Камила Соколова
Гастроли Самозванца
Папе
От автора
Спасибо большое за выбор моей книги. Я искренне надеюсь, что вы получите удовольствие от прочтения и прекрасно проведете время.
Среди героев этого романа – искусство начала XX века. Очень сложно уместить все, о чем хотелось написать, в один сюжет, но я старалась концентрироваться и опираться на факты весьма сжатого промежутка времени. Сразу оговорюсь: это не биографическое произведение, хотя основными действующими лицами, наряду с вымышленными персонажами, являются в том числе когда-то жившие реальные люди. Поэтому при обращении к известным, ключевым для моего романа фактам я позволила себе толику вольности и фантазии.
Пролог
Солнце невыносимо слепило глаза. Как оно сумело пробраться в горницу через грязное маленькое оконце? Вчера целый день всей деревней ждали солнышка, но его не было. А сегодня – пожалуйста, светит, да еще так ярко. Слишком ярко.
– Когда же это закончится? У меня нет больше сил, – прошептала девушка и снова застонала. Единственное, что она чувствовала, – это боль, которая была повсюду, кроме которой не осталось больше ничего. Она провела языком по растрескавшимся губам и почувствовала соленую влагу – это пот или, может быть, слезы, что катились градом по ее лицу.
– Тужься, Настасья, тужься! Скоро выйдет, – слова тонули и растворялись в криках. Кричала, судя по всему, сама Настасья, но до конца осознать свой крик уже не могла.
– Видно, большая голова у ребятенка, – проскрипел старческий голос.
Дальше девушка ничего не слышала. Скрутило от боли так, что Настасья решила, будто отдала богу душу. Прошла вечность, и она снова почувствовала свое разрывающееся от боли тело, а во рту – привкус крови: видно, раскусила губу.
– Живехонька она там? – сквозь собственную агонию услышала Настасья, как спрашивала повитуха тетку Авдотью.
– Ой, хоспади, совсем побелела Настасьюшка наша! – запричитала тетка. Через некоторое время Настасья почувствовала мокрую тряпку у себя на лице.
– Ничего, все девки рожают, куды деваться-то? – скрипела повитуха. – Тужься, давай, Настя.
Настасья потеряла счет минутам, часам, она чувствовала только яркое солнце и непроходящую, мучительную боль.
– Кажись, пошел, – голос Авдотьи утонул в ее крике.
Перед глазами пошли черные круги, девушка силилась открыть глаза, но веки отказывались ей подчиняться. Вдруг она услышала плач младенца, он был слабым, словно мяуканье котенка, но этот звук придал ей сил. Настасья приоткрыла глаза и увидела тетку Авдотью, которая пеленала новорожденного.
– Кто это? – прошептала Настасья, эти слова отняли у нее последние силы.
– Так мальчонка же, – скрипела повитуха. – Вот же пень упрямый, не хотел выходить.
«Мальчик! Счастье-то какое!» – хотела крикнуть Настасья, но не могла. Очень хотелось спать, провалиться в темную бездну, чтобы только солнце так ярко не светило…
– Похоже, забылась сном Настасьюшка, – посетовала тетка Авдотья.
– Ох, боюсь, не возвратится она оттудова, – отвечала ей повитуха.
– Да что ты несешь-то, матушка! Да разве ж можно говорить-то такое! Тут дитя надрывается.
Тетка Авдотья подошла к кровати и погладила роженицу по голове. Лоб был мокрым и холодным, будто не у живого человека.
– Настасья, да что с тобой такое? – спрашивала участливо и боязливо тетка. – Дитя орет, кормить надобно, посмотри на него, красный какой.
