Канта Ибрагимов
Детский мир

– Пришла, – уже входя в жилище, с легким недовольством ответила женщина, а потом мягко, будто извиняясь: – Мы обе на работе задержались, думали зарплату дадут. Тебе б обувку, одежку купили бы.

Женщина в темноте обо что-то ударилась, кротко простонала, чиркнула спичкой, следом второй, зажигая керосиновую лампу. Сразу стало светло, чуточку легче.

– Вы проходите. Пальто пока не снимайте, сейчас печь растопим, – обратилась она ко мне и сразу же принялась обихаживать мальчика, усадив его на старый, видавший виды большой скрипучий диван.

– Смотри, весь промок, – она с трепетной заботой стала дышать на ножки мальчика, нежно обтирала их, сморщенными худощавыми руками. – Я ведь просила, – не выходи из дома, а ты даже дверь не прикрыл, – без какой-либо, впрочем, строгости продолжила она.

– Да, я не заклыл двель, – абсолютно не оправдываясь, просто констатируя, ответил мальчик. – И как бы я ее заклыл? Ко мне плишел Бага весь в олужии. Я ему на скрипке играл. И в это же влемя постучал Голова.

– Капитан, что ли? – воскликнула женщина, – Ужас!

– Да конечно! – всем телом подавшись вперед, заглядывая в глаза женщины, ответил мальчик. – Уж мы-то с вами знаем, что эти бородатые дяди с олужием длуг с длугом иглают в войнушку, а в нас, плостых, не поналошке, а по плавде, до клови попадают. И я улетел бы, как шалик. И что бы вы без меня делали?

– Боже, боже! О чем ты говоришь! – она обняла мальчика, сквозь слезы и всхлипы стала целовать, и вдруг отпрянув, очень серьезно, словно ко взрослому: – А как они разошлись?

– А я, а я, – глаза мальчика в азарте загорелись, аж стал он глубоко дышать. – Я как в сказке, как вы советовали: с умом и со сноровкой действовал.

– Это как же? – удивилась женщина.

– Слышу стук в дверь, – я молчу. А Голова кликнул меня. Бага в ванную побежал. А я отклыл двель и слазу сказал: «Пойдем к вам, в телевизоле мультик смотлеть». А он: «Что ж ты столько дней не приходишь, Учитал не пускает?» А я ему: «Нет, ботинки совсем полвались», и пока он думал, быстренько: «Но с Вами пойду. А сказку ласкажите? А сгущенка у Вас есть?». «Все есть, все есть, – он сам немного толопился. Только сказал: «Ты двель на замок заклой». А я гломко, чтоб Бага слышал: «Заклывать не буду. У Учитал и Ложи ключей нет».

– Ой, ты мой золотой, мой смышленыш родименький, – женщина по-матерински обняла мальчика, несколько раз поцеловала. – Только говорить надо правильно, как я тебя учила. Не Ложа, а Роза. А ну, скажи «р-р-р». Язык к небу, к небу язык, как трактор – «р-р-р».

– Тлактолов нет – есть только танки, – строго сказал мальчик, возвращая всех в реальность.

– О Боже! – поднялась женщина. – Что ж Роза не возвращается?

– А она к боевикам пошла?

– Ну, да. Тебя дома не нашли и разбежались. Я вроде к своим, к русским, на блокпост, и она вроде к своим. Вы, – на меня впервые, изучающее глянула она, – присмотрите за мальчиком.

Несмотря на свой далеко немолодой возраст, она довольно быстро двинулась к выходу, и уже была в подъезде, когда мальчик вдруг крикнул:

– Бабушка, не идите. Вновь длуг длуга долго искать будете. Она сама плидет. Вот увидите.

Недоверчиво глядя на мальчика, женщина медленно вернулась, села около печи. И в это время в подъезде послышался шорох, звук шагов и появилась рослая женщина – плотная, смуглая, крепкая, лет тридцати.

