Карина Добротворская
Мужчина апреля
– Это ведь ерунда, – проговорила я.
– Да.
– Дурацкое суеверие.
– Да.
– До свидания. Вот мой телефон, если что-то еще вспомните. Про кролика…
– До свидания.
Я открыла дверь.
– Ариадна… вас ведь так зовут?
– Да.
– Вы шарф забыли.
Я взяла шарф из рук Томми. Он внимательно и грустно смотрел на меня.
– Грета не покончила с собой. Я это точно знаю.
– Что?
Томми захлопнул дверь. Как будто юркнул обратно в нору.
17.15
Соседями Греты, как я и полагала, оказались три обезьянки: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
Не факт, что они при этом врали. Кому нужно врать про кролика?
Беспокоило меня другое. Я даже отправилась туда сама, на Цветной. Угол Цветного и Садового, точнее. Постояла. Куда отсюда мог деться кролик? Потому что GPS-показания с его чипа оборвались здесь. Я взглянула на бульвар. На детей, которые, крича, играли во что-то, понятное только им. Посмотрела на Садовое, над которым постоянно висело шелестящее облако звука множества велосипедных шин, катящихся в обе стороны. Не провалился же кролик в нору из книжки Льюиса Кэрролла? У меня под ногами был только люк канализации да поодаль сливное отверстие, забранное решеткой. Я присела на корточки, осмотрелась: люк давно уже не тревожили. Да и решетку, похоже, тоже. Или искусно замели следы? Ради кролика? Я все же сфотографировала номера и люка, и решетки.
– Тетя, а что вы делаете? – раздалось за спиной.
Я обернулась. Дети заинтересованно заглянули через мое плечо. На лице девочки поменьше появилась гримаска разочарования. На лице девочки постарше – подозрения.
– Ищу кролика, – честно ответила я.
Дети замечают гораздо больше, чем взрослые. Особенно то, что касается животных.
– Вы, случайно, не играли здесь вчера?
– А какого он цвета? – спросила младшая.
– Позвоните в полицию, – посоветовала старшая.
– Видно, придется.
Я встала, потерла занемевшие колени и, вынув телефон, отправила заявку в Водоканал: необходимо открыть люк, решетку и осмотреть коммуникации. Бросила взгляд назад: дети все так же подозрительно смотрели на меня.
Нет, они бы заметили. Телефон у меня в руках загудел. Звонила Ника.
– А, черт! – Я не стала отвечать, и так было ясно, почему она звонит: я опаздывала.
Вообще-то к приходу гостей можно и опоздать, но только не тогда, когда званы Вера с Машей.
Перед ними мы всегда должны представать идеальными.
17.50
– Все хорошо?
Ника уже яркими кучками разложила на столе продукты, заказанные по списку Гастро-Марка. Она уложила волосы, подвела глаза и губы, влезла в свое любимое голубое облегающее платье из блестящего шелка с тонким черным пояском.
– Это ради меня? – обрадовалась я. Приятно было видеть ее собранной и оживленной.
– Вот и нет!
– Для встречи с гастро-прекрасным?
Ника фыркнула, не поднимая головы от разложенных овощей:
– Переоденься! Они вот-вот придут.
В спальне я села на кровать и уставилась на шкаф. Не хотелось его открывать. Не хотелось переодеваться. Вот бы отсидеться здесь.
Как все-таки странно, что Мужчина Апреля живет у Греты.
И что из дома Греты кролик пропал в тот же день, когда она покончила с собой.
Я не люблю совпадений. От них у меня портится настроение. Они меня тревожат. Потому что они редко оказываются просто совпадениями. А если и оказываются, то… Да к черту их!
– Как на работе? – возникла в дверях Ника, показывая, что у нас все общее: и жизнь, и интересы.
– Нормально.
Ника открыла было рот, но в этот момент заиграли позывные Гастро-Марка – тема из Седьмой симфонии Бетховена, которую он исполнял ложками на кастрюлях. Нику как ветром сдуло. Я услышала в кухне ее веселое: «Там тара-там там, там, тара-там, там, там, тара-там там, там тара-рам!»
А потом:
– Ади? Идешь? Ади!
Не отстанет же.
– Иду!
Я влезла в первое, что подвернулось под руку. И вошла на кухню, когда с экрана заорал оживленный парень с рыжими лохмами:
– Привет, девочки!
