Жоэль Диккер
Правда о деле Гарри Квеберта
Cover photo © Gregory Crewdson. Courtesy Gagosian Gallery
© Éditions de Fallois / L’Âge d’Homme, Paris, 2012
© И. Стаф, перевод на русский язык, 2014
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2014
© ООО “Издательство АСТ”, 2014
Издательство CORPUS®
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Моим родителям
Исчезновение
(суббота, 30 августа 1975 года)
– Единый диспетчерский центр полиции. Что случилось?
– Алло! Меня зовут Дебора Купер, я живу на Сайд-Криклейн. По-моему, я только что видела, как какой-то мужчина гонится в лесу за девушкой.
– Опишите точно, что произошло.
– Я не знаю! Я стояла у окна, смотрела в сторону леса и увидела там эту девушку, она бежала между деревьями… И ее преследовал мужчина… По-моему, она пыталась от него спастись.
– Где они сейчас?
– Я… Я их больше не вижу. Они в лесу.
– Немедленно высылаю к вам группу, мэм.
Именно с этого звонка начались события, всколыхнувшие весь город Аврора, что в штате Нью-Гэмпшир. В тот день бесследно исчезла Нола Келлерган, местная девушка пятнадцати лет. И больше ее никто никогда не видел.
Пролог
Октябрь 2008 года
(спустя 33 года после исчезновения)
О книге говорили все. Я больше не мог спокойно бродить по улицам Нью-Йорка, я больше не мог совершать обычную пробежку по аллеям Центрального парка – гуляющие встречали меня возгласами: “Э, да это Гольдман! Тот самый писатель!” Бывало, кто-нибудь даже пробегал несколько шагов, чтобы догнать меня и задать терзавшие его вопросы: “Так это правда, то, про что написано в вашей книжке? Гарри Квеберт действительно это сделал?” В моем любимом кафе в Уэст-Виллидж некоторые посетители, недолго думая, усаживались за мой столик и заводили разговор: “Я сейчас читаю вашу книгу, мистер Гольдман, буквально не могу оторваться! Первая тоже была хороша, но эта! Вам правда отвалили миллион долларов, чтобы вы ее написали? А лет вам сколько? Только что исполнилось тридцать? Тридцать лет! И у вас уже такая куча деньжищ!” Даже привратник в моем доме, чье продвижение к концу книги я наблюдал каждый раз, когда он открывал мне двери, наконец, закончив чтение, надолго зажал меня у лифта, чтобы излить душу: “Так вот что случилось с Нолой Келлерган? Какой кошмар! Но как же человек может до такого докатиться, а, мистер Гольдман? Как такое может быть?”
Весь Нью-Йорк гонялся за моей книгой; она вышла всего две недели назад и уже обещала стать лидером продаж года на всем американском континенте. Всем хотелось знать, что произошло в Авроре в 1975 году. Об этом говорили везде: на телевидении, на радио, в газетах. Мне только что исполнилось тридцать, и эта книга, всего лишь вторая в моей карьере, сделала из меня самого популярного писателя Америки.
Громкое дело, которое взбудоражило всю страну и из которого я почерпнул сюжет для своего рассказа, случилось несколькими месяцами раньше, в начале лета, когда были обнаружены останки девушки, исчезнувшей тридцать три года назад. Так было положено начало событиям в Нью-Гэмпшире, о которых здесь пойдет речь. И не будь их, о существовании городка Аврора в остальной Америке наверняка никто бы и не подозревал.
Часть первая
Болезнь писателей
Страх чистого листа
(за 8 месяцев до выхода книги)
31. В глубинах памяти
– Самое главное, Маркус, это первая глава. Если она читателям не понравится, остальное они читать не будут. С чего вы думаете начать свою книгу?
– Не знаю, Гарри. Думаете, у меня когда-нибудь получится?
– Что?
– Написать книгу.
– Я в этом уверен.
