Карин Жибель
Искупление кровью

У нее не было объяснения. Она просто хотела, чтобы Даниэль ударил ее. Со всего размаха. Так, чтобы она не встала. Чтобы страстно ее поцеловал. То или это – все равно. Но он не двигался с места.

– Ты не можешь вынести того, что между нами произошло, да? Видишь ли, я думал, ты достаточно взрослая, чтобы понять… Очевидно, я ошибался.

Нестерпимо. Даже эта фальшивая улыбочка не стерлась с губ.

– Заткнись! – заорала она.

– Это тебя мучает, Марианна? Что ты приятно провела со мной время?

– Ты сам веришь в то, что говоришь? Бред какой-то!

– Конечно! – подтвердил он с той же обидной улыбкой. – И что теперь? Ты меня испытываешь? Хочешь знать, как далеко ты можешь зайти? Что я готов вытерпеть ради тебя?

Явилась надежда. Вот сейчас он скажет то, что она мечтала услышать. Он в смятении, он страдает. Из-за нее.

Он догадался о том, что ее точит, он может это прекратить. Протянуть ей руку или оставить тонуть.

Я, наверное, рехнулась, честное слово! Почему было не придержать язык?

– Так вот, ты зашла слишком далеко, – продолжал Даниэль. – Если мы переспали, это не значит, что ты можешь вертеть мной или что я готов терпеть твои выходки. Ты для меня ничто. Всего лишь заключенная, одна среди сотен других.

Она опустила веки, скрывая боль. А он продолжал убивать ее своим холодом:

– Я не влюблен в тебя, если ты это хотела выяснить, затеяв дурацкую игру! Я могу без тебя обойтись, даже глазом не моргнув. Так оно, собственно, и будет.

Каждая его фраза – бандерилья. Не хватало только последнего удара шпагой.

– Конец нашим маленьким сделкам! Все, Марианна. Ты понимаешь? Ты больше ничего от меня не получишь. Признаюсь, я совершил ошибку. В чем раскаиваюсь, видя твою реакцию. По этой самой причине такое не повторится. Вот увидишь, ты привыкнешь обходиться без сигарет, даже без наркотика. Через несколько месяцев ты о них и думать забудешь. По крайней мере, я на это надеюсь, ради тебя…

На смену боли пришел страх, настоящий взрыв страха. Марианна бросилась в бой, хорошенько не зная, чего она хочет. Может быть, совсем не того, что предполагала, а вовсе противоположного. Она сама себя обрекла на худшее мучение. И все ради того, чтобы не выказывать, не признаваться! Все потому, что у нее была мечта. Но может быть, Даниэль берет ее на испуг: не в первый раз он этим угрожает. Марианна немного успокоилась.

– Ты не можешь так со мной поступить!

– Могу даже и похуже, – возразил он все с тем же ужасающим спокойствием. – Но я не такой уж и мерзавец. Что бы ты там ни думала…

Отступить, быстро. Хотя бы скарб спасти. Весь сценарий наперекосяк.

– Я и не говорила, что ты мерзавец, – прошептала она.

– Ну, приехали!

– Я сильно разозлилась, была вне себя!

– И что? Думаешь, ты имеешь право срывать на мне свою злость? Бросать мне в лицо худшие оскорбления и оставаться безнаказанной? Вот уж нет! Ты затеяла игру и проиграла.

– Ты не можешь так поступить со мной! – кричала она.

– Могу, Марианна. Можешь поставить крест на наших былых отношениях. Даю тебе слово. Ты ничего больше от меня не получишь. И когда на тебя снова накатит, зови кого-нибудь другого. Потому что я больше не приду.

Даниэль направился к двери, а Марианну охватила паника. На сей раз он не блефовал.

– Посидишь здесь до утра… Так будет лучше.

– Не имеешь права меня оставлять тут на ночь! Тут даже койки нет!

– Поспишь на полу. Не хочу, чтобы ты выместила зло на сокамернице…

– Погоди! – взмолилась Марианна. – Погоди! Не уходи!

Свет погас, дверь с грохотом закрылась. Стоя у стены, со скованными запястьями, Марианна вглядывалась в темноту. Погребенная под лавой злосчастья. Брошенная.

Но что же я натворила? Что на меня нашло? Я что, спятила? Достаточно было промолчать. Сказать ему «спасибо».