– Ой, слава Богу, нашелся! – кинулась она к мальчику. Увидев меня, смутилась, и, уже пытаясь приглушить порыв, явно сдерживаясь, слегка обняла его, тоже поцеловала.

– Прости, – на чеченском прошептала она, – больше тебя одного не оставим. Вот что мы с бабушкой тебе принесли, – она достала из кармана несколько конфет.

– А мне Голова много кушать дал, – в присутствии обоих женщин значительно веселее, даже капризнее стал голос мальчика. – Там даже сгущенка есть!

– Ты наш кормилец! Наш золотой! – теперь обе женщины завозились вокруг мальчика.

Потом началась хозяйственная суета. Пожилая вновь завозилась возле печи. Роза взяла маленький топорик, засобиралась на улицу, по дрова.

– Может я пойду, – впервые подал и я свой голос.

– Нет-нет, вы чужой, да и не разберетесь, – остановили мой порыв обе женщины.

Дрова были сырые, разгорались плохо, дымились, шипели, разгоревшись, с озорством трещали, вторя хилому свисту закипающего чайника. Судя по репликам мальчика, ужин в этот вечер был праздничным, щедрым; как-никак дары капитана, да гость был – так что все запасы легли на перекошенный стол – хлеб, масло, сгущенка, лук, и как десерт, чай с конфетами. И во время еды, и после, когда купали мальчика, а потом переодевали в пижаму и укладывали спать, мне все казалось (если отвлечься от мрачности жилища и нужды), что женщины-рабыни обихаживают царского сына, если не потомка какого-то божества.

– А вы что не ложитесь? – вопросил мальчик, кутаясь в единственное шерстяное одеяло.

Да, наступил самый неловкий момент – где и как спать?

– Дядя ляжет на диван, а вы ко мне на кровать, быстрее, пока тихо, сказку надо начать, – распорядился мальчик. Так и поступили. Укрывшись своим пальто, свернувшись калачиком, я уткнулся носом в пролежность древнего кожаного дивана, вобравшего в себя запахи не обитателя жилища. А женщины еще недолго повозились по хозяйству, потушили керосиновую лампу, наложили в печь дров, и по ветхой скрипу кровати я понял, что они тоже легли.

– Ой, как тепло и тихо, – мальчик первым нарушил молчание.

– Может, сегодня стрелять не будут, – голос бабушки.

– Небось, тоже ужинают, водку жрут, – встряла Роза, – а потом как обычно.

– Пора б угомониться, – это пожилая. – Сколько ж можно стрелять? И откуда у них столько патронов?!

– Пока тихо – сказку начнем, – вновь басок мальчика. – Я засну, и, может, мама с папой ко мне сегодня прилетят. Кто первый начнет?

– Роза, начинай, – попросила бабушка.

– Нет, лучше вы.

– А может дядя расскажет? – оживился голос мальчика.

– Нет-нет, – спасла меня старшая из женщин, – он не знает нашей сказки, и уже, наверное, спит.

– Спать без сказки нельзя, – постановил мальчик, и чуть погодя: – давайте я начну.

Глубоко вздыхая, он стал рассказывать, и даже голос у него изменился, приобрел какую-то еле уловимую заговорщицкую интонацию.

– Ты перескочил, – вдруг прервала его бабушка.

– Да, – поддержала Роза.

– Так мы сегодня с Багой и Головой уже многое пережили.

– Что ж вы такое устроили? – озадачилась бабушка.

– А у этих военных всегда все неладно, – недовольно сказала Роза.

– Да, плохие у них сказки, – продолжил мальчик. – Но жизнь у них тоже не сладкая, хоть и сгущенку едят.

– Говорю же, не общайся с этими. И что они к тебе повадились?!

– Больше мы тебя одного не оставим… В крайнем случае с собой будем брать.

– Как «с собой»? – удивился мальчик. – А вдруг мои мама с папой придут? А они велели мне здесь их ждать.

