Карин МакКэндлесс
Смерть в диких условиях. Реальная история о жизни и трагической смерти Криса МакКэндлесса
– Это табак, – повиновалась она, но те кинжалы, которые она метнула в него взглядом, говорили о другом. Началась титаническая борьба, которая пронеслась по всем этажам дома, пока мы все не оказались в их спальне.
– Ладно! Это марихуана! – наконец признал папа, оттолкнув нас и еще несколько раз швырнув маму по комнате. – Это для лечения глаукомы!
– Я звоню в полицию! – закричала мама и направилась к телефону.
Папа бросился через комнату. Мы все вздрогнули, но он прошел мимо нас и скрылся в своей гардеробной, выкрикивая обычные угрозы: «Давай, Билли! Вот увидишь, до чего это доведет тебя и детей!»
Я ахнула от размера пакета с марихуаной, с которым он вынырнул на поверхность. Он поднял его высоко над головой и объявил: «Я не сделал ничего дурного! Врач назначил мне ее для лечения глаз! Это совершенно законно!» Он продолжил свою тираду, топая в ванную, красный от ярости, и начал смывать содержимое пакета в унитаз.
– Идите вы все к черту! Я просто ослепну, а вы все окажетесь на улице и будете подыхать с голоду!
– Если бы ее действительно назначил врач, тебе было бы все равно, что мама вызывает полицию! – настаивал Крис, оглядываясь на маму. Она не звонила ни в полицию, ни знакомым. Она никогда так не делала.
Крис вышел из комнаты, и я последовала за ним, довольная тем, что мы высказали свое мнение. После этого ссора утихла.
Когда спустя некоторое время мы рассказали об этом Шелли, она истерически смеялась над нелепостью всей ситуации. Я, со своей стороны, сосредоточилась на своей досаде, что мой отец злоупотребляет наркотиками, и однажды, а я была в этом уверена, его посадят в тюрьму. Крис отреагировал иначе. Его возмущало лицемерие родителей, а такое никогда не проходит бесследно.
Глава 3
В конце первого учебного года в старших классах я сидела на подъездной дорожке и вычесывала плотную шерсть Бака – мама сочла эту задачу критически важной, чтобы спасти наш пылесос от преждевременной кончины.
– Привет, Карин! – крикнула наша соседка Лора, проходя через двор.
Лора училась в том же классе, что и Крис, крутая старшеклассница. Она была немного полновата, вечно загорелая и очень красивая. Толстая синяя подводка для глаз всегда выглядела безупречно, а недавно она немного укоротила свои длинные светлые локоны. Большинство девочек пытались повторить образ Фарры Фосетт[7], но Лора не была из тех, кто подстраивается под общую массу в Вудсоне. Я уважала ее за это.
– Ну что, – она села рядом со мной и почесала Бака за ухом, – сегодня я отвезла твоего брата в школу. У него машина не завелась.
– О! А я все думала, почему «Датсун» до сих пор здесь. Как же он тогда доберется домой с тренировки по легкой атлетике? – спросила я, как будто Лора подрабатывала у него секретарем.
– Откуда мне знать? Энди, наверное, подбросит, – ответила она. Энди Хорвиц был лучшим другом Криса и постоянным спутником на треке.
– Это… послушай, – осторожно продолжила Лора. – Короче… мы ехали в школу и говорили о выпускном, о планах на лето. Я сказала, что сильно буду скучать по своему парню и обо всем таком, что нам хочется сделать до того, как я уеду в колледж. – Она взяла у меня щетку и принялась за живот Бака, а тот перевернулся на спину от восторга. – А Крис совсем притих, – сказала она наконец. – Так странно. Потому что он постоянно только и говорит о том, как сильно он хочет путешествовать. Короче, я спрашиваю, куда он собирается перед тем, как поехать в Эмори. А он так и молчит и просто смотрит в окно.
– Понятно… – Мне было интересно, к чему она клонит.