В начале 2008 года, то есть примерно через полтора года после того, как благодаря своему первому роману я сделался новым идолом американской литературы, на меня напал жестокий страх чистого листа – похоже, довольно обычный синдром среди писателей, переживших внезапный и громкий успех. Болезнь проявилась не сразу, она угнездилась во мне постепенно. Такое ощущение, что она поразила мозг и он постепенно оцепенел. На первые симптомы я не обращал внимания: я говорил себе, что вдохновение вернется завтра или послезавтра, а может, послепослезавтра. Но шли дни, недели, месяцы, а вдохновение не возвращалось.
Мое нисхождение в ад поделилось на три этапа. Первым, без которого никаких головокружительных падений просто не может быть, стал стремительный взлет: первый роман, распроданный в количестве двух миллионов экземпляров, возвел меня в ранг популярного писателя. Стояла осень 2006 года, и за несколько недель мое имя превратилось в Имя: я был везде – на телевидении, в газетах, на обложках журналов. Мое лицо глядело с гигантских рекламных плакатов на каждой станции метро. Самые суровые критики крупнейших ежедневных газет Восточного побережья в один голос утверждали, что молодой Маркус Гольдман обещает стать великим писателем.
Одна-единственная книга – и передо мной уже открыты врата новой жизни: жизни юных звезд-миллионеров. Я съехал из дома своих родителей в Монтклере, штат Нью-Джерси, и обосновался в дорогой квартире в Гринвич-Виллидж, я сменил свой весьма потрепанный “форд” на новенький черный “рейнджровер” с тонированными стеклами, я сделался завсегдатаем фешенебельных ресторанов, я прибегнул к услугам литературного агента, который ведал моим времяпрепровождением и приходил в мой новый дом смотреть бейсбол на гигантской плазменной панели. Я снял офис в двух шагах от Центрального парка, где слегка влюбленная секретарша по имени Дениза разбирала мою почту, варила мне кофе и сортировала мои важные бумаги.
Первые полгода после выхода книги я лишь наслаждался своим новым приятным существованием. По утрам я заходил в офис, при случае просматривал статьи о себе и читал десятки писем от поклонников, которые приходили ежедневно и которые Дениза затем убирала в большие папки. Потом, довольный собой, я решал, что поработал достаточно, и шел бродить по улицам Манхэттена, провожаемый шушуканьем прохожих. Остаток дня я пользовался новыми правами, приобретенными вместе с известностью: правом покупать все, что захочется, правом на VIP-ложу в Мэдисон-сквер-гарден на матчах “Рейнджеров”, правом шагать по красным дорожкам вместе с музыкальными звездами, чьи диски я собирал в ранней юности, правом появляться в свете вместе с Лидией Глур, героиней последнего телесериала, которую буквально рвали на части. Я был знаменитый писатель; мне казалось, что это самая прекрасная профессия. Уверенный, что успех будет длиться вечно, я не придал значения первым предупреждениям своего агента и издателя, которые торопили меня и усаживали за работу – писать новый роман.
За следующие полгода я обнаружил, что ветер изменился: писем от поклонников приходило все меньше, а на улице ко мне подходили все реже. Вскоре те из прохожих, кто меня еще узнавал, стали задавать один и тот же вопрос: “А о чем будет ваша следующая книга, мистер Гольдман? И когда она выйдет?” Я понял, что пора браться за дело, и взялся за дело: записал на листочках некоторые идеи и набросал на компьютере несколько синопсисов. Но ничего хорошего не вышло. Тогда я стал придумывать другие идеи и набросал новые синопсисы. С тем же успехом. В конце концов я купил новый компьютер – в надежде приобрести в комплекте отличные идеи и отменные синопсисы. Все напрасно. Потом я попытался сменить метод: призвав на помощь Денизу, я до глубокой ночи диктовал ей опорные фразы, остроумные шутки и великолепные подступы к роману. Но наутро шутки казались мне плоскими, фразы – банальными, а пресловутые подступы – перекрытыми. Я вступал во второй этап своей болезни.