Девочек сейчас было несколько миллионов. И Марк тут же сделал вид, что листает свои записи на кухонном столе:
– Так, сегодня ничего кулинарно-революционного не предлагаю. Надеюсь, все вы приготовили на столах продукты по списку, который я дал в прошлый раз…
– Приготовили!
Ника смотрела на экран, как мартышка на змею. Настолько загипнотизированная, что даже начала с ним разговаривать. Ну, дела. На рукаве у нее было сальное пятно, а само платье явно было маловато в бедрах – сказывались Никины нервные перекусы.
Я вытащила передник из кухонного шкафа:
– Надень, а то платье совсем заляпаешь, – и внутренне одернула себя за это брюзгливое «совсем».
Но Ника, впившись в экран, не услышала. Глаза ее сияли. И были устремлены на повара. Он схватил со стола и с хрустом откусил яблоко, оно так и осталось торчать во рту. Как у поросенка из старинной поваренной книги.
Марк редко готовил что-то сложное. Обычно его блюда были легкими, воздушными, малокалорийными и доступными даже таким нетерпеливым кулинаркам, как Ника. Секрет Гастро-Марка – в том шоу, который он устраивал из каждого своего онлайн-урока. Марк пел отрывки из оперных арий и эстрадных хитов, жонглировал яблоками, кружился, как дервиш, танцевал чарльстон, отпускал политические шуточки и кокетничал со своими зачарованными зрительницами. Многие включали Гастро-Марка, даже если не собирались готовить, просто чтобы развлечься и посмеяться. Это шоу было со всех сторон неполиткорректным. То, что говорил Марк. Как говорил. Какую музыку включал: сплошь написанную привилегированными мужчинами, к тому же давно умершими. Но именно потому всем оно нравилось. На самом-то деле это был стендап. Своим сногсшибательным обаянием Марк привлекал многомиллионную аудиторию. Думаю, и гонорары его были под стать. Трижды у него в программах появлялась Грета – она ценила Марка. А еще больше – возможность с экрана сказать миллионам избирательниц: вот чего может добиться в обществе мужчина, если у него есть талант, цель и упорство. (Лена бы сейчас добавила: «Если его хочется разложить, как курицу, и трахнуть прямо на этом столе!») Для Ники – и, наверное, еще для сотен тысяч женщин – уроки рыжего веснушчатого Марка были праздником, счастливым оргиастическим актом. Танцем вакханок вокруг… кого они там потом разорвали на куски?
– Пишите в чат, если у кого-то что-то не получается. Прямо на ходу помогу, расскажу, ну и так далее. Можете и звонить, но всем ответить не смогу, к сожалению, но номер телефона – вот он, внизу, бегущей строкой.
Ника сразу поставила свой телефон на автодозвон.
– Да ладно, все получится, – сказала я.
Но она лишь бросила на меня невидящий ошалелый взгляд, возбужденная и даже немного уже вспотевшая.
Наши лучшие вечера проходят именно под кулинарные фейерверки Марка. Последний раз мы занимались с ней любовью после класса Марка, где он сооружал ретроужин с борщом и котлетами по-киевски из овощной курятины. Вслед за Марком мы малиновой свеклой красили себе щеки и губы, сражались корявыми котлетами, держа их за деревянные косточки, и слизывали кокосовые сливки друг у друга с губ. Закончили ужин в постели и потом еще долго, обнявшись, обсуждали, какая красивая у нас родится дочь, как мы повезем ее на море и как Ника станет знаменитым модным дизайнером. Вроде это было совсем недавно, а кажется, что давным-давно.
– Что готовим сегодня? – Я постаралась изобразить энтузиазм, чтобы соответствовать Нике, раскрасневшейся в предвкушении очередной порции счастья от Марка.
– Спагетти с мятными цуккини и тофу, соевые гребешки с ванильным соусом и мандариново-фисташковый торт на миндальной муке.
– М-м-м. Насчет ванильных гребешков не уверена, а остальное звучит хорошо.