– Ну, наконец он поворачивается ко мне и плачет! И все, что он может сказать, это что чувствует вину, потому что оставляет тебя… оставляет тебя одну с ними. Что все это значит? Что за «они»? – Она перестала расчесывать Бака и ждала моего ответа.
– Я не знаю, – тихо ответила я.
– Он плакал, – повторила Лора.
– Ну, ты же знаешь, как сильно он любит эту машину, – предложила я. – Может быть, он просто слишком расстроился из-за того, что она сломалась? Или, может быть, они с Джули поссорились?
Лора прищурилась:
– Джули? Его девушка? Ты шутишь? Они никогда не ссорятся. Дело не в этом.
Я подобрала поводок и ошейник Бака.
– Мне нужно готовиться к выпускным экзаменам, – сказала я и покинула допрос.
Крис не делился со мной опасениями по поводу отъезда. Но это было и не обязательно: мы с Крисом могли обменяться взглядами или похлопать друг друга по плечу и точно понять, о чем думает другой.
Осознание, что он скоро уйдет, витало вокруг нас. Вся семья суетилась вокруг него. К концу учебного года обеденный стол ломился от углеводов – Крис готовился к последним соревнованиям по бегу по пересеченной местности. Он был полон решимости хорошо выступить на окружных и выйти на региональный чемпионат. Чтобы было интереснее, мама достала с полки книгу «Радость приготовления»[8] и приготовила несколько блюд по своим, импровизированным версиям рецептов. Так она изобрела новые вкусные варианты лазаньи, маникотти, равиоли – она была не из тех, кто экономит время на кухне с помощью полуфабрикатов. В период проведения самих встреч мы с мамой спешили встать на разных участках маршрута, чтобы передавать Крису стаканчики с водой, а папа стоял с секундомером и выкрикивал ему время. Для посторонних мы были дружной, сплоченной семьей. И в такие дни мы и правда были такими.
Выходные, в которые проходили спортивные мероприятия, заменяли семейные пешие походы в Шенандоа. Но когда Крис пробежал мимо меня, раскрасневшийся и мокрый от пота, я увидела, как на него снизошло то же сочетание решимости и умиротворения, которое я часто видела, когда мы вместе шли по тропе. «Во время бега в голове укладываются все мысли, – говорил мне Крис. – Я думаю обо всем, что меня так сильно злит, и это мотивирует меня двигаться вперед. Я не устаю. Мне всегда нужно больше времени, чтобы во всем разобраться. Даже в конце длинного забега я просто хочу и дальше бежать».
Я тоже вступила в команду по легкой атлетике, только не бегала на длинные дистанции. На самом деле я вообще не была таким уж прям бегуном. Тренеры были полны надежд, когда в регистрационном списке появилось имя младшей сестры Криса Маккэндлесса. Вскоре стало очевидно, что я не наделена его скоростью или выносливостью, и легкой атлетике не было суждено попасть в список тех школьных занятий, в которых я собиралась сделать себе имя. Тренеры относились ко мне вежливо, вопреки разочарованию. Для меня достижения в беге не имели значения. Я воспринимала его как очередное занятие, которое позволяло сбежать из дома. Мне никогда не хотелось соревноваться с Крисом. Я просто хотела быть похожей на него.
Несмотря на отсутствие духа соперничества в наших отношениях, я не могла не подкалывать Криса, когда превзошла его в единственном и неповторимом навыке – игре на валторне, похожей на мелофон в моем любимом направлении – маршевом оркестре. Крису не была близка регламентированная, военизированная культура игры в оркестре еще до того, как я приехала в Вудсон на соревнования. Сама среда раздражала его, а я тем временем преуспевала как в игре на инструменте, так и в соблюдении традиций. Мне нравилась структурированность и предсказуемость: маршируй сюда, затем сделай три шага туда, сыграй эти три такта. Мне нравилось наблюдать за тем, как наше успешное общение отражается в паттернах на поле. Для этого были нужны дисциплинированность и трудолюбие, и я быстро добилась успеха, став лидером в секции, а затем первым председателем, когда мы поменяли поле на сцену в симфоническом оркестре. Мне нравилось приносить домой трофеи и грамоты – они доказывали мою успешность, что родители должны мной гордиться.
