Кадзуо Исигуро
Погребенный великан

Спустя какое-то время Аксель уже не мог вспомнить, с чего вообще начался разговор о путешествии и в чем было его назначение. Но этим утром, пока он сидел на предрассветном холоде, его память пусть и немного, но прояснилась, и многое вернулось к нему: рыжеволосая женщина, Марта, незнакомка в черных лохмотьях и другие воспоминания, которые мы оставим за пределами нашего повествования. И ему живо припомнилось, что произошло всего несколько недель назад – в то воскресенье, когда у Беатрисы отобрали свечу.

Воскресенье было для жителей деревни днем отдыха, по крайней мере, в том смысле, что им не приходилось работать в поле. Но скотину все равно нужно было кормить, да и других дел хватало, поэтому священник смирился с невозможностью наложить запрет на все, что можно было бы счесть трудом. Так что, когда в то самое воскресенье Аксель выбрался на весеннее солнце, проведя утро за починкой сапог, его глазам предстали соседи, рассевшиеся перед норой – кто на кусочках дерна, кто на скамеечках или бревнах – и коротавшие время за беседой, смехом и работой. Повсюду играли дети, а вокруг двух мужчин, мастеривших на траве колесо для телеги, собралась кучка любопытных. Это было первое воскресенье в этом году, когда погода позволила заняться подобным делом, и атмосфера была почти праздничная. Тем не менее, стоя у входа в нору и глядя мимо своих соплеменников туда, где земля уходила вниз к болотам, Аксель увидел поднимавшуюся хмарь и пришел к заключению, что после полудня их снова накроет серая морось.

Аксель простоял так достаточно долго, пока его внимание не привлекла суматоха у ограждения перед пастбищем. Сначала он не нашел в ней ничего интересного, но тут ветер донес до его ушей нечто, заставившее его распрямиться. Потому что если зрение у Акселя с годами и ослабло, что немало его раздражало, то слух оставался ему верен, и в беспорядочных криках, доносившихся из толпы у забора, он разобрал голос Беатрисы, возвещавший о том, что она попала в беду.

Остальные тоже побросали дела, чтобы взглянуть, что происходит. Но Аксель уже спешил сквозь толпу, чудом огибая бродивших всюду детей или брошенные на траву предметы. Однако прежде, чем он успел добраться до маленького людского клубка, тот вдруг распался и из его сердцевины выпала Беатриса, обеими руками прижимая что-то к груди. По лицам окружающих было видно, что происходящее их в основном забавляет, но тут из-за плеча жены выскочила женщина – вдова кузнеца, умершего год назад от лихорадки, – с лицом, перекошенным от ярости. Беатриса отбивалась от своей мучительницы, сохраняя на лице суровую, лишенную всякого выражения маску, но, увидев спешившего к ней Акселя, расчувствовалась.

Теперь, когда Аксель об этом вспоминал, ему казалось, что лицо жены тогда прежде всего выражало огромное облегчение. Не то чтобы Беатриса верила, что с его появлением все закончится благополучно, но его присутствие означало, что расстановка сил изменилась. Она посмотрела на него не просто с облегчением, а почти с мольбой и протянула ему предмет, который так ревностно защищала.

– Она наша, Аксель! Нам больше не придется сидеть в темноте. Бери ее побыстрее, муж мой, она наша!

Беатриса протягивала ему короткую, бесформенную свечу. Вдова кузнеца снова попыталась ее выхватить, но Беатриса оттолкнула тянувшуюся к ней руку.

– Возьми ее, муж мой! Вот эта девочка, малышка Нора, принесла ее мне сегодня утром, она сама ее сделала, поняв, что мы устали коротать ночи во тьме.

На это раздался новый взрыв криков и даже хохота. Но Беатриса продолжала смотреть на Акселя, и в ее взгляде сквозили доверие и настойчивая мольба, и именно ее лицо, каким оно было в тот миг, первым возникло у него перед глазами в это утро, когда он сидел, ожидая рассвета, на скамье у входа в нору. Как он мог это позабыть, ведь все случилось не больше трех недель назад? Как получилось, что до сегодняшнего дня он ни разу об этом не вспомнил?

Аксель протянул руку, но ему не удалось схватить свечу – толпа не давала ему до нее дотянуться, – и тогда он сказал, громко и уверенно:

– Не волнуйся, принцесса. Ты только не волнуйся.