Осенью 2007-го исполнился год с момента выхода моей первой книги, а я не написал еще ни единой строчки. Когда письма в папках иссякли, в общественных местах меня перестали узнавать, а из больших книжных магазинов на Бродвее исчезли афиши с моим лицом, я понял, что слава мимолетна. Что эта вечно голодная горгона быстро покидает тех, кто ее не кормит: популярные политики, старлетка из последнего реалити-шоу и нашумевшая рок-группа забрали себе внимание, предназначавшееся мне. А ведь после выхода моей книги прошел всего год, всего лишь годик, до смешного короткий в моих глазах, но с точки зрения человечества равнозначный вечности. За этот самый год в одной только Америке родился миллион детей, еще миллион человек умерли, добрых тысяч десять были застрелены, полмиллиона пристрастились к наркотикам, еще миллион стали миллионерами, семнадцать миллионов сменили мобильный телефон, пятьдесят тысяч погибли в автокатастрофах, а еще два миллиона при тех же обстоятельствах получили более или менее серьезные травмы. А я написал всего одну книгу.
“Шмид и Хансон”, влиятельное нью-йоркское издательство, заплатившее мне кругленькую сумму за право напечатать мою книгу и возлагавшее на меня большие надежды, наседало на моего агента Дугласа Кларена, а тот, в свою очередь, теребил меня. Он говорил, что время поджимает, что мне непременно надо представить новую рукопись, а я, пытаясь его успокоить, чтобы успокоить самого себя, уверял, что мой второй роман движется полным ходом и ему не о чем волноваться. Но я часами просиживал взаперти в кабинете и так и не написал ни строчки: вдохновение внезапно ушло и больше не возвращалось. А по вечерам, лежа без сна в постели, я представлял себе, что скоро, еще до своего тридцатого дня рождения, великий Маркус Гольдман перестанет существовать. Эта мысль навела на меня такой ужас, что я решил слегка встряхнуться и уехать в отпуск: провести месяц на вилле в Майами, так сказать, ради новых впечатлений – и в тайной уверенности, что, расслабившись под пальмами, полностью восстановлю контроль над своим творческим гением. Но Флорида, естественно, оказалась всего лишь пышной попыткой бегства, а эту тягостную ситуацию за две тысячи лет до меня уже опробовал на себе философ Сенека: куда бы вы ни бежали, ваши проблемы залезают к вам в багаж и следуют за вами повсюду. Вот так сразу по приезде в Майами меня догнал у выхода из аэропорта симпатичный носильщик-кубинец и спросил:
– Вы мистер Гольдман?
– Да.
– Тогда это ваше.
И протянул мне пакет с пачкой бумаги.
– Это мои чистые листы?
– Да, мистер Гольдман. Вы же не можете без них ехать.
Так что месяц во Флориде я провел в одиночестве, запершись в люксе со своими демонами, раздосадованный и жалкий. Мой компьютер был включен день и ночь, но документ, озаглавленный “новый роман. doc”, оставался безнадежно пустым. То, что я подцепил болезнь, весьма распространенную в творческой среде, я понял однажды вечером, предложив коктейль “Маргарита” пианисту в гостиничном баре. Пересев за стойку, он поведал мне, что за всю жизнь написал одну-единственную песню, но эта песня оказалась оглушительным суперхитом. Он имел такой успех, что так и не смог написать ничего другого и теперь, несчастный, без гроша в кармане, зарабатывал на хлеб, наигрывая для гостиничных постояльцев чужие хиты. “Я тогда мотался в адские туры по самым большим залам страны, – говорил он, держа меня за отворот рубашки. – Десять тысяч человек орали мое имя, одни телки падали в обморок, другие швыряли мне на сцену трусики. Это было нечто”. И, слизав, как собачка, соль с края стакана, добавил: “Клянусь, это правда”. И что хуже всего – я знал, что это правда.
Третий этап моих бедствий начался сразу после возвращения в Нью-Йорк. По дороге из Майами я прочел в самолете статью о некоем молодом писателе, только что выпустившем роман, который критика превозносила до небес, а по прибытии в аэропорт Ла-Гуардиа я увидел в зале получения багажа его лицо, смотревшее на меня с огромных плакатов. Жизнь издевалась надо мной: меня не только забыли, но, что еще хуже, заменили другим. Дуглас, встречавший меня в аэропорту, был вне себя: “Шмид и Хансон”, потеряв терпение, требует доказательств того, что роман продвигается и вскоре я смогу принести им законченную новую рукопись.