Крису было наплевать на трофеи или почести, и все же он был ужасно хорош во всем. Он ставил перед собой высокие цели и достигал их, не испытывая давления от осознания, что от него зависят другие люди.
Пока я не хотела никого разочаровывать, он заботился лишь о том, чтобы не разочаровать самого себя. Он был скорее одиночкой, а мне нравилось быть частью команды. Он импровизировал, а я следовала правилам. Он дразнил меня за то, как я вписываюсь в общество, говоря, что я любимица дирижера оркестра, мистера Касагранде, но тут же подмигивал. «Но я горжусь тобой, Карин, – говорил он. – Ты и правда хорошо поработала».
Разница в подходах была заметна и дома. Крису хотелось бы чаще видеть моих родителей такими, как их видела я, – проблемой, которую можно решить, если просто сесть и рационально поговорить. Теперь, когда мы оба были старшеклассниками, физического насилия стало меньше – слишком большие, чтобы папа мог придавить нас коленом, слишком быстрые, чтобы он успевал нас поймать, и уже способные защищаться. К тому же, раз уж теперь мы могли помочь маме, издевательства над ней отошли у отца на второй план в отличие от словесных оскорблений, которые она продолжила слушать постоянно.
Теперь при каждой их ссоре Крис достаточно долго прислушивался, пока не понимал, что это все та же старая сцена, только с новым диалогом. Потом он разводил руками, говорил им, что они оба идиоты, и уходил. Я, с другой стороны, советовала родителям успокоиться, присесть и обсудить все рационально, попытаться добраться до сути спора и разрешить его. Если отец начинал угрожать физически, я требовала рассказать, чего он ожидает этим добиться. Я стала брачным консультантом. Крис был адвокатом по бракоразводным процессам.
Однако отцовская потребность в контроле все же иногда приводила к применению насилия, как это случилось однажды, когда он понял, что проигрывает Крису в споре. Приближалось лето, а с ним и школьный выпускной для Криса. Я сидела на диване в гостиной, просматривала ежегодники, которые мы в тот день получили в школе. Мама гладила папины рубашки. Мой приступ ностальгии по 1985/86 учебному году был прерван, поскольку вновь всплыла горячая тема для спора: летние планы Криса. Крису не терпелось отправиться в путь на своем «Датсуне» сразу после окончания школы, а папу бесило отсутствие логики в том, чтобы заранее составить план поездки и представить его на утверждение родителям.
– Как вы не поймете, что отсутствие плана это и есть мой план? – взмолился Крис. – Я не знаю точно, где я окажусь. В этом весь смысл – в свободе. Я был таким организованным в том, что касалось школы, спорта и работы – все было расписано и распланировано за меня. Я просто хочу вырваться из этой обыденности и какое-то время просто наслаждаться жизнью. Я на лету решу, куда отправиться дальше.
– Ты не покинешь этот дом, пока не сообщишь нам маршрут, где ты будешь находиться, неделя за неделей! – требовал папа. – Ты ведешь себя совершенно безответственно! Откуда мы вообще знаем, что ты вернешься и поедешь в колледж?
– Что? Как ты можешь называть меня безответственным? – возмутился Крис. – Было ли безответственно с моей стороны усердно учиться и получать хорошие оценки? Безответственно ли было с моей стороны работать на двух работах, чтобы заработать на колледж и накопить на эту поездку? А тяжелые тренировки перед последними соревнованиями по бегу по пересеченной местности? Разумеется, я еду в Эмори. Зачем мне было все это делать, если бы я не собирался туда ехать? Что я не намерен делать, так это расписывать все свое лето на бумаге, делать все предсказуемым и лишать себя шанса на приключения. – Он продолжил: – Если бы я и составил такой список, то он наверняка оказался бы липовым, просто чтобы тебя успокоить, и ты бы все равно ничего не узнал. Я бы попросту выбросил его, едва выйдя за дверь.