Наступила гробовая тишина, и чуть позже тоскливый голос бабушки:

– Роза, продолжи сказку.

Прошло еще некоторое время, прежде чем она начала говорить. И начала она вяло, тягуче, так что мальчик не выдержал, перебивая ее, сам продолжил. А потом они заговорили все, будто бы соревнуясь и заглушая друг друга в споре, предлагая разные варианты и все более и более возбуждаясь и в азарте, с шепота со страстью переходя на крик.

Я все это слышал, и ничего не мог понять, ничего не мог запомнить, и мне даже показалось: может, от ужаса войны они все разом умом тронулись. И эта мысль все больше и больше овладевала мной, навевая жуть, пока после продолжительных разногласий не стала перетягивать сюжетная линия бабушки. И тогда я ощутил некоторую канву, даже понял роль и имена некоторых персонажей, и незаметно сам так поддался интриге сказки, так вслушался, затаив дыхание, что когда бабушка замолчала, я чуть не выдал: «а дальше что?» Но меня опередил шепот Розы:

– Заснул.

Я услышал как заскрипела кровать.

– Вот так ему будет свободнее, – возились они.

Потом умолкли, но по их учащенному дыханию я чувствовал, что обе женщины не спали, и будто отгадывая мою мысль, Роза сказала:

– А правильно ли мы закрутили сюжет? Поймет ли он нас?

– С одной стороны, дети нас не часто понимают, да и как нашу жестокость понять. А с другой, наш мальчик уже столько повидал.

– Да-а, – с тяжелым вздохом. – И не простой он ребенок.

– Не простой. Поболее нас понимает, да высказать не может.

После этого они долго молчали, и вновь заговорила Роза:

– Анастасия Тихоновна, как вы думаете, завтра зарплату дадут?

– Не дадут, снова в долг возьмем. Ему обувку, да все купить надо. И елку достать, как обещали, на Новый год.

Больше ни слова не сказали, и не знаю, заснули они или нет. А я хоть и был чертовски разбит, но заснуть никак не мог, ведь это здесь давно ночь и вроде тишина, а для меня, москвича, девять-десять часов вечера – самый разгар жизни.

Наверное, еще час я лежал, боясь шевельнуться, и уже, наконец-то успокоившись, стал забываться во сне, как прямо под нами, видимо, из подворотни раздался сухой щелчок. И не то чтобы выстрел, а вроде пугача или образнее – старого пистолета. На этот «пустобрех» никто не ответил, никто не поддержал. Тогда, минут через пять-десять раздались три щелчка и ликующий воинственный религиозный клич.

На эту провокацию ответили, и не просто так, а всей силой стрелкового оружия, что имелось в арсенале блок-поста.

– Опять стлеляют, – недовольный голос мальчика, – опять никто не прилетит.

– Спи, спи, все будет хорошо. Это не в нас, – старчески-блеклым шепотом.

Вскоре стрельба прекратилась, да, оказалось, ненадолго.

Вновь под окном возглас, вновь этот ржавый выстрел и оглушительный ответ. И эта стрельба продолжалась до тех пор, пока ее не стал заглушать мощнейший рокот артиллерии, будто сошлись под Грозным две великие армады.

– Как обычно, ровно в одиннадцать, – услышал я голос бабушки.

– Все, – поддержала ее Роза, – до полуночи не угомонятся.

– Лишь бы по центру не стреляли.

– Сюда не будут, блок-пост рядом.

– Хоть одна от них польза. Спи, спи, золотой, спи. Все будет хорошо. Спи, – и еле слышимое чмоканье.

Мне казалось, что от этого то возрастающего, то угасающего гула, от содроганий всех стен и хлопков клеенки на окне я никогда не то что не засну, а просто сойду с ума, и хотел вскочить, бежать, бежать хоть куда, желательно в подвал, в укрытие, чтобы никого и ничего не слышать, и главное, чтобы меня никто не мог достать ни пулей, ни авиабомбой.