Марианна осторожно уселась у стены. Теперь можешь хныкать. Никто тебя не увидит, никто не услышит. Можешь рыдать над своей судьбой. Над своими выкрутасами и всем прочим. Всегда и во всем сама виновата. Всегда. Всегда все делаю наперекор. Все разрушаю. Зачем я мучила старика? Зачем стреляла в патрульных? Зачем изуродовала охранницу? Зачем? Что я такое?

Она молча заплакала, уткнувшись лбом в колени. Минуты тянулись долго, возвещая ночь, полную ужаса. Мне не выстоять без его помощи. Я умру. В страшных мучениях.

Я хотела одного: пусть бы он сказал, что это и для него имело значение. Я бы могла это хранить в самой глубине. Я выставила себя на посмешище. Как никогда. Выказала слабость как никогда. Потеряла то немногое, что имела.

Заслышав шаги в коридоре, Марианна подняла голову. Дверь заскрипела, в камеру ворвался свет. Это он. Он вернулся. А ей даже не вытереть слез. Хотя так хочется их скрыть.

– Забыл расковать тебя, – буднично произнес он. – Встань, сниму наручники.

Марианна не двинулась с места, глядя на него с трогательным сокрушением. Нужно было использовать эту последнюю возможность. Но Даниэль казался таким же равнодушным, как тюремные стены.

– Я извиняюсь, – пролепетала она с почти непомерным усилием.

– Вставай! Иначе останешься скованной на всю ночь.

– Я попросила прощения…

– Я понял. Но мне все равно. Слишком поздно. Я пришел не затем, чтобы тебя слушать.

Марианна встала и повернулась к нему спиной.

Когда наручники были сняты, она развернулась и посмотрела ему в лицо с молчаливой мольбой.

Но он, казалось, даже ее не видел. И уже уходил.

– Погоди!

Ключ в замочной скважине. Гаснет свет.

– Пожалуйста, Даниэль!

Марианна впервые произнесла его имя в полный голос. Он уже держался за дверную ручку.

– Чего ты еще хочешь?

Она с облегчением вздохнула. Может быть, у нее еще остался шанс.

– Просто поговорить… Пожалуйста!

За несколько секунд два раза произнести «пожалуйста»: личный рекорд! Даниэль оценил это и обернулся. Она и в полутьме различала его торжествующую улыбку. Марианна глубоко вздохнула:

– Прости, что так говорила с тобой.

– Нетрудно, да? Нападаешь, а когда видишь, что дело плохо, просишь прощения.

– Думаешь, просить прощения легко? По-моему, нет ничего труднее…

– Ты боишься, что я тебя оставлю изнывать в нищете! Боишься ломки, а, Марианна?

– Все верно. Но ведь это тебе и нравится, правда? Что я у тебя под контролем.

Он не ответил. Незачем подтверждать ее правоту.

– Я хочу, чтобы… чтобы все было как раньше.

Она ненавидела себя за то, что так низко пала. Что приходится так жестоко уязвлять собственную гордость.

– Ты хочешь? Но почему я должен этого хотеть? Если для того, чтобы терпеть твои выходки и твои оскорбления, овчинка не стоит выделки!

– Я больше не буду, – пообещала она.

Он принялся мерить шагами камеру, ключи и наручники, прикрепленные к поясу, звякали, будто отбивая ритм какого-то адского танца.

– Я все-таки хотел бы понять, откуда такое неприятие, почему ты так на меня взъелась…

– Потому что я тебя ненавижу, – отвечала она, потупив взгляд.

– Хорошая причина, в самом деле! Вот только я не верю ни единому слову.

Теперь лучше выложить карты на стол. В ее положении это уже не так страшно. Ей больше нечего терять. Даже гордость она предложила по сходной цене всякому, кто больше заплатит.

– Ты прав… На самом деле какая там ненависть! Но я немного дезориентирована после той ночи…

– Это я как раз могу понять… Долго же ты тянула с признанием!

– Я сама не знаю, что чувствую, это так запутанно…

– Вот бы и поговорила со мной об этом, вместо того чтобы нападать!

– А сам-то? Смотри, как меня отделал!

– Ты получила по заслугам! У тебя здесь не больше прав, чем у других заключенных! Ты меня провоцируешь – я отвечаю! Логично, а?

– О’кей, я извинилась… Чего ты еще хочешь?

– Я? Да ничего, Марианна! Это ты хотела поговорить. Так давай! Изливай душу!