Трудно было что-то противопоставить логичным доводам Криса. Он терпеливо ждал ответа. Отец стоял и смотрел на него, не находя слов, выпучив глаза и раздувая ноздри. Краснота распространялась по его лицу, пока даже лысина не покрылась пунцовой краской. Крис, зная, что выиграл в споре, повернулся к отцу спиной и начал уходить. Отец отреагировал на поражение так быстро, что я не успела даже выкрикнуть предупреждение, как он занес правую руку, словно бейсбольный питчер, который готовится нанести последний удар в идеальной игре. Он рванул вперед и ударил кулаком в центр позвоночника, будто ожидая, что Крис тут же рухнет на землю.
Крис, ничуть не растерявшись, просто замер на месте. Несмотря на то что он был ниже ростом и худощавее, он находился во впечатляющей форме. Его превосходство в силе было не только физическим. Он увидел панику в папином выражении лица, медленно поворачиваясь к нему. Крис просто смотрел на него без всяких эмоций. На его губах промелькнула улыбка отвращения, затем он развернулся и медленно пошел наверх. Я его поняла. По мнению Криса, родители больше не стоили того, чтобы устраивать бунты. Вместо того чтобы кормить зверя, Крис решил отделиться от него.
Я сидела в стороне, выпучив глаза, когда он уходил. Мне пришлось заставить себя снова начать дышать. Его реакция – или ее отсутствие – на поведение отца в тот день стала победой для нас обоих. Папа посмотрел на меня, а затем сузил глаза, молчаливо предупреждая, что мне лучше не повторять ошибку брата и не дерзить ему. Я закатила глаза и вернула взгляд к страницам ежегодника. Не знаю, почему я не бросилась защищать Криса. Наверное, мне казалось, что ему не нужна моя помощь, хотя сама я часто нуждалась в его защите. Если бы в споре участвовала я, он бы никогда не позволил ему перерасти в драку.
Крис занимал огромное место в моей жизни. Меня окружал мощный, идеальной высоты голос Криса, когда он пел песни и играл на пианино; он красноречиво спорил о политике с друзьями и бился за нас обоих, когда дело касалось родителей. Я знала, что он хотел защитить меня и в то же время оставить мне достаточно свободы, чтобы я научилась делать это сама. Но он был той постоянной, без которой я не могла представить себе жизнь дома. Крис был не только моим защитником и сообщником. Он был моим лучшим другом.
Казалось, что родители никогда не могли точно прочитать Криса так, как другие. Всем, кто знал моего старшего брата, было ясно, что он не такой, как все. О его напористости ходили легенды. Из нескольких самых близких друзей Криса, пожалуй, никто, кроме Энди, не осознавал тонкого баланса между серьезностью Криса и его чувством юмора настолько хорошо, чтобы спокойно проверять эту границу. Однажды, когда он вез Энди и еще нескольких человек с тренировки по пересеченной местности, Энди подколол его и сказал, что как только Крис уедет в Эмори, он начнет за мной ухаживать. Сначала Крис просто улыбнулся и попытался отмахнуться. Всякий раз, когда Энди бывал у нас дома, он быстро заводил со мной разговор, просто чтобы вывести Криса из себя, но в этот раз его слова звучали настойчивее. Он предлагал несколько вариантов того, как это будет происходить. На этот раз, к удивлению самого Энди, Крис слегка перегнул. Крис ударил по тормозам и вышвырнул его из грузовика. «Не смей так говорить о моей сестре!» – сказал он на прощание. Только через несколько минут остальные пассажиры убедили Криса, что это просто шутка, и он вернулся за Энди, который шел по улице, теперь уже контролируя ухмылку.