Аксель понимал, как мало в этих словах было смысла, поэтому очень удивился, когда толпа затихла, и даже вдова кузнеца отступила назад. Только тогда он понял, что силу возымели не его слова, а появление у него за спиной священника.

– Что это за выходки в Божий день? – Священник широкими шагами прошел мимо Акселя и свирепо глянул на разом примолкшую толпу. – Ну?

– Это все госпожа Беатриса, сэр, – сказала вдова кузнеца. – Она раздобыла свечу.

Лицо Беатрисы снова превратилось в напряженную маску, но она выдержала взгляд священника.

– Вижу, что это правда, госпожа Беатриса. Но ведь вы помните, что совет постановил, что вам с мужем запрещено жечь свечи у себя в комнате.

– Ни он, ни я в жизни еще ни одной свечи не опрокинули, сэр. Мы отказываемся ночь за ночью сидеть в темноте.

– Таково решение, и вы будете ему подчиняться, пока совет его не отменит.

Аксель увидел, как ее глаза вспыхнули гневом.

– Это просто бессердечие. Вот что это такое, – она произнесла это тихо, словно выдохнув, но в упор глядя на священника.

– Отберите у нее свечу, – потребовал тот. – Делайте, как я сказал. Отберите.

К Беатрисе потянулось несколько рук, но Акселю показалось, что она не совсем поняла, что сказал священник. Потому что продолжала стоять в центре давки с непонимающим взглядом, все так же вцепившись в свечу, словно повинуясь позабытому инстинкту. Потом Беатрису охватила паника, и она снова было протянула свечу Акселю, но пошатнулась под напором толпы. Не упав из-за плотно окруживших ее односельчан, Беатриса пришла в себя и снова протянула свечу мужу. Аксель попытался схватить ее, но свеча исчезла в чужой руке, и тут же прогремел голос священника:

– Довольно! Оставьте госпожу Беатрису с миром, и чтобы никто не смел сказать ей дурного слова. Она старая женщина и не понимает всего, что творит. Довольно, я сказал! Не подобает так вести себя в Божий день.

Наконец, дотянувшись до Беатрисы, Аксель заключил ее в объятия, и толпа постепенно рассеялась. Когда он вспоминал тот миг, ему казалось, что они простояли так очень долго, обнимая друг друга, и она положила голову ему на грудь, так же, как в день появления странницы, словно просто устала и хочет перевести дух. Он все держал ее, и священник снова велел толпе разойтись. Когда они наконец отстранились друг от друга и осмотрелись, то обнаружили, что стоят в одиночестве рядом с коровьим пастбищем с деревянными воротами, запертыми на перекладину.

– Да разве это важно, принцесса? На что нам сдалась свеча? Мы отлично привыкли обходиться без нее. И разве не хватает нам беседы для развлечения, со свечой или без?

Аксель пристально посмотрел на жену. Беатриса выглядела задумчивой и не особенно расстроенной.

– Мне жаль, Аксель. Свечи больше нет. Мне нужно было держать ее в секрете, чтобы никто, кроме нас, о ней не знал. Но я слишком обрадовалась, когда та девочка принесла ее мне и сказала, что сама ее для нас сделала. А теперь ее больше нет. Ничего страшного.

– Совсем ничего, принцесса.

– Они держат нас за двух дураков, Аксель.

Беатриса шагнула вперед и снова положила голову на грудь мужу. Вот тогда-то она и сказала приглушенным голосом, так что сначала ему показалось, что он ослышался:

– Сын, Аксель. Помнишь нашего сына? Когда сейчас меня толкнули, я вспомнила сына. Красивого, сильного, справедливого. Зачем нам здесь оставаться? Давай уйдем в деревню сына. Он защитит нас и проследит, чтобы никто не обращался с нами грубо. Ведь столько лет прошло, Аксель, неужто сердце твое не смягчилось? Ты все еще считаешь, что нам нельзя его навестить?

Беатриса сказала это глухо, продолжая прятать лицо на груди мужа, но сказанное разворошило бесчисленные обрывки его памяти, да так сильно, что он чуть не потерял сознание. Ослабив объятия, Аксель шагнул назад в страхе, что пошатнется и жена потеряет из-за него равновесие.

– Что это ты такое говоришь, принцесса? Разве это я противился нашему путешествию в деревню сына?