– Это… правда, что ты недавно сказал? Что… я ничего для тебя не значу…

Он казался таким уверенным в себе. Будто каждым взглядом, брошенным на нее, втаптывал ее в грязь.

– Да, правда. Жаль, если для тебя это проблема.

Он ко всему вдобавок сует ей прямо в морду свое сочувствие! Марианна присела на пол, не в силах уже стоять на ногах.

– Ты решила, что я в тебя влюблен, да?

– Нет! Но… хотя бы… после того, что было… что я для тебя – не то, что другие…

Даниэль скрыл волнение за своей обычной улыбкой:

– Ты сейчас говоришь о чувствах или мне это снится?

Марианна сжала кулаки, стиснула зубы, готовая принять очередной удар. Даниэль нагнулся к ней. Они едва различали друг друга в слабом свете, проникавшем из коридора.

– Скажем, ты мне нравишься, Марианна. Я тебя нахожу горячей штучкой. Но это все. Ничего больше.

Горячая штучка. Хуже не придумаешь. Он ведь не случайно так сказал. Почему такие слова стало невыносимо слушать? Почему она отдала этому мужчине все, что у нее было? Почему ей от этого так больно?

– Понятно! – проговорила она хриплым от обиды голосом.

Даниэль присел рядом. Марианна сдерживалась, как могла, но слезы скоро выдадут ее, ждать недолго. Катастрофа, худший кошмар. Сценарий, обратный тому, который она задумала. Он – безразличный, жестокий. Она обнажается до конца. Величайшее несчастье. Самое горькое поражение.

– Ты что-то пытаешься дать мне понять: что именно? – спросил он более мягким тоном.

Ниже опускаться она не желала. Пора было выпустить когти.

– Ничего! – взорвалась она. – Просто хочу и дальше иметь сигареты и наркоту!

Даниэль положил ей руку на бедро, она вздрогнула. Осушила первую волну, хлынувшую из глаз. Он не мог ничего разглядеть, это главное.

– Тебе больно, потому что ты ждала от меня чего-то другого… Что ты чувствуешь? Скажи, не стесняйся…

Когда же наконец он перестанет мучить ее?

– Ничего я не чувствую! – закричала она.

– Вовсе ни к чему вопить.

– Я просто хочу получать сигареты, на остальное плевать!

– Ну разумеется! В любом случае, раз это приводит тебя в такое состояние, в следующий раз я устрою так, чтобы ты не слишком задирала нос!

Марианна резко сбросила его руку с бедра. И все-таки она победила. Он сказал: в следующий раз. Но победа изрядно отдавала горечью.

Даниэль зажег сигарету, она умирала от желания тоже покурить. Но он сунул пачку обратно в карман.

– Я хочу подняться наверх! – потребовала она, вставая. – Ты не имеешь права держать меня тут всю ночь!

– Да ну? Ты хочешь? Можно, я хотя бы докурю, а?

Он еще и издевался. Марианна нашла то, что искала. Повод ненавидеть. И это еще не конец. У него все козыри на руках, широкий выбор.

– Ты хотела, чтобы я остался, да? Я не в твоем полном распоряжении, мадемуазель де Гревиль! А еще ты мне сейчас возместишь моральный ущерб…

Она снова вытерла слезы – слезы ярости.

– Размечтался!

– Предпочитаешь ночевать в этой дыре?

– Говнюк!

Он захихикал, будто зашлепал по болоту, утопая в грязи.

– Предупреждаю: если не дашь мне то, чего я хочу, будешь долго ждать следующего подношения! И если мои подсчеты верны, у тебя почти ничего не осталось…

Она ходила кругами по камере, чувствуя всю глубину своего унижения.

– Что осталось-то, если разобраться? Початая пачка сигарет? Наркоты, конечно же, нет… Скоро станет совсем невтерпеж… Тогда ты станешь валяться у меня в ногах! Умолять! Плачевное будет зрелище, но, думаю, мне понравится.

– Ты в самом деле сволочь!

– Но ведь таким ты меня и любишь, Марианна!

Ее замутило.

– Иди ты на хрен! Меня от тебя тошнит!

– Тем хуже, красавица! Но не вздумай звать меня, когда наступит ломка.

Он растоптал окурок и тоже встал. Похоже, ничуть ее не боялся. Такое трудно стерпеть. Все боялись ее, когда она поднимала крик.