Мне говорили: «Твой брат такой напряженный», – но его никогда не называли странным или что-то типа того. Все знали, что я буду защищать его точно так же, как он защищает меня. Но истина заключалась в том, что он не умел реагировать спокойно. Всякий раз, когда мы ходили в боулинг, он так злился, если мяч скатывался в желоб, что тяжело топал обратно с дорожки, а потом падал на пластиковый диван с такой силой, будто он вот-вот треснет под его стройным корпусом. Я смеялась и говорила: «Боже, бро. Это всего лишь игра! Не наказывай диван!» Он обычно отвечал: «Я не вымещаю разочарование на людях, поэтому злюсь на вещи». К себе он относился строже, чем к кому-либо еще. Он накалял воздух вокруг себя, и люди улавливали это, сами того не понимая.
Таким же он был и в романтических отношениях. Он не обсуждал такие вещи открыто ни с кем, кроме Джули, но его чувства к ней развивались на годы раньше, чем чувства большинства его друзей к своим девушкам. Эмоционально он на годы опережал сверстников.
Джули Карнс была на год младше Криса, миниатюрная и удивительно хорошенькая девушка. Ее сестра-близнец, Кэрри, встречалась с моим парнем Джимми до меня, и все они остались хорошими друзьями. Будучи все еще незрелой девятиклассницей, порой я не могла сдержать ревность к Кэрри, и Джули вежливо, но твердо напоминала, что мне не стоит влезать в эти подростковые разговоры. Она мне очень нравилась. Она была очень умна, у нее были красивые голубые глаза и потрясающая фигура – мечта практически любой девушки.
Крис застенчиво и неохотно приглашал Джули на свидания, но она видела, что нравится ему. Джули привлекали интеллект Криса и глубина в его глазах. Общему другу она призналась, что считает его симпатичным, прекрасно зная, что ему быстро об этом донесут. Но их осязаемая симпатия только разгоралась, пока он наконец не сделал шаг. Ничего не говоря, однажды он просто взял ее за руку, когда их дружеская компания сидела и болтала на трибунах. И они официально стали парой.
На первом свидании они пропустили типичный ритуал из кино и мини-гольфа, и вместо этого Крис пригласил ее на долгую велосипедную прогулку по парковым дорожкам штата до центра Вашингтона, где он повел ее на травянистый ковер Национальной аллеи. С видом на монумент Вашингтона и в окружении благоухающих вишневых деревьев в цвету он достал из рюкзака еду для полноценного пикника. Они пообедали сырами, фруктами и сэндвичами. На десерт он предложил ей печенье. В тот день он не пытался ее поцеловать, но позже она призналась мне, что ему явно этого хотелось. Они разговаривали – о трансцендентализме, экзистенциализме, концепции нелинейного времени, которую он бесконечно обсуждал. Они не говорили о кино, спорте или о том, кто с кем встречается в школе.
А еще они не говорили о наших родителях, да и не собирались. Крис никогда не говорил с Джули о нашей семье и не приглашал ее на ужин. Единственный раз она встретилась с нашими родителями, когда мама настояла на том, чтобы сфотографировать их вдвоем перед выпускным. Когда Джули расспрашивала его о наших родителях, он отмалчивался и становился угрюмым. Поэтому она перестала это делать.
В отношениях с Джули Крис лишь однажды позволил родителям вмешаться. На выпускной вечер он заехал за ней на папиной «пафосной лодке» – «Кадиллаке», который Крис ненавидел, отчего и дал такое прозвище. Еще он купил ей слишком дорогой, великолепный корсаж из орхидей и чуть не оторвал лепестки, пытаясь надеть его ей на руку. Он повел ее в «Черную орхидею», один из самых красивых ресторанов в округе, нежно держал ее за руку весь вечер и заказал для обоих телятину. Он много работал, чтобы заработать деньги на ужин и цветы. Но он впервые, надев дорогой костюм и приехав на «Кадиллаке», захотел признаться Джули, что наша семья хорошо обеспечена.
Вскоре после выпускного привязанность Криса к Джули стала еще сильнее. Он начал серьезно обсуждать с ней будущее, все то, что он хотел с ней разделить, включая путешествие на Аляску – его это увлекало с тех пор, как он в детстве прочел книги Джека Лондона. Он посоветовал ей прочитать «Зов предков» и описал приключения, в которые он хотел бы отправиться вместе с ней. Он сказал ей, что любит ее и скучает по ней, когда они в разлуке.