Но я был гостем и мужчиной, и сцепив зубы, свернувшись клубком, я больше чем канонаду слышал обеспокоенный ритм своего испуганного сердца. Однако жизнь неумолима, и какой бы суровой ни была реальность, а организм берет свое, и я не помню, как это случилось, но я, видимо, заснул, и что я вижу?! Шарик! Да, такой большой ярко-красный, красивый шарик. И парит он, взлетая ввысь, в лучезарные голубые просторы бескрайнего неба, пытаясь от ужаса людей бежать. А в него с земли все стреляют, и не только из пушки и автоматов, но и из луков и просто камни летят.

– Неужели?! Неужели попадут?! – сжимается мое сердце, мне очень плохо, невыносимо. И вдруг попали!… И такой ужасающий взрыв, что меня просто скинуло с дивана, а в руках у меня мальчик, он, полусонный, весь дрожит, и сам я дрожу, сердце колотится, ничего не могу понять в смятении.

Тут зажглась керосиновая лампа, я осознал, где я нахожусь. Женщины забрали у меня мальчика, уложили на кровать. А я все так и сидел на холодном, дощатом полу.

– Вам плохо? – склонилась надо мной старшая. – Вы так бледны, и лоб в испарине.

– Не-не, все нормально, – попытался я сесть на диван, и в это время раздался бешеный взрыв, по-моему, попали прямо в наше здание, так что я вновь слетел, и пол дрожит, а сверху пыль, штукатурка все падает.

Не знаю, сколько времени я лежал на полу, ожидая нового удара. Потом осторожно приподнялся: керосиновая лампа, видно, от ударной волны погасла, только тлеют угли в печи, и в этом страшном полумраке виднеется скорбная тень. Плотно прижав к себе мальчика, на кровати сидит пожилая, и, укрывая их со стороны окна, склонившись над ними, стоит Роза.

– Может, нам лучше вниз, в подвал, в укрытие, – прорезался у меня голос.

– В подвале эти, наши бородатые, – разбитый голос Розы.

– Да и мальчик отсюда никуда не пойдет, – сипло поддержала старшая.

Ожидая нового взрыва, мы вновь затихли, но ненадолго. Мальчик в руках бабушки задергался и – своим решительным баском:

– Что ж они сегодня, совсем оболзели?

– Тс-с! Не шуми! Посиди еще! – шепотом сдерживала его женщина, – будто бы по шуму нас могли определить. – И вообще, что это за слово? Так говорить нельзя.

– А бомбить можно? – обиженным тоном, и чуть погодя – совсем жалостно, тихо: – Бабуля, я описался, и еще.

– Хм, чувствую, – очень ласково, – ничего, ничего. Сейчас. Роза, зажги лампу. Давай теплую воду.

Очевидно, эта процедура была не впервой. Мальчика быстро обмыли, переодели, и думая, что более взрывов не будет, мы легли, как и прежде спать, как вновь бабахнуло; правда, на сей раз поодаль, послабее. Но все равно сердце мое вновь забилось испуганно, и тут раздался внезапный непонятный шум, и мальчик оказался возле меня; лег, прижался, а глаза его в мои в полумраке впиваются, аж блестят, и тут, совсем неожиданное:

– Дядя, ты шалик сейчас видел? Видел? Как он там?

У меня аж мурашки по коже пошли, я онемел, не зная, что ответить. Меня спасли женщины; они быстренько увели мальчика. Вновь укладывая, они ему наперебой о чем-то говорили; наверное, свою сказку. Однако я уже не слушал, не мог, не хотел, я устал, глаза слипались, а я боялся, боялся заснуть, боялся увидеть шарик. Да, я заснул, я куда-то провалился иль улетел, а вокруг какие-то странные картины и видения; мне и страшно и интересно, а в целом, я зачарован происходящим, я в сказке – и потом шарики, многомного красных, ярких шариков на фоне безграничного чистого голубого неба, и я парю средь них, и так легко, и так приятно, и звучит какая-то странная, обрывистая, как горный ручей, музыка, но удивительное дело, именно эта, вроде бы нескладная мелодия, как раз гармонирует с моим средьнебесным состоянием.