Веки девушки затрепетали, она словно вынырнула из прохлады под горячее яркое солнце, застонала от боли. Приоткрыв глаза, она с тоской и отчаянием посмотрела на сына, на ее растрескавшихся губах на секунду мелькнула вымученная улыбка, и она прошептала:
– Нареките Георгием и передайте, что я свою жизнь Богу отдаю во имя него. Он должен стать великим человеком…
Глава 1
Вскормленный деревенскими бабами, пребывающими в природной молочной активности, Жорка рос крепышом и требовал внимания в любое время суток. Он таращил круглые глаза, разевал рот и умилительно морщил нос, от чего сердца соседских женщин надламывались, они жалели сироту и праведным крестом поминали покойницу Настасью. Мальчугана помогали растить всей деревней – несли тряпки для пеленания, сушеные травы для отваров и козье молоко. Брат Василия Иван принес люльку и посылал своих дочерей помогать качать малыша, пока Василий работал в кузне.
Отец Жорки был лучшим кузнецом во всей округе. Подковы, которые он ковал, держались на копытах лошадей долго, а плуги, мотыги, вилы ценились за надежность и удобство. Работы в деревне всегда было много, а после смерти молодой жены Василий стал и вовсе пропадать в кузне, откуда с самого раннего утра и до вечера раздавались четкие, сильные удары кузнечного молота по раскаленному металлу.
Вокруг все шептались, что он плохо перенес вдовство и теперь загонял себя в гроб, работая на износ и приходя в избу только ночевать. Чадом своим он не интересовался. Возвращаясь в избу к ночи, он будил девчушку – дочь брата Ивана – и отправлял ее восвояси. Он не любил лишних людей дома.
Скорбь по Настасье отразилась и на его внешности – в его черных волосах засеребрились седые нити, а на его еще вполне молодом лице залегли морщины, под глазами же разошлись темные круги. Раньше, особенно после свадьбы, сквозь его густые усы и бороду можно было заметить улыбку и услышать, как он крякает от удовольствия, теперь же, после отпевания и погребения, про это уж и говорить было нечего. Разговорчивым его и в детстве назвать было трудно, свои мысли он любил держать при себе, а теперь вовсе замолчал. Он горевал, как умел, на удивление всем: что горевать-то – девок полно, бери в жены любую другую. Мужиков в деревне было мало, а малопьющие – те были на вес золота. Но для Василия девки будто и вовсе перестали существовать, он даже на летние гуляния не приходил. А уж на гуляниях было на что посмотреть: деревенские незамужние красавицы заплетали в косы разноцветные атласные ленты, водили хороводы и распевали песни, поглядывая из-под длинных ресниц на собравшихся парней и неженатых мужиков.
Надо сказать, что появившееся в судьбе Василия дитя не приносило ему никакой радости. Он строго смотрел на ребенка из-под густых бровей, когда тот надрывался в колыбельке, молча менял пеленки или тащил к соседским бабам, кто мог подсобить. В остальное время Василий нисколько не обращал на Жорку внимания, только выполнял свой отцовский долг – накормить, перепеленать и дать укропного отвара, когда следует. Все это кузнец проделывал молча, не выказывая ни удовольствия, ни раздражения.
Совсем рано Жорка понял, что он один, несмотря на то что формально у него был отец. Ему было около четырех лет, не больше. Соседские мальчишки, дурни курносые, как про себя звал их Жорка, заметили, что у него из кармана торчит рукоятка рогатки, ну и набросились всей гурьбой. Жорке досталось изрядно: его толкали, обзывали и пытались забрать рогатку силой. Но Жорка не для того рогатку у отца две недели просил, чтобы просто так с нею расстаться. Он скрипел зубами, ревел, но свое не отдавал, молотил кулаками направо и налево, пока не почувствовал в одном из них резкую боль. Моргнул и увидел, что из костяшек сочилась кровь – видимо, ударил им о забор. Его недруги хохотали, демонстрируя желтовато-серые, неровные зубы. В этот момент отец проходил к дому аккурат мимо свары, Жорка показал ему разбитый кулак и сквозь слезы крикнул:
– Помоги!
Но отец равнодушно скользнул взглядом и вошел в избу. Мальчишки, напавшие на Жорку, смекнули, что парнишке помощи ждать неоткуда, и набросились на него гурьбой, тумаков наставили, да и рогатку отобрали.