– Дело дрянь, – сказал он мне в машине, пока мы ехали в Манхэттен. – Ну скажи мне, что во Флориде ты набрался сил и твоя книжка почти готова! Еще этот тип, про которого все говорят… Его книга будет иметь большой успех на Рождество. А ты, Маркус? Что у тебя есть на Рождество?
– Я сейчас за нее засяду! – в панике вскричал я. – Я успею! Устроим большую рекламную кампанию, и все получится! Людям понравилась первая книга, понравится и вторая!
– Марк, ты не понимаешь: все это можно было бы сделать еще несколько месяцев назад. В том и состояла стратегия: оседлать волну успеха, накормить публику, дать ей то, чего она хочет. Публика хотела Маркуса Гольдмана, но поскольку Маркус Гольдман тихо слинял во Флориду, читатели пошли и купили книжку кого-то другого. Ты экономику учил хоть немножко, Марк? Книги стали взаимозаменяемым продуктом: люди хотят, чтобы роман им нравился, они хотят расслабиться и развлечься. Если этого не дашь им ты, значит, даст твой сосед, а ты отправишься прямиком в корзину.
Перепуганный пророчествами Дугласа, я засел за работу как одержимый: я начинал писать в шесть утра и заканчивал не раньше девяти-десяти вечера. Целыми днями я сидел в кабинете, писал без передышки, набрасывал слова, начинал фразы, придумывал все новые идеи романа. Но, к величайшему моему разочарованию, ничего стоящего не получалось. Со своей стороны, Дениза целыми днями беспокоилась о моем состоянии. Делать ей больше было нечего, диктовки кончились, почту разбирать было не нужно, кофе варить не нужно, и она вышагивала взад-вперед по коридору. А когда силы ее иссякали, начинала барабанить в дверь.
– Маркус, умоляю, откройте! – стенала она. – Выйдите из кабинета, погуляйте в парке! Вы же сегодня ничего не ели!
В ответ я орал:
– Не хочу есть! Не хочу есть! Нет книжки – нет еды!
Она почти рыдала.
– Не говорите таких ужасов, Маркус! Я сбегаю в закусочную на углу, принесу вам сэндвичи с ростбифом, ваши любимые. Я мигом! Я мигом!
Я слышал, как она хватает сумку, бежит к входной двери и устремляется вниз по лестнице, как будто ее поспешность может что-то изменить в моем положении. Ибо я наконец постиг размеры поразившего меня бедствия: когда я был никем, написать книгу казалось мне делом очень легким, но теперь, когда я достиг вершины, теперь, когда нужно взвалить на плечи свой талант и повторить изнурительный поход за успехом, то есть написать хороший роман, я чувствовал, что больше на это не способен. Меня убивал страх чистого листа, и помочь мне не мог никто: все, с кем я говорил, твердили, что это совершеннейшие пустяки, самое обычное дело, и если я не напишу свою книгу сегодня, то конечно же напишу завтра. Два дня я пытался работать в моей прежней комнате в Монтклере, у родителей, той самой, где нашел вдохновение для первого романа. Но эта попытка закончилась самым жалким провалом, которому отчасти, возможно, поспособствовала моя мать, в частности потому, что она оба дня просидела рядом со мной, вглядываясь в экран моего ноутбука и повторяя: “Очень хорошо, Марки”.
– Мама, я не написал ни строчки, – в конце концов произнес я.
– Но я же чувствую, что это будет очень хорошо.
– Мама, пожалуйста, дай мне побыть одному…
– Почему одному? У тебя живот болит? Тебе нужно попукать? Ты можешь пукать при мне, дорогой. Я твоя мать.
– Нет, мама, мне не нужно попукать.
– Так ты голоден? Хочешь оладушек? Или вафель? Чего-нибудь солененького? А может, яишенку?
– Нет, я не голоден.