Сегодня Гастро-Марк задал такой ритм, как будто мы не готовкой занимались, а аэробикой. Я только успевала подавать Нике ножи и пряности, ставить кастрюли и сковородки на плиту, делать вслед за Марком приседания и пытаться взять верхние ноты в свистковом регистре. И чувствовала себя третьей лишней в любовном треугольнике, ей-богу. Но, может, это и неплохо. Приходилось орудовать так быстро, что не оставалось и секунды на раздумья о том, что меня беспокоило по-настоящему. И о Томми, его теплом дыхании на моем затылке.
– А ну-ка, девочки! Не расслабляемся! – подстегивал Марк, вымешивая миндальное тесто и подмигивая с экрана.
Мы все успели до прихода гостей: булькала в кастрюле вода для пасты, зеленый соус выглядел свежим и шелковистым, торт доходил в духовке до кондиции, а золотистые гребешки скворчали на сковородке, благоухая ванилью. Марк все-таки – большой талант. Рецепты проще простого, ребенок справится, но после готовки всегда остается чувство, что и ты тоже талант, раз у тебя так легко и красиво все получилось.
Когда Марк уже начал прощаться, телефон Ники загудел длинными гудками. На экране Марк с хитрым видом поднял указательный палец:
– Секундочку…
Ника схватила телефон.
– Что у вас не получилось, дорогуша? – промурлыкал ей на всю страну любимец вакханок.
– А-а-а-а! Я вас обожаю! Обожаю! Обожаю! – заверещала Ника в трубку.
– Я вас тоже обожаю, вы душка. Я всех вас обожаю!
Ника отвалилась от телефона, как пьяная. Марк послал всем воздушный поцелуй и пообещал вернуться через день с волшебным японским меню.
– Только не переусердствуйте с тортом, девчата! Не хочу, чтобы из-за меня вы потеряли баллы. Лучше поделитесь со своими конкубинами, учителями, рабочими и уборщиками. Им терять нечего, кроме собственных цепей, верно?
«Ничего себе, – подумала я. – Как ему позволяют все вот это говорить?»
– Не забывайте о тех, кому не так сладко живется, как нам с вами! И до скорой встречи, лапушки мои! Сладких снов!
Вот он, типичный Марк, большое гастрономическое сердце. Вроде все шутки и веселье, но никогда не забудет аккуратно ввернуть что-нибудь про права мужчин. Я, конечно, отнесу завтра кусок мандаринового торта Лео. Уборщика у нас нет – дорого, хлопотно, чужой человек в доме, надо оборудовать дезинфектор и все такое. Справляемся сами. А учителя заведем, когда появится дочка. Теперь неясно когда. Я вдруг представила, что нашим учителем мог бы стать Томми, и я бы видела его каждый день. Такой вечный апрель. Вечная весна, как у Огюста Родена.
Интересно, радовало бы это меня – или выбивало бы из колеи?
Я, как могла, ликвидировала кухонный пейзаж после битвы, достала гостевые тарелки и приборы, свернула льняные салфетки. Я разливала по кувшинам клюквенный и облепиховый морс, когда зазвенел звонок, Ника метнулась в прихожую, и оттуда донеслись обычные в таких случаях возгласы и звуки поцелуев.
Вера и Маша вошли, я тоже издала положенные возгласы, поцеловала каждую, ощутила на щеках сухие губы Маши и жирно накрашенные – Веры.
– Проходите. – Ника широким жестом обвела стол. – Надеюсь, все голодные.
Я уж точно.
Поймала себя на том, что – то ли от голода, то ли от усталости – взгляд у меня стекленеет, реплики становятся все более редкими, а общий разговор сливается в какой-то неразличимый звон, так что мне все труднее имитировать интерес.
К счастью, им было не до меня.
Говорили о театре. Вера любой разговор умеет перевести на театр. А оттуда – и на себя, любимую.
– А как пьеса называется, ты сказала?
– «Трамвай „Желание“». Играю Бланш Дюбуа.
– Это же женская роль? Мы ее в школе проходили – классическая пьеса про мужское скотское эго, которое раздавило хрупкую женщину.
– У нас будет по-другому – современная трактовка. У нас Бланш будет мужчиной. Уверена, что Теннесси Уильямс так бы и написал, если б мог. Все сразу встает на свои места. Бланш на самом деле тянет к Стенли, его к ней, а Стеллу к нему – и никто не счастлив.