Этого оказалось слишком много, слишком рано, и Джули порвала с ним. Сидя в желтом «Датсуне» Криса возле дома своих родителей, она сказала, что хочет встречаться с другими людьми, что она просто не готова к таким серьезным отношениям, каких хочет он. Он сорвался на нее. «Ты реально такая же, как все остальные девушки, Джули! – сказал он ей со всей злостью. – Не могу поверить, что считал тебя другой!»
Но как только тирада стихла, он притянул ее к себе и крепко обнял. Целых пять минут он держал ее в объятиях. Потом он отпустил ее и больше никогда с ней не разговаривал.
Я узнала об этом только много лет спустя, когда Джули рассказала мне всю историю. Я никогда не задавала Крису вопросов об их отношениях – это было бы слишком странно. Но я заметила, что с ней он вел себя иначе, чем большинство парней со своими подружками. В его походке не было напыщенности, когда они гуляли вместе, он просто выглядел уверенным и довольным.
Так что я узнала о расставании Криса и Джули так же, как и все остальные, – из слухов. Мне даже не приходило в голову спросить его, расстроен ли он. Он был моим старшим братом, моей силой, и, конечно, с ним все было в порядке. С ним всегда все было в порядке. Единственный раз я заметила в нем слабость в детстве, после долгого дня на пляже. Ему было лет десять, и он только закончил длинную пробежку. Наперегонки с закатом, он был настолько полон решимости закончить песчаную гору в одиночку – замки из песка были слишком формальными, на его вкус, – что он не уходил, хоть ему и становилось холодно, и, дрожа, насыпал песок все выше и выше, пока высота его не устроила. Образ его трясущегося тела остается таким ярким: на нем был темно-синий купальный костюм с белой отделкой и ожерелье из ракушек. Он не жаловался на холод, но я видела, что у него стучат зубы, как и боль в его глазах. Мне было неловко видеть в нем хоть какую-то слабость. Мне было ужасно неприятно. Мне было неприятно осознавать, что ему некомфортно и что я не могу ему помочь.
Я начала обратный отсчет. Еще три недели с Крисом, потом две, затем выпускной и последняя семейная поездка в Колорадо, на этот раз на свадьбу Стейси.
Когда наши братья и сестры подросли и перестали так часто приезжать в Вирджинию, родители стали брать нас с Крисом в Колорадо в гости и часто возили кого-то из нас на горнолыжные курорты. В течение нескольких сезонов Шона и Шелли жили и работали в горнолыжном городке под названием Кистоун, убирали кондоминиумы и домики в перерывах между приемом гостей. Шона встречалась с сыном священника по имени Джим, которого я считала симпатичным с его короткими, выгоревшими на солнце светлыми волосами и темными усами. Однажды Шеннон, Крис, Куинн и я отправились покататься с Джимом. Мы с братьями научились кататься на лыжах в раннем возрасте и провели достаточно времени именно на этих склонах, чтобы наша чрезмерная самоуверенность не доставила нам неприятностей, а Крису нравилось, что рядом есть братья, с которыми можно порезвиться для разнообразия. Ребятам нравилось отыскивать свежий пухляк, пробираясь через обширные заросли деревьев от одной тропы к другой, и хотя мне казалось, что сердце подпрыгивает в груди при попытке угнаться за ними, я хотела держаться стойко, поэтому шла позади, все время задерживая дыхание, пока не выбиралась наружу, где они ждали меня по другую сторону высокой линии сосен и осин. Джим шел позади, чтобы убедиться, что у нас все в порядке. Он двигался, как опытный лыжник, и мне нравилось наблюдать за ритмом его легких движений, рассекающих снег. В какой-то момент, когда мы все остановились и обсуждали, куда ехать дальше, Джим заметил один подъем на склоне у крутого края. На горе было не так много людей, и Джим поспорил с нами, что сможет прыгнуть.