– Тогда почему ты хочешь, чтобы я ушла? Или ты пытаешься сказать, что тебе мешает присутствие женщины, которая дала тебе жизнь?
– Нет, ты мне не мешаешь, но…
– Но что?
– Ничего, мама.
– Тебе нужна подружка, Марки. Думаешь, я не знаю, что ты разошелся с этой телеактрисой? Как бишь ее там?
– Лидия Глур. В любом случае мы по-настоящему и не были вместе, мама. Я хочу сказать: это точно была история просто так.
– История просто так, история просто так! Вот что нынешние молодые-то делают: заводят истории просто так, а в пятьдесят лет остаются с лысиной и без семьи!
– При чем тут лысина, мама?
– Ни при чем. Но, по-твоему, это нормально, если я узнаю, что ты живешь с этой девицей, из журнала? Какой сын так обращается с матерью, а? Вообрази себе, как раз накануне твоего отъезда во Флориду прихожу я к Шнайгетцу – парикмахеру, не мяснику, – а там все на меня как-то странно смотрят. Я спрашиваю, в чем дело, и тут миссис Берг, сидя под сушкой, показывает мне журнал, который она читает, а там твое фото вместе с этой Лидией Глур, на улице, а в заголовке статьи написано, что вы расстались. Вся парикмахерская знала, что вы разошлись, а я даже не знала, что ты встречаешься с этой девицей! Конечно, мне не хотелось выглядеть круглой дурой: я сказала, что она очаровательная женщина и часто приходила к нам на обед.
– Мама, я тебе ничего не говорил, потому что это было несерьезно. Понимаешь, она не та.
– Но у тебя вечно не те! Тебе не попадается никто приличный, Марки! Вот в чем проблема. Думаешь, эти телеактрисы умеют вести хозяйство? Представь, вчера я встретила в супермаркете миссис Эмерсон: ее дочь тоже не замужем. Она тебе отлично подойдет. К тому же у нее прекрасные зубы. Хочешь, я им скажу, чтобы они к нам зашли?
– Нет, мама. Я пытаюсь работать.
В этот момент в дверь позвонили.
– Думаю, это они, – сказала моя мать.
– То есть какие такие они?
– Миссис Эмерсон с дочерью. Я их позвала на чай в четыре часа. Сейчас ровно четыре. Хорошая женщина – это женщина, которая приходит вовремя. Не правда ли, она тебе уже нравится?
– Ты пригласила их на чай? Гони их вон, мама! Я не хочу их видеть! Мне книгу надо писать, черт возьми! Я здесь не затем, чтобы чаи распивать, я должен написать роман!
– О, Марки, но тебе правда нужна подружка. Подружка, с которой ты обручишься и на которой ты женишься. Ты слишком много думаешь о книгах и слишком мало о женитьбе…
Никто не понимал всей серьезности положения: новая книга была мне абсолютно необходима, хотя бы для того, чтобы соблюсти условия договора с издательством. В январе 2008 года Рой Барнаски, всесильный директор издательства “Шмид и Хансон”, пригласил меня в свой кабинет на 51-м этаже башни на Лексингтон-авеню, чтобы по всей строгости призвать к порядку. “Ну, Гольдман, и когда я получу вашу новую рукопись? – рявкнул он. – Мы заключили договор на пять книг: пора браться за дело, да поживее! Нужен результат, нужны цифры! Вы не укладываетесь в сроки! Вы вообще ни во что не укладываетесь! Видели того типа, что выпустил свою книжку перед Рождеством? Теперь публика читает его, а не вас! Его агент говорит, что у него почти готов следующий роман. А вы? Из-за вас мы теряем деньги! Так что встряхнитесь и выправляйте ситуацию. Нанесите решительный удар, напишите мне хорошую книжку и спасите свою шкуру. Даю вам полгода, последний срок – июнь”. Полгода на книгу, когда я почти полтора года в ступоре. Это было невозможно. Хуже того, Барнаски, назначив свой срок, не поставил меня в известность о последствиях, которые меня ждут, если я не выполню обязательства. Эту миссию взял на себя Дуглас две недели спустя, во время энного по счету разговора у меня дома. “Надо писать, старина, нельзя больше отлынивать, – сказал он. – Ты подписался на пять книг! На пять! Барнаски в бешенстве, он больше не хочет ждать… Он мне сказал, что дал тебе сроку до июня. А знаешь, что будет, если ты сядешь в лужу? Они расторгнут договор, подадут на тебя в суд и пустят по миру. Они отнимут у тебя все бабло, и прости-прощай твоя красивая жизнь, твоя красивая квартира, твои понтовые штиблеты, твоя большая тачка: у тебя не останется ни гроша. Они тебя зарежут”. Ну вот, год назад меня считали новой звездой в литературе этой страны, а теперь я стал великим разочарованием, главным лохом североамериканского книгоиздания. Урок номер два: слава не только мимолетна, слава чревата последствиями. Вечером, на следующий день после предостережений Дугласа, я снял трубку и набрал номер телефона единственного человека, который, как мне казалось, мог меня выручить: Гарри Квеберта, моего бывшего университетского преподавателя, а главное, одного из самых читаемых и почитаемых писателей Америки, с которым мы близко сошлись лет десять назад, когда я был его студентом в Университете Берроуза, в Массачусетсе.