После драки Жорка, весь в слезах и соплях, размазанных по грязному лицу, зашел в избу. Кузнец Василий молча поднялся с лавки, взял мальчика на руки, умыл ледяной колодезной водой из ведра, стоявшего тут же, привязал к двум ссадинам подорожник и снова сел на лавку, чтобы смотреть в окно. Все свободное время Василий проводил именно так. Жорка еще поревел немного, но потом понял, что занятие это бессмысленное, успокоился, вытер слезы грязным рукавом и сделал единственный вывод: надеяться ему, Георгию Зайцеву, кроме себя, больше не на кого.
И ему сразу стало легче жить. То, что других детей напугало бы до смерти, – равнодушие отца, незащищенность, ощущение одиночества – Жорку только закалило. Он осознал, что у него есть один главный козырь – это свобода. Пока всех остальных детей заставляли работать в поле, пасти коров, помогать по дому, а чуть что пороли и в угол на горох ставили, Жорка мотался по всей деревне, на речку или в лес по своим делам. Отец про него не вспоминал и ни к какому труду не приучал.
Жорка скучал и маялся. Поначалу мальчика привлекала кузня с ее шумом, запахами. Он проводил здесь все свое время, но отец дал ему понять, что не одобряет крутящегося вокруг Жорку. Он хмурил брови, когда спотыкался о мальчика, неся раскаленное железо к бочке с водой, или когда замахивался тяжелым молотом для удара, а в этот момент Жорка протягивал руки к наковальне. После нескольких таких случаев Василий запретил мальчику появляться в кузне.
Жорка целыми днями играл в бабки или камни возле дома, но потом стал понемногу смелеть, отходить от избы все дальше, находить новые развлечения. Он часами с упоением прыгал через канаву или гонял соседских гусей, потом стал совать нос в каждый двор, с любопытством осматривая все вокруг. Его круглую мордашку с огромными черными глазами и длинными ресницами замечали бабы, они звали его, ласкали и угощали кто киселем, кто хлебом. Он понял, что по какой-то причине небезразличен этим толстым, несимпатичным, уставшим женщинам. И с удовольствием стал этим пользоваться.
Спустя некоторое время он сделал несколько любопытных выводов – если сунуться к соседкам с грустным лицом, а еще лучше, чтобы слезы текли по щекам, то ласки и пирогов можно было отхватить больше; если прийти с синяком или со ссадиной, то можно выклянчить чего и повкуснее.
Однажды одна женщина дала ему петушок на палочке. Жорке показалось, что умрет от счастья, когда сунул его в рот и почувствовал, как его слюна приобретает приторно-сладкий вкус. Мальчик помчался что было мочи к озеру, чтобы никто не заметил его сокровище и не отобрал. Он залез в густой рогозник, раскинулся на мягкой траве и стал медленно лизать петушок. Жорка жмурился от солнца и удовольствия и думал, что на земле нет более счастливого человека. Он смотрел на покачивающиеся от ветра упругие коричневые головки рогоза на фоне высокого голубого неба, по которому лениво ползли белые кудрявые облака. Он слышал шум камыша и плеск воды, неровное хлопанье крыльев взлетающей утки. И Георгий Зайцев, человек пяти лет от роду, в этот момент сделал для себя еще один важный вывод, который предопределил всю его жизнь, – жизнь сама по себе неприятная штука, но в ней есть моменты блаженства. Ради этих моментов, пожалуй, и стоит жить. Однако удовольствие само по себе не спускается с небес, его нужно заработать, приложить усилия, чтобы стащить его с этих самых небес к себе на грешную землю.
Утки шумно взлетали и садились на воду, мамаша-утка без устали учила нырять своих птенцов, отец-селезень, красуясь своей зеленоватой шеей, плавал рядом. Солнце стало краснеть и заваливаться за горизонт, а Жорка все еще лизал свой леденец и наслаждался счастьем.