Вера – школьная подруга Ники, ее первая любовь, первая страсть, первый секс. Я знаю, как они впервые поцеловались в школьной раздевалке перед уроком физкультуры, как обе в знак близости покрасили волосы в розовый цвет, как мечтали стать актрисами, сниматься в телесериалах, ездить каждый год на море, родить двух девочек. В итоге у Веры получилось все, а у Ники – ничего. К тому же Нике досталась я, которая не умеет сделать ее счастливой.
Правда, телезвездой Вера не стала, но зато играет в театре классической пьесы, где получила статус национального таланта. Это значит, что стабильный пожизненный доход и высокая пенсия ей обеспечены. Темперамент у Веры артистический, но голова на месте: в партнерши Вера выбрала уравновешенную Машу – успешного математика, полную противоположность Нике. У них две девочки-двойняшки. Они уже четыре раза съездили в отпуск на Лазурный Берег и в Испанию, а потом бесконечно терзали нас солнечными видео на морском берегу. Как только им удалось набрать столько карбоновых миль? Мы и на Крым еще ни разу не набрали… Впрочем, в их семье – две хорошие зарплаты. А у нас – моя да базовый доход Ники. Иногда я тоже бываю мелочной и завистливой.
Впрочем, нет, я не завидую. Ни Вера, ни Маша с их требовательностью ко всему – людям, отпуску, еде, одежде – не позволили бы мне оставаться самой собой, слегка занудной, слегка скучной, не слишком талантливой. А Ника позволяет. Так что чего уж…
– Опять любовь мужиков и к мужикам? И не надоело всем ходить на пьесы, которые давно не имеют никакого отношения к реальности? Какой-то театр кабуки или китайская опера… – Нике непременно надо было принизить любые достижения Веры. Или хотя бы сделать вид, что ей наплевать.
– На кабуки и на китайскую оперу до сих пор ходят в Японии и Китае, – примирительно сказала Маша. – Конечно, теперь, когда женщины играют, это не то.
– А балет?
– Любая физически сильная женщина справится не хуже.
– Во-первых, женщины лучше играют мужчин, чем мужчины – женщин, – возразила Вера. – Это научный факт, у мужчин нет такого уровня эмпатии, как у нас. А во-вторых, мир изменился, а человеческие чувства – нет. Уверена, что люди продолжают влюбляться – так же как и всегда. В мужчин и в женщин. Ника, у тебя пятно на платье, вот тут, ты видела?
А я увидела, как Маша проглотила зевок. Даже слезы выступили. Вот вам и Вера. Покажите мне счастливую семью. И я покажу вам, кто там кому до смерти надоел.
Мне завидно. И я ревную. «Ревную?» – спросила я себя.
Вера пришла в красивом, мужского кроя костюме бордового цвета. В театре она играет мужские роли, поэтому и в жизни все явственнее обретает мужские повадки, даже голос стал ниже. «Скоро у нее борода начнет расти», – зло шутит Ника. Но выглядит Вера шикарно – и мужские вещи ей идут. Вера – отличная актриса, два месяца назад мы были на премьере «Ромео и Джульетты», где она так читала монолог Ромео, что я потом несколько дней про себя повторяла:
Что есть любовь? Безумье от угара.
Игра огнем, ведущая к пожару…
Когда мы с Никой потом пешком шли из театра, держась за руки и обсуждая спектакль, я думала, что никогда такого безумия от угара не испытывала, никогда. Даже в самом начале наших с Никой отношений. Вот с Верой, очевидно, у них была сплошная игра огнем. Но на таком накале жизнь не построишь, сгоришь, как мотылек.
– Есть новости про ребенка? – спросила Вера, сканируя гребешки.
Они были в курсе наших родительских планов.
Мы с Никой переглянулись. Я не знала, стоит ли сейчас говорить про повестку на мальчика. Любому другому я бы запросто рассказала, но сообщать безупречной Вере о еще одном Никином фиаско…
Ника неожиданно спокойно ответила:
– Новости есть. У нас будет мальчик. Стану заслуженной матрешкой.
– Черт, мне так жаль, Ника!
– Не надо меня жалеть, у нас куча планов. Знаешь, сколько всего можно сделать на Y-пособие? Это четырнадцатая категория, между прочим.
– Ого, – вежливо сказала Маша. – Жаль, нам уже поздно.
«Всех денег не заработаешь», – недобро подумала я.