– Конечно, ты, Аксель. Кто же еще?

– Когда же я возражал против этого путешествия, принцесса?

– Мне всегда казалось, что возражал, муж. Но, ох, Аксель, сейчас, когда ты спросил, я уже и не помню наверняка. И почему это мы стоим здесь в такой-то чудесный день?

Беатриса снова казалась растерянной. Она заглянула Акселю в лицо, потом посмотрела вокруг, заметив прекрасную погоду и соседей, которые снова принялись на них оборачиваться.

– Пойдем посидим в комнате, – сказала она, помедлив. – Побудем немного вдвоем. День прекрасный, спору нет, но что-то я утомилась. Пойдем домой.

– Правильно, принцесса. Присядь и отдохни подальше от этого солнца. Тебе скоро станет лучше.

Обитатели норы начали просыпаться. Уже должны были отправиться на пастбище пастухи, но Аксель так крепко задумался, что ничего не слышал. Беатриса забормотала на другом конце комнаты, словно собираясь запеть, и перевернулась под одеялами. Распознав эти признаки, Аксель молча подошел к кровати, осторожно сел на край и стал ждать.

Беатриса перевернулась на спину, приоткрыла глаза и посмотрела на Акселя.

– Доброе утро, муж мой, – наконец сказала она. – Рада, что духи не забрали тебя, пока я спала.

– Принцесса, нам надо поговорить.

Беатриса продолжала смотреть на него из-под прикрытых век. Потом села, задев лицом луч, который раньше зацепил паука. Ее седая грива, неубранная и спутанная, свисала с плеч жесткими прядями, но Аксель по-прежнему чувствовал, как при виде жены в утреннем свете у него в сердце шевелится счастье.

– Что такого ты хочешь сказать, Аксель, что не может подождать, пока я не протру глаза?

– Мы как-то говорили с тобой, принцесса, о путешествии, которое могли бы совершить. Вот, пришла весна, и, наверное, самое время отправиться в путь.

– Отправиться в путь, Аксель? Когда же?

– Как только соберемся. Мы уйдем всего на несколько дней. В деревне без нас обойдутся. Со священником мы договоримся.

– Мы пойдем навестить сына, Аксель?

– Именно туда. Навестить сына.

Птицы снаружи запели хором. Беатриса перевела задумчивый взгляд на окно, перед которым завис просочившийся сквозь ткань солнечный свет.

– Бывают дни, когда я отчетливо его помню. А на следующий день на память словно падает пелена. Но наш сын – хороший и добрый человек, в этом я уверена.

– Почему же сейчас он не с нами, принцесса?

– Не знаю, Аксель. Может быть, он поссорился со старейшинами и ему пришлось уйти. Я спрашивала у соседей, но никто его не помнит. Но он бы не сделал ничего такого, что покрыло бы его позором, в этом я не сомневаюсь. Разве ты сам ничего не помнишь, Аксель?

– Когда я сидел снаружи, то попытался спокойно припомнить все, что можно, и многое ко мне вернулось. Но я не могу вспомнить сына, ни лица, ни голоса, хотя иногда мне кажется, что я вижу его, каким он был когда-то в детстве, как я веду его за руку по берегу реки или как я тяну к нему руки, когда он как-то раз заплакал, чтобы успокоить. Но как он теперь выглядит, где живет, есть ли у него собственный сын, я вовсе не помню. Я надеялся, что ты вспомнишь больше, принцесса.

– Он наш сын, поэтому я его чувствую, даже если память меня подводит. И я знаю, что он ждет не дождется, когда мы уйдем отсюда и заживем под его крылом.

– Он наша плоть и кровь, так с чего бы ему противиться нашему воссоединению?

– Но я все равно буду скучать по дому. По нашей комнатке и деревне. Не так-то легко сдвинуться с места, где прожил всю жизнь.

– Никто не просит нас поступать необдуманно, принцесса. Пока я сидел, дожидаясь восхода солнца, мне подумалось, что нужно сходить в деревню к сыну и поговорить с ним. Потому что даже родителям нельзя явиться как снег на голову и потребовать, чтобы вся деревня их приняла.

– Твоя правда, муж мой.

– Меня еще кое-что беспокоит, принцесса. Его деревня может быть в нескольких днях пути, как ты и говоришь. Но как мы узнаем, где именно ее искать?