Он сказал ребятам спускаться дальше, чтобы проверить обстановку и убедиться, что тропа свободна. Когда они показали Джиму, чтобы он начинал, он воткнул палки и отпрыгнул в сторону, затем несколько раз скользнул лыжами из стороны в сторону, чтобы набрать скорость, и полетел вниз по склону. Он набрал максимальную скорость и взмыл в воздух, зависнув в воздухе, но тут я услышала жуткий вопль, в котором не было ни капли радости. Я не видела, где приземлился Джим, и не видела, что он продолжает двигаться вниз по склону. Куинн и Крис закричали: «Вот дерьмо!»
Шеннон посмотрела на Куинна и Криса, потом на меня и, поднявшись на гору, объявила совершенно будничным тоном, каким мальчики справляются с такими ситуациями: «Он не двигается. Похоже, он мертв». Я не видела глаз Шеннон через очки, чтобы понять, говорит ли она серьезно или нет, но Крис и Куинн быстро направили лыжи вниз по склону и помчались к месту, где лежал Джим. «Вот дерьмо! Мы убили парня Шоны!» – вырвалось у меня, когда я начала спускаться с горы.
К тому времени, когда мы добрались до Джима, он уже сидел и смеялся, хотя и обвинял нас в том, что мы пытались убить его, чтобы отвадить от сестры. Несколько лет спустя на свадьбе Джима и Шоны мы все согласились, что рады, что Джим выжил.
В знаменательный день Стейси отец Марсии пригласил маму и папу выпить перед церемонией. Его приглашение выглядело невинным, но как только все уселись, он устроил папе презрительный экскурс в прошлое. Напоминания о папином прошлом с Марсией привели маму в ярость, и к моменту прибытия в церковь родители сильно поссорились.
Стейси сияла и была прекрасна, когда стояла перед женихом Робом у алтаря. Он был очень умным студентом колледжа и даже казался мне немного чудаковатым. Его полное и нежное сердце хорошо подходило израненному сердцу Стейси. Он всегда был мил и внимателен к ней, замечал мелочи, которые могли омрачить ее улыбку.
С таким большим и сложным семейством, собравшимся в проходе, Роб держал Стейси за руку и смотрел ей в глаза, пока недоумевающий фотограф расспрашивал ее о том, кто куда идет во время семейной съемки. Роб положил руку на ее талию и притянул поближе к себе, когда была предпринята попытка сделать традиционную фотографию с родителями.
Напряженность захлестнула свадьбу, но Стейси держалась выше всего этого и не позволяла испортить ее день. Папа кричал на Криса, чтобы тот спел для гостей, но Крис не хотел выступать перед родителями в тот день. Мама дулась, все еще сердитая из-за встречи с отцом Марсии.
Такие масштабные семейные мероприятия предсказуемо вызывали дискомфорт. Желая сохранить легкость настроения, Сэм пронес на церемонию бутылку текилы, которую мои старшие братья и сестры передавали туда-сюда в перерывах между выходом на танцпол, чтобы станцевать польку. Мне нравилось смотреть, как дети Марсии веселятся и смеются. Подмечая то, как они подтрунивают друг над другом, я много размышляла о том, что они думают обо мне. С Крисом я меньше стеснялась. С ним я могла быть целиком и полностью самой собой. Когда торжество закончилось и я наблюдала, как Стейси и Роб прощаются с гостями, я думала только о предстоящем отъезде брата.
Как только мы вернулись из Колорадо, Крис уехал в летнее приключение на своем «Датсуне». Он сказал, что вернется как раз вовремя, чтобы собрать вещи и уехать в колледж в Эмори. Когда мы прощались, он долго обнимал меня, а потом посмотрел в глаза.
– Береги себя, – сказал он. После этого он уехал.