– Ты в самом деле последнее дерьмо! – процедила она сквозь зубы. – Когда-нибудь я сдеру с тебя шкуру!

– А тем временем переночуешь здесь. Кстати, Моника предупреждала меня, что снова расплодились крысы!

Он знал, что Марианна их боится до дрожи.

– Я закрою решетку, дверь запирать не стану… Так они смогут прийти и составить тебе компанию!

Желание убить, чтобы умерить боль. Разодрать в клочья кого-нибудь или что-нибудь. Вдавить пальцы в трепещущую плоть. Она бесновалась, он ликовал. Сомкнулись стальные челюсти капкана. Уступить или медленно агонизировать. Такова дилемма. Ведь он, как всегда, сдержит слово.

– Спокойной ночи, милая!

Марианна преградила ему дорогу, встав перед дверью.

– Не хочешь, чтобы я уходил? – продолжал он насмехаться.

Она не ответила. Выбора нет. Он побеждал по всем фронтам.

Даниэль притиснул ее к решетке, запустил руки под свитер. Без позволения. Горькая обида… Молчание, конечно, знак согласия. Он бы не тронул ее без приглашения. Даже не выраженного в словах. Это означало, что он все-таки ее боится. Смехотворное преимущество, позволившее ей встретить лицом к лицу испытание, которое ее ожидало. Вся застыв с головы до ног, она убрала защиту. Даниэль немного отступил.

– Раздевайся, – сухо приказал он.

Все еще хуже, чем она боялась. Но лучше покончить с этим поскорее. Даже если она предпочла бы умереть.

Представь, Марианна, как ты будешь жить без дури и без сигарет. Это ничего. Это быстро закончится. Какой-то несчастный миг, вот и все. Это не важно… Она сняла свитер, холод обдал ее своим дыханием, вцепился всеми зубами. Глаза начальника сверкали в полутьме, Марианне хотелось их выцарапать. Потом она сняла джинсы, кроссовки. На ней мало что осталось. Скоро не осталось ничего.

Даниэль грубо развернул ее к решетке, притиснул лицом к стальным прутьям. Держал за руки, прижимал к леденящей стали. Нарочно бередил раны. Но потом стало еще хуже. От боли у нее вырвался крик. К великому ее отчаянию.

Не показывай ему, как ты страдаешь, Марианна! Он и так до невозможности гордится собой!

Без дури и без табака будет сущий ад.

Но разве здесь и сейчас что-то другое?

Каждый рывок раздирал ей сердце, отдавался в мозгу. Одна мысль преследовала ее: почему я вынуждена быть шлюхой в грязном карцере? Потому что я их всех убила. Потому что я этого заслуживаю.

Нет! Нет! Я не заслуживаю такого! Такого не заслуживает никто…

Казалось, это никогда не кончится. Вечное проклятие. Она никогда от этого не избавится. Он не остановится никогда… Но он поневоле остановился. Излился в нее. Он ведь не дьявол, просто мужчина. Мгновение оставался неподвижным, навалившись на нее всем своим весом. Утомленный наслаждением. Потом отпустил ее руки, но она так и осталась распятой на своей голгофе. Будто бы он все еще продолжал. Даниэль застегнул ремень, подобрал одежду Марианны, бросил ей в лицо:

– Одевайся.

Глаз с нее не сводил, полный нестерпимого самодовольства. Ты выиграла, Марианна! Ничего себе победа… Он закурил, а она надевала на себя свои шмотки. Даниэль ничего не упустил, насладился каждым мигом.

– Ладно, пошли, – сказал наконец.

Сохраняй достоинство, Марианна. Но как сохранишь достоинство после такого? И все-таки она высоко держала голову. Хотя черная, грязная волна и захлестнула ее. Так, что почти прервалось дыхание. От резкого света в коридоре ее хрупкая маска едва не распалась на тысячу кусков. Еще несколько минут продержалась, скрывая под собой руины напрасно погубленной жизни.

Даниэль придержал ее. Последняя пытка, его усмешка, до омерзения жестокая. Почти нечеловеческая.

– Ну вот! Теперь у тебя есть веская причина ненавидеть меня. Ведь ты этого хотела, да?

Она вырвалась, пошла вверх по ступенькам, облачившись в то, что еще оставалось от ее гордости. Цеплялась за железные перила, чтобы не упасть. Трудно идти, когда тебе отпилили ноги. Но главное, единственно важное – не плакать. Если придется, она продолжит путь на коленях. Потом – ползком.