Беатриса молчала, глядя прямо перед собой, и ее плечи чуть приподнимались в такт дыханию.

– Думаю, мы легко отыщем дорогу, Аксель, – наконец сказала она. – Даже если мы пока не знаем, в какой именно деревне он живет, мы с товарками часто бывали в соседних селениях, торгуя медом и оловом. Да я с завязанными глазами дойду до Великой Равнины и до саксонской деревни, где мы часто останавливались на привал. Деревня нашего сына всего лишь чуть дальше, и мы без труда ее отыщем. Аксель, мы правда скоро туда пойдем?

– Да, принцесса. Начнем собираться сегодня же.

Глава 2

Однако прежде, чем отправиться в путь, супругам пришлось переделать много дел. В такой деревне, как у них, многие вещи, необходимые в путешествии, – одеяла, фляги для воды, трут – находились в общем пользовании, и, чтобы заполучить их себе, пришлось долго рядиться с соседями. Более того, и на Акселе, и на Беатрисе, несмотря на преклонный возраст, лежали ежедневные обязанности, и они не могли просто уйти, не получив на то согласия общины. А когда они наконец-то были готовы отправиться в путь, испортилась погода, снова их задержав. Ибо какой смысл терпеть ненастье в виде тумана, дождя и холода, когда стоит чуток подождать, и снова выглянет солнце?

Но в конце концов в одно ясное утро, когда по небу плыли белоснежные облака и дул свежий ветер, супруги отправились в путь с дорожными посохами в руках и котомками за спинами. Аксель хотел выступить с рассветом – у него не было сомнений, что день будет ясным, – но Беатриса стояла на том, чтобы дождаться, пока солнце взойдет повыше. Она уверяла, что до саксонской деревни, где они собирались укрыться в первую ночь, не больше дня пешим ходом, а границу Великой Равнины им уж точно следовало пересечь как можно ближе к полудню, когда обитающие там темные силы сморит сон.

Супруги уже давненько никуда не ходили вместе, и Аксель тревожился, хватит ли жене сил. Но уже через час он успокоился: несмотря на медленный шаг – он снова заметил, что при ходьбе Беатриса немного припадает на одну ногу, словно стараясь смягчить боль, – она шла вперед уверенно, пригибая голову от ветра на открытой равнине и бесстрашно сражаясь с чертополохом и молодой лесной порослью. Когда дорога шла в гору или была такой грязной, что было трудно вытаскивать ноги, она сбавляла шаг, но продолжала идти вперед.

В дни, предшествовавшие выходу, Беатриса все больше уверялась, что помнит путь, по крайней мере до саксонской деревни, которую она уже много лет часто навещала вместе с другими крестьянками. Но, стоило им потерять из виду скалистые горы над их поселением и пересечь долину за болотом, как уверенности у нее поубавилось. На развилках или у открытого всем ветрам поля Беатриса останавливалась и долго стояла, окидывая окрестности взглядом, в котором сквозила паника.

– Не волнуйся, принцесса, – твердил Аксель в таких случаях. – Не волнуйся и никуда не спеши.

– Но, Аксель, – отвечала она, оборачиваясь к нему, – нам надо спешить. Если мы хотим избежать опасности, нужно пересечь Великую Равнину к полудню.

– Мы будем там вовремя, принцесса. Никуда не спеши.

Я мог бы отметить, что в те времена ориентироваться на открытой местности было намного труднее, и не только за неимением надежных компасов и карт. Не было еще зеленых изгородей, которые сегодня так удобно делят угодья на поля, дороги и луга. Путешественник в те времена зачастую оказывался посреди безликого пейзажа, практически неизменного, в какую сторону ни глянь. Ряд стоячих камней на горизонте, поворот реки, перепад высоты на дне долины – при прокладке маршрута приходилось полагаться только на такие ориентиры. И неверный поворот часто приводил к гибельным последствиям. Не считая возможности сгинуть от непогоды, сбиться с пути означало неминуемо подвергнуться риску нападения со стороны человека, зверя или существа сверхъестественного, которые устраивали засады в стороне от торных дорог.