Маша сочувственно покачала головой:
– Все-таки наша премьер права, когда выступает за искусственную матку. Девочек, конечно, должны вынашивать женщины, это естественно. Но мальчики – совсем другая история. Вынашивать мальчика девять месяцев, питать его своей кровью, слушать его сердцебиение, ощущать, как он толкается, рожать его в муках, а потом немедленно отдавать, никогда больше не знать и не видеть? Разве это нормально для гуманного общества? Конечно, есть реабилитация с психологом, но такую травму все равно полностью не снять… Странно, что Грета так выступает против искусственной матки, она же сама отдала государству долг, родила мальчика, знает, каково это…
– А я за Грету, – возразила Вера. – Гуманизм, который рассчитан только на женщин, – это не гуманизм.
– Но ее политическая позиция…
– Грета – за интересы мужчин, и это прежде всего гуманная позиция.
Ника сощурилась, но улыбнулась и сладко сказала:
– Верка, ты просто уже столько мужиков переиграла, что это затуманивает твой здравый смысл.
– В чем же он, по-твоему?
– Мужчины уже однажды чуть не привели мир к катастрофе, – с преувеличенной небрежностью махнула рукой Ника и положила себе еще один кусок торта. – Пошли они на фиг! Так им и надо! – Она поймала мой взгляд на своей тарелке. – Что? Мне нужно есть за двоих.
– Ты еще даже и не беременная…
– Я готовлюсь!
– Я с тобой согласна, – вступила рассудительная Маша.
– Вот! – победно ткнула в ее сторону ложечкой Ника.
– Нет-нет, я не про еду. Вы видели, что сегодня устроили все эти календарные мальчики?
– Ой, не надо только опять про «не секс-игрушки». Умоляю…
Тут уж проснулась даже я и наш стол загалдел в четыре голоса.
Календарная заварушка началась недавно и внезапно. Все календари последнего времени снимала Рената. Фотограф-знаменитость. Лучшая из лучших. Что и понятно – такой любимый народом жанр требует выдающегося мастера. И все шло хорошо. Пока в один прекрасный день в «Московских ведомостях» не вышла передовица: «Я – не секс-игрушка».
Теперь заголовок стал тегом. Надписью на футболке. Стикером. Плакатом.
Короче говоря, оказалось, что все эти годы Рената либо лапала, либо трахала, либо лапала и трахала почти всех этих мужчин мечты: январей, февралей, августов. Если бы на календари снимали, как раньше, только конкубинов, то скандал бы удалось замять. В конце концов секс с женщинами для конкубинов – это профессия. Но года три назад Грета пробила в общественном сознании огромную брешь: для календарей стали снимать уборщиков, рабочих, учителей, которым туда раньше не светило попасть ни под каким соусом. Мол, каждый мужчина должен иметь шанс. Ведь для модели календарь – это не просто его лицо (о’кей, лицо и задница) на каждой поверхности. Это пенсионные баллы. Это возможность сделать карьеру в онлайн-шоу-бизнесе. Вот Марк, например. Четыре года назад он был уборщик и мистер Февраль. А сейчас он бог. Дионис. Возможно, Рената и его трахнула. Но он молчал.
И другие молчали.
И молчали бы все. Но один из них пожаловался в своем блоге, другой рассказал своему психотерапевту, вышла огромная статья, завертелся флешмоб #янесексигрушка – и пошло-поехало! Самые продвинутые гражданки постили на своих аккаунтах желтые треугольники (в цвет мужских защитных костюмов) в знак солидарности с жертвами. Рената бесконечно повсюду извинялась, хотя очень многие были на ее стороне. Но таков дух времени: мужчина – полноценный человек. Сколько можно его проклинать за преступления вековой давности?
Мы напрасно старались перекричать друг друга.
– Нет, ну правда, Грета дошла до абсурда, – говорила Маша на не свойственных ей повышенных тонах. – Раньше такого быть не могло.
– Да? – хорошо поставленным голосом возмущалась Вера. – Ну, давайте теперь про каждого мужика в обтягивающих штанах скажем: он сам виноват! Так?
– Да они радоваться должны! – вопила Ника, широко жестикулируя. – Такая яркая женщина на них внимание обратила! Рената – лучшее, что могло с этими убогими случиться. А теперь они все трясут трусами и ноют. Обидели их!