К тому времени я не видел его больше года и почти столько же не говорил с ним по телефону. Я позвонил ему домой, в Аврору, штат Нью-Гэмпшир. Услышав мой голос, он насмешливо произнес:
– О, Маркус! Неужто это вы мне звоните? Невероятно. С тех пор как вы стали звездой, вы не подаете признаков жизни. Я пытался вам звонить с месяц назад, но попал на вашу секретаршу, которая заявила, что вас ни для кого нет.
Я ответил без обиняков:
– Гарри, дело плохо. По-моему, я больше не писатель.
Он сразу посерьезнел:
– Что за вздор вы несете, Маркус?
– Я не знаю, что писать, мне конец. Чистый лист. И так месяцами. Может, даже уже целый год.
Он расхохотался – тепло, успокаивающе.
– Ступор в мозгах, Маркус, вот это что такое! Все эти чистые листы – такая же глупость, как сексуальные неудачи, когда нужен результат: это паника гения, та самая, из-за которой ваш маленький дружок повисает тряпочкой, когда вы собрались покувыркаться с поклонницей и думаете только о том, как бы довести ее до оргазма, измеримого по шкале Рихтера. Забудьте о гениальности, просто складывайте вместе слова. Гениальность придет сама собой.
– Вы думаете?
– Уверен. Только надо слегка отвлечься от светских раутов и тарталеток. Писать – дело серьезное. Мне казалось, я вам это внушил.
– Но я работаю как проклятый! Только этим и занимаюсь! И все равно ничего не получается.
– Значит, обстановка неподходящая. Нью-Йорк – это очень мило, но там чересчур шумно. Почему бы вам не приехать сюда, ко мне, как во времена, когда вы у меня учились?
Уехать из Нью-Йорка, переменить обстановку. Никогда еще призыв удалиться в изгнание не казался мне таким разумным. Отправиться за вдохновением для новой книги в американскую глушь, к своему старому учителю: это было как раз то, что нужно. Так что неделю спустя, в середине февраля 2008 года, я перебрался в Аврору, штат Нью-Гэмпшир. Это случилось за несколько месяцев до тех драматических событий, о которых я собираюсь вам рассказать.
* * *
Пока летом 2008 года не разразился скандал, всколыхнувший всю Америку, про Аврору вообще никто не слышал. Это городок на берегу океана, в пятнадцати минутах езды от границы Массачусетса. На главной улице находится кинотеатр – репертуар которого перманентно отстает от остальной страны, – несколько магазинов, почта, полицейский участок и горстка ресторанов, в частности “Кларкс”, историческая городская забегаловка, diner. Кругом – мирные кварталы дощатых крашеных домов с приветливыми полотняными маркизами, шиферными крышами и садиками с безупречно ухоженными газонами. Это Америка в Америке, где никто не запирает дверь на ключ; одно из тех местечек, что существуют только в Новой Англии, настолько спокойное, словно все беды обходят его стороной.