Глава 2
Летом Жорка целыми днями пропадал в лесу, он не боялся заблудиться и заходил глубоко в чащу. Он знал тропы, поляны с ягодами, заросли малины и грибные места. Различать следы животных и не попадаться им на глаза его учил дед Пахом, который часто отшельником бродил по лесу и занимался собирательством. Все шло к нему в корзину – травы, коренья, ягоды, если попадались. Возраст не позволял ему нагибаться за грибами или залезть на дерево за медом, например. Вот тут-то и пригодился Жорка, который шатался по лесу без дела. Дед Пахом терпеливо и нудно рассказывал и показывал мальчику грибы, объясняя, какие можно использовать в пищу, учил, как достать мед и не быть покусанным пчелами. На словах у деда получалось просто и легко, а на деле у Жорки все выходило наоборот, и доставалось ему от пчел здорово. Но эти уроки для Жорки были бесценны, да и компания деда Пахома ему нравилась, поэтому он сносил неприятные последствия стойко и относился к неудачным попыткам как к опыту.
Однажды Жорка отправился в лес один, взяв палку, которая служила ему посохом, и пошел по ежедневному маршруту. Петляющая между деревьями, еле заметная тропинка должна была привести его на земляничную поляну. Сейчас самое время собирать землянику, она уже налилась и дерзко краснела спелыми боками среди зеленых листьев. Жорка шел, размахивая палкой и мурлыча под нос незамысловатый мотив, как вдруг услышал крик. Похоже, что кричал ребенок. И крик был нехорошим, это Жорка почувствовал сразу. Звук ухнул вниз и резко оборвался, словно кричавший провалился куда-то. Мальчик замер и прислушался – птичий беззаботный щебет, шум ветра в верхушках деревьев, стрекот кузнечиков и жужжание пчел и шмелей. Жорка покрутился на месте, стараясь определить, откуда послышался крик. Наконец среди лесного гомона он различил новый звук – это был стон, слабый, но все же он помог определить направление. Жорка бросился бежать, и по мере того, как он приближался, тем яснее он понимал, откуда мог раздаваться стон.
В этой части леса когда-то была небольшая речушка, она давно пересохла, балка реки под воздействием времени расширилась и углубилась. Теперь это был довольно большой овраг, по краям заросший деревьями. Края его были неровными, а со стороны той части леса, что примыкала к барской усадьбе, кромка была выше. Если идти к оврагу со стороны деревни, откуда шел Жорка, то овраг был виден, и упасть в него можно было только по дурости. С другой же стороны, там, где берег был выше, обрыв был почти незаметен, и, если не глядеть себе под ноги, легко можно слететь в расселину. Жорка приближался к оврагу, когда снова услышал стон. Сомнений у мальчика не осталось – кто-то упал в овраг. Жорка осторожно пошел по кромке, цепляясь за ветки деревьев, стараясь не приближаться к самому краю.
– Есть здесь кто-нибудь? – закричал мальчик. – Я хочу помочь, но никого не вижу.
Он снова прислушался.
– Я здесь. Помогите мне, я упал, – раздался слабый голос.
Жорка пригнулся и увидел ребенка на дне оврага. Он осмотрелся в надежде найти наиболее пологий склон, чтобы спуститься. Почва здесь была глинистая и влажная от дождя, который прошел ночью. Жорка попробовал ступить на край и тут же поскользнулся.
– Я иду, пытаюсь спуститься! – прокричал Жорка. – Вижу тебя, не бойся!
Жорка снова побежал вдоль оврага, все еще пытаясь найти подходящее место для спуска. Наконец он остановился и решил, что сползти вниз здесь вполне возможно. Ветки плакучих ив были достаточно длинными и крепкими, чтобы за них держаться. Жорка был легким и сильным, поэтому спуститься ему удалось почти без происшествий, последние пару метров он пролетел на животе, но заработал лишь несколько царапин. Подбежав к бедолаге, Жорка обнаружил, что это мальчик примерно его возраста, судя по одежде – из барских. Его рубашка была разорвана и испачкана, белокурые длинные волосы перемазались в глине. Жорка склонился над ним, дотронулся до руки и спросил:
– Эй, ты как?