– Т-р-р-р! – жесткая пулеметная очередь. Я вскочил. В жилище светло, свистит чайник, и мальчик прямо передо мной со скрипкой в руках; такой красивый, с золотистыми кучеряшками; и прямо в глаза мои смотрит, и он уже раскрыл рот, желая что-то меня спросить, но я не удержался и опередил:

– Твой шарик красный был?

Он только кивнул, и уже глядя исподлобья, насторожился:

– А вы там моих папу и маму не видели?

Словно озноб прошелся по моему телу, до самой пятки.

– Откуда ты знаешь, что я видел? – вырвалось у меня.

– Иди сюда, – отбирая скрипку, бабушка отвела мальчика, – давайте чай пить, – и, видимо, реагируя на мой ошеломленный вид: – Не от мира сего. Удивительный ребенок.

Без чая меня не отпустили, и сидя у разбитого стола, пытаясь избежать взгляда мальчика, я уводил глаза, будто осматривал убогость жилища.

– Вам жалко нас? – вновь поразил меня вопрос мальчика, и в его голосе был столь явный упрек, что я не нашелся, как ответить. А он в том же тоне продолжил: – Ничего. Жизнь, как сказка. Правда, бабушка? А в сказке конец всегда счастливый.

Он сидел на колене у пожилой. И неожиданно вывернул голову в ее сторону и, как только он умел, глянул в ее тусклые, выцветшие глаза под линзами очков:

– А разве конец может быть счастливым?… Ведь это все же конец?!

– Ешь, ешь. Чай остынет.

Мы все потупили взгляды.

Быстро опорожнив стакан, что-то невнятно говоря в благодарность, я стал прощаться, обещая на днях вернуться.

– Вы сказку не знаете; значит, больше не увидимся, – почему-то постановил мальчик при расставании.

Вместе с Розой я ушел. Дворами, тропинками, она вывела меня прямо к такси, к старенькой машине.

– Он знакомый, – указала она на водителя. – Надежный, все ходы знает.

Действительно, миновав все блок-посты, мы выехали за город, вроде вздохнули свободней, и тогда водитель – примерно мой ровесник, звали его Пайзул, вдруг спросил:

– Роза твоя родственница?

И пока я пытался что-то объяснить, он продолжил:

– А мальчика видел? Как играет на скрипке, слышал?.. Жалко. Странный, удивительный ребенок!

– Да, – лишь это смог сказать я, и только тогда, по скрежету пыли на зубах, по пороховому смраду во рту я ощутил запах, жестокость и ужас войны.

…В родное село не пускали. Вкруговую блокировано, всюду танки, солдаты, в небе вертолеты, где-то стреляют, – «зачистка». Однако Пайзул оказался общительным и пробивным малым, нас пропустили. А дома по мне с ума сходят, думали – пропал.

Поддался я мольбам стариков, на следующий же день окольными путями покинул воюющую Чечню и вылетел в Москву. Знал, что мой должник в Москве, у своей семьи, к Новому году обязательно объявится. А мне как раз к Новому Году надо было погашать банковский кредит.

Видимо, война меня озлобила; действовал я жестко, решительно. Словом, мои финансовые проблемы в основном утряслись. И, правду сказать, не на Новый год, а в первые дни января 1996 года я твердо собирался в Грозный: мальчик звал, ой как звал; и шарик, этот красный шар, каждую бессонную ночь пред глазами являлся. И купил же я уже билет, и уже готовился вылетать, как позвонили из Чечни: близкий родственник осколками ранен, везут в Москву на операцию.