Возможно, вы бы удивились тому, как мало Аксель с Беатрисой беседовали по пути, ведь у наших супругов всегда хватало тем для разговоров. Но в те времена, когда сломанная лодыжка или воспалившаяся царапина могли стоить жизни, считалось естественным уделять все внимание ходьбе. Возможно, вы бы также заметили, что всякий раз, когда тропа становилась слишком узкой, чтобы идти по ней рядом, первой шла именно Беатриса, не Аксель. Это тоже могло вас удивить, ведь считается, что мужчине больше пристало первым ступать на таящую неведомые опасности землю, и, разумеется, в лесу или там, где можно было повстречать волка или медведя, они бы без лишних слов поменялись местами. Но в большинстве случаев Аксель следил, чтобы жена шла первой, потому что каждое чудище или злой дух, которые могли им повстречаться, обычно выбирали для нападения того, кто шел последним, – думаю, примерно так же большие кошки преследуют антилопу, замыкающую стадо. Частенько бывало, что путник, оглянувшись за идущего следом товарища, обнаруживал, что тот бесследно исчез. Именно боязнь подобного происшествия заставляла Беатрису то и дело переспрашивать на ходу: «Аксель, ты еще здесь?» На что тот неизменно отвечал: «Здесь, принцесса».

Супруги достигли Великой Равнины, когда утро было уже на исходе. Аксель предложил продолжать путь, чтобы побыстрее пройти это опасное место, но Беатриса настояла, чтобы дождаться полудня. Они сели на камень на вершине склона, спускающегося к равнине, и принялись наблюдать за укоротившимися тенями посохов, воткнув их перед собой в землю.

– Небо, может, и чистое, Аксель. И я никогда не слышала, чтобы в этом уголке равнины с кем-нибудь приключилось что-то дурное. И все же давай дождемся полудня, тогда никакому дьяволу уж точно не придет в голову выскакивать и глазеть на нас.

– Подождем, как скажешь, принцесса. И ты права, Великая Равнина есть Великая Равнина, пусть здесь и царит благодать.

Какое-то время они сидели молча, рассматривая расстилавшийся перед ними пейзаж. Тишину нарушила Беатриса:

– Аксель, когда мы встретимся с сыном, он обязательно станет настаивать, чтобы мы остались жить в его деревне. Разве не странно будет покинуть соседей, с которыми мы прожили столько лет, путь даже они и осыпают насмешками наши седые головы?

– Ничего еще не решено, принцесса. Вот увидимся с сыном, все и обсудим. – Аксель продолжал задумчиво смотреть на Великую Равнину. Потом покачал головой и тихо сказал:

– Это так странно, что я совершенно его не помню.

– Кажется, прошлой ночью он мне приснился. Он стоял у колодца и, чуть повернувшись в сторону, кого-то звал. Что было до и после, не помню.

– По крайней мере, ты его видела, принцесса, пусть и во сне. Какой он был?

– Помню, лицо у него решительное и красивое. Что до цвета глаз, формы скул – их я не запомнила.

– Я совсем не помню его лица. Наверное, это из-за хмари. Я многое был бы рад в нее опустить, но не иметь возможности воскресить такое драгоценное воспоминание – мучительно.

Беатриса придвинулась ближе к мужу и положила голову ему на плечо. Под жестокими порывами ветра ее плащ распахнулся. Обняв ее, Аксель поймал хлопающий край и поплотнее его запахнул.

– Ну, мне кажется, один из нас обязательно его вспомнит, и очень скоро.

– Давай попробуем, Аксель. Давай попробуем вместе. Это все равно как если бы мы задевали куда-то драгоценный камень. Но мы его обязательно отыщем, если будем искать вместе.

– Конечно отыщем, принцесса. Но, смотри, тени почти исчезли. Пора спускаться.

Беатриса выпрямилась и начала копаться в своей котомке.

– Вот, возьмем это.

Она вручила ему нечто, с виду напоминающее две гладкие гальки, но, присмотревшись, он заметил на каждой из них затейливую резьбу.

– Положи их себе за пояс, Аксель, так, чтобы знаки смотрели наружу. Это поможет Господу нашему Иисусу Христу нас защитить. А эти я возьму себе.

– Мне хватит и одного, принцесса.

– Нет, Аксель, поделим их пополам. Вот, помнится, там есть тропа, и, если дождь ее не размыл, идти будет много легче, чем до сих пор. Но есть место, где следует быть осторожными. Аксель, ты слушаешь? Там, где тропа проходит над могилой великана. Для тех, кто ничего об этом не знает, это просто обычный холм, но я подам тебе знак, и, когда ты его увидишь, нужно будет сойти с тропы и обойти холм по краю, пока мы не выйдем на ту же тропу, когда она пойдет вниз. Топтать такую могилу добра не принесет, будь то в полдень или нет. Ты хорошо меня понял, Аксель?