Сначала отсутствие Криса казалось чем-то нереальным. Когда я вошла в дом после его отъезда, все выглядело точно так же. Подушки на диване были разложены так же, как и раньше, а Бак по-прежнему дремал в том же углу. Но все стало другим. Между мной и родителями изменились отношения, и эти изменения были так же ощутимы, как если бы все стены и мебель выкрасили в красный цвет. Но у меня хотя бы был Джимми, и мне не нужно было беспокоиться о назойливых шутках Криса о том, что я слишком быстро влюбилась, или о его скептическом отношении к тому, что Джимми ожидает получить от этих отношений.
Джимми любил машины и плюс ко всему был рукастым парнем. Он ездил на черном «Шевроле Монте Карло» 1972 года, который сам отремонтировал. У моего отца, который тоже любил машины, в молодости был старый кабриолет GTO. Он ценил трудолюбие Джимми в качестве механика. Но он неоднократно предостерегал, что мне не видать успеха в жизни, если я не выйду замуж за человека достойной профессии с большой зарплатой. Как-то раз, когда отец захотел выпендриться, он решил оплатить нам с Джимми ремонт одной машины.
Джимми нашел кабриолет Stingray 1969 года, который прозябал в ветхом сарае, и мы вместе взялись за его спасение. Корвет достался нам недорого, потому что он был не на ходу и нуждался в капитальном ремонте кузова и покраске. Мы с Джимми занимались машиной каждый день все лето в гараже его дома, разбирая и обновляя ее двигатель, восстанавливая заднюю часть и четырехступенчатую коробку передач. Он проверил меня на знание запчастей, научил тому, как они взаимодействуют, и пришел к выводу, что я крутая девчонка, раз не боюсь грязной работы. Хотя мой интерес к автомобилям и возник из желания проводить с ним время, по мере восстановления «вета» я влюбилась в сам процесс возвращения к жизни того, что было сломано и испорчено. А уж его механика стала для меня просто находкой. Наблюдать за сборкой машины было все равно что соединить два моих любимых школьных предмета – математику и музыку – в осязаемой форме.
Однажды в конце лета я осталась у Джимми до позднего вечера. Мы возились с задним дифференциалом. Почти стемнело, когда Джимми отвез меня домой. Не успели мы переехать через холм на Уиллет-драйв, как я увидела старый желтый «Датсун» на подъездной дорожке.
– О боже! Крис дома! – Джимми едва успел остановиться, как я выскочила из машины. Я вбежала внутрь, поднялась по лестнице и вломилась в комнату Криса. Он так крепко спал, что даже не вздрогнул. Я тихо подошла к его кровати. Он сильно похудел и отрастил настоящую бороду, что придавало ему изможденный вид. Я задумалась, не так ли выглядел Иисус после того, как его распяли на кресте.
Позже в тот же вечер он рассказал мне о своих приключениях, пока распаковывал рюкзак. Он расставлял на столе консервы с обычными черно-белыми этикетками и рассказывал о том, как долго ехал на запад, о походах вдоль тихоокеанского побережья, о последнем походе по пустыне Мохаве, о том, как он разносил еду нуждающимся. Что это были за люди и как он их находил, я не знала, потому что была слишком занята банками, чтобы еще и о чем-то спрашивать. Никогда прежде я не видела ничего подобного. В этих упаковках не было ничего коммерчески привлекательного, ни броских лозунгов, ни запоминающихся картинок. Это была просто… еда.
Эта поездка была не из тех, в которые я бы хотела вписаться, для меня идеальный вариант путешествия после окончания школы – пить «Маргариту» на пляже во Флориде. Но меня совсем не удивляло, что Крис в одиночку отправился в путешествие через Мохаве, разнося еду людям, которые в ней нуждались. Просто в этом был весь Крис. Наши родители этого не понимали. Мама, конечно, тут же побежала на кухню и приготовила все, что только можно, чтобы откормить сына, но я не услышала фразы: «Мы так за тебя волновались». Вместо этого Крис выслушал лекцию о том споре с папой перед отъездом: «Кем ты себя возомнил, раз уехал, не сказав, куда именно? Ты сказал, что позвонишь, и не позвонил. Ты сказал, что вернешься в назначенный день, но так и не объявился до сегодняшнего дня».