Ничего не выказывать, ни в чем не признаваться. В том, что ей больно, до смерти больно.

Даниэль шел впереди, она смотрела в его широкую, мощную спину. Даже и не хотела уже всадить в нее нож. Хотела лишь в одиночестве отдаться на волю прилива, захлестнувшего ее. На верхней площадке Даниэль проверил, свободен ли путь.

Моника храпела в комнате отдыха. Он схватил Марианну за руку, повел к сто девятнадцатой. Каменные лица, ледяные взгляды. Даниэль крепко стиснул ее запястье.

– Вот видишь, мне очень легко причинить тебе боль, – прошептал он.

– Вижу. Ты придешь в понедельник вечером? – спросила она тусклым голосом.

– Конечно приду… Я держу слово. И потом, ты все-таки права: с тобой так хорошо, зачем лишать себя удовольствия?

– Ладно.

То, что она не противилась, его немного удивило, даже слегка испортило пьянящее ощущение победы. Он осторожно открыл дверь, Марианна вошла. Вздрогнула, когда ключ вонзился в замочную скважину. Мадам Фантом, грубо вырванная из своего химического сна, приподнялась на койке:

– Марианна? Как ты?

– Ничего. Спи.

– Где ты была?

– У меня нет охоты разговаривать! – огрызнулась она, вкладывая последние силы. – Так что спи и забудь обо мне!

Эмманюэль вновь повалилась на подушку. Марианна прислушивалась к малейшему шороху. Через минуту ровное дыхание сокамерницы показало, что та опять впала в кому. Марианна взяла сигарету. Встала под открытым окном, держась за стену, чтобы не упасть.

Теперь можно было позволить бушующей тьме завладеть сознанием. Захлестнуть всю камеру целиком. Сорвать маску с лица.

Даниэль растянулся на старой раскладушке, стоявшей в углу его кабинета. Закурил, глядя в потолок, покрытый трещинами. Странное ощущение. Как будто выпил лишнего. Слегка охмелел. Наслаждение, конечно. Такое сильное… Он пытался смаковать свой триумф. Как он показал, кто сильнее. Кто вожак стаи. Как заставил ее замолчать. Покориться.

Но что-то мешало. Что-то отравляло победу. Что-то толкалось внутри, в самой глубине.

Вооружившись фонариком, он выбрался в коридор. Ощутил странную необходимость. Увидеть, как она спит. Успокоить себя. Перед сто девятнадцатой помедлил, заколебался. Странное предчувствие, будто стоит ему открыть глазок, как в лицо ему бросится какое-то чудище. Однако следовало поторопиться. Моника скоро отправится в ночной обход. Он осторожно отодвинул заслонку. Ничего не увидел в кромешной тьме. Но услышал звуки, от которых стеснилась грудь.

Еле слышный, сдавленный плач, стоны умирающего зверя.

Он наставил фонарик, нажал на кнопку…

И тотчас же отрезвел. Даже затаил дыхание, завороженный страданием, терзающим взгляд.

Марианна, повернувшись к нему спиной, стояла на коленях под окном, лицом к стене; голова ее почти касалась пола. Одной рукой упиралась в бетон, другой зажимала рот, сдерживая рвущийся крик. Тело, такое знакомое, все во власти стихийных, из земли идущих толчков. Комок измученной плоти.

Он погасил светящийся луч, быстро закрыл глазок. Может быть, она повернула к двери истомленное лицо. Он, по крайней мере, избежит ее взгляда. Ему пришлось на несколько минут прижаться к стене, чтобы восстановить дыхание. Зазвонил будильник Моники, он поспешил к своему кабинету, чтобы избежать встречи. Запер дверь на два оборота, рухнул на раскладушку. Слышал, как охранница начинает обход. Она увидит, как плачет Марианна. Но ничего. Моника пройдет мимо.

Но он видел одну только Марианну. Невозможно стереть этот образ. Он поспешно закурил. Сделал затяжку, выпустил дым в потолок, будто это могло его сделать слепым и глухим. Согнувшись пополам, поджав под себя ноги, Марианна раскачивалась назад и вперед. Здесь, перед его глазами. Он заплакал. Вместе с ней, в унисон.

Прижать бы ее к себе, тогда бы их слезы смешались.