– Не волнуйся, принцесса, я очень хорошо тебя понял.

– Не стоит и напоминать: если нам встретится незнакомец, не важно, будет ли он стоять у нас на пути или окликнет с расстояния, или несчастный зверь, который попал в капкан или лежит в канаве раненый, или что-то еще, бросающееся в глаза, не говори ни слова и не замедляй шаг.

– Я не дурак, принцесса.

– Ну, тогда, Аксель, нам пора.

Как и обещала Беатриса, пройти по Великой Равнине требовалось только совсем немного. Тропа, пусть временами и тонувшая в грязи, оставалась хорошо видна и никогда не уводила их с солнца. Спустившись поначалу, дальше она все время вела вверх, пока супруги не обнаружили, что идут вдоль высокого горного кряжа, а по обе стороны от них расстилаются вересковые пустоши. Дул жестокий ветер, но с ним вполне можно было смириться, потому что он служил противовесом полуденному солнцу. Земля вокруг сплошь поросла вереском и можжевельником, никогда не поднимавшимися выше колен, и только иногда взгляд цеплялся за дерево, всякий раз одинокое, похожее на старую каргу, чья спина согнулась от постоянного ветра. Потом справа показалась долина, напомнив о мощи и тайнах Великой Равнины и о том, что им выпало пересечь всего лишь маленький ее уголок.

Супруги шли гуськом, вплотную друг к другу, Аксель едва не наступал жене на пятки. Но всю дорогу Беатриса то и дело вопрошала, словно читала литанию: «Аксель, ты еще здесь?» – на что тот отвечал: «Здесь, принцесса». За исключением этих ритуальных реплик, они хранили молчание. Даже когда супруги достигли кургана, под которым был погребен великан, и Беатриса замахала руками, указывая, что нужно сойти с тропы в вереск, они размеренным тоном продолжали перекличку, словно для того, чтобы обмануть злых духов, вздумай те их подслушивать. Аксель все время следил, не надвигается ли хмарь и не темнеет ли небо, но ни на что подобное не было и намека, а вскоре и вся Великая Равнина осталась позади. Пока супруги карабкались вверх через пролесок, наполненный щебетанием певчих птиц, Беатриса молчала, но Аксель заметил, что жена как-то расслабилась и уже не казалась такой отстраненной.

Супруги сделали привал у ручья, где помыли ноги, поели хлеба и наполнили фляги. Дальше их путь лежал по длинной просевшей дороге, оставшейся от римлян, окаймленной дубами и вязами, – идти по ней было гораздо легче, хотя при этом требовалось остерегаться других путников, которые неминуемо должны были им встретиться. И действительно, в первый же час им встретились женщина с двумя детьми, мальчик со стадом ослов и двое странствующих жонглеров, спешивших догнать свою труппу. Каждый раз путники останавливались, чтобы обменяться любезностями, но однажды, заслышав приближавшийся грохот колес и копыт, спрятались в канаве. Грохот тоже оказался безобидным – это была повозка с лошадью, доверху полная дров, которой правил крестьянин-сакс.

После полудня в небе принялись сгущаться тучи, как бы ненароком возвещая бурю. Супруги отдыхали под раскидистым дубом, повернувшись спиной к дороге и укрывшись от других путников. Перед ними расстилался широкий простор, поэтому они тут же заметили надвигающиеся перемены.

– Не волнуйся, принцесса. Под этим деревом мы укроемся и переждем дождь, пока не вернется солнце.

Но Беатриса уже поднялась на ноги, подалась вперед и приложила ладонь козырьком ко лбу.

– Я вижу, что дорога поворачивает, Аксель. И тут неподалеку есть старая вилла. Как-то раз нам с товарками случилось в ней укрыться. Развалина развалиной, конечно, но крыша тогда была еще цела.

– Успеем ли мы добраться до нее до того, как разразится буря, принцесса?

– Успеем, если пойдем прямо сейчас.

– Тогда поспешим. Нет никакого резону простудиться до смерти, промокнув до костей. А в кроне этого дерева, как я посмотрю, полно дыр, сквозь которые отлично видно все небо над головой.