Мальчик открыл глаза, и Жорка удивился, увидев глаза глубокого голубого цвета, в которых стояли слезы.
– Кажется, я повредил ногу, – сказал мальчик. – Мне больно шевелиться.
Жорка кивнул и принялся осматривать ногу – она в самом деле была странно вывернута. Из руки сочилась кровь. Жорка, недолго думая, оторвал от своей и без того рваной рубашки полоску и перевязал руку новому знакомцу.
– Слушай, надо вытаскивать тебя отседова. Но, боюсь, один я не сдюжу, тут крутые берега у оврага, – тараторил Жорка. – Ты из барских?
В ответ мальчик кивнул.
– Давай я позову кого-нибудь на помощь.
– Нет, не оставляй меня одного, я боюсь, – заплакал барчонок.
Жорка сел рядом, взял его за руки:
– Как тебя зовут?
– Лева. То есть Лев Демидов.
– А меня зовут Жорка Зайцев. Посмотри на меня, Лева.
Мальчик поднял на него заплаканные глаза.
– Ты барин, а баре ничего не боятся, я так слышал. Благородные они и очень храбрые. Мне сказывали, они и стрелять умеют, и на шпагах сражаться. Поэтому ты не плачь, полежи здесь, а я со всей мочи побегу в барский дом и приведу помощь.
Слезы по лицу Льва полились еще сильнее, но больше он не говорил о своих страхах, только кусал губы.
– Как ты здесь очутился? – спросил Жорка.
– Я пошел гулять в лес и заблудился. Мне сто раз говорили не ходить одному, но я все равно пошел, – прошептал мальчик и закричал: – Ай!
Это Жорка случайно задел его ногу.
– Понятно. Давай я тебе под голову травы положу, чтоб помягче было, и побегу.
Мальчик кивнул и стал смотреть, как Жорка ловко рвал траву и листья, которых вскоре получилась большая охапка.
– Еще нужно найти, как выбраться отсюда, – пробормотал Жорка и громче сказал: – Ну и место ты, барин, выбрал для прогулки.
– Да я ж не специально. Я шел, шел, а потом раз – и упал уже, – произнес мальчик и добавил: – Спасибо за травяную подушку.
– Да это так… ерунда. В общем, я пошел.
И Жорка побежал по высохшему руслу реки, выискивая место, чтобы можно было вскарабкаться по скользкому склону оврага.
Совсем скоро мальчику повезло, он увидел каменные выступы. Держась за них и корни растений, он влез на край обрыва, а дальше просто побежал в противоположном направлении, втайне надеясь быстро выбраться из леса и понять, где находится барский дом.
На удивление лес с этой стороны не был глубоким, и вскоре деревья стали редеть, а потом и вовсе показался небольшой лужок, за ним – озеро, а уж за озером красовался невиданный дом. Жорка оробел от одного взгляда на усадьбу, которая раскинулась широким полумесяцем, окруженная колоннами и сверкающая отражением солнечных лучей в намытых до скрипа стеклах. Но, вспомнив о мальчике, который один лежал в лесу, Жорка припустил и вскоре оказался подле озера.
– Куды это ты собрался, малец? – шикнул на него мужик, который возился у лодок.
– Мне срочно надо поговорить с кем-нибудь из дома, – прошептал мальчик. Весь его запал куда-то делся.
– Неужто ты думаешь, что твое грязное лицо кому-то ынтересно будет? – бросил лодочник. – Чего надобно тебе здеся?
– Я молодого барина в лесу нашел. В овраге лежит. С ногой беда, похоже, – снова прошептал мальчик.
Лицо лодочника потемнело от страха.
– Ой, хоспади, далеко отседова?
– Не очень, но за ним бежать надо, он там лежит, и ему больно. Одному тебе не вытащить, там уж больно берега крутые и скользкие. Еще подмога нужна.