Да, Марианна, ты угадала. Ты для меня не то, что другие. Но я никогда бы не смог тебе в этом признаться. Не хватает смелости. Да и права такого у меня все равно нет.

Он пытался думать о своих детишках, об их матери. Совсем недавно казалось, будто он дорожит ими больше всего на свете. Но теперь у них у всех было лицо Марианны. Он закрыл глаза: стало еще хуже. Даниэль видел перед собой ее затылок, белую шею, плечи, в то время как он… Нестерпимо. Низ живота пронзила боль, будто от удара кинжалом.

Даниэль отвернулся к стене, сжав кулаки. Забарабанил неистово по матрасу.

Ни смелости, ни права.

Это пройдет, как и все остальное. Затянется, как все раны. Лишний шрам, чтобы лелеять его. Это забудется, как все ужасы, которых он навидался.

Она сама напросилась, сама пробудила во мне это скотство. Я ведь отказывался продолжать.

Годы в тюрьме меняют человека. Превращают его в чудовище. Учат боли. Потом равнодушию.

Она всего лишь преступница. Убийца.

Сигарет больше не было, и он улегся. Через несколько минут заснул.

Марианна уже давно приникла лицом к полу.

Суббота, 28 мая, 7:00

Дверь открылась, пропуская Дельбек, а за ней – арестантку, развозящую завтрак.

– Доброе утро, дамы!

Пока мамочка ставила тарелки, Моника подошла к Марианне, простертой у стены.

– С вами все в порядке, мадемуазель де Гревиль?

Марианна глянула на нее ошалело. Будто одержимая.

– Вы не спали? Вы плохо себя чувствуете?

– Нет. Как раз очень хорошо.

– А… Тем не менее ночью у вас был неважный вид.

Марианна поднялась, держась за стену, пряча руки за спиной. Ее все еще шатало.

– Это пройдет, надзиратель, уверяю вас! Но спасибо, что беспокоитесь.

– Так положено, мадемуазель…

Мадам Фантом очнулась от грез, навеянных транксеном; охранница перешла в следующую камеру, а Марианна рухнула на пол. Эмманюэль выбралась из своего логова и склонилась над ней.

– Марианна?

– Отстань…

– Что с тобой было вчера вечером?

– Сказала, отцепись!

– Не стоило бы говорить со мной таким тоном!

Марианна вскочила на ноги, сама удивившись стремительности движения. Мадам Фантом мгновенно попятилась.

– Ты со мной не заговариваешь, ты даже не глядишь на меня! Если подойдешь, я набью тебе морду…

– Но… Что это с тобой такое?

– Заглохни!

Марианна толкнула створку, вцепилась в раковину, лицом к лицу со своим отражением. Ужасающе. Хорошо еще, что она хоть с трудом, но узнала себя. Быстро залатать маску. Вооружиться. Наточить сабли, зарядить стволы. Пробудить в себе монстра! Он недалеко ушел, все время здесь, в своей норе, зализывает раны. Она наполнила раковину холодной водой, погрузила туда голову. Держала там, пока не начала задыхаться. Ночью ей даже не достало сил подмыться. Теперь она растирала промежность яростно, до крови.

– Мне нужно пописать! – раздался за перегородкой умоляющий голосок.

– Отзынь! Сходишь под себя!

Марианна оделась, медленно, в такой-то тесноте. Потом снова уставилась на себя в зеркало, глаза в глаза. Почему я все еще здесь? За что сражаюсь?

Расплачиваюсь. За тех, у кого больше нет ничего. Тех, у кого я отняла жизнь. Или желание жить.

Чувствуя, как многотонный груз наваливается ей на плечи, она стукнула кулаком в стену и снова посмотрелась в зеркало. Мне не оставили ни малейшего шанса, вычеркнули из списка. Из их мира… Но я все еще существую. Я – Марианна. Никто не может меня победить. Слишком много радости им доставит, если я прекращу бой, поддамся, не дождавшись конца! Нет, я не доставлю им такого удовольствия. Меня заточили потому, что боятся меня, того, что есть во мне. И я продолжу внушать им страх. Пока живу, буду угрозой, колючкой в ноге, неизлечимой болезнью.

Она наконец улыбнулась. Маска будто влитая. Монстр опять на ногах, одетый в броню. Готовый наносить удары.

Марианна вышла из туалета, Эмманюэль ринулась туда.