* * *

Разрушенная вилла оказалась дальше от дороги, чем запомнилось Беатрисе. Уже упали первые капли дождя, небо над головой стремительно темнело, а супруги все брели по узкой тропинке по пояс в крапиве, которую приходилось отбивать посохами. С дороги руины было хорошо видно, но остальную часть пути они все больше скрывались за деревьями и зелеными зарослями, поэтому, когда они вдруг выросли прямо перед ними, путники испытали облегчение и потрясение одновременно.

Во времена римлян вилла наверняка была великолепна, но теперь от здания осталась только малая часть. Когда-то богато украшенные полы, предоставленные непогоде, были покорежены стоячими лужами, сквозь поблекшие плитки пробивалась сорная трава. Остатки стен, местами лишь по щиколотку высотой, открывали взгляду прежнюю планировку комнат. В уцелевшую часть здания вела каменная арка, и Аксель с Беатрисой осторожно приблизились к ней и прислушались на пороге. Наконец Аксель позвал: «Есть здесь кто-нибудь?» И, когда ответа не последовало, добавил: «Нас тут двое стариков-бриттов, мы ищем укрытия от грозы. Мы пришли с миром».

Ответом было молчание, и супруги вошли через арку в сумрак того, что когда-то должно было служить коридором. Коридор вел в залитую серым светом просторную комнату, хотя и в ней одна из стен была полностью разрушена. Соседняя комната совершенно исчезла, и внутрь настойчиво лез вечнозеленый кустарник, сдерживаемый только остатками пола. Однако три оставшихся стены, над которыми даже сохранился потолок, могли послужить укрытием. Здесь, у закопченной каменной кладки, оставшейся от когда-то побеленных стен, на некотором расстоянии друг от друга находились две темные фигуры, стоящая и сидящая.

На выпавшем из кладки камне сидела маленькая, похожая на птицу старуха, возрастом старше Акселя с Беатрисой, в черном плаще, капюшон которого был сдвинут назад, давая рассмотреть выдубленное годами лицо. Глаза у нее запали так глубоко, что их почти не было видно. Сгорбленная спина едва касалась стены. У нее на коленях что-то копошилось, и Аксель разглядел крепко зажатого в костлявых руках кролика.

У дальнего края той же самой стены, словно специально отодвинувшись от старухи как можно дальше, оставаясь при этом под крышей, стоял худой, необычно высокий человек. На нем был плотный длинный плащ, вроде тех, что пастухи надевают на выпас в холодную ночь, но из-под него торчали голые лодыжки. Обут незнакомец был в башмаки, какие Акселю доводилось видеть на рыбаках. Хотя он, возможно, был еще молод, макушка его была совершенно лысой, а вокруг ушей торчали пучки темных волос. Человек стоял неподвижно, спиной к комнате и опирался одной рукой на стену перед собой, словно напряженно прислушиваясь к происходящему по другую сторону. Когда Аксель с Беатрисой вошли, незнакомец глянул на них через плечо, но ничего не сказал. Старуха тоже посмотрела на супругов молча, и только когда Аксель проговорил: «Мир вам», – оба немного оттаяли. Высокий человек произнес:

– Входите же, друзья, или сухими вам не остаться.

И верно, небеса разверзлись, и сквозь разрушенную часть крыши хлынула вода, падая на пол рядом с местом, где остановились путники. Поблагодарив незнакомца, Аксель подвел жену к стене, выбрав место между хозяевами. Помог Беатрисе снять котомку и свою тоже поставил на пол.

Какое-то время все четверо молчали, а гроза разбушевалась еще яростней, осветив их убежище вспышкой молнии. Странные скованные позы, в которых замерли высокий человек со старухой, словно околдовали Акселя с Беатрисой, и супруги тоже замолкли, неподвижно застыв. Создавалось впечатление, что, оказавшись перед картиной и войдя в нее, они и сами были вынуждены превратиться в нарисованных персонажей.

Когда ливень превратился в размеренный дождь, птицеподобная старуха наконец прервала молчание. Гладя кролика одной рукой и цепко удерживая его другой, она проговорила:

– Господь с вами, родичи. Простите, что не поприветствовала вас раньше, уж очень удивилась, увидев вас здесь. Однако знайте, что вам здесь рады. Прекрасный был день для путешествия, пока не налетела гроза. Но вот увидите, она из тех, что прекращаются так же внезапно, как и начались. Она не задержит вас надолго, зато у вас будет время отдохнуть. Куда вы направляетесь, родичи?

