ты все-таки хочешь поговорить об этом, – сказал он. В его тоне слышалась скорее мольба, чем просьба. Он положил руку ей на сгиб локтя. От этой руки исходило тепло. Внутри Киры все сжалось. Она хотела.
– Не хочу.
– Как скажешь.
Он убрал руку с ее локтя. Локтю сразу стало прохладно, хотя до прикосновения его ладони никакого дискомфорта не чувствовалось.
Муж встал с кровати и ушел в душ. Кира спрятала все сильнее замерзавший локоть под одеяло и осталась лежать.
Сентябрь кое-как перевалился за край и превратился в октябрь. Жизнь Киры зависла. Работу она все еще не нашла. Пропавшие с беременностью месячные так и не вернулись.
Снова наступил ноябрь. На этот раз он был другой – бесснежный, серый и холодный. Свинцовый. Из осени пыталась выродиться зима, но никак не получалось. Природа, забуксовав, зависла между этими двумя состояниями. Кире уже даже хотелось, чтобы скорее началась зима. Чтобы началось хоть что-то.
Некоторые деревья уже стояли голые и черные, а под ними лежал тонкий ковер из опавших листьев. Уставшая полумертвая трава волновалась на ветру. Периодически начинались затяжные ледяные дожди, срывавшие последние желтые листья с деревьев. Изредка выпадал мелкий снег, но не мог прижиться и сразу же таял.
Их брак разваливался. У Киры постоянно было подавленное настроение, энергии хватало только на минимальное поддержание в себе жизни. Муж становился все раздражительнее и мучал ее. Он постоянно колол Киру в самые больные места – видимо, чтобы добиться реакции, которая показала бы, что ей еще не все равно. Наконец, он перешел черту. Очередной разговор он начал с обвинений Киры в холодности. Потом постепенно перешел к словесным щипкам.
– Иногда я не понимаю, почему выбрал тебя, когда вокруг так много…
– Горячих красоток? – подсказала ему Кира.
– Нет. Простых теплых женщин.
Кира ненавидела его в этот момент, но внешне оставалась нейтральной. Не получив никакой реакции, муж попробовал сделать ей еще больнее. Видимо, в этот раз он действительно много выпил.
– Думаю, я симпатичен одной такой с работы. Я однажды, один раз, проводил ее, подвез до метро. Мы пили кофе в машине, разговаривали. Дальше, не знаю, как это все получилось… Дальше пошли к ней. Она мне пожарила картошки с луком, свинины, пирожков испекла. Мы болтали… Она тоже потеряла ребенка. Очень страдала. Она меня понимает, – сказал муж.
Кира не прерывала его, хотя внутри нее по одной рвались какие-то струнки.
– Она простоватая такая. Хочет еще детей. Очень. Хочет замуж. Так смотрела на меня. Не как ты… Видно было, что ей ужасно хочется, чтобы со мной все получилось, чтобы я на ней женился и наделал ей детей. Как будто без этого ее жизнь не имеет смысла. Но я не…
– Ты переспал с ней, – сказала Кира.
Он немного пришел в себя.
– Нет, – сказал он. Кира знала, что это неправда.
– Да.
– Зачем мне это? Она по сравнению с тобой – безделушка из ларька рядом с древнеримской статуей. Неидеальна, полновата, растяжки… Такая поверхностная, обычная. Но… Не знаю, картошка эта и вообще…
– Откуда ты знаешь, что у нее растяжки, если не спал с ней?
Он пропустил вопрос мимо ушей.
– Тебе я не особо-то и нужен. Есть я, нет – ты выживешь, в тебя влюбится кто-то еще, может, и покруче меня. Может, от него ты захочешь детей. Я не чувствую, что нужен тебе. Не чувствую рядом с тобой, что я особенный.
– Поэтому надо жрать у других женщин картошку и трахать их? Так ты мне нужным точно не станешь.
– То есть реально не нужен?
– Ты только что признался, что сходил налево, и хочешь, чтобы я сказала, что ты мне нужен?
– Я не знаю, чего хочу. Я запутался. Я так хотел этого ребенка. Уже видел себя отцом. Представлял, как буду носить малыша на руках, играть с ним, учить его.
– А он будет в тебе нуждаться и так смотреть, будто ты его свет в окошке, а без тебя вся жизнь не имеет смысла?