И тогда и сейчас я могу что угодно городить, но дело в одном – смалодушничал. И пока я вновь собирался в Грозный, кончилась зима. А весной в город вошли боевики, точнее, они всегда там были, но до того враждующие стороны как-то вроде уживались. А тут вновь масштабные бои в центре Грозного, и я туда уже не сунусь, боюсь; все дни смотрел в телевизор, может, хоть дом, где «Детский мир» покажут.

Не показали, и вроде улеглось. И тогда я не поехал в Грозный. Действительно, были дела – готовился к предзащите. Так и лето пришло. А в августе вновь на город напали боевики, вновь там война. И все же есть конец. Подписали дружеский договор. Российские войска ушли. В Чечне вроде мир, вроде свобода.

Как раз в октябре я защитил диссертацию, и еще с недельки две оформлял бумаги, а потом, уже поздней осенью, наконец-то добрался до освобожденного Грозного.

О, ужас! Что я вижу! Да ничего я не вижу. «Детского мира» нет, блокпоста нет, мостов нет, ничего нет. Лишь пустырь, словно и не было здесь громадных строений, не было города, не было людей.

Не найдя утешения на земле, я глянул в небо, вдруг там шарик. А небо низкое, мрачное, холодное, – время вновь к зиме.

А тешил себя иллюзией, что бабушка «Учитал», Роза и Мальчик скорее всего ушли, когда здание «Детского мира» сравнивали с землей. И правда то, что я пытался их найти. А время летело, и я понял, что больше я Мальчика не встречу. Да оказалось, что я с ним и не расставался, эти, как звездочки, глаза, всегда передо мной. И я хочу, я очень хочу, чтобы Мальчик и с вами не расставался, чтобы был со всеми с нами. Всегда!

Смогу ли? Не знаю. Но душа болит, и я, как Бог даст, постараюсь донести до вас эту сказку как жизнь, или жизнь, странную, как сказка.

Глава первая

Даже маленький Мальчик знал, что все к Земле притягивается, ею держится, к ней стремится, а тут случилось неладное, удивительное.

Как-то, уж очень сильно проголодался он и решил буквально на минутку к блок-посту побежать, хлебушка попросить. А здесь невидаль какая! Война в самом разгаре, кругом бомбят, а кто-то решил жениться, даже свадьбу сыграть.

И вот хилая процессия пересекала мост, и никто бы просто так и не догадался бы, что это свадебный кортеж, да один шарик – большой, ярко-красный, и не простой, а вверх, в облака устремленный – выдал затею.

Через мост, мимо блок-поста без мзды никто не проедет, а при таких мероприятиях – «сам Бог велел», и велел небось немало; так что шел неуместный со стороны процессии торг. И в самый разгар Мальчик подошел:

– Какой класивый шалик! – воскликнул он.

– О, здоров малыш, – отвлекся от службы командир. – Что, шарик понравился? Гм. Ладно, ради Мальчика сжалюсь: отвязывай шарик, и с миром – совет вам да любовь!

У Мальчика и раньше были шарики. Правда, не такие, а маленькие, но с рисунками, но как их ни бить, хоть и легкие, а невысоко взлетали – и к земле. А этот шарик странный: к руке его привязали, а он аж вверх от земли рвет, того гляди с собой унесет.

Позабыл Мальчик о хлебушке, на радостях побежал домой. И как дядя командир советовал, только войдя в подъезд попытался развязать узелок – одной рукой не смог; уже войдя в жилище, ножичком веревочку перерезал, а шарик под потолок – и не достать. Пошел Мальчик на лестницу – там длиннющая палка. А в доме стекол нет, всюду сквозняк гуляет, и шаловливый ветерок заиграл с шариком, пощекотал его бока, поманил с собой в даль небесную, туда, где воля и простор.

С ужасом раскрыв рот, Мальчик видел, как неугомонный шарик, вроде с ленцой, с неохотой, цепляясь за верхний карниз, виновато выполз из его квартиры, а в подъезде во всю прыть устремился вверх по лестничному пролету – и прямо в раскуроченное ракетой окно.