– Мы идем в деревню сына, – ответил Аксель, – где он с нетерпением нас дожидается. Но сегодня мы остановимся на ночлег в саксонской деревне, до которой надеемся добраться к вечеру.

– Саксы – дикий народ. Но с путниками они гостеприимнее, чем мы сами. Садитесь, родичи. Там, за вами, сухое бревно, я сама на нем часто сижу и нахожу его весьма удобным.

Аксель и Беатриса последовали ее совету, и на какое-то время между соседями снова повисло молчание, которое нарушал лишь шум льющего с неба дождя. В конце концов старуха пошевелилась, и Аксель посмотрел на нее. Она тянула кролика за уши и, пока зверек пытался вырваться, крепко сжимала его рукой, похожей на когтистую лапу. Под взглядом Акселя старуха достала другой рукой большой ржавый нож и приставила его к горлу животного. Почувствовав, как вздрогнула Беатриса, Аксель понял, что темные пятна у них под ногами и по всему разбитому полу были въевшейся кровью и что к запаху плюща и мокрой лепнины примешивался еще один, слабый, но устойчивый, – запах бойни.

Приставив нож к горлу кролика, старуха снова замерла. Аксель увидел, что ее запавшие глаза безотрывно смотрят на высокого человека у дальнего конца стены, словно она ждала от него сигнала. Но тот по-прежнему хранил неподвижность, почти касаясь лбом стены. Он либо не замечал старухи, либо решил не обращать на нее внимания.

– Добрая госпожа, – произнес Аксель, – убейте кролика, если вам так угодно. Но просто сверните ему шею. Или возьмите камень и ударьте как следует.

– Будь у меня на то силы, сэр, но я слишком слаба. У меня только острый нож, и ничего больше.

– Тогда буду рад вам помочь. Нож не понадобится. – Аксель встал и протянул руку, но старуха не сделала ни одного движения, чтобы отдать кролика. Она сидела все в той же позе, приставив нож к горлу зверька и не сводя глаз с человека в другом конце комнаты.

Наконец высокий человек повернулся к ним лицом.

– Друзья, – произнес он, – ваше появление меня удивило, но теперь я ему рад. Ибо я вижу, что вы добрые люди, и умоляю вас, пока вы пережидаете здесь грозу, выслушать рассказ о моей беде. Я – простой лодочник, который возит путников через бурные воды. Со своей работой я свыкся, хотя труд это тяжелый, и, когда у переправы собирается много народу, мне редко удается поспать, и каждый взмах весла отдается болью в руках. Я работаю и в дождь, и в ветер, и под палящим солнцем. Но мне не дает унывать мысль об отдыхе. Потому что нас, лодочников, несколько, и каждый по очереди имеет право на отдых, пусть для этого и нужно отработать несколько долгих недель. У каждого из нас есть особое место, где мы проводим свободные дни, и мое, друзья, находится здесь. В этом доме я провел беззаботное детство. Он уже не тот, что прежде, но для меня он полон драгоценных воспоминаний, и я прихожу сюда, желая только спокойно ими насладиться. А теперь слушайте. Всякий раз, когда я здесь появляюсь, где-то через час после моего прихода в арку входит эта старуха. Усаживается поудобнее и принимается гнобить меня, час за часом, день и ночь подряд. Ее упреки жестоки и несправедливы. Самые жуткие проклятия она приберегает на ночь. Не дает мне ни отдыху, ни сроку. Иногда, как видите, она приносит с собой кролика или другую мелкую тварь, чтобы зарезать ее здесь и осквернить кровью священное для меня место. Я, как мог, пытался убедить ее оставить меня в покое, но если Господь и наделил ее жалостью, то она научилась не обращать на нее внимания. Она не уходит и не прекращает своих злобных упреков. На этот раз только ваше внезапное появление помешало ей продолжить меня гнобить. Уже очень скоро придет время собираться в обратный путь, а потом меня ждут недели тяжкого труда на море. Друзья, умоляю вас сделать все, что в ваших силах, чтобы она ушла. Убедите ее, что такое поведение нечестиво. Может, у вас получится на нее повлиять, ведь вы люди пришлые, и она вас не знает.