– Да нет же… Так хорошо просто поговорить с женщиной о детях, когда она их обожает, а я могу просто снисходительно улыбаться, мол, женщины… И видеть, как она во мне нуждается. А не выпрашивать все это. И картошка ее эта…
– Ты же сам просил не жарить тебе ничего. Ты же вечно с калориями и ЗОЖем заморачиваешься, плюс панкреатит. Какая картошка?
– Да, но… Иногда хочется прийти домой и навернуть жареной картошки с луком.
Изнутри Киру разъедала кислота. Глупая жареная картошка только делала все еще более гадким. Кира действительно никогда не готовила таких блюд – не любила, а мужу вредно. Она, конечно, могла бы, даже если он потом будет мучиться от боли в животе и растолстеет – это уже его дело. Но жарить картошку, потому что другая женщина пытается его этим увести – ни за что. Кира не знала, чем это закончится, но поняла, что жарить ему картошку она не будет никогда.
Они долго сидели молча. Муж постепенно пришел в себя.
– Прости меня, я какой-то чуши наговорил. Сам не знаю зачем. Она мне не нужна. Мне просто было очень хреново. Ребенок…
Кира вдруг вспомнила кое-что.
– Подожди-ка. То есть на прошлой неделе, когда я ходила тебе в аптеку за таблетками от поджелудочной, которая разыгралась якобы из-за пиццы, которую ты съел на работе…
Он молчал. Она начала стаскивать с пальца обручальное кольцо.
– Кира, не надо. Я понимаю, что натворил. И зря рассказал. Она мне не нужна. Клуша, обычная. В ней ничего нет, кроме этой обычности. Таких сотни вокруг.
– Ну, значит, один не останешься.
Потом муж извинялся, вставал на колени, упрашивал ее остаться. Она замкнулась в себе и не реагировала. Пусть валит к своей Картофельной женщине, рожает с ней картофельных деток, и пусть жрут все вместе жирную жареную картошку.
Постепенно муж тоже замолчал.
В ту ночь Кира решила спать на диване. Утром, перед его уходом на работу, они не попрощались.
В какой-то момент на Киру нахлынуло жалкое желание все исправить. Помириться. Она даже всерьез подумала пожарить картошку, но отвергла эту мысль. Хотелось спрятаться. Улечься в берлогу, залезть в настоящий кокон. Уехать от всего и отовсюду.
Кира зашла на сайт одной из социальных сетей, в которой, по ее прикидкам, должна была быть зарегистрирована Картофельная женщина. Нашла там мужа, зашла к нему в друзья, проверила коллег – расследование дало свои результаты. Картофельную женщину звали Алла. Она была старше Киры лет на 8. Все посты на странице – рецепты жирных и вредных блюд, милые картинки с детьми, цитаты про важность семьи. Однообразные фото – она на отдыхе в Турции, она с букетом (интересно, от кого), она с подругами, она с родственниками, она с чужими детьми, фото приготовленной ею еды. Кира заметила ее лайки на каждой фотографии мужа. Он тоже лайкал ее. Не все фото подряд, но на всех фото с пляжа и с детьми были эти несчастные сердечки.
Господи, чем я занимаюсь, подумала Кира. Еще немного посмотрев на лицо Картофельной женщины на аватарке (к фотографии была прифотошоплена рамка с цветами), она закрыла страницу. Потом взяла и удалила свою. Не хотелось сосуществовать с ними обоими в одном виртуальном пространстве.
Кира представила мужа и Картофельную женщину. Вот он целует ее – так же, как Киру. Обнимает ее, тянется к ней – видно, как эта женщина ему важна и нужна сейчас. Для Киры в такой момент в его голове места, конечно, нет. Картофельная женщина тоже целует и обнимает его. Как своего собственного мужчину. Тоже не думая о Кире, или, наоборот, думая со злорадством или ненавистью (если действительно серьезно влюблена в него). Вот он раздевает эту женщину, думает только о ней, жаждет ее. Вот они голые, и он берет ее, как когда-то Киру. Ему с ней хорошо, и он старается – очень старается – чтобы было хорошо и ей. А Кира – она где-то там, далеко, и совсем ему не важна. В этот момент муж, конечно, совсем не думает о ней, о том, что ей больно от этого. Это ему уже не важно. Ему главное – Картофельная женщина перед ним и то, что между ними происходит.