– Пошли, – лодочник схватил Жорку за рукав и потащил к дому.
– Матвей! – кликнул он молодого парня, работавшего в саду. – Спешно собирай мужиков. Молодой барин в овраг сверзился, выручать надо. А я кликну Авдотью, чтобы барыне сообщила.
Матвей был смышленый, поэтому не стал охать, а сразу побежал на задний двор и к конюшне. Лодочник, все еще крепко держа Жорку за руку, направился к черному входу дома и рявкнул:
– Где Авдотья?
– Чего тебе? – проскрипела женщина, выйдя из соседней двери.
– Малец в лесу молодого барина нашел. Говорит, лежит в овраге, с ногой беда. Мужиков собрали, идем в лес, сыщем. Скажи барыне.
– Ах… Левушка, голубчик наш, красно солнышко, сокол ясный! – запричитала женщина. – Ой, не могу. Что стрялося-то? Живой хоть? – она одновременно завыла и стала сыпать вопросами, от чего и лодочник, и Жорка скривились.
Жорка не выдержал:
– Живой, но он один на дне оврага и ходить не может. Я знаю, где он. Торопиться надобно.
У задней двери уже собралось с полдюжины мужиков.
– Пошлите, – скомандовал Матвей. – Кузьмич, давай к тебе в сарай, нужны брезент и весла, гвозди и молоток я прихватил. На месте носилки сделаем.
Лодочник кивнул, и они быстрым шагом двинулись в сторону леса, сарай был у них по пути.
Вдруг сзади послышался крик:
– Погодите!
В проеме двери показалась барыня и направилась к мужикам:
– Я с вами.
– Куды ж вам по лесу-то? – начал было лодочник, но она прервала его:
– Я с вами, и точка. Авдотья отправит кого-нибудь за доктором. Давайте поторапливаться.
И она, прихватив свои длинные юбки, уверенно зашагала рядом.
Жорка вел помощь быстро, не ошибаясь и не сомневаясь в дороге. По пути он рассказал Наталье Дмитриевне, как он нашел Льва. Поначалу он очень смущался, но добрый тон и внимательный взгляд женщины заставили его разговориться.
Совсем скоро они очутились на месте. Жорка показал пологое место, и мужчины один за другим стали спускаться в овраг.
– Левушка? – закричала Наталья Дмитриевна.
– Я здесь, мама, – простонал мальчик, его голос дрожал.
– Сейчас тебе помогут. Потерпи, мой дорогой, – по лицу женщины полились слезы, и она закусила губу.
– Да, да, я терплю.
Она стала ходить вдоль края обрыва вперед и назад, пытаясь справиться с волнением.
– Не подходите близко, барыня. Здесь очень скользко, – вмешался Жорка. Он стоял поодаль и ждал. Спускаться ему запретили, чтобы не мешался под ногами.
– Да, конечно, – прошептала она, потом словно опомнилась: – Спасибо тебе, мальчик. Ты очень храбрый и умный. Ты все правильно сделал.
Жорка расцвел от счастья, хотел было ответить барыне, но не сумел ничего путного придумать. А спустя несколько минут Леву подняли на самодельных носилках, к нему подбежала мать, стала целовать и гладить его. Мальчик прижался к ней и расплакался.
Стоя поодаль, Жорка наблюдал за разыгравшейся сценой и неожиданно понял, что его грудь сдавило, словно тисками, в глазах зачесалось, а горло стало сухим, как кора умершего дерева.
Он было направился в сторону дома, как его окликнул Лев:
– Жора, постой. Я хотел сказать спасибо, – его голос был тонким и слабым. – Мы с тобой еще увидимся и поговорим. Я сейчас подлечусь и приеду к тебе. Ты не думай, что я забуду твой поступок.
Грудь почему-то сдавило еще сильней, хотя еще минуту назад казалось, что сильней уже некуда. Он выдавил из себя улыбку, помахал мальчику и помчался домой.