– Они сами ее провоцировали! – Это опять Маша. – Я уверена. Я же ни на кого не кидаюсь. Сами вертели задницами. Сами ее завлекали. Это же ясно! Все знают, какие дивиденды они с этого получали.
– Они это делали ради карьеры! На веревке их никто к ней не тянул! Они сами на нее вешались!
Мужчину Апреля снимала уже не Рената, а молодая фотограф, которая пообещала моделей не раздевать, обращаться с ними уважительно. А Томми… Интересно, он… Впрочем, мне-то какое дело?
– Кстати, как вам новый Мужчина Апреля? – спросила Вера. – Мне понравился, необычный такой. Небанальный. Сил уже нет смотреть на все это накачанное мясо. И фотография – супер. По мне, так лучше Ренатиных, помоднее, поострее. Глаза у него красивые такие, махровые. «Твой взгляд опасней двадцати кинжалов». Интересно, какого цвета глаза?
– Зеленые, – зачем-то ляпнула я, и все на меня уставились. Я покраснела. – Мне так кажется.
2.50
Когда я наконец оторвалась от лэптопа, было почти три часа ночи. От темной тишины квартиры звенело в ушах. А может, от усталости. Я устала от гостей, от Ники, от застольных перепалок, от того, что надо было держать в себе все, что произошло сегодня. Возможно, семья – это и правда обуза, особенно если ты любишь свою работу. Взять ту же Лену. Ника не упустит случая обозвать ее сукой и карьеристкой (их антипатия взаимна). Но наши с Леной пути разошлись сразу после академии, это же ясно. В более престижном отделе самоубийств Лена пошла вверх, а я так и осталась младшим следователем. Лене особенно ничего и не нужно делать, чтобы, как Ника выражается, меня подсидеть, обскакать, задвинуть. Я сама – отвалюсь, отстану, заторможу. Светлый ум Лены, свободный от семейных забот, сосредоточен на работе ну и – самую малость – на очередной «совершенно очаровательной заднице». А мой – бежит во все стороны сразу.
Так, не бежать. Вернуться к главному.
Кролик.
Я посидела над закрытым компом, глаза привыкли к темноте.
Что я знаю наверняка? Судя по проделанной в сетке дыре, он не просто сбежал.
Ему помогли сбежать. Или украли.
Или все-таки он сбежал сам? Но тогда кто забрал камеру?
Домашние животные редко убегают.
Они не любят нового. Животные привязаны к своему ареалу. Они территориальны. В нормальной ситуации кролик убежал бы не дальше соседского сада. Потом территориальный инстинкт взял бы свое. Но в садах у соседей я его не нашла.
Версия первая. Кролик убежал далеко. А убегают далеко только в панике. От смертельной опасности.
Версия вторая. Его украли. Но статистика однозначна: никто не крадет животных для себя. Крадут ради идеи: есть такие рыцари зоозащиты, которые считают, что этим спасают животное от худшей участи – от жизни с людьми. Возвращают природе.
Что общего у этих двух версий? Дом. Семья. Люди, которые обращались с животным жестоко. Но не факт.
То есть Айна, Туяра, Грета. И Томми.
Неужели?… Но здесь приходится признать: даже приличные с виду люди, даже столпы общества способны на самое дурное, если их жертва лишена дара речи.
Итак, Айна, Туяра, Грета. И Томми.
Я ведь думала, часа хватит на все про все. Пробежаться по профилям Греты и Айны в соцсетях. Просмотреть фотографии, особенно совместные. Семейную хронику. Вернее, хронику того, что еще вчера было семьей.
Но меня затянуло.
Сначала я нашла информацию про беременность Греты. Она началась повесткой, и в восемнадцать лет Грета отдала долг стране: родила мальчика. Тогда она была в паре с лидером оппозиционной политической партии. Партнерша вскоре ушла, а увлечение политикой осталось. Партнерша была намного старше Греты, и союз, видимо, не выдержал испытания рождением мальчика – никакая психологическая реабилитация не помогла. Через год в жизни Греты появилась Айна, которая оказалась еще более незаурядной фигурой, чем я полагала. Нападающая в основном составе «Артемиды», одного из главных клубов страны. В финале чемпионата России по футболу половина трибун затянута красно-белыми баннерами «Артемиды». А другая половина – бело-голубыми питерской «Авроры». Оба клуба старые, оба со славной историей, которая уходит корнями в эпоху до Большого Поворота. Моя бабушка по привычке называет «Артемиду» «Спартаком». Ну, не только по привычке, конечно: привыкнуть можно к любому новому, тем более к такому новому, которое теперь уже тоже старое. Бабушке просто нравится бесить людей. Кстати, мне пора навестить бабулю… Когда только все успеть?