Бросился Мальчик за ним, крикнул: «Стой! Куда!? Побудь со мной!» И шарик ему внял. С началом революции в Грозном электричества нет, а после и быть не могло, новые грозненцы, будто захватчики, лишь разрушали лихо, а электропровода своровали в первую очередь – как-никак цветной металл; нам не нужен, к свободе идем! И так получилось, все провода унесли, а во дворе Мальчика два проводка остались, то ли не смогли сорвать, то ли поленились. Да случайностей на свете не бывает: угораздило шарик попасть как раз меж этих проводов – там он и застрял.

Заскулил Мальчик, слезу тихонько пустил, а громко плакать не посмел, от этого его отучили. Так посидел он в разбитом проеме немало, додумался в помощь взрослых позвать.

Пришел командир российского блок-поста, да не один, с охраной. Почесали они затылки – высоко; предложили одно – пульнуть.

– Нет, нет, только не это. Вы шарик убьете, – закричал Мальчик. – Уходите!

Только они ушли, как из-под земли объявились чеченские боевики. Эти тоже почесали бороды – то же самое предложили. Попытался Мальчик и этих дядей спровадить, – ни в какую, чешутся у них руки – услышать хлопок, будто мало их в городе.

А вскоре бабушка Учитал пришла. Да что ее слушать – русская дура. И, наверное, назло ей и пульнули бы, да рядом блок-пост, до ночи подождать придется. Но вслед за бабушкой, к счастью, и Роза подоспела. Вроде и знает мальчик чеченский язык, да что сказала Роза, не слышал. Только видел, как боевики поогрызались и исчезли незаметно, как и пришли.

А была осень. И хоть ясный день, и теплый, а солнышко быстро садится, за руинами скрылось. И шарик будто бы на солнце обиделся, слегка сморщился, потускнел, и даже меньше стал, и тут явно дернулся. Потом еще и еще, и вдруг, когда совсем сумерки среди руин стали сгущаться и провода стали не видимыми, словно их и нет, выскочил шарик из западни и быстро взлетел, пока не достиг высоты, чтоб людские пули не достали. А там, на свободе, на фоне нежно-синего вечернего неба он вновь засиял алым светом и долгодолго там блестел, будто звал с собой Мальчика. И может быть, дозвался бы, да день кончился, солнышко спать ушло, шарик в ночном небе растворился, и вместо него бесконечное множество звезд, и лишь две родные звездочки блестят в слезинках на щечках Мальчика.

– Пойдем домой, холодно, – склонилась бабушка Учитал над Мальчиком.

– Почему он улетел? – с такой обидой сквозь всхлипы. – Почему, объясни ты, Учитал?!

– Ну, понимаешь, – прерывисто-натужен голос бабушки, – есть такое понятие, как гравитация, когда все тела в мире друг к другу притягиваются.

Не зная, как продолжить, она тяжело вздохнула, и тогда заговорила Роза:

– Это бабушка как ученый физик-астроном рассуждает, а на самом деле все гораздо проще – не мог красивый шарик ужаса войны видеть, вот и улетел.

– А куда он улетел? Что там?

– Там космос, звезды, бесконечная Вселенная.

– И к какой звезде он полетел?

– Э-э, – замешалась бабушка Учитал, и вновь на помощь ей пришла Роза, по молодости ляпнула:

– К той звезде, где твои папа и мама, От тебя привет передать.

– Давайте и мы полетим к той звезде!

– Не-не, – встревожилась бабушка. – тебя ведь просили родители дома ждать, они сами к тебе придут.

– Что же они так долго не идут? Сколько я их жду!

– Придут, придут, обязательно придут, – склонилась над ним бабушка. – А теперь пошли домой, – и видя, что мальчик упирается, она, пойдя на компромисс, приняла версию Розы: – Вот, наверное, скоро шарик до них долетит, от тебя послание передаст, и они тебя навестят. Может, даже сегодня, когда ты заснешь. А теперь помаши звездочкам ручкой, пожелай всем спокойной ночи – и пойдем домой вечерять, потом спать, чтобы хороший сон нам приснился.