Сев за стол, перед своей тарелкой, Марианна закурила. Желудок скручивало от одного вида хлеба. Но она выпила эрзац-кофе: хотелось чего-то горячего. Она окоченела, и холод шел изнутри.

Мадам Фантом подхватила свой завтрак и поднялась наверх, в укрытие, а Марианна спокойно курила. Но вдруг подскочила, бросилась в уборную. Как раз вовремя: ее тут же вывернуло наизнанку.

Эмманюэль заткнула уши, чтобы не слышать. Ей ни за что не выжить в этом аду. Она оглядела стены, ее окружавшие. Такие тесные. Решетки, колючая проволока. На вышке – часовой с ружьем. И разноцветные пилюли под подушкой. Избавление. Но она вспомнила слова Марианны. Ты не имеешь права, ты нужна твоему сыну. Тома. Первые слезы этого утра пролились, пока Марианна корчилась над унитазом.

Над тюрьмой вставало солнце.

Даниэль открыл глаза. Позже, чем следовало по графику. Схватился за пачку сигарет. Пустая. Дерьмо! Он встал, удрученный. То же бремя, что и накануне, было легче сносить, поскольку он отдохнул ночью. Даниэль спустился в раздевалку. Там его ждала непочатая пачка сигарет, а также горячий душ, без ограничений, вволю. Он простоял под душем двадцать минут. С полотенцем вокруг талии встал перед рядом умывальников. Пощупал подбородок, прикинул, не побриться ли. Нет, женщины не должны видеть следы побоев у него на лице. Жене не понравится, да и ладно. Через неделю он сбреет щетину.

В раздевалку вошел молодой охранник. Недавно поступил в мужской блок. Двадцать пять лет, бакалавриат, диплом пятого уровня. Обречен пожизненно трудиться за зарплату чуть выше минимальной.

– Доброе утро, шеф!

– Привет, Людо…

– Бороду отращиваете?

– Ага… Хочется чего-то нового… А у тебя как дела?

– Неплохо, неплохо…

Он не умел врать. И не подходил для такой работы, Даниэль это сразу понял. Слишком ранимый, легкая добыча для хищников.

– Справляешься?

– Да… бывают трудные дни, но…

– Как-то надо зарабатывать на хлеб, верно?

– Именно так! – подтвердил парень, печально улыбаясь. – Но, надо признаться, к этому трудно привыкнуть… Там такая скученность… Они буквально друг у друга на головах!

– Ну, это старая песня!

Новым как раз было то, что салаги проходили подготовку четыре месяца вместо восьми. Шестнадцать коротких недель перед тем, как их выведут на арену, на съедение львам. Тем, кто переполнял клетки. А также тем, кто имел от этих клеток ключи.

– Вчера была свалка в коридоре, после прогулки… Все набросились на какого-то беднягу. Он был не в себе, знаете ли… Даже не понимаю, почему он сидит в тюрьме… Его место в психушке.

– Как и многим из наших парней! Что ему сделали?

Людо хлопнул дверцей своего шкафчика.

– Пытались отрезать яйца… Пришлось его отправить в больничку.

– Паршивое зрелище, а? – заметил Даниэль.

– Да уж, что говорить… С девчонками, должно быть, легче…

– Не обольщайся! Они бесятся не хуже мужиков, знаешь ли… В целом ведут себя поспокойнее, это правда. Но если закусят удила – берегись! Их труднее призвать к порядку. Когда мужик видит, как подходят три вооруженных охранника, он, как правило, унимается. А девчонка, если разойдется, не боится ничего!

– Неужели? – изумился молодой надзиратель.

– Говорю тебе! Вот вызовут тебя для подкрепления в женский блок, сам убедишься.

– Особенно если нужно будет усмирить Марианну де Гревиль! – рассмеялся Людо.

– Ты уже наслышан о Марианне?

– О да! Говорят, если она заведется, ее можно удержать только вчетвером! Говорят даже, что директор выдал вам электрическую дубинку специально для нее! Она что, атлетка?

– На вид не такая и мощная! – отвечал Даниэль с улыбкой. – Даже не скажешь, что она была когда-то чемпионкой по карате. Крутая девчонка! Круче большинства парней… Даже сорок дней в карцере ей нипочем.

– Вот это да… Она хорошенькая?

– Недурна…

Почистив зубы, Даниэль надел чистую униформу. Наконец-то почувствовал себя в силах встретить новый день в тюрьме. Попрощался с молодым коллегой, про себя пожелав ему как можно скорее сменить работу. Поднимаясь наверх, столкнулся с первой группой женщин, которые спешили к душевым в сопровождении Жюстины.