Кира ощущала, как ее жизнь разваливается. Ребенок. Неудача с работой. Брак. Сама ткань ее жизни расползается, рвется на части. Есть ли что-то за этой тканью? Пока там вырисовывалась только черная пустота.
Вещи она собирала в небольшой рюкзак, только самое необходимое. Смена белья и одежды, документы, банковская карта. Пенка для умывания, крем для лица, расческа. В квартире оставалось еще много вещей, которые принадлежали ей, но она легко могла продолжить свою жизнь и без них. Ее мутило. Хотелось поскорее сбежать отсюда. Она всю жизнь от всех и от всего сбегала. Это было привычно, но менее больно от этого не становилось.
Кира вызвала такси. Судя по карте в приложении, водитель был где-то близко – ехать несколько минут. Кира взяла рюкзак в руки, прижалась к двери и посмотрела на свою квартиру. Обычная московская однушка. Раньше она снимала, а в этой квартире жила мать. Одна. Матери явно было жутко одиноко, но она не показывала этого. Другого мужчины после отца Киры у нее так и не появилось. Кира предложила ей завести кошку или собаку. Мать согласилась, что идея хорошая, они вместе посмотрели фотографии животных, небольших и спокойных по характеру. Но до дела так и не дошло – ни собаку, ни кошку, ни какое-либо еще животное она так и не завела. Не было даже растений. На какой-то праздник Кира подарила ей гортензию в горшке, но она не простояла и недели. Срезанные цветы в этой квартире вяли и того быстрее.
Однажды мама попросила Киру помочь ей с компьютером – сказала, что поймала какой-то вирус. Открыв браузер, Кира увидела открытую статью – «как пережить одиночество в старости». Она быстро закрыла ее, но открылась другая – сайт знакомств для тех, кому за 50. На нем мама, видимо, и подхватила навязчивые уведомления в браузере, которые сочла за вирус. Кира быстро отключила их в настройках. Когда она вспоминала об этих статьях, ей становилось жутко, просто невыносимо жутко, и она вся сжималась изнутри.
Настоящей близости между дочерью и матерью так и не случилось. Кира иногда приезжала к ней, они вместе смотрели телевизор, обедали и обсуждали какие-то поверхностные вещи. Но они обе никогда не подпускали друг друга слишком близко. Хотя Кире, пожалуй, хотелось бы этого. Но она не представляла, как им сблизиться. Просто взять и положить маме голову на плечо или обнять ее? Это казалось жутко неловким. Они так никогда не делали. Весь их физический контакт ограничивался легким дежурным поцелуем в щеку при встрече. Они избегали даже длительного зрительного контакта. Кира не могла, а мать не умела или не знала, что нуждается в этом. Вряд ли не хотела.
Близости можно было бы достигнуть и через разговоры, но Кире было непросто вот так взять и рассказать что-то личное. Это личное было накрепко заперто в ее душе, отгорожено от всего прочным коконом. Да и как, спустя столько лет устоявшихся неблизких отношений, просто взять и поделиться чем-то? Иногда она представляла, как скажет матери: «я тебя люблю». Даже от одной мысли об этом ей становилось стыдно и неловко. Мать, наверное, отведет глаза, сменит тему или сделает вид, что ничего не заметила и промолчит. А то и вовсе попробует свести все в шутку. Кира бы этого не вынесла, поэтому просто не говорила матери ничего такого. Рассказывала только, что дела нормально и все в порядке. Она всегда всем говорила, что все нормально, даже если на самом деле ее разрывало изнутри. Ей даже не приходило в голову, что на вопрос «как дела?» можно ответить правду.
Как только кто-то пытался прикоснуться к тому, что у Киры внутри, кокон сразу активизировался и становился еще тверже. Он не пропускал через себя никого.
Мать умерла несколько лет назад, тихо и незаметно – просто остановилось сердце. Она не отвечала Кире на телефон, и дочь нашла ее, приехав в эту самую однушку.
После смерти матери Кира переехала в эту квартиру. Она переделала здесь все. Старая мебель отправилась на помойку, новая была расставлена совсем иначе. Обои в цветочек сменились на белые стены, появились уютные занавески и подушки. Кира планировала повесить на стену картину или несколько, но так и не сделала этого. Она не понимала, какие изображения нужны этой квартире. Она думала написать что-то подходящее сама, но так и не сделала этого. Может быть, в этом доме не могут висеть картины – и, видимо, создаваться тоже не могут. Бывают же такие места.