– Они могут сегодня придти?! – даже в темноте заблестели глаза мальчика, и смотрел он снизу вверх одновременно и на женщин, которые знали все, и на звездное небо, где было все.

Ужинали не хитро – чай сладкий, много хлеба и две конфетки для Мальчика, одна шоколадная.

Перед сном ходили к разбитому проему между третьим и четвертым этажами, откуда шарик улетел. Любовались звездным небом, и бабушка Учитал впервые показала Мальчику Млечный путь, Полярную звезду, Большую и Малую Медведицы, созвездие Ориона.

– А на какой звезде мои папа и мама? – повторил Мальчик вопрос.

– Они сами тебе расскажут. Пошли спать, пора.

Ночей Мальчик боялся, но ждал, ждал родителей, что прилетали во сне. Обычно он ложился ничком, прикрывал головку ручонками и под мышки бабушки. А когда начинали стрелять и бомбить, он еще глубже пытался залезть как будто под землю. Но эта ночь выдалась на редкость спокойной: тишина, мирная тишина, так что даже слышно течение Сунжи. И Мальчик в эту ночь не обмочился, но спал тревожно, все время дергался, норовил одеяло скинуть, и смеялся, смеялся, и что-то бессвязно бормотал.

И как обычно, раньше всех с зарею он вскочил, рассеянно посмотрел вокруг, побежал. Женщины думали, что в туалет. А он вдруг тихо простонал:

– Где они? Где?… Неужто улетели?!

Услышав скрип балконной двери, бабушка о страшном подумала, и зная, что с утра ее суставы не послушаются, закричала:

– Роза! Вставай! Быстрее!

Мальчик уже стоял на разбитом балконе и сквозь слезы всматривался в озаренное рассветом небо, что-то выискивая, и в лице его было столько разочарования, вопрошания и мольбы, что мир должен был бы его понять, но миру было не до этого. Напротив, в этот момент раздался рядом оглушительный взрыв. Ударная волна оттолкнула Мальчика внутрь, в то же мгновение подоспела Роза.

– Ты что!? Ты что?! – надрывно крикнула она, сжав со всей силой Мальчика.

– Они были, были здесь!… Почему они ушли? Почему они не забрали меня и не остались со мной? – слезы щедро текли из его глаз.

Эти «почему» и «куда ушли» с щемящим унынием повторялись весь день с небольшим перерывом, когда Роза принесла с базарчика блестящую игрушку. Однако игрушка оказалась некачественной, вскоре развалилась, а дело было к вечеру, и это еще больше усугубило гнетущее настроение Мальчика. А когда наступила ночь, ночь в осажденном городе, где с темнотой до предела стервенеет наступление и канонада, как фейерверк победы, – Мальчик совсем потерял покой, и началась такая безудержная истерия, что он весь покрылся красными пятнами, а потом пошла носом кровь.

Женщины запаниковали, сами рыдая заметались в беспомощности вокруг Мальчика, и неизвестно, к чему бы это привело, да вдруг Мальчик умолк, как-то странно, даже сурово посмотрел на кровь на полу и своим недетским баском с хрипотцой твердо сказал:

– Нам плакаться нельзя – побьют, – и в упор глянув на бабушку: – Я их столько жду, а они ушли, – развел он ручонками. – Вы ведь, бабушка, знаете, куда они ушли?

– А-а-а, – замешкалась бабушка.

– Знает, знает, все знает, – вступилась Роза. – Вот сейчас ляжем спать, и бабушка Учитал тебе все расскажет, и все будет хорошо.

– «Хорошо»? – насупился мальчик. – Значит, сказку?

– Ну-у, – чуть ли не хором вздохнули женщины. – Ведь сказка – это жизнь, а жизнь – это сказка.