Он поздоровался с арестантками, те ответили хором:

– Доброе утро, начальник! Не хотите пойти с нами в душ?

Он улыбнулся и продолжил свой путь. Проходя мимо сто девятнадцатой, отвернулся. Срочно требовалось выпить кофе. Чтобы смыть последние следы.

8:30 – камера 119

Эмманюэль удалилась в «ванную комнату класса люкс».

Марианна, растянувшись на койке, наслаждалась краткими мгновениями одиночества. Она себя чувствовала лучше. Более чистой. Снова в броне. Дверь камеры открылась, ее охватил страх.

Но это была всего лишь Жюстина.

– Доброе утро, Марианна. Как ты?

– Хорошо.

– Я принесла тебе кое-что, – шепнула охранница, протягивая пластиковый пакет.

Марианна трепетала, как ребенок, разворачивающий подарок на Рождество. Дезодорант, душистое мыло, крем для депиляции, черная футболка и несколько пробников с духами.

– Класс! – обрадовалась она.

– Всегда пожалуйста.

Жюстина рисковала местом. Марианна об этом знала. Она чмокнула охранницу в щеку, с несколько чрезмерным пылом. Жюстина рассмеялась, чтобы скрыть неловкость.

– Как твои болячки?

– Очень хорошо, к несчастью.

– Пойдешь сейчас на прогулку?

– Да. Пожалуй, пойду…

Эмманюэль вылезла из своей норы, Марианна спрятала пакет под матрас.

– Здравствуйте, мадам Оберже. Как вы себя чувствуете?

Мадам Фантом пожала плечами и снова залезла на койку, досыпать после антидепрессантов.

– Марианна, ты не выйдешь со мной на минутку? Нужно поговорить…

Заинтригованная, та вышла следом за надзирательницей в коридор.

– Уверена, что с тобой все в порядке? – обеспокоенно спросила Жюстина. – Моника говорит, ты проплакала всю ночь, а вечером у тебя был припадок…

– Со мной все в порядке, – отрезала Марианна безапелляционным тоном.

– Но что все-таки произошло?

– Ничего особенного, не стоит и говорить.

– Ладно, как хочешь… Я… А как дела с сокамерницей?

– С сокамерницей?

– Надеюсь, ты не станешь и впредь изводить ее…

Марианна закусила губу, понурила голову. Какой стыд, опять. И фраза, навсегда запечатлевшаяся в мозгу. Маленькая дрянь, которая рада измываться над бедной беззащитной женщиной… Думаю, это называется трусость. Худшее из оскорблений. Марианна знала за собой множество недостатков. Но трусость…

– Я тебя разочаровала, да? – сконфуженно прошептала она.

– Ну… Я от тебя такого не ожидала, надо признаться.

– Просто… Просто мне трудно снова находиться с кем-то в одной камере… Невыносимо.

– Это я могу понять. Но мадам Оберже тут ни при чем.

– Да уж…

Жюстина вздохнула:

– Еще я хотела сказать, что занялась твоей записью.

– И что? – спросила Марианна с надеждой.

Она попросила Жюстину записать себя в разные программы: карате, бодибилдинг, живопись. Она никогда не рисовала, но выбор был ограниченный. Акварель или шитье. Она все же предпочитала иголке кисточку! Еще она ходатайствовала о предоставлении ей возможности работать внутри тюрьмы. Так она могла бы приобретать по паре-тройке вещичек в месяц. Она уже видела у себя плеер, диски. Или маленькую электрическую плитку, готовить чай. Или даже какие-то обновки. И дурь… Конец поставкам.

– Ты в листе ожидания, – объявила Жюстина.

Марианна не сумела скрыть разочарования. Мгновенно развеялись мечты.

– Ерунда все это! Просто они не хотят меня, только и всего!

– Нет, Марианна. На всех заключенных не хватает работы, и в мастерских немного мест… Но твоя очередь придет, потерпи.

– Ты права! Куда мне спешить! Времени у меня хоть отбавляй!

– Я не это хотела сказать… Я буду только рада, если тебе дадут работу, сама знаешь. Даже если за нее платят гроши, тебе будет чем заняться. И ты сможешь купить себе какой-то минимум вещей, даже питаться получше!