Я хорошо знал Аврору, потому что часто приезжал навестить Гарри, пока был его студентом. Он жил за городом, возле федерального шоссе номер 1, на выезде в сторону Мэна, в роскошном доме из камня и сосны, на берегу залива, обозначенного на картах как Гусиная бухта. То был настоящий дом писателя, высящийся над океаном, с террасой для погожих дней, откуда лестница вела прямо на пляж. Вокруг царил покой дикой природы: прибрежный лесок, груды валунов и гигантских камней, влажные заросли папоротника и мхов, несколько прогулочных тропинок вдоль песчаного берега. Если забыть, что находишься всего в нескольких милях от цивилизации, временами можно почувствовать себя на краю света. И легко было представить себе, как старый писатель, сидя на террасе, создает свои шедевры, черпая вдохновение в приливах и закатах.
10 февраля 2008 года я покинул Нью-Йорк на пике кризиса чистого листа. Страна уже бурлила в преддверии президентских выборов: несколькими днями раньше, в “Супервторник” (который в виде исключения пришелся на февраль, а не на март, что предвещало необычный год), мандат от республиканцев получил сенатор Маккейн, тогда как у демократов еще продолжались ожесточенные бои между Хилари Клинтон и Бараком Обамой. Я домчался на машине до Авроры без единой остановки. Зима была снежная, и в проносившихся за окном пейзажах преобладал белый цвет. Я любил Нью-Гэмпшир: любил его спокойствие, его бескрайние леса, его заросшие кувшинками пруды, где летом можно купаться, а зимой кататься на коньках, любил думать о том, что здесь не платят ни подоходного налога, ни налога с продаж. Я считал его либертарианским штатом, а его девиз “Жить свободным или умереть”, выбитый на номерах машин, обгонявших меня на шоссе, прекрасно выражал то могучее чувство свободы, какое охватывало меня в каждый мой приезд в Аврору. Помню, впрочем, что в тот холодный, туманный вечер, приехав к Гарри, я сразу ощутил внутренний покой. Он ждал меня на крыльце, укутанный в огромную зимнюю куртку. Я вышел из машины, он пошел навстречу, положил руки мне на плечи и улыбнулся широкой ободряющей улыбкой:
– Что с вами, Маркус?
– Не знаю, Гарри…
– Ну ладно, ладно. Вы всегда были слишком впечатлительным юношей.
Прежде чем я разложил свои вещи, мы посидели в гостиной и поговорили. Он сварил кофе. В очаге потрескивал огонь; в доме было тепло и уютно, а снаружи, за огромным панорамным окном, ледяной ветер трепал океан и мокрый снег падал на скалы.
– Я и забыл, до чего здесь красиво, – прошептал я.
Он кивнул:
– Вот увидите, мой милый Маркус, я вами займусь. Вы нам снесете не роман, а бомбу! Не переживайте, все хорошие писатели проходят через подобные трудности.
Он выглядел все таким же безмятежным и уверенным, каким я его знал всегда. Казалось, этот человек не ведал сомнений: харизматичный, знающий себе цену, он одним своим присутствием естественно подчинял себе окружающих. Ему шел шестьдесят седьмой год, он был статен, с безупречно пышной седой шевелюрой, широкими плечами и мощным торсом – свидетельством длительных занятий боксом. Он был боксер; именно на почве этого вида спорта, которым я сам усердно занимался, между нами и зародилась симпатия в Университете Берроуза.