Скажу завтра Лене, что я познакомилась с Айной, упадет со стула, привычно подумала я – и тут же осеклась. Да ведь Лена была в доме Греты – ровно перед тем, как там появилась я! Лена приходила туда как ведущий следователь отдела самоубийств. То-то она и в столовую прибежала, не успев снять пальто. И Лена ничего мне не сказала… Нет-нет, ничего странного, успокоила я себя: откуда Лене было знать, что меня вызовут по поводу кролика в тот же дом! Совпадение. Все в порядке.
Я схватила телефон, чтобы написать Лене эсэмэс. Рассказать, что… И задумалась: а что рассказывать? Кролик – не ее дело. Точно так же, как самоубийство Греты – не мое. Я бросила телефон на стол.
Тучи ссылок. Сотни статей. Тысячи фотографий. Интервью. Вот так я и зависла до трех утра. Нашла кучу желтых статеек, где перетирали отношения Греты и Айны. Спекуляции по поводу романа Айны с футболисткой из ее же клуба, но никаких доказательств, кроме нескольких вполне дружеских фотографий. А еще предыдущий учитель Туяры рассказал журналистам, что у Греты и Айны – раздельные спальни. Ну и подумаешь! Это ничего не доказывает. Многие пары предпочитают спать отдельно, если жилплощадь позволяет… Я бы и сама…
Потом я еще полезла читать, что люди пишут про нового Мужчину Апреля: мне же по Томми тоже надо собирать информацию, он официальный опекун кролика! Женские мнения разошлись: пятьдесят на пятьдесят. Когда его обзывали («худосочный обсосок!»), мне хотелось немедленно вступиться и защитить Томми. Но когда по нему пускали слюнки («мурзик какой!»), я бесилась еще больше. И вообще мне пора спать.
Поплелась в ванную. Не включая свет, почистила зубы – света хватало и из окна. Я удивилась: почему снаружи горит фонарь? Еще не хватало просадить все, что накоплено батареей за день, – дни пока еще слишком короткие, солнца маловато. Выглянула со щеткой в руке. Да так и осталась стоять. Это был не фонарь. Луна. В ясном темном небе она казалась прорезанным отверстием. Зрелище меня заворожило. Уходить не хотелось. Я стояла и смотрела на луну, в голове было пусто. Встряхнулась, сбрасывая оцепенение, закрыла окно и поставила щетку на место.
В спальне было темно по-настоящему. Штора опущена. Слышно, как шумно дышит Ника.
А у Греты с Айной раздельные спальни.
Интересно, давно они не спят вместе? И почему не спят? То есть почему не спали…
Мне вдруг страстно захотелось, чтобы в моей спальне сейчас было тихо. Чтобы это была только моя спальня.
Я прогнала эту нелепую мысль (ведь я же не хочу этого на самом деле? Нет же!). Мне просто завтра рано вставать: надо работать над отчетом, выяснить в лаборатории все, что касается экскрементов кролика. Голодал он или нет. Болел или нет. Хватало ли ему воды в последнее время. Потом буду допрашивать новых свидетелей. Обвинение в жестоком обращении с животными – серьезная вещь. Поговорить придется со всеми, кто может рассказать что-то об Айне, Туяре, Грете. И Томми… Пусть Ника поспит утром, ей-то рано вставать зачем?
Я тихо сгребла свое одеяло. Схватила подушку за уголок. На цыпочках вышла в гостиную.
Вытянулась на диване, закрыла глаза. Передо мной сразу же всплыло лицо Апреля. Сначала оно было черно-белым, как на календаре, затем обрело объем и краски: глаза позеленели, губы порозовели и прикоснулись к моим. Я уже качалась на волнах подступающего сна, но усилием воли села, нащупала телефон и отправила Лене эсэмэс: «Из дома Греты пропал кролик. Ты что-то об этом знаешь?» И только тогда смогла уснуть.