С Гарри меня связывали очень глубокие связи, о которых я расскажу чуть ниже. Он вошел в мою жизнь в 1998 году, когда я поступил в Университет Берроуза, в Массачусетсе. В то время ему было пятьдесят семь, и он уже лет пятнадцать благоденствовал на кафедре литературы этого скромного провинциального университета с его мирной атмосферой и симпатичными, вежливыми студентами. Прежде я, как и все, знал по имени Гарри-Квеберта-Великого-Писателя; в Берроузе я встретил Просто-Гарри, того, кто, несмотря на разницу в возрасте, вскоре станет одним из ближайших моих друзей и научит меня, как стать писателем. Сам он получил признание в середине 70-х, когда вторая его книга, “Истоки зла”, распроданная тиражом пятнадцать миллионов экземпляров, принесла ему National Literary Award и National Book Award, две самые престижные литературные премии страны. С тех пор он регулярно печатался и вел весьма популярную ежемесячную колонку в Boston Globe. То был один из великих представителей американской интеллигенции; он выступал с многочисленными лекциями, его часто звали на главные культурные мероприятия, к его мнению по политическим вопросам прислушивались. Его очень уважали, он был гордостью страны, тем лучшим, что могла породить Америка. Приехав к нему на несколько недель, я надеялся, что он сумеет вновь превратить меня в писателя, научит, как преодолеть пропасть чистого листа. Приходилось, однако, признать, что Гарри хотя и считал мое положение безусловно затруднительным, но отнюдь не видел в нем ничего ненормального. “У всех писателей иногда случаются осечки, это часть профессиональных рисков, – объяснил он. – Принимайтесь за работу, все само рассосется, вот увидите”. Он устроил меня в своем кабинете на первом этаже, том самом, где написал все свои книги, в том числе “Истоки зла”. Я сидел там часами, тоже пытался писать, но в основном смотрел как завороженный на океан и снег за окном. Он приносил мне кофе или чего-нибудь поесть и, глядя на мою унылую физиономию, пытался поднять мне настроение. Наконец однажды утром он сказал:
– Не сидите с таким видом, Маркус, можно подумать, вы умираете.
– Вроде того…
– Знаете, волнуйтесь из-за судеб мира, из-за войны в Ираке, но уж не из-за каких-то несчастных книжек… Вам еще рановато. Честное слово, вы меня огорчаете: развели канитель, а всего-то не можете собраться и написать три строчки. Взгляните на вещи здраво: вы написали потрясающую книгу, стали богатым и знаменитым, а вторая книга слегка застряла у вас в голове. Ничего странного или тревожного в этой ситуации нет…
– А вы?.. У вас никогда не бывало такой проблемы?
Он звонко расхохотался.
– Страх чистого листа? Вы шутите? Мой бедный друг, бывало, и куда чаще, чем вы можете себе представить!
– Мой издатель говорит, что если я сейчас не напишу новую книгу, мне конец.
– А вы знаете, кто такой издатель? Писатель-неудачник с богатеньким папашей, на чьи деньги он может присваивать себе чужие таланты. Вот увидите, Маркус, все очень скоро образуется. Перед вами чертовски завидная карьера. Первая ваша книга была замечательная, а вторая будет еще лучше. Не берите в голову, я помогу вам снова обрести вдохновение.
Не могу сказать, что поездка в Аврору вернула мне вдохновение, но она, безусловно, пошла мне на пользу. И Гарри тоже: он жил холостяком, без особых развлечений, и, я это знал, нередко чувствовал себя одиноким. То были счастливые дни. Кстати, последние наши счастливые дни, проведенные вместе. Мы подолгу бродили вдоль океана, слушали великую оперную классику, бегали на лыжах, вкушали от местных культурных радостей и совершали вылазки в окрестные супермаркеты в поисках маленьких коктейльных сосисок, доход от которых шел в пользу ветеранов американской армии. Гарри их обожал и считал, что они сами по себе – достаточное оправдание военного вторжения в Ирак. Еще мы часто ходили обедать в “Кларкс”, вечерами напролет пили там кофе и рассуждали о жизни, как во времена, когда я был его студентом. В Авроре все знали и уважали Гарри, а с недавнего времени знали и меня тоже. Ближе всего я сошелся с хозяйкой “Кларкса” Дженни Доун и с Эрни Пинкасом, местным библиотекарем-волонтером, добрым приятелем Гарри, иногда заезжавшим под вечер в Гусиную бухту выпить виски. Сам я каждое утро ходил в библиотеку читать New York Times. В первый же день я заметил, что Эрни Пинкас выставил на рекламной стойке экземпляр моей книги, причем на самом видном месте. Он гордо указал на него со